Стань простой. Стихотворения

***

Стань простой – говорит сова,

И она права.

Круглое око, круглая голова.

Щурюсь на солнечный свет.

 

Широка тропа, голова глупа,

а сова слепа.

И за что мне её совет?

 

Я и так проста: не ищу моста,

Все-то вброд и вплавь…

 

Изо всех молитв

жизнь – одну велит:

Не оставь, твержу, не оставь меня,

Не оставь.

 

 

ЦПКиО 

 

Не плачь, не плачь –

не всё имеет цену,

и мы с тобой вовек не продадим

смешную эту маленькую сцену,

где прошлый век –

уныл и невредим –

змеёй чуднОй за хвост себя кусая,

всё также, обозренья колесом,

скрипит, над головами повисая…

Осенний воздух, мрачен и весом,

наполнит легких парные сосуды –

ты скажешь:

«как на сердце тяжело…»

Ты скажешь:

«Эти сплетни, пересуды… 

такое зло…

смотри, какое зло…»

Но это всё

всего лишь воздух влажный

где волглая река

вошла в изгиб,

где старый танкер брошен экипажем,

но не погиб.

Ты видишь? – не погиб. 

 

 

***

Жалость имеет голос, имеет имя…

жалость – почти любовь и почти обида. 

Не выбирай меня, путай меня с другими,

не подавай ни руки, ни пальто, ни вида.

 

Все мы устали, и воздух густой, как пенье,

тянет последние силы. Дрожит аорта.

Ну, уходи, улетай, убегай мгновенье –

ты не прекрасно, таких у меня до чорта.

 

 

***

Не смей меня ловить в лукавой перекличке –

нескладный алфавит, как ящерицын хвост

достанется тебе – я выйду сквозь кавычки –

возьму прямую речь, её рисунок прост. 

Когда-то и меня кружило в карнавале,

и тайны вожделев, вослед тебе влекло,

но нынче близорук мой взгляд, и трали-вали

мне скушно заводить сквозь умное стекло.

Мильоны мелочей сплетут густую чащу,

покуда в пользу «быть» решается вопрос…

Не смей меня любить – я стану настоящей –

и не смогу других воспринимать всерьёз.

 

 

***

Отдать им любую – оранжевую, голубую –

Бог с нею, с модой, я не о том толкую.

Чего же нам нравится-хочется? Тили-теста?

Да мы уже выросли-выросли из контекста.

Это всё внешнее, знаешь ли, наносное,

я о другом – неизменном – зимой, весною…

 

Сможешь – продай, подари, собери проценты –

а жизнь всё равно внутри – ей нужна плацента.

Она не имеет касанья к любым режимам,

она пробежит, проскользнет через все зажимы

и спрячется снова в темень свою густую,

снова затянет песню свою простую,

будет будить тебя, будешь сидеть в постели,

думая, как же снова мы пролетели

мимо, голубчик, такая простая драма…

 

Мама для сына ещё раз помоет раму,

спи ещё рано, но рана лисицей красной

спит в животе эпохи, опять напрасно,

в игры играли…

 

Не бойся – они снаружи.

Спи, сколько можно, покамест не обнаружен.

 

 

***

Беспородная сука завыла в потёмках волчицей…

ей-то что за беда, что за стенкой в четвёртом подъезде

всё слабеет дыханье и скоро совсем истончится

в перетопленной комнате, в дикой дали от созвездий.

 

Он шутил неизменно, высокий, худой и сутулый,

я не знаю, читал он Акунина или Толстого,

но соседям для свадьб и поминок одалживал стулья,

вообще, улыбался и вел себя проще простого...

 

А последнюю осень с трудом доходил до базара,

и ни с кем не калякал о ценах картошки и чая,

и о нём, озаботясь, соседка Наташа сказала,

что квартира уйдёт государству, и это печально...

 

Небу всё здесь мало – переулок, фонарь и аптека –

где ему поместиться, какие наполнить предметы?.. 

Замолчи. Замолчи, перепуганный друг человека,

человек – это больше, чем тело, страна и планета.

 

 

***

Руки дрожат у пьяницы прикурить,

тётка с опухшей рожей сдаёт стекло…

Были детьми, конечно же, как не быть,

в небо к Тебе смотрели светло-светло…

 

Господи, думаю, как же ты изобрёл

эту забаву – время, – и смотришь, рад,

как старичок ковыляет цаплем, а был – орёл…

в ухе его слуховой торчит аппарат.

 

Но возвращаешь, Господи, на ветру

листьев ручных летучие корабли;

каждый, наверно, думает – не умру,

а и умру – долечу до своей земли.

 

Люди ужели Тебе не милей травы?

Как полюбить негасимый и нежный свет,

если из полной ужаса головы

телеграфирует сердце: спасенья нет?

 

Всюду загадки – «холодно-горячо».

Мрамор искусства не лечит живую плоть.

Только целуя родное во тьме плечо,

знаешь, что можно истину побороть. 

 

 

***  

Ни смерти, ни любви, ни прочих дел печальных

в пустынях бытия не выйдет избежать.

Но не робей – меж тем ты сам себе начальник,

болельщик, друг, кумир и полуночный тать. 

К кому ещё прийти с своим смешным секретом –

бутылочным стеклом и книжкой записной?..

К себе, к себе, к себе. И нету горя в этом.

А только высший смысл. И выход запасной.

 

 

***

Засияет тонкая тишина –

так скорей её изгонять идут:

телевизор брешет, орёт шпана,

за окном застрявших машин редут.

И сигналят, сволочи, от тоски,

что дороги нету, и нет пути –

а зато друг другу теперь близки

«в этой пробке тесной»,

как ни крути.

И бабай с обочины:

«Поделом!

Наплодились лишку!»

и перейдёт   

в запрещённом месте,

а тот, о ком, – 

лишь погромче радио повернёт.

Проницая снег ветровым стеклом,

ни о чём не думая вообще,

потому что думать –

смешно и влом,

день за днем

и жизнь проскользнет вотще.

Но любезны мне тишина и тень –

не спугни их,

ласковый мой народ, –

возвожу забор и плету плетень –

не входи в мой маленькой огород.

 

 

***   

Мне до тебя расти и расти –

наверное, в этом фокус.

Когда говоришь «Ну, прости, прости…»,

я требую новый глобус –

мне нужен маленький, золотой

с каёмочкой голубою,

ведь я же лучше вон той,

и той, и всех, кто бывал с тобою. 

А ты улыбаешься, как дурак,

родной и неповторимый,

и ты говоришь: «Ну, зачем ты так…

давай успокойся, Каримова»…