Инна Иохвидович

Жизнь на сцене. Игорь Васильевич. Рассказы

Жизнь на сцене


 

Арина с детства любила театр. Да и мама её была администратором театра оперы и балета.  Арина, не ходившая в детский сад, проводила там  почти всё  время.

Когда,  пришла пора девочке в школу идти, то там, и в школе, и в группе «продлённого дня» она частенько плакала оттого, что ходить в театр приходилось только в выходной.

Отец ушёл из семьи,  к  другой женщине.  А Арина ещё больше привязалась к театру. Без него она не мыслила себя, без пыльного запаха огромного занавеса, без криков и  короткой ругани рабочих сцены, без зала, партера и амфитеатра, лож и балконов, постепенно погружавшихся во время спектакля во тьму, от идущего со сцены, льющегося с неё, света…

Но способностей у неё не оказалось, не хотели даже в самодеятельность школьную брать.  Слуха музыкального тоже не было, так что про занятия музыкой или вокалом думать было нечего. Так что ни оперной, не драматической актрисой стать ей было не суждено, мечта так и осталась только лишь мечтой.

Вот что не подвело Арину, так это внешность! А была она, самая, что ни на есть актёрская! В красавца отца пошла она  - высокая, статная, фигуристая, с волнистым водопадом волос, крупными, правильными чертами лица. Будто, с картинки модного журнала.  Вот только красивое, броское лицо, как и  на журнальных  фото,  было незапоминающимся.

Мама, помешанная на том, что дочь обязательно должна получить высшее образование устроила её по блату в педагогический институт,  на отделение дефектологии.

Стипендия в 60-е годы была небольшой, чтоб не сказать крохотной. Почти все студенты подрабатывали. Мама и Арину определила к себе в театр, на подработку, в миманс…

Не знала она, что совершила, что наделала.  На  душе у девушки  стало легко, словно она ощутила под собой твёрдую почву, после того, как годами блуждала точно по  болоту. А ведь она с детства знала, кто такие артисты миманса.  Что бы про них не говорили, что это артисты массовки в опере и балете, что, дескать,  стоят как столбы в любом спектакле, что даже не обучены сценическому движению, для Арины это ничегошеньки ровным счётом не значило…

Она, одетая в костюм придворной дамы, с большим декольте и  огромным веером в руках, очутилась на сцене!  Глаза зрителей, блестящие из темноты, были прикованы к ней…

С неведомым восторгом поняла она, что вот это  удивительное состояние,  себя  на сцене, освещаемой софитами, глядя во тьму зала,  и есть то,  ради чего,  она родилась…

С того самого дня  существование девушки оказалось  как бы навсегда  поделенным на то, скучное, смешное времяпровождение  «До» и нынешнее, исполненное торжества смысла   - «После»…

Она едва не забросила свой институт и закончила его только из-за  постоянных истерик матери.

Но настоящая жизнь, подлинная была только там, на  ярком свету, там, где все взоры прикованы к сцене, где она впервые ощутила себя Человеком, про которого писали с прописной буквы

Закончив, институт,  пришлось Арине пойти работать по специальности. Как ей было тошно днями среди детей заикающихся, шепелявящих, картавящих. И хоть было ей их жаль, и приходилось заставлять себя добросовестно относиться к своим обязанностям, но  её одолевала скука и желание сбежать отсюда. Как хотелось, чтоб  уж закончился этот  долго тянущийся  рабочий день, чтоб  скорей наступил вечер, чтоб не идти, а бежать в театр. Туда, на сцену чтобы выйти, в вечернем ли платье, в тунике, в парче и бархате…

Было так хорошо перенестись, пусть и в условный, но в  не сегодняшний мир, который и существовал всего два часа в сутках, но, что был для Арины настоящим, волнующим, не то, что монотонный в своём существовании, обыденный…

Как ни странно, для столь красивой девушки, не ладилось у Арины с личной жизнью. Никто за ней не ухаживал. Мама из-за этого только тихонько плакала  да всплескивала от удивления руками.

Саму Арину это не очень волновало. Главным для неё были мгновения пребывания на сцене.

Когда от обширного инфаркта миокарда умерла мать, Арина, над которой уже ничто не довлело, ушла с опостылевшей работы и  полностью посвятила себя театру. По-прежнему ей не было дела до жизни, помимо театра.

Основным было то, что она выходила на сцену в вечерних спектаклях и дневных представлениях…

И она,  задумываясь над своей актёрской специализацией,  радовалась тому, что ей не приходится перевоплощаться, не нужно надевать на себя сотни личин.  Она представляла всегда саму себя, такой, какая она есть. Это и было её предназначением. Её жизнью на сцене.

Обычным чтением Арины были исторические романы или биографии великих людей. Газет она не читала, а ТВ смотреть было некогда. Потому она как-то пропустила, и то, что в стране была Перестройка, что распался СССР, началась иная, непонятно и какая, жизнь….

Да по большому счёту было ей это и неинтересно…

Стала получать она пенсию, мизерную, конечно, какие зарплаты в мимансе-то были…

Но и на пенсии выходила она на сцену, без которой не могла жить.

И даже, когда перестали ей платить за выход (денег в театре не было), она всё равно, бесплатно продолжала идти, словно заколдованная, на сцену. И, если этому удивлялись сослуживцы, то она, смеясь, говорила, что она на сцене, то ли  в трансе, то ли под непонятным  наркотическим влиянием.

— Считайте, что я -  Трильби! – смеялась она.

Как-то её вызвал начальник отдела кадров, затеяв странный разговор, выспрашивая о её жизни. Даже о мечте, о мечтах спрашивал…

— Как жила, так и умру, - отвечала Арина, - на сцене! Кроме неё у меня ничего не было, нет, и не будет…

Опытный кадровик смотрел вслед этой странной, пожилой уже женщине, и сам не зная кому, показывает это,  вертел указательным пальцем у виска.

 


 Игорь Васильевич


 

Игорь Васильевич родился в 1925 году.  Но в возрасте двенадцати лет, когда арестовали отца и они с матерью уехали жить к её родне, он научился трём вещам – держать язык за зубами, никому ни о чём,  не рассказывать, и ни с кем ничем не делиться, а также ни к кому сильно не  привязываться.  Ещё мальчиком он видел, как некогда близкие к их  семье люди, переходят на другую  сторону улицы,  завидев их с матерью.

Вместе с осторожностью в смешливом и озорном подростке поселился страх! Не перед кем или чем конкретно, а перед неведомым ему, но всемогущим НКВД

В восемнадцать лет попал Игорь на фронт, в авиацию, стал заниматься техническим обслуживанием самолётов, заправщиком  бензина.

После войны поступил он на филологический факультет университета. Фронтовик, встречал он радостный каждое мирное утро, он остался жив, он изучал русскую и мировую литературу, то, что любил  больше всего на свете. Ведь после того, как отца осудили на 10 лет «без права переписки», он раньше  общительный и живой, замкнулся, не стал ни с кем  не просто дружить, а даже поддерживать видимость дружеских отношений Отдушиной стали книги.

Но уже в 47 году неожиданно арестовали  его однокурсника, поэта, а самого Игоря в ы з в а л и! В МГБ!

Ещё когда Игорь только подходил к проклятому зданию областного отделения министерства государственной безопасности, то почувствовал не только никому незаметную дрожь  во всех конечностях, но и замершую от ужаса душу!

Следователь оказался неожиданно симпатичным пшеничноусым и пшеничноволосым  средних лет мужчиной. Он дотошно выспрашивал обо всех студентах, не только о поэте  Николае и   его стихах, о личной жизни других однокурсников, об их девушках, об интересах, пристрастиях, об  общежитской жизни. Игорь отвечал, удивляясь себе, как-то даже охотно  и пространно. Говорил следователю, что Николай не просто хороший, но прекрасный, по его, Игоря мнению, поэт! Но следователя, как показалось ему, именно это совсем не интересовало.

Вдруг, перебив Игоря, он сказал: «Игорь Васильевич! А ведь вы дорогой, чесеир! (член семьи изменника родины). Правда, как сказал наш  любимый  Иосиф Виссарионович Сталин, наш вождь, что «дети за отцов не отвечают»! Да и вы – фронтовик, служили в авиации, Сталинский сокол!»

Страх парализовал, но как ни странно, Игорь продолжал что-то говорить…

Только в общежитии вспомнил он давнее,   как бабушка отрезала голову петуху, но тот, обезглавленный продолжал ещё свой посмертный бег по двору. Вроде того и с ним произошло сегодня…

Там ещё, в следовательском кабинете его лепет эмгебешник   прервался вдруг вопросом: «А вы, что пишете Игорь Васильевич Макеев?»

Игорь писал стихи, правда, любовную лирику. В это мгновенье его пронзило, что об этом ни за что говорить нельзя, пусть даже про любовное…

-Я, я ничего не пишу. Вот собираю материалы на будущее. Когда закончу, и если таланта, сил, знаний хватит написать роман о революционерах, о большевистском подполье, об издании «Искры»…

Пшеничноволосый одобрительно кивал головой.

Как и тогда в 1937 замкнулся он, хорошо был конец семестра.

Лето провёл на железнодорожной  товарной станции и хорошо заработал на разгрузке вагонов.

На стационар он не вернулся, перевёлся на заочное отделение. Пошёл на работу в публичную библиотеку, библиотекарем в отдел книгохранения. В этом отделе был он единственным мужчиной, к тому же бравым фронтовиком и, пользовался большим успехом у всего женского большинства библиотеки.

О бывшем университетском товарище – поэте он старался не думать. Тот получил срок, но он-то Игорь перед ним был чист, ни в чём не виноват.

Собственным существование был доволен, если раньше много денег у него уходило на покупку книг, то теперь этой статьи расходов не было, он находился в самой сердцевине «книжного моря» и недоступные ему издания были только в отделе «специального хранения»

В  1956 году прошёл ХХ съезд КПСС, развенчавший культ личности И.В.Сталина и беспартийный Игорь Васильевич и вовсе воспрянул духом.

Расстрелянного отца реабилитировали. Тогда же он и узнал, что означало «десять лет без права переписки»

Как с самого начала и предполагал Игорь Васильевич, «оттепель» длилась недолго, и десяти лет не прошло, как превратилась она в самые настоящие  заморозки. Он был рад своей внутренней «конспиративности». По этой же причине и семью не заводил.

Не знал он и о предстоящем ему, то ли  испытании,  то ли  искушении…

Во-первых, ему предложили вступить в Коммунистическую партию Советского Союза, ему представителю «прослойки» - интеллигенции?! Во-вторых, и это было напрямую связано с первым.  А во-первых, предложили должность заведующего спецхраном! Того самого отдела, куда вход посторонним был воспрещён!  Обо всём этом сообщил ему куратор из Комитета государственной безопасности. Он же сообщил потрясённому Игорю Васильевичу  об окладе начальника этого отдела. Игорь даже и представить подобного не мог! Хоть к этому времени работал он начальником отдела книгохранения.

Это был, пожалуй, первый в его жизни соблазн! А ведь он был далеко не молод, и шансов больше ему  бы не представилось. Этим назначением открывались и «двери» в мир запрещённой литературы, тех книг, которых он не только не мог прочесть, но даже и увидеть. Кроме того он становился бы «выездным»! Весь, неведомый мир зарубежья  открылся бы для него!

И все эти чудесные возможности, прекрасное Будущее  перечёркивалось одним – он автоматически становился сотрудником  «Конторы», как в народе называли КГБ. Не стукачом, нет, а обыкновенным членом организации, которую одновременно ненавидел и боялся больше всего на свете.

Игорь понимал насколько подозрительным, насколько катастрофичным будет выглядеть его отказ. От подобных предложений не отказываются, и его ответ, что, дескать, должен подумать, восприняли как то, что «малый набивает себе цену», важничает…

Все выходные Игорь Васильевич пил, горькую. Обычно непьющему  старому  холостяку было это и тяжело и нехорошо, но не пить ему, что чувствовал себя загнанным в угол, в «пятый угол»,  не видевшему выхода, было невозможно…

Но, во вторник, когда  Игорь  Васильевич  предстал перед кагебешником   в своём выходном костюме-тройке, с выглаженной в прачечной,  рубашке, в новых югославских туфлях, то без обиняков заявил:

— Я  ещё с вузовских времён лелею мечту написать книгу о революционерах. И пишу её не один десяток  лет. В частности о таком знаменитом революционере, как Дмитрий Захарович Мануильский! Сейчас книга близка к завершению. Буду связываться  с серией «Пламенные революционеры», Хочу  им предложить этот роман и следующий по этой  же тематике. А новая, такая желанная, такая влекущая должность, - Игорь Васильевич поражался своему вдохновенному вранью - не позволит полностью погрузиться  в творчество!

Гэбист, знавший о графоманских намерениях  Игоря Васильевича, он прочитал тот, старый протокол допроса, только и подумал о том, что всё же «графомания» это такая же болезнь, как и другие психические болезни. И от неё излечения нет…

В тот же день, впервые Игорь, для пущей легализации себя, как человека пишущего, пошёл на заседание местного литературного объединения при союзе писателей УССР.

 Вновь с этой организацией столкнулся Игорь Васильевич  в самом начале Перестройки.

Посетило его увлечение, начал он книги переплетать. И завладело стареющим Игорем чувство, что переплетая книги, давая новое «одеяние», новый покров, даёт он им будто  новую жизнь! Полюбил он переплётное дело до того, что стал задумываться о патенте на переплётные работы. О своей, собственной переплётной мастерской начал мечтать…

А пока переплетал книги знакомым и знакомым  знакомых. Появились и постоянные клиенты. Среди них была одна  маленькая женщина, мать-одиночка. Её Игорь Васильевич выделял среди всех,  симпатию испытывал. Ей он переплетал и старые книги, и детские издания, и часто ксерокопии или копии с ротапринта или «Эры». Он знал, что это из разряда той литературы, что в спецхране хранится.

Как-то домой к нему, где скопилось достаточно переплетённых  книг, неожиданно нагрянули  о н и! В угаре Перестройки совсем позабыл он про Контору, про её всевидящее око и всё всёслышащее ухо! Придя,  они сказали, что санкции прокурора на обыск у них нет, но досмотр с изъятием они имеют право произвести и без санкции.

Старые книги их не интересовали, только  скопированные. Они их нашли. Стали требовать назвать  имя заказчика. Припомнили и отца погибшего в 37, и арест поэта, умершего в лагере, и его отказ от работы в спецхране…

Угрожали, что патента (и как они только узнали?!) не видеть ему как своих ушей, и о его как бы незаконной  переплётной деятельности, и о многом другом… 

Он и сам не знал, как случилось, что он назвал её имя?! В это мгновение он словно бы не в себе находился, то ли под гипнозом, то ли ещё под каким-то воздействием…

Её книги  они забрали с собой, как не пытался он помешать им.  Его просто оттолкнули. Он упал, а когда поднялся,  то их уже и след простыл.

Она за ними не явилась, исчезла

Игорь Васильевич переживал, пил, не зная, что предпринять. Позвонил ей, трубку она взяла,  успокоенный он тотчас положил на рычаги свою. Хоть один камень у него с души свалился, она была дома!

Как-то Игорь Васильевич  подкараулил её на улице. И упал перед нею на колени. И заплакал, впервые с детства.

— Нина, простите меня! Если сможете, простите! – слёзы  солонили  ему рот.

— Игорь Васильевич, голубчик, встаньте, я вас ни в чём не виню, - тоже плакала она, -  прошу вас! Мы ни в чём не виноваты. Мы жертвы, а они палачи! Хорошо, что мы живём сейчас  в  86 году, а не в 37, - почему-то шепнула она ему это на ухо…

Так стояли они,  обнявшись посреди улицы, а людской поток омывал их со всех сторон…

 

 

 

С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке http://promegalit.ru/modules/magazines/download.php?file=1522609818.pdf