Отголоски. Стихотворения

У  МЕНЯ  ВСЕ  ЕСТЬ

У тебя всё есть, чтобы встретить лето?

Спросил так просто, словно поранил без боли.

Белотелые люди и статуи чёрных глаз боятся

                                                    и яркого света.

У меня конечно есть всё, кроме...

В сон вплетаются посторонние голоса,

перезвон трамваев, олеандровый запах...

В море у ног опрокинуты облака,

по циферблатам башен стрелки бегут обратно.

Зыбкие искорки пляшут по лезвию горизонта,

витражи рисуют мгновенья цветными полосами.

Солнце слепнет и щурит глаза воспалённые,

со лба неба откинув кудрявую прядь – след самолёта.

Мне сказали: “Жди!” И оставили

лежащей на животе на берегу постели:

кожа лопнула от пробившихся крыл на спине.

Всем, наверное, стало завидно.

Ожидание

никогда не догонит завтра и вчера не вернёт.

Светлые лики птицами летят мимо, как на экране.

Скрипка плачет по ним в метро,

волны бьются в платформу, притворяются поездами.

Изначально всё искало себя, но в конце ничто обретало.

У меня есть всё,

кроме ночи бессонной, что полна закатом,

пьяна мистралем.

СВЕТОПАДЕНИЕ

(испанский цикл)

Волосы отрастут, – меня заверяли.

И обкорнали, чтобы на солнце не выгорали.

Так и лишаются тяжести головы.

Costa Dorada, золотое побережье Испании...

здесь с трудом привыкаю

к радостям бытия и короткой стрижке.

В голубое кафе вхожу, как в образ мальчишки.

И остаюсь среди ветеранов на тропе любви.

А за плечами мир разламывается на куски,

он ещё виден в проёме двери,

но мне, как Самсону силу, отстригли память.

Это комната отдыха в земном доме войны.

Мы пьём сангрию в захолустье счастья

и наедине с собой учимся быть настоящими,

потому что самые страшные войны ведут внутри.

Что нас держит вместе, кроме руки?

И того, что ромом горчат все сласти?

За крайним столиком улыбнётся старик.

Безмятежной улыбкой, бесстрастной.

Так улыбаются боги языческие – христианским.

Они мир потеряли, но остались в живых.

Сколько же мне отмерено боли?

Старик расплачивается и молча уходит.

Кафе на пляже – не край мира и не конец света,

не привал, не тупик,

а только

середина пути.

***

Как море утрачивает горизонт, сливаясь с небом,

так я теряю свою суть, ныряя в вечность.

Ночь поглощает всех.

***

Утром тропинка вела меня к морю сквозь россыпи белых цветов.

Пахло солью и свежестью, но не цветами.

Я не запомнила их названья.

Белизна лишена аромата, как невинность – воспоминаний.

Ночью открыла окно – и комнату затопило благоуханьем

невидимых лепестков.

При свете солнца свечи не зажигает даже бог.

***

Время ткёт полотно Вселенной,

художники режут его на холсты.

Картины, совершённые в глубине немоты

предрассветного неба, обретают бессмертие.

В этом мгновении тишины

проступают черты

лика тысячелетий,

как в пророческом сне,

когда в бездну падает Люцифер,

веруя, что летит,

а люди видят восход Венеры,

утренней звезды, богини любви.

Ибо что есть свет,

как не бесконечность падения?

***

Барселона. В кружении теней платановых аллей

два силуэта проявляет свет:

красавец-идальго и девочка-шпингалет.

Этот сон наяву я лелею,

как шедевр, как тайное наважденье...

Её тонкие ножки слоников Дали, чёрное платье-мини,

в вырезе на спине то ли родимые пятна, то ли шрамы.

И абрис выбритой головы в солнечном сиянии,

как в нимбе.

Сотни испанок с длинными жгуче-чёрными волосами

прильнут к его груди – и сгинут в чужих объятиях.

А за неё он вырежет пол-Каталонии.

Как же она смеялась!

Это дьявольский смех, так смеётся сама любовь.

Я бы шагнула за ними за пределы картины, на край света,

но поднимаюсь по трапу в самолёт – в осень, как на эшафот.

И клянусь себе написать роман о городе вечного лета.

Где кричат зелёные попугаи,

собаки за мячиками в фонтаны ныряют,

улочки пахнут горячим хлебом и оливковым маслом,

а на их перекрёстках расстаются только трамваи.

Я теперь знаю: памяти постоянство

постигают в неутолимой тоске по раю,

безвольно отступив под сень платанов,

– став тенью среди теней.

***

Осень – время memento mori,

ежегодная пантомима

природы.

Помни: мы все заменимы,

как клетки сверхчеловеческой крови.

Умрут одни, народятся другие.

Падают листья. И молчанием скорби

опечатан мой город.

Замкнуты все уста:

и летних веранд

кофеен,

и домашних окон.

Осенью я превращаюсь в прах,

замурованный в четырёх стенах.

Пью не пьянея,

не испытываю ни голода, ни насыщенья,

шью плащи по чужим меркам

и ношу на чужих плечах.

Осенью трудно в себя поверить,

это время,

когда моё отражение

рассыпается в зеркалах.

***

Но снится мне Таррагона,

воскресший в Испании Рим.

Как воскресает он всюду в мире,

коронованный временем пилигрим,

образ вечного возращения.

Если бессонными и бесчисленными ночами

созерцать с гостиничного балкона

камни древних развалин,

станешь философом.

Живительно одиночество

покинутых всеми окраин,

мертва толчея мегаполисов.

Окаменевший Пилат смотрит в море,

постигая своё запредельное постоянство.

Больше не дрогнет,

в истине не сомневаются.

Плащ его с кровавым подбоем

на ветру, как на костре времени, испепеляется.

Ветер – враг памяти, пепел – цвет руин.

Я вылавливаю слова из камня,

как сокровища затонувших кораблей из морских глубин.

– Так всё-таки, куда ехать? – спрашивает таксист, –

– Я не знаю, где римский акведук, но знаю,

                                            где Pont Diabolo

у реки, поросшей кедровым лесом.

Что ж... Докури последнюю сигарету, смертник.

Поскользнись на камнях моста, упади,

                                                в кровь изранься.

Люцифер не признает иных чернил.

Бог и дьявол сливаются в ипостаси

Венеры, римской богини любви.

И ты веришь, что сможешь создать

шедевр из этих тёмных и страстных снов,

превозмогая землю, материю, свет, отчаяние

                                                          и любовь.

Искусство предназначено для безумцев,

отвергших богов,

придуманных для смирения с непостижимым.

А ты падая освободилась

от их оков.

***

Нить судьбы человечества

парки прядут из наших волос.

И пока умираем – пряжа не кончится.

Кем бы ты ни был, время наматывает на веретено.

Хочется после себя оставить кровь и песок,

а хватает только на пыль и сукровицу.

Пепел вчерашних солнц

не вспомнит, как был очагом Вселенной.

Вырежи из страницы птицу

– улетит, но не превратится в феникса.

Так не сберечь письмо от огня.

Недописанное не горит,

сила – в словах на конце пера. 

ХРАНИТЕЛЮ  СТРОК

Ты живешь себе и не знаешь...

Это я пишу твою жизнь

каждый миг

в каждом выдохе, каждым словом,

каждым шагом по гулкой платформе,

каждым судорожным глотком

остывающего в кружке кофе,

каждой складкой бессонной постели,

неумелым мазком акварели,

черно-белым кадром, красным вином,

полуденным солнцем на теле,

слезами, разбавленными дождём,

теплом

на губах чужих, и оттого

несмелых...

А когда я падаю от усталости,

          –  это ты меня поднимаешь,

чтобы голос мой не умолк.

БРОДЯГИ

Ночь. Дорога.

В кибитке – двое.

Белый град. У порога

пала последняя лошадь.

Хлещет дождь.

И заперты все замки на воротах.

Бродяги ищут спасенья в словах,

слова – щит и меч, и плащ от дождя.

– Больше нет вина!

– А вины на сотню острогов...

– Замолчите! И не стучите, – ворчит ямщик.

   Открывают раскаявшимся.

– Как он выглядит?

– Я не знаю. Хоть кто-нибудь видел время?

   Везёт, на нас не оглядываясь.

– Говорят, было время,

   ногу в стремя, соловьиное пение...

– ... потом звездопад, истошные вопли цикад,

   посвист ветра и – тишина.

– В городах по пути отчего-то всегда наступала зима,

   а хозяйки дворов постоялых

   зябко кутались в дырявые шали.

– Мы с тобой и сюда опоздали.

– Деньги, ласки, слова промотали.

   Ямщику нам едва ли

   будет чем заплатить.

– Но пока мы с тобой заодно,

   согласился бы ты всю дорогу с начала со мною пройти?

– Да. Но нам не дано. Никому не дано.

– А давай убежим?

Я  ПОХОЖА…

Я похожа на северный ветер,

что врывается в летнюю ночь.

На дыхание сломанной флейты,

на стрелу, на пролитый скотч.

Я из слов закинула невод

на самое дно души.

И тяну на небесный берег

всё, чем мы на земле грешны.

Средь людей инородным телом

я осмелилась быть – и жить.

И стихом моим белым-белым

пребывания не искупить.

СТОП-КАДР

Голая ведьма одета в ночное небо,

в отсветы пламени,

в древние символы на камнях,

в первые песни.

Она – земля,

и растворившись бесследно,

в иное воскреснет.

Наша ж броня не спасает от гроз:

молнии железо притягивает.

И отношение к жизни «всерьез». 

Знаешь, такие письма пишут десятилетиями – 

и получается то ли роман, то ли повесть.

А киносцены снимают флешбэками:

после титров «все умерли» и ЗТМ –

кадр, засвеченный солнцем,

нездешний и невесомый!

Ты посмотри в глаза любому

и увидишь тот миг как печать на сетчатке:

город счастья, волна,

шаги по брусчатке,

под ногами кипящее море, и соль на губах

от вина кажется сладкой.

Звезды сгорали и падали,

а мы на углях танцевали почти до утра.

Знаешь, ты возвращайся в тот кадр иногда.

И сохрани меня под закрытыми веками.