Предпоследняя любовь анонимного алкоголика

1.
Всю ночь мы пили портвейн и играли на тараканьих бегах. Я проигрался до последнего носка, и был пьян, как бомж, ограбивший винный отдел супермаркета… Рваная память, взгляд, как у заблудившегося в пустыне верблюда, неприятный запах изо рта. Проснулся и пожалел о том, что проснулся. В комнате было темно, на будильнике почти 11:00, а на кухне – слышу – не проведёшь – бедокурит яичница на сковородке.
– Маша, - завопил я, - открой шторы, Маша, ты меня слышишь? Занавес! Мой выход. Маша, я умираю!
Маша, моя жена, на которой я, признаться, женился не по любви, но по ненависти, в первую очередь, к самому себе, вошла в комнату:
– Тихо, - она сорвала шторы, карниз упал на подоконник, и солнце прыснуло жёлтой слюной мне в глаза, - слышишь? Если дохнешь – дохни тихо и экономно, - сказала и вышла. Ела на кухне яичницу, громко чавкая, два раза подавилась, виня в этом меня, ругалась матом, и пила фруктовый чай.
– Маша, вызови скорую помощь, я умираю! – не унимался я, ворочаясь в постели. В голове у меня лопнул барабан. Я опрокинулся и потянулся к облёванному телефону:
– Алё! Скорая? Анжела, это ты? Я умираю! Анжела, ты нужна мне непременно.  
– Еду.
Анжела была медсестрой и единственной женщиной, которая меня не просто любила, а баловала и разрешала трогать за грудь.
– Маша, я не люблю тебя, дай мне развод, – истерично стучал ногами в стену и плакал я. – Маша, я хочу есть!
– «Стулья съешь»! – как всегда ответила она.
–  Это отвратительно, Маша, это немыслимо. Ты отдаёшь себе отчёт в том, кому и что ты говоришь? – слёзы катились по моим шершавым щекам, а в голове забили в колокола. С кровати я рухнул на пол и замер в ожидании чуда.
Когда раздался звонок в дверь, Маши уже не было дома. Я взглянул на будильник - 18:30.
– Анжела! – я вскочил с постели и вприпрыжку побежал к входной и выходной двери. – Анжелочка!!! – вывалилось из моего улыбающегося рта. За дверью стояли ребята в погонах и фуражках. Я опешил.
–  Маша дома? – поинтересовался усатый тип.
–  Маша здесь не живёт! – я возмутился и захлопнул дверь. Но не успел от неё отойти, как её же и выбили.
– Паршивцы, что вы себе позволяете? – я набросился на милиционеров и вгрызся тому, который интересовался Машей, в нос. За что получил от другого по печени. А потом меня жестоко избили.
Я проснулся в объятьях Анжелы, и мне показалось, что всё это сон. Анжела пела мне колыбельную. Я лежал у неё на коленях и не чувствовал собственного тела, потому что превратился после избиения в один сплошной синяк.
–  Я не смогу больше ухаживать за тобой, - прошептала она, и её огромная слеза обожгла мне лицо.
– Почему? – спросил я.
– Потому что улетаю на Мадагаскар.
– Правильно, Анжела, лети, такие женщины как ты должны жить в экзотических местах.
– Ты, правда, так думаешь?
– Я вообще мало когда думаю правдиво, но сейчас – да, правда.  
– Необыкновенный мой! - она вздрогнула и поцеловала меня в синяк. Я уснул. И мне приснилось, как я бегу с сачком за самолётом, в котором Анжела улетает от меня, и кричу: «Верните мне мою любовь, дармоеды!»

2.
Прошло почти три года. У меня выросла борода и три бородавки. Я возмужал и совсем перестал плакать на опереттах. Шёл тринадцатый понедельник нового года. Я спустился в метро и, очарованный пассажирами, стал ждать поезда. Поезд не ехал, люди начали нервничать. Какая-то бабушка плюнула на рельсы и пошла прочь. Девочки захихикали, мальчики подошли к ним знакомиться. Я почесал бороду, и из тёмной пасти туннеля, словно язык хамелеона, выкатился поезд, машинисткой которого была женщина, небрежно оставившая след помады на моём марком сердце. Я вытаращился на неё, а она – на меня. Поезд остановился, и я, балдея от собственной непредсказуемости, направился к ней.
– Какой хороший у вас поезд, – начал было знакомство я.
– Ну, так вперёд! – улыбнулась она, и я запрыгнул к ней. Так начался наш роман. А теперь по порядку.
В 5:45, после ночи, которую я, воображая, провёл на крыше музея, всё тот же я с букетом свежесрезанных роз и бутылкой французского вина спустился в метро. Блин, откуда мне было знать, что она любит кактусы и водку?
– Ты совершенно не умеешь ухаживать за женщинами, потому что ничего о них не знаешь! – сказала она, когда мы целовались в первом вагоне поезда, проезжая станцию за станцией без обременяющих остановок. – Глупыш, а я ведь так и знала. Ну, что же, придётся мне ухаживать за тобой… - она поставила мне засос и неожиданно  вспомнила, что находится на работе. Мы проехали около восьми станций, пассажиры в вагонах были в бешенстве. Люди в метро вообще мало похожи на людей, а когда их что-то не устраивает, совершенно теряют контроль над собой. Но нас это не волновало. Я откупорил бутылку вина и спросил:
– А где здесь тормоза?
От этих слов она так завелась, что набросилась на меня и зарычала:
– Не в этот раз!..
Да, я действительно ничего не знал о женщинах.
В этот же день её уволили с работы, и мы отправились ко мне.
Дома спала обиженная Маша. Она была совершенно голая, но в этот раз привлекательная.
– Маша, познакомься, это…
– Акулина! – выйдя вперёд и торжественно выпячивая грудь, представилась моя новая симпатия.
– Ну, и?.. - поинтересовалась Маша, гладя себя по бедру.
– Она будет жить с нами! – сообщил я. – Если ты, конечно, не против…
Маша посмотрела на Акулину, отрыгнула и, как бы невзначай, спросила:
–  Дети есть?
–  Какие дети? – уточнила Акулина.
–  Родные, - парировала Маша.
–  Не исключено.
– Вот как… в таком случае вы ему не подходите!
– Это почему? – вмешался я.
– Потому что он не выносит детей в своём доме! – Маша сказала это так правдоподобно, что я поверил, и спросил у Акулины:
– Может, будем жить у тебя?
– Разумеется, - улыбнулась она. Но, не успели мы выйти за дверь, как голая Маша набросилась на одетую Акулину и начала рвать на ней вещи. О, это было зрелище. Я отошёл в сторонку и начал наблюдать. Мне никогда не приходилось присутствовать на женских боях. Я восхищался каждому удару, укусу и даже царапку. А когда обе они, обессиленные, упали на пол, я насупил брови:
– Ну, и что это было?..

3.
Жить втроём у нас всё равно не получилось бы. Хотя это было бы забавно. Шёл уже третий день, как я просыпался в однокомнатной квартире Акулины, где с самого утра начинали бегать голодные дети. А было их у неё целых семь. И все непредсказуемые, потому что от разных отцов. Акулина на кухне жарила блинчики и пела песни на якутском языке. Я лежал на полу, окружённый кактусами, защищавшими меня от детей, на которых у меня с детства была аллергия, и грустил.
– Дети, пожалуйста, не шумите! – аккуратно попросил я.
– А ты кто такой? – спросил у меня мальчик лет шестнадцати.
– Я? Должно быть, ваш новый папа, - сострил я и понял,  насколько тупо это прозвучало.
– Папа? – удивился мальчик. – Слушай, а не сходить ли тебе в магазин… за хлебом? И мусор бы заодно вынес.
–  Ах, ты, невоспитанный мальчишка! – я не находил слов в течение целого дня. А вечером зашёл к себе домой за вещами. Маша плавала в ванной и не подозревала о моём визите. Я тихонько собрал чемодан, написал на новых обоях горчицей: «Будь счастлива, Маша, я больше никогда не вернусь к тебе, и не проси!», присел на дорожку, а потом встал и ушёл с гордо поднятым, нет, оттопыренным носом. В подъезде, пока я спускался по лестнице, на меня нахлынули воспоминания.
Мы с Машей на сеновале, я голый и равнодушный, она требовательная и раздевающаяся:  
–  Скажи мне, как ты меня любишь?
–  Не скажу.
–  Почему?
– Потому что не люблю.
Несмотря на мои слова, она тогда изнасиловала меня три раза, насмехаясь надо мной, обозвала фригидным импотентом, мужчиной с женским характером и самым последним человеком в очереди за любовью.
Я вышел из подъезда, поставил чемодан на землю и зевнул. На улице пахло неизвестно чем, и запах этот был неприятным.  Ко мне подошёл сосед и нехотя спросил:
–  Таки выжила?
– Таки… да, - я взял чемодан, протянул соседу руку на прощанье и пошёл туда, где меня ждали, хотя бы сегодня вечером.
А ждали меня у Акулины полная ванна пива, в котором плавали сушёные кальмары, и тазик сухариков со вкусом сёмги. Это меня тронуло до глубины печени. Я, не снимая носков, прыгнул в ванну и мгновенно осознал, что никогда в жизни ещё не был так счастлив.
Ночью мы с Акулиной спрятались на кухне и, как я ни сопротивлялся, она за мной ухаживала. Кормила меня картофельным пюре и рыбой.
–  А дети? – не унимался я.
–  Покушали и спят, - успокаивала меня она.
–  Где же ты взяла деньги на еду?
–  Гриша принёс.
–  Какой Гриша?
–  Сынок…
–  Такой курчавый, который мусор не вынес?
–  Да, ешь, - она любовалась мной, ковыряясь вилкой в картофельном пюре.
–  Деньги были в бумажнике?
–  Да.
–  А бумажник был чёрного цвета?
–  Да, а что?  
–  Да так, просто интересуюсь.

4.
Утром я пошёл на работу просить аванс, который мне, конечно же, не дали. Я разозлился и начал кричать на директора. Директор удивлённо раскрыл рот и произнёс:
–  Кузя, миленький, это совсем не похоже на вас. Вы что, трезвы?  
– Я пьян, не смейте говорить со мной снисходительно!
–  Голубчик, это что ещё за новости? Что за просьбы? Вы же в здравом уме, не правда ли? А требуете аванс. Побойтесь Бога, мы с роду не давали никому аванса!
–  Значит, дайте мне в долг! У меня восемь детей и одна ненасытная женщина.
Директор сжалился, хотя и не поверил, зная о моей врождённой аллергии. Но денег дал, в долг. Я свернул их в трубочку и спрятал в ухо, чтобы впредь не попадать в неловкие ситуации.
Не успело пройти и полгода, как мы подружились с детьми, и я даже начал играть с ними в игры. Аллергия оказалась выдумкой. И это тут же вызвало у меня  аллергию на выдумки. Теперь всегда, когда я придумывал что-нибудь оригинальное, мне хотелось чихать. У Акулины начал расти живот, она стала толстой и раздражительной. Я, чтобы скопить немного денег на подгузники, после работы раздавал листовки у станции метро, на которой мы познакомились, и совсем бросил пить. Но всё равно, по привычке, ходил пьяный. Чтобы директор ничего не заподозрил. Жизнь становилась перед нами раком.
И однажды, ранним воскресным утром, в дверь постучали, и я открыл, хотя никогда не вставал в воскресенье раньше 10:00. На пороге стояли свидетели Иеговы.
– Доброе утро, извините, что так рано. Мы несём слово Божье в каждый дом, но для вас у нас новости совершенно другого содержания. Вы прокляты, потому что ведёте неправильный образ жизни – покайтесь. И храни вас Господь!
– Спасибо, - я захлопнул дверь и пошёл на кухню. Там сидел Гриша и пил кофе с коньяком.
– Гриша, ну разве можно с утра?
– Слушай, было бы молоко в холодильнике, я бы пил кофе с молоком, но его нет!
–  А где был всю ночь? На дискотеке?
– Ага.
– Танцевал?
– Нет, блин, пел.
–  Ладно, пойду спать.
– И мне постели!
Я вернулся в комнату, Акулина стояла у окна и плакала.
– Булочка, что случилось? – я почему-то почувствовал себя виноватым во всём, что произошло не так, как бы хотелось в жизни этой удивительной женщины.
– Пока ещё ничего…
На подоконнике моей квартиры лежали осколки вазы, о которые порезала пальцы Маша. Она третью неделю подряд вела себя к самоубийству и рассказала всем соседям о том, что я разбил ей сердце. Даже на работу ко мне позвонила, наврала, что я подлец. И даже директору стало от этого неприятно.
Мне понизили зарплату и, кроме того, что теперь после работы я раздавал листовки у метро, я пошёл работать фасовщиком в ночную смену. Спал три часа в сутки и стал похож на топ-модель. Акулина откармливала меня, а Маша продолжала травить своими выходками. Я смирился, и решил быть счастливым несмотря ни на что. Люди вокруг стали доброжелательнее. А я, пользуясь этим, засыпал по дороге на работу, на работе и по дороге с работы.

5.
В середине какого-то лета Акулина родила девочку, Гриша поступил в университет, а Маша разочаровалась в жизни и ушла в монастырь. Я накупил ползунков. Гриша на спор с новоиспечёнными однокурсниками за один вечер попробовал все возможные коктейли  в пабе «Бен Ладен». А милиционеры, которым кардинально не понравился новый поворот сюжета Машиной жизни, начали караулить меня вечерами у дома. Я ходил на цыпочках, и первую неделю мне даже удавалось проходить незамеченным и не услышанным. Потом откровенно начал прятаться в первых подвернувшихся кустах. Приобрёл даже кастет в Магазине приколов. И старался не обращать ни на кого внимания. Я начинал по-настоящему ценить жизнь. Я только начинал…  
Потом посыпались письма в конвертах. Наш почтовый ящик превратился в обжору. Письма шли от Маши. И все до последнего были об одном и том же. Отвечал я на них тоже одинаково.
– Я простила тебя, - конверт пах мнимым великодушием Маши.
– Ого! – отвечалось мне. – Снова? Спасибо. А как же они?.. – я пытался хотя бы спросить о намерениях этих людей в форме. Просить отцепиться от меня у меня не хватало наглости. На что Маша всегда отвечала:
– А они не простят!..
  
За то, что я разбил Маше сердце, однажды вечером её друзья-милиционеры таки поймали меня, когда я возвращался из детского мира с полными пакетами подарков для моих детей, и выстрелили из ржавого пистолета мне в голову,  в которой весь день крутилась одна единственная мысль: «Каждый ребёнок имеет право быть счастливым, потому что он – человек!»