Виктор Окунев

А.П.ология

Чтобы написать о поэте Александре Петрушкине, нужно сначала начитаться книг поэта Кальпиди. Но это не значит, что Петрушкин – подражатель. Его стихи закодированы, а код ищи у Кальпиди (код/кот – Кальпиди это обязательно бы обыграл(!)… обыграет, может быть, Петрушкин). … Или у Ирины Кадиковой в Америке, если она его с собой увезла! Петрушкин отдает ей должное, хотя она, Ирина, «сочинена» говорят – во многом! – ВК.
Своеобразная поэзия, очень неровная в своей безоглядности (есть начитанность, но это не значит что…) – это все «(В)водный Ангел» Петрушкина! И даже не поэзия, а дух сочится сквозь бренную плоть, сквозь поры, убывая, меж тем, как тело плачет.… Плачет, а, Саша? Поэт А.П. многое знает о теле, о телесности (и профессия начальная тому способствует: связь с медициной), а дух? Дух сам скажет. Ему не нужны (рискну сравнить!) вечные облака поэзии Бориса Рыжего, которыми я было зачитался… Читатель знает, что екатеринбуржец Борис Рыжий покончил с собой в 27 лет, имея признание, в том числе в Европе. Петрушкина нужно читать в половине четвертого – утра или ночи – это уже кому как повезет. Половинность (не половинчатость) – обязательное свойство его стихов, как и посторенние его книги, где есть «Низкая вода» и «Высокая вода». И даже у той и другой воды, как минимум, по два смысла. А берегов нет! – стихи без берегов. В смысле – стихия. Об этом – о стихийности – я еще в первой статье о нем пытался сказать: «А был ли ангел?». Ангел не условный, а «в натуре». Где наш Сведенборг?
В качестве врезки, интермедии.
… У него было самоощущение гения (почему «было» – без объяснений). Он настраивал себя на гениальность. Хотя самоощущение и настраиванье – категории, которые конечно разнятся. Еще совсем молодым Тарковский, например, сказал такому же молодому Андрону Кончаловскому: «Ты думаешь, что ты – гений?» Для них, москвичей того времени, это было в порядке вещей. Возвеличить в себе художника и значило: им быть. Что касается жизни, подтверждающей твои притязания либо низводящей туда, с чего ты и начал, – она  была впереди.
Наш Петрушкин, во всей полноте своих надежд, исканий – перед нами. Или в полноте презрительности, даже намеренного цинизма. Его сильные стихи (где сила – явленный антипод какого угодно бессилия): «Драгомощенко все-таки сука…», «Прожили день, и жизнь нас прожила…», «Такой, блин, Мандельштам, родные дуры…», «Блядь люмпена берет не для забавы…», «Левая половинка птицы, сойдя с ума…», «Незрячий», «Кто щебечет, кто хохочет…», «На пятой строфе почтовой езды…» – из  «Уроков Английского». Примыкают к ним: «Пытаясь шансы свои уравнять с з/к…», «Покури. Постой со мной немного…», «Белые одежды обещают свет…», «не взвешивай ни за ни против…». В Ангеле и английском, я о словесах, есть, что-то общее – не так ли? Ангельское и английское здесь, в нашем раскладе, совпадают. У Петрушкина есть в тексте ссылки на англоязыкость, он вообще ходит по краю родной речи, по краю.… Но это в нем – то, о чем я уже говорил: поколенческое, перевод челябинской «фени» на … Или сама пресловутая «феня», тетя Феня. Тут он не оригинален. «Личность» лирического героя Петрушкина – зачастую внеличностна. Он как-будто намерено соответствует своей фамилии: ломает комедь … он – петрушка, базарный малый, главный герой провинциального вертепа. А предназначение его, если говорить серьезно: трагифарс. Так по замыслу свыше, так чувствуется. Все-таки, возвращаясь, к уже «освоенной» теме: «А был ли Ангел?», наш автор-герой – падший ангел, нелитературность которого (имея ввиду – литературность) внимательному читателю очевидна. Петрушкину больше всего подошло бы прозвание «проклятого поэта». В этих стихах если и есть Бог, то это Бог наших усилий его, АП, понять. Вообще же, что-то очень многие из двадцати-тридцатилетних претендую на эту проклятость… Такое вот знамение времени. Если хотите, мода. Но … как чисто в лукавую минуту прозвучит у Петрушкина: «… Прожив без меня две жизни, ты научилась ждать,/ Пока тебя память сотрет до рифмы и вымолвив «жаль» –/ Хронос посмотрит вслед и увидит в себе, как ты/ Примеряешь к морщинке своей промежуток моей пустоты./ Только тогда ты отпустишь меня навсегда – и я,/ Как свободу свою, твои обрету края». Отпустит, надеюсь, а не опустит? В манере А.П. – острой, предельно метафорической – полное отсутствие манерности, позы, того, что еще называют прециозностью. Да, в его личной библиотечке – библиотечке бродяги, несколько книже Кальпиди и его производных. Но Кальпиди, ведь это – миф, а не человек; это типографская выворотка, когда белое становится черным, а черное – белым. Именно, в такой последовательности. Почему я об этом пишу? Тема «Кальпиди» слишком увлекательна, чтобы от нее отказываться … от «физиологии» его стихов (а он очень физиологичен). «Ворон и лебедь равно посвящены Аполлону», - недаром сказано у древних. Кто ворон, кто лебедь? Хотя у Петрушкина читаем на сайте: Вронников… Он идентифицирует себя с ним! С вороном! А за вороном просматривается то, чем он питается: падаль…  Увы. Поэзия не столько интуитивна, сколько интонационна (по Борхесу). Все дети у нее – «незаконнорожденные», «выблядки». Темно выражаюсь? Не темнее Ивана Жданова, получившего главную премию «Пушкинского фонда». Вот откуда, по-настоящему идет Петрушкин! – сознает он это или не осознает. А Жданов – метаметафорист («мета-мета» - с удовольствием повторяет Бавильский, всеобщий интервьюер). Кстати, в последнем по ждановскому времени интервью Бавильского, перепечатанном в «Шизофрении» №2 – 2004 г. (издательский проект Петрушкина), Иван Жданов предстает перед читателями косноязычным чудовищем. «Ужель та самая Татьяна?..» и т.д. Но это к слову. Может ситуации и Бавила поспособствовал… С него станется. Апология А.П. предполагает разыскания в области его оранжевых (попал на глаза заголовок во вчерашней газете) и иных настроений. А точнее, volens-nolens, нам придется применительно к Петрушкину рассмотреть феномен литературного хулиганства. У меня есть слишком много доказательств, что у Петрушкина – это «прирожденное». Свойство – или как хотите называйте. Но это уже не игра-забава, хотя и продолжение вертепа, площадного игралища. Когда я нынче спросил об этом его об этом – что называется напрямую, он, как я и предполагал, отвечал двойственно. Но вполне искренне! Это и прирожденное, то есть соприродное его внутренней сути, его самоощущениям, и – осмысленная им «позиция», то есть головное, «логистика». В уже отмеченном мною стихотворении «На пятой версте почтовой езды…», удачном, парадоксально соединяющем «низы», «физиологию», «матерность» - с отчизной, которая рифмуется с онанизмом, – это особенно заметно. Да и в других.  Поэт открывает нам глаза. Читатель, разумеется, может мне не поверить. Как не поверил моим утверждениям о состоятельности стихотворения «Драгомощенко все-таки сука…» – и  подобных ему – некий екатеринбургский критик с гитарой, представлявший на презентации книги Петрушкина журнал «Урал». Гитара в тот момент голоса не подала… Все – в основном, из правильных критиков – заботятся о нравственности народной. В то время, как о нравственности нужно было заботиться, начиная с 1917 года!.. И далее – в 1937 году надо было на нравственность оглядываться. А сейчас пришло время Петрушкиных! Поздно! Раскройте его книгу «(В)водный ангел, и он вам такое скажет… или покажет. Главное, он не врет, он вышел на тот этический уровень, когда страдание и сострадание поэта сопрягаются – в отличии от большинства пишущих сегодня стихи! В первую очередь я имею в виду Челябу и окрестности. Но и региональные Екатеринбург с Пермью и Питер с Москвой – много ли из пишущих пройдет тест на искренность, на подлинную сострадательность? Писать о себе и своих – одно, а ты попробуй себя на всеотзывчивость! В этом смысл моей «Апологии А.П». Да, не гладко, да, погибельно – «такой, блин, Мандельштам»! А «родные дуры», как пишет далее Петрушкин… Сама поэзия русская из них. Притом она вполне по-уличному отзовется на это: нетрудно догадаться как.

К списку номеров журнала «УРАЛ-ТРАНЗИТ» | К содержанию номера