Юрий Горбачев

Воспоминание цветенья. Стихотворения

Автор романов, повестей, рассказов, эссе, очерков, репортажей, журналистских расследований, стихов, поэм и песен. Как литератор дебютировал в 80-х-90-х годах. Отец-основатель и гитарист арт-группы «Starый  чердак», в композициях которой реализованы попытки объединить  стилистику рок-н-ролла,  латиноамериканского джаза, блюза, фламенко, классической гитары. Считает себя продолжателем  эстетических, эзотерических и философских воззрений поэтов Серебряного века. На рубеже 2000-ых примыкал к сообществу  интеллектуалов Томского государственного университета, объединившихся вокруг литературно-художественного альманаха «Каменный мост». В последнее время его проза в манере магического реализма постоянно печатается в литературном журнале «Новосибирск»( Новосибирское отделение Союза писателей России). В 2015 году принят в основанное Константином  Кедровым  и группой поэтов-авангардистов "Добровольное общество охраны стрекоз"(ДООС). 

 

 

 ПРОБУЖДЕНИЕ
 Побеги новые - сосновые,
 как будто свечи в канделябрах,
 березе -  бальные    обновы,
 выделывала  кренделя бы,
 пустившись лебедем в осинники,
 что по-озёрному синеют.
 У елей талии осиные,
 стоят по краю - и не смеют.
 И заневестились черёмухи,
 и мхов расстелены ковры,
 у птахи певчей в трелях новый хит -
 какой гармонии прорыв!
 Кора виолончельной декою
 вибрирует от первых звуков, 
 и нужно быть, конечно, докою,
 чтоб – и Чайковского, и  Глюка.
 Скворцы во фраках –денди ладные,
 у мраморных у колоннад,
 медунки, как Татьяны Ларины-
 и каждая наклонена
 в приветственном поклоне-книксене,
 и кружевом  - кружа из леса...   
 Быть может  это только снится мне,
 как ельник -  молодой повеса
 берет за талию талину
 у края водного, паркетного,
 чтоб выкружить с ней на поляну,
 для разговора для конкретного.
 Симфонией  мажорной дня
 нагрянет вальс , воспрянет месса-
 мазурочная болтовня
 от сна очнувшегося леса.

 

ИЮНЬ
 Когда июнь  расправит кливер,
 чтоб кони – вплавь по клеверам,
 плыть до июля –  дело плёвое.
 Пары, как Черные моря.
 И табунятся кучевые,
 как каравеллы  в парусах,
 как скифов орды  кочевые,
 ушедшие на небеса.    
 И вот  гривастый самый, белый,
 по ватерлинию в траве. 
 И ближний лес, как возглас: «Берег!»
 и траверс  шеи экстравертен.
 Верхом на нём – огнем закатным
 Аттилы  чёткий силуэт,
 пират степей  лавиной  катится-
 кто остановит силу эту?                     
 Литовкою врезаясь косо-
 что  абордаж   лихой ораве!
 Идет  стихов второй укос
 по отрастающей отаве.
 
МУЗЫКАЛЬНОЕ
 "Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах..."
             "Лодейников", Николай Заболоцкий.
 В каждой малой травинке – Стравинский,
 Ференц Лист в  хлорофилле листа
 на берёзе. В лице - ни кровинки   
 да линованная  береста.

 То ли это посмертные маски,
 то ли  свитки былых партитур?
 В каждой ветке – Чайковского взмахи,
 повелителя  клавиатур.
 Это ново ли?- по партитуре…
 Вот когда  импровиза полет,
 вот тогда позабудь о халтуре,
 если музыка в руки идет.
 Крыша дачи, как крышка рояля
 к лесу поднята наискосок.
 И такие высоты и дали,
 на дверной напирают косяк!
 Загляну - прямо внутрь –и увижу,
 как  сонаты пульсируют  вены,
 утро иволг на  веточку нижет,
 как молитвы монах вдохновенный.
 Это Вена, наверное,  Брамса.
 что кромсает симфонией зал!
 И пока что ни пролил ни грамма    
 из того что кому-то отдал.
 Эта Вена, конечно, мгновенна,
 как  в  росе  мой предутренний сад,
 когда каплями  звуков Шопена,
 на  заборе морденты горят.   
 Доннер ветер! Какой щедрый донор -
 беладонною  нас опоить!
 У природы  норовистый гонор-
 по наитию  вены кроить. 
 И до самых до дальних провинций, 
 многоликих, как песня скворца,
 в каждой малой травинке –Стравинский,
 в каждой  птице великий  - МоцАрт.
 

 ВИШНЯ
 В самом деле - всё мура,
 всё, что  слышно - это лишнее,
 я сижу, как самурай,
 созерцаю ветку вишни.
 Вижу только лепестки,
 только пестиков кувшины,
 ветка – это взмах руки,
 сокрушающего Шивы.
 Этот миг мне всё же дан
 онеменья  и запоя.
 Это  мой бойцовский дан  -
 вишни ствол, как чёрный пояс.
 Выну самурайский меч
 залежавшейся лопаты,
 чтобы в форму всё облечь
 Ясунари Кавабаты.
 
 МАГИЯ ЦВЕТЕНИЯ
Как виноградная лоза -
подсказка ли  в азартных играх?
так в эти пьяные  глаза
сдаюсь, приняв монголов  иго.
Магнолий  магию. Цветение,
как  света с тенью вечный бой. 

Кто мы с тобою? Лишь растения,
переплетённые судьбой.

 

БАГУЛЬНИК
 Багульник -ты не богохульник,
 души таёжной богдыхан,
 цветение весны разгульной,
 и вот –под ножик – бездыханнный.
 Среди  витринных марафетов,
 чуть  в стороне от  книжного,
 тебя возьму, как томик Фета,
 княжны ладошкой нежною.
 Ты тоже образ мироздания -
 его  основа и  обнова,
 на каждом стебельке звезда
 миниатюрною сверхновой.
 
 ТАЙГА.

 Таёжный идол. Древо – великан.
 Когда, какой народ тебе молился?
 В чьей он крови, исчезнув, растворился,
 оставив тайну будущим векам?
 Прислушайся к скрипению ствола,
 вглядись в иссохшей кроны очертания,
 и ты услышишь пение шамана,
 кому поляна эта – капищем была.
 И шевельнется вдруг когтистый сук.
 И ветка обернется хищной птицей,
 И будет над поляною кружиться,
 и слушать бубна равномерный стук.
 То кровь твоя стучится в тишине,
 то время сквозь тебя свистит, как ветер,
 не руки ли твои –вот эти ветви,
 что словно к бубну,  тянутся к луне?
 ***
Чиркнул спичкой и поднёс её
к частой сетке высохших валежин,
и огня литое остриё
распороло  хрупкие мережи.
Вырвался из клетки едкий дух,
взвившись облаком давно прошедших ливней,
вслед за ним - токующий петух
заискрился опереньем дивным.
Алыми бровями глухаря
вспыхнула кора ему в подмогу,
засверкало пламя алтаря
древнего  языческого бога.
Зацвели саранки и жарки
на ветвях и скорченных кореньях.
Заблестели жёлтые клыки
и зрачков редчайшие каменья.
Пламя трав и позабытых вер
закипало на алтарной чаше.
Это, истекая кровью, зверь
с треском продирался в тёмной чаще.
И , стремясь замедлить этот бег,
следом ветки кровью истекали,
и смотрел на пламя человек
каменным застывшим истуканом.
Он какой-то древний стих слагал,
он молил повременить хоть малость,
и, дымясь, лосиные рога
языками к небесам вздымались.
И слова, обросшие листвой,
к небесам тянулись вместе с ними,
там , где вперемешку с мошкарой
звездный рой толокся в клУбах дыма.

ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЕТЕ. СТРЕКОЗА
Театр грациозных поз –
балет танцующих стрекоз.
Спектакль окончен. Где-ты, лето?
Лишь листья смятые –  билеты
сквозь стрекозиное крыло
стекла квартиры – пятна мутные,
о том напоминал Крылов,
мы ж чувствуем ежеминутно...
Личинки быстрые машин
шныряют в глубине под ряскою.
Маши же крыльями, маши,
крась мир неоновою краскою,
вставляй в прожилок витражи
леса, болота, наши дачи,
и красоту их покажи,
чтоб было так, а не иначе.
 

 

ТАРАНТЕЛЛА ГЕНУЭЗЦА

 

Из Солдеи*  отправлюсь в Торонто,
юркнув ласточкой в тесный проём, 
тарантеллу станцует тарантул
в опустелом доспехе моём.
Пусть не телом, а только лишь прахом
здесь останусь  – не повод к печали,
пусть совьёт быстрокрылая птаха
ком гнезда  там, где сердце стучало.
Из  глазниц же, откуда сверкали 
мои  очи – вообрази –   
выбегать будут , жаля стрекалами,
сколопендры – навроде слезы.
Но душа –это парус в бойнице,
это Ницца, порты, причалы,
поцелуи моей баловницы,
там, где лютня моя бренчала.
В щель забрала проросший   полынный
чахлый кустик, – такой вот ценой!
На столе недочитанный Плиний 
в кабинете, залитом луной.
В двух пространствах с тобою пребуду,
в десяти просквожу временах, 
воплотясь и в Христа, и в Будду,
твой лютнист, твой Тристан, твой монах.

Между нами мечом, Изольда,
будет Млечный светиться путь,
море,  словно мой плащ изодранный,
оголит бездонную суть.
Время суток такое, что гады
копошатся на дне, но ветер
открывает дали Синдбаду,
и Циклоп готовит свой вертел.
Но знакомый шорох сандалий
вдруг напомнит про Одиссея.
Да, меня вы где-то видали,
да и  песни  допел не все я.
*Солдея - генуэзское название Судака(Крым).

 

ФЛАМЕНКО

 

Я взял гитару и вошёл
в гул набережен черноморских,
а вечер был, как будто шёлк,
на бёдрах обнажённых, мокрых.
Как бережно я нес её,
чтоб нянчить на коленях музыку
по набережным, но свое,
она мне пела, вторя звуку.
Конечно же, она в кафе,
изогнутою обечайкой
сидела. Я был ей до фени,
с моею музыкой нечаянной.
С моих коленей соскользнув,
она, раскинувшись, лежала,
и говорила: "Что ж ты, ну!"
И было ей меня не жалко.
Над обечайкой -чайки крик,
необычайною печалью,
как будто отражённый лик,
у опустевшего  причала.
"Ну что ж, давай – сыграй меня,
я твое пенное фламенко..."
Накатывал прибой, маня,
но утопиться - было мелко.

 

 

ЛУНА
                     
                   Александру  Зенкевичу
 Луна накрылась бледным тазом
 и ну лудить прорехи туч,
 чтобы не пропустить ни разу
 ни эту  лужу и не ту.
Тележным колесом Сансары
 по кратерам, как луноход,
 чтоб с конюхом, как  древность, старым,
 искать меж облаков проход.

Мы с ним в скафандрах белых бродим,
 ведь до луны слетать - пустяк.                           

И вот я  вижу –это Олдрин,
 но только двести лет спустя.
 Как в плату впаяны деревья –
 они  - один сплошной радар,
 и  вся притихшая деревня
 читает лунный календарь.
 Я твой, Селена, патриот.
 Ты вся  в светящихся  полипах.
 По огороду, как  риод
 пришелец  шастает на липах.
 Спеша  мерцающей тропой,
 как ртуть - ко рту,  -  сквозь таз  дырявый,
 пока не кончился припой,
 луди, Луна, экстаз дарованный. 

***
  Россия паволок и пав
  и синих взглядов с поволокой,
  хочу в глазах твоих пропав,
  остаться болью и морокой.
  Хочу уйти в твою парчу
  морозных окон, в тьму келейки.
  Открыть псалтирь. Зажечь свечу.
  Унянчить  гусли на коленки.
  Персты на струны. Звон да стынь.
  Да слов летящих Гамаюны.
  Огонь в печурке. «Чур!» да «Сгинь!»
  Да зев отверстой домовины.
  Верста к версте. Да взмах пера,
  с крыла упавшего на битву.
  Ещё не время, не пора.
  Ещё хочу  допеть молитву.