Этот розовый цвет. Стихотворения

ТАКАЯ РОЗОВАЯ ПОМАДА…

Она тебя младше настолько, насколько ты старше хотела бы сделать ее. Она уверяет, что розовый только румянец ей к телу – наверное, врет. Однажды при встрече коснется щекою, как кожица персика, мягкой, в пушке, ладони твоей, с наготою такою, что розовый свет от заката в щеке  
ее отразится. Но ты не заметишь тот самый румянец – наверное, тень, и с этой позиции тихо отсветишь, разбавив цианом примерно в сирень тот розовый цвет. Но вдвойне холоднее уже ты не станешь – ты выше ее настолько, что нет даже неба над нею: над ней, возвышаясь, томится твое
большое желанье. Ты знаешь, как надо вести себя с ней: так картинно бледна, рукою дрожащей сжимая помаду, стоишь перед зеркалом. Ты и она – вы только вдвоем, эта ночь у вас есть, и накрашены губы, и возраста нет… Так пробуйте ж, пробуйте, пробуйте вместе, какой он на вкус, этот розовый цвет!

ЧУВСТВА ПО КРУГУ

Не оставляй теперь меня
наедине с собой надолго,
не представляешь ты, как долго
тобой корежило меня,
как невозможно было мне
тебя выдавливать по капле,
и вот, когда почти ни капли
тебя не теплится во мне,
не оставляй меня одну
с собою даже на минуту,
ведь эту страшную минуту
я проживу не как одну,
всей кожей чувствуя тебя,
я буду лезть себе под кожу
и невозможно из-под кожи
вновь выкореживать тебя,
и, понимая, что сдаюсь,
я буду плавиться от боли,
и боль, знакомая до боли,
опять напомнит: я сдаюсь,
ведь мне совсем не по губам
огонь твоей сухой ладони,
и, чтоб сгореть в твоей ладони,
я поднесу ее к губам,
но – громыхнет дверной звонок,
и снова все перегорело,
и что в ладони не сгорело
взорвет собой дверной звонок,
и буду снова по частям
я собирать себя пол-жизни,
и отдавать тебе пол жизни.
Своей. Никчемной. По частям.

КАК-ТО ТАК

как-то все чаще стыдно и глупо как-то
люди знакомые мимо навстречу часто
прячешь глаза вовнутрь себя мол как там
и бестолково как-то и безучастно
выбор какой-то вечно не в пользу снова
светится монитором в балконной раме
смотришь в окно себя продлевая словно
млечное бездорожье в ночном экране
выключишь свет в окне монитора выйдешь
утром одни и те же все так же мимо
люди навстречу смотришь в упор не видишь
все повторимо как-то и поправимо

СОТЫ СОЗНАНИЯ

                Октябрь, золотая середина,
                окно в его пчелиный лабиринт...

Разрешите ей жить в октябре –
ни в январь, ни в апрель, ни в июль ей
не попасть в этот временный улей,
что открыт для нее в октябре.
Там встревоженный воздух кружим,
там движенье дрожит вихревое,
поднимая пчелиное рое
до высот кровеносных пружин.
И, пчелиной вознёй бередим
и напуган преддверьем признанья,
прячет улей по сотам сознанья
терпкий мёд золотых середин.
Но испить его можно едва ль –
эта истина рядом, но где-то
не зима, не весна и не лето,
не июль, не апрель, не январь.
Там иное, там манит пыльца
откровений, не собранных в мысли,
что в осеннем бездонье повисли –
ни начала им нет, ни конца.
Запах мёда почти различим
в межосенних фантазий жужжаньи,
мыслешмельем так сладостно жалим
спящий мозг без привычных причин.
Это всё для нее в октябре,
ей одной этот временный улей,
и январь, и апрель, и июль – ей...
Но они для нее – в октябре.

СОВРЕМЕННИКУ

Заведи на пораньше часы и побольше друзей,
завяжи навсегда со спиртным и глаза, чтоб не видеть
этот внутренний мир, что похож на большой Колизей,
на арене которого вовсе не новый Овидий,
а всё та же звериная травля, всё те же бои
гладиаторов страстной любви и бесстыдных пороков.
Отпусти лучше бороду и прегрешенья свои,
чем считать, сколько было обид и обитых порогов.
Это всё уже было с людьми, и, похоже, на том,
и наука его о любви – это вечные позы.
Всё равно превратились все люди в животных потом,
всё равно он потом написал эти метаморфозы.
Лучше встань рано утром легко на защиту друзей,
лучше окна открой и Его для себя, чтоб увидеть,
как легко был разрушен песочный большой Колизей
и лежат на песке гладиатор и новый Овидий.

СО-МНЕНИЯ

То ли чувства, то ли пусто,
то ли в сердце, то ли так
вечно нервный твой тик в такт
бьётся с пульсом; в глотке хрустом –
то ли соды, то ли снега –
то ли отче, то ли ом
с губ слетает, словно ком
в горле не был болью неког-
да; и руки, верно руны,
на груди, и на губах –
вечно юный Прапхупа-
да, и мальчик бледно-лунный
где-то рядом; и стоишь ты,
то ли Кришне, то ли Хрис-
ту молитву говоришь
ты, как мантру, только трижды;
то ли четки, то ли бусы –
точно ребусы, реша-
ешь, как с Богом, не дыша,
пьешь, как воду, мокроусый,
чьи-то мысли или чьи-то
полуночные слова,
но дотронешься едва
ли до них ненарочито –
это звезды, или просто
поздно что-то начинать;
если время, значит, на-
значишь – сам себе апостол –
либо мерить, либо верить,
точно в чудо; точно ча-
да Его, всю ночь кричат
то ли птицы, то ли звери –
чьи-то рифмы или ритмы,
словно черные грачи,
липнут к азбуке речи-
стой; и в формах колоритных
то ли люди, то ли куклы,
то ли буквы, то ли циф-
ры рифмуются, и рцы –
в центре сердца полукруглый;
но не речкой и не речью
эти строчки потекут,
и стихами нарекут
боль твою не человечью
вряд ли тут.