Ирина Каренина

My Blueberry Nights. Стихи


* * *

Откуда ты взялся, зачем ты меня встречаешь
Здесь – в клетчатом пиджаке – на конечной станции?
Нет-нет, я не пью молоко, не хочу ни вина, ни чая.
Остаться с тобой? – Да, наверно, хочу остаться.

Да, я признаю, я влюбилась – смешно и глупо:
Твой полюс, мой – между нами планета целая.
И это почти то же, что жить с вечно ноющим зубом,
Или в кого-то стрелять, или стоять под прицелом.


* * *

Готичненькие ёжики в тумане
С потешными и серыми носами...
Я говорю: люби меня, мне больно,
Ведь ёжики то свёрнуты клубочком,
Лежат себе и дышат тихо-тихо,
То медленно бредут в своём тумане,
Колючие и жалкие, как дети,
Дрожат, зовут и кротко, как Башмачкин,
Несут свои потёртые шинельки.
Скажи, зачем ты ёжиков обидел?
Зачем меня ты обижаешь тоже?
Зачем наш мир – трагедия букашек,
Зачем на всём – туман, туман, туман?..
И я в него протягиваю лапку,
Уже почти ежиную, в надежде,
Что кто-нибудь пожмёт её с любовью.

Не обижайте ёжиков. Пожалуйста.


* * *

Ни ума, ни сердца,
Человек-консерва,
И почти разбила
Чайную твою чашку.
А у меня нервы,
Ну так ну шалят нервы,
Что по ночам сплошные
Слёзы в рюмашку.

Ах, эллилулабель, эллилулабель,
Ах, эллилулабель-черибим.

А что от меня осталось,
А что там со мной станется,
А вы не думайте об этом,
Экая важность.
Человек-синоптик
От горя мается,
У него круглый год
Повышенная влажность.

Ах, эллилулабель, эллилулабель,
Ах, эллилулабель-черибим.

А мне стала тесна блузка
Моя бордовая,
А я каблук у ботильончика
В лесу сломала.
А мама бы сказала –
Голова садовая.
Но мама далеко
И ничего не сказала.

Ах, эллилулабель, эллилулабель,
Ах, эллилулабель-черибим.

А вот эту ручечку,
Которой я чушь калякаю,
Подарила Валечка,
Мой бедный лисёночек.
А были бы мы взрослые,
А мы бы тогда не плакали, –
А только каждый человек
До смерти ребёночек.

Ах, эллилулабель, эллилулабель,
Ах, эллилулабель-черибим.

Ни ума, ни сердца,
Человек-консерва,
И почти разбила
Чайную твою чашку…


* * *  

Презирайте меня, ненавидьте меня, если что, –
Видит Бог, заслужила и это, и большее даже.
Мокрый мартовский ветер влезает ко мне под пальто
И уносит тепло, будто я не замечу пропажи.
Мокрый мартовский ветер… Обида моя и тоска,
Блеск дешёвых стихов – всей их пошлости и позолоты…
Обнимите меня, прошепчите хоть что у виска,
Ну, пожалуйста, Боже, тихонько, хоть кто-то, хоть что-то…


* * *

Иногда по ночам просыпаюсь,
Говорю с тобой тихо-тихо,
Утыкаюсь губами в розы на наволочке:
«Так и так, а жизнь-то моя печальная,
А сердце-то глупое,
А ветер-то пахнет осенью,
Дымом, сырой листвой, криками журавлиными...»

А потом продолжаю –
С тем, который в углу на досточке,
По краю каёмка сусального золота,
Глаза горькие-горькие, –
С ним говорю.
Это уж совсем молча,
В темноту, в глухоту, в свечное малое пламечко.

Плачу, комкаю одеяло, слёзы смахиваю.
«Боже мой, – говорю, – единственный мой, человеколюбец,
Так и так, – говорю, – выслушай и не гневайся.
Нет у меня дома, жизнь моя перелётная,
Щёки у меня бледные, руки слабые,
Голова неприкаянная,
И ветер в ней пахнет осенью...»


* * *

Я из тех, кто танцует в белом на минном поле.
Я из тех, кто танцует в красном танец с быками.
Я из тех, кто танцует на воде, золотой и твёрдой,
На углях, на холодной поверхности белого ветра.

Я из тех, кто танцует, – я просто та, кто танцует!
Каблучок отбивает ритм металлической дробью.
Металлической дробью – россыпью – прямо в сердце,
В беззащитное, нежное, метко, прицельно...
Падай,
Незадачливый ангел, моя бедная мёртвая птичка...


* * *

Ты говоришь мне:
- Кали моя, Кали,
Злая богиня с мускулистыми худыми руками,
С чёрной улыбкой, Шакти, твоя эпоха
Тебе самой, как видишь, делает плохо,
Так что ты прекращай это всё – бури, войны, пожары,
Пусть не приходят больше твои аватары,
Тут от одной-то тебя в оригинале
Стонет земля, ну, хватит, Калике, Кали...

А я говорю тебе:
- Я не могу иначе,
Я буду смеяться, а не то, я боюсь, заплачу,
Я буду вращать клинки свои и булавы,
Плясать, и петь, и течь раскаленной лавой.
И чем тебе не хороши мои аватары? –
Они моложе меня, а я выгляжу старой,
А если тебе не нравятся цацки мои костяные,
Воля твоя – хочешь, дари другие.
Смотри, мои стопы нежны, но под ними рушится время,
Четыреста тысяч лет мне властвовать надо всеми...

А ты говоришь:
- Кали моя, Кали...
А ты обнимаешь четыре руки двумя своими руками.


* * *

Так умирают рыбы.
Так жизнь говорит: «Я хочу тебя»,
Затаскивает, задыхаясь, в кусты смородины –
И потом так долго, долго щиплет язык
От гладких и сочных ягод,
Чёрных, белых и красных...
Так рябят в глазах
Нитки цветного бисера
В глубоком вырезе тонкого платья,
Нитки цветного бисера на любимой шее,
Сбегающие по вмятинкам ключиц,
Касающиеся сокровенности грудей,
Нитки цветного бисера,
Оборванные жадными, жаждущими руками, –
Еле заметная россыпь маленьких бусин
В смятых, пронизанных солнцем кустах смородины...


* * *

Всё как тогда – звезда во лбу
И пёрышко в груди.
Со мной на пляже в Малибу
Побудь, не уходи!

К чему алмазный мой венец,
Полутораглазый мой стрелец
И этот хрупкий леденец
На палочке пустой?

Ведь всё подряд ты тянешь в рот!
Опять стоишь, как обормот,
Как муми-тролль, как бегемот,
Да ладно, хочешь – стой.

От старых глупостей смешно
И ласково до слёз:
Ты не водил меня в кино
И не дарил мне роз,

Но дальняя рука в руке
И рифмы – бу-бу-бу...
Давай на пляже в Малибу
Утопимся в песке!


* * *

Мэрилин не могла постареть,
Мэрилин могла жить только так:
Злые часики шепчут «тик-так»,
Говорят, пора умереть.

Эти родинки – для молодых,
Эти песенки – для молодых,
Эти платья – для молодых.
«Мистер Кеннеди, это судьба.

Мистер Кеннеди, прочь от Земли
С Вами об руку мы бы пошли –
Далеко-далеко от Земли».
Мэ-ри-лин-мэ-ри-лин-мэ-ри-ли...


* * *

Вы вместе, я – не с вами,
Не Байрон, не другой,
Я – инопланетянин,
Вот так, мой дорогой.
Тарелка в майонезе,
Антеннки в серебре.
В какой дурацкой пьесе
Мы пели «кукаре…»?
Моей чернильной крови
Легко бежать ручьём.
Вот так, на полуслове,
Мы разговор прервём.
Стеклянные бомбошки
Моих нелепых глаз
Уронят вам в ладошки
Слёз ядовитый газ.
Такое вот сякое
Дурное НЛО.
Оставь меня в покое,
Чтоб умерло, прошло…


* * *

Вечная Венеция, зелёная роза, гнилая вода.
Так и живи с кинжалом у сердца:
Гондола за гондолу!
Знаешь, мне хорошо, что тебя нет рядом,
Это просто прекрасно, что тебя нет рядом,
Я могу думать, что тебя нет совсем,
Что тебя не было никогда,
Что мне приснилось всё это –
Шепотки за спиной,
Гримасы вслед,
Злоба, текущая из-под маски,
Эти красные клювы, эти белёсые призраки,
Когти и жабры, провалы перекошенных ртов,
Ненависть твоих друзей: «Она разрушает семью,
Бросим в неё камень, разобьем её голову, плюнем ей вслед,
Сделаем ей так больно, как только сможем, – пусть знает!..» –
Я даже не вправе ответить им тем же,
Им ведь кажется, что они поступают правильно,
Искореняют зло…
Я – зло?
Вокруг меня смыкаются воды,
Гнилые околоплодные воды,
В которых тонет моя Венеция.
И только бегут круги от тяжёлых камней,
Камни ложатся на дно,
Над ними – лёгкие лодки.
Плыви до рассвета. Дыши мёртвыми испарениями,
Содрогайся от отвращения и печали,
В муках
Рождайся обратно.
Пой с кинжалом у сердца,
Тебя научили этому, ты – разменная карта.
Гондола за гондолу, девочка,
Гондола за гондолу.


* * *

На задворках Вселенной и мы с тобой – короли.
Остаётся твой запах на коже, запах на коже,
На плечах, на сгибах локтей, запястьях, ладонях,
Ненадолго, но остаётся – до утра хватит.
А потом? А потом, повинуясь круженью мира,
Разлетятся дороги и, может быть, не сойдутся.
И всех бед и радостей – только глаза и волосы.
...Как смешно и грустно – целовать своё же запястье!


* * *

Кто я? – ангел голодноглазый,
В сердце червь, на лице заплатка,
Ты ни капли меня не любишь,
Вот и топай – ты слышишь? – к чёрту,

Убирайся к своим пиявкам,
Дуремар, и не майся дурью!
Нитки взять бы, зашить свой голос,
Чтоб не плакал, молчал – и точка.

Глупый ветер, упавший с крыши,
Копошится у ног и юбку
На бинты, на полоски хочет
Разорвать, спеленаться в кокон.

Кокон-сердце, червяк в серёдке,
Что-то вылупится оттуда,
Размотает обрывки ветра
И начнёт говориться в столбик.


My Blueberry Nights

...Будет подруга звонить из Тарту,
Задыхаясь от счастья: держи кулаки, мол,
Ругай меня завтра, люби меня вечно.
Апрель выходит на берег марта,
Шапку подснежников опрокинул,
Весёлый, радостный, бессердечный...

Будет пирог – ледяная черника
(Собирала летом), пирог с мороженым,
Бери себе больше и слаще, ну же!
В другой раз я испеку с ежевикой,
Такой же синей и невозможной,
Как отблески звёзд в апрельских лужах…


* * *

Снова улицы в горсти.
Положи в карман мой ветер.
Если можешь, то прости
Равнодушье междометий,

Мой весёлый, лёгкий вздох,
Незначительные речи
И бахвальство городов,
Разрешивших наши встречи.

Снова бусы фонарей,
Глянцевые мостовые –
Городская акварель.
Слава Богу, что живые…