Провинциальная мистика. Слово редактора

Литература – дело аристократическое, требующее много свободного времени на чтение, а еще больше – для письма. Человек, посвящающий себя литературе, либо имеет прочный финансовый тыл, либо заведомо отказывается как от обязательств, так и от утех.
Деление литературы на столичную и провинциальную имеет в своей основе не столько разное качество литературы, сколько способ её «проживания»: за государственной службой и светской жизнью в столице, или же в мещанской суете – вдали от метрополии. Отличие этих двух вариантов так называемой «литературной жизни» заключается не в скорости и ритме течения времени. Очевидно, что в провинции невозможно жить только литературой, а столичный житель может позволить себе эту блажь. Необходимое «мелькание в свете», обеспечение упоминаний и публикаций в прессе, обязательные в для бомонда центра, за пределами Москвы не столь уж и важны. В «глубинке» действует механизм «долгой памяти». Это он формирует стойкий консерватизм и высокую косность. Но часто это может оказаться просто приметами возрастной зрелости. При высокой интенсивности обращения и обновления столичная литература и читателя предполагает пубертатного, настроенного на быструю заявку о себе, на взрыв. А провинция ищет не фейерверка, а последовательности, твёрдых убеждений, преемственности. Здесь вокруг каждого зрелого автора, в силу общей разряженной атмосферы, автоматически создаётся поле особого литературного существования.
Речь не об идеях, явлений, самих по себе для эстетики разрушительных. Я говорю о критериях отбора информации из мира, что окружает автора, о методах письма и способах чтения. Фантастика в том, что в начале пути разным авторам для формирования ощущений вовсе не обязательно знать о существовании друг друга. Но со временем, когда каждый из сочинителей самостоятельно достигает некоего уровня развития, происходит неотвратимое: волшебный магнетизм влечет писателей в поле общения, «силовые круги» взаимного внимания. Теперь они – литераторы – будут подключены к единому, ими же создаваемому, банку эстетических данных, связаны одной, обобщенной реальностью, магической способностью передавать друг другу образы, выражения, интонации…
Нечто подобное произошло с Уралом. Здесь накапливался заряд, рождались и множились авторы, происходила прививка московского метареализма, чтобы затем все эти сложные духовные метаморфозы зафиксировались в трёх томах Антологии, составленной Виталием Олеговичем Кальпиди. Три вехи, три семилетних интервала стянули треугольником Пермь, Екатеринбург и Челябинск, вовлекли в звездный архипелаг и Нижний Тагил, и Кыштым, и другие небольшие города. Так зарождался мощный эгрегор Уральской поэтической школы.
Чем эгрегор отличается от идеи? Эгрегор базируется на подсознании, на убеждённости, что иначе быть не может. Это ощущается, а не высказывается, осознается – не логически, а чувственно... Попытки опровергнуть, отрицать, уничтожить лишь придают ему силы. А замолчать, не упоминать его просто невозможно!
Восшествие, вовлечение в эгрегор – дело непростое. Региональные кураторы и редактора журналов бессильны, не способны контролировать этот спорадический процесс. Все определяет вектор самоидентификации творческой личности, путь, который выбирает автор. Он, писатель, мыслит себя внутри образованной традиции, ему слышны её голоса.
Я говорю не о замыкании, но о соотношении. Другое дело, что в провинции так мало площадок для общения, их не двадцать-тридцать, как в столице, а всего пять-шесть, да и число их в настоящее время резко сокращается.
При отсутствии культурной конкуренции мы сталкиваемся с местнической диктатурой и мелкопомещичьим самодурством нескольких критиков, связанных общей выгодой и круговой порукой. Каждый же новый клуб, новый печатный орган (поскольку умножается и межевая территория) – дают новую свободу – возможность роста для самостоятельных, не шлейфовых авторов. Самое важное в этом, как мне кажется, не появившаяся возможность «засветиться» и опубликоваться, а получить максимально разнообразную подпитку, увидеть противоположные векторы говорения.
Так сложилось, что журнал «Белый Ворон», выходящий в Нью-Йорке, имеет в штате много людей, причастных эгрегору Уральской поэтической школы. Это люди разных возрастов и с разными литературными запросами. И это значит, что при отборе произведений к публикации в расчёт берётся не частное мнение, а единая эстетическая база, сформированная несколькими поколениями как литературного «света», так и «подполья».
Тут вступают в работу сословные этика и честь. Повторюсь, дело аристократическое. Вопрос не совести, а единственно возможного способа существования. Мой выбор, мой вкус, моё дело, но за этим «моим» стоит долгая геральдическая линия «впитанных» авторов, обобщенная ментальность. И моя провинциальность – провинциальность дворянина, чтящего свой герб.
Я признаю, что всякий эгрегор смертен, и Уральская поэтическая школа однажды изживёт себя. Но сегодня она активна, деятельна. В настоящий момент она вписала себя в более высокий эгрегор Русской литературы, и её нестоличность есть вероятность более длительного существования.

Сергей Ивкин, редактор