Яков Басин

За что судили Якова Басина?

 

16 июля 2001 года в минской оппозиционной газете «СВАБОДА» появилась статья под названием «Любовь к тотальному контролю». Статья предварялась коротким информационным сообщением, что 10 июля «судом Первомайского района Минска прекращено за недоказанностью дело в отношении Якова Басина, председателя Религиозной ассоциации общин прогрессивного иудаизма». Далее сообщалось, что «это было первое в Беларуси дело, возбужденное на основании материалов, размещенных в Интернете».

 

Мне трудно сказать, рассматривались ли до этого белорусскими судами дела, «возбужденные на основании материалов, размещенных в Интернете», но, если верить газете «СВАБОДА», мое дело было первым. Все кончилось тогда для меня вполне благополучно, но само дело стоит того, чтобы о нем рассказать, хотя и проходило оно почти два десятилетия назад..

 

1

 

Поводом для начала судебного разбирательства послужило письмо, с которым Комитет по делам религий и национальностей обратился в республиканскую прокуратуру. Называлось оно так: «О деятельности незарегистрированной оргструктуры иностранного общественного объединения». Судя по названию, прокуратуре предлагалось разобраться, чем в нашем государстве вполне легально занимаются представители какой-то зарубежной организации, которая органами власти при этом не зарегистрирована, что уже само по себе, не знаю, как сейчас, но тогда являлось грубейшим нарушением белорусских законов. При этом Комитет ссылался на публикации американской общественной организации «Union of Councils for Soviet Jews», а мое имя называлось в качестве автора этих публикаций. Подписано обращение было председателем Комитета А.Н.Билыком.

Первый же вопрос возник у меня после ознакомления с этим письмом еще в милиции. С какой это вдруг стати Комитет по делам религий заинтересовался темой, которая явно находилась не в его компетенции? И потом, я бывал довольно частым посетителем в кабинетах этого комитета, почему же его сотрудники, хорошо зная меня, не обратились ко мне за разъяснениями, а сразу, не сказав мне ни слова, обратились в судебные инстанции? 

К этому времени я уже в течение более десяти лет был одним из лидеров еврейского общественного движения в Беларуси и немного разбирался в структуре проблем, которые в государстве возникали в связи с деятельностью правозащитных организаций. Представителями заграничных «оргструктур», как их назвал в своем письме председатель Комитета по делам религий, занималось, как правило, министерство юстиции. 

Второй вопрос неизбежно возникал вслед за первым вследствие того, что в письме председателя Комитета никаких доказательств не только деятельности, но даже самого существования такой организации на территории Беларуси не приводилось. Ознакомившись позднее с материалами дела, я понял, что этот вопрос возник не только у меня, но и у сотрудников прокуратуры, которые, получив письмо из Комитета, отправили его в Управление внутренних дел Мингорисполкома с предложением провести соответствующую проверку. Оттуда письмо «спустили» в Первомайский РУВД Минска, где вся история, собственно, и завершилась. Материалы проверки в деле просто отсутствовали, а это означало одно из двух: либо никто ничего не проверял, либо проверял, но ничего компрометирующего не нашел.

Однако, как я понял, дело в суде, тем не менее, было заведено, и просматривая его, каким бы «тощим» оно ни было, я обнаружил наконец записи, из которых становилось ясно, в каком контексте оно касается меня.

Оказывается, я размещал свои материалы за рубежом в Интернете и в различных печатных органах. Правда, ни одной ссылки на какой-либо из них конкретно в письме Комитета не приводилось, но зато не раз упоминалось о том, что «по словам Якова Басина…» или «в сети Интернет … размещалась информация от имени … Я.Басина», и т.д., после чего приводились какие-то мои слова, неизвестно где, когда и в каком контексте сказанные или написанные.

В то время у меня собственного сайта еще не было, так что было совершено очевидно, что информацию в Интернете размещал не я, а кто-то от моего имени. То есть где-то, совсем далеко от Беларуси, кем-то в прессе или в Интернете размещалась информация, якобы исходящая от меня, и Комитет именно меня за это предлагал подвергнуть наказанию.

А ведь тогда вообще еще не было ясно, на каком основании можно прилечь к ответственности журналиста за размещение в прессе и в Интернете материалов, появившихся в результате его профессиональной деятельности. Логика во всем этом явно хромала.

Но одно я все же уяснил точно: Комитет считал, что раз от меня (или от моего имени) исходили публикации, значит, именно я и руководил этой «незарегистрированной зарубежной оргструктурой». С административной точки зрения все дальнейшее уже было, как говорят в таких случаях, делом техники: прокуратура – милиция – суд… Однако все что-то складывалось не по-людски: повестки в суд я не получал, вместо нее меня вызвали в районный отдел милиции и показали какую-то бумагу о возбуждении дела. Я познакомился, ничего не понял, на что офицер, с которым я беседовал, рассмеялся и сказал почти дословно:  

– Вы удивлены? Я вас понимаю. Совсем недавно я тоже пережил встряску. Чуть погон не лишился. Потом извинялись. Так что ни о чем не думайте. Подписывайтесь, что с этим письмом ознакомились, и спите спокойно.

Бумагу я подписал, но спать спокойно уже не мог и все размышлял: что же такого я мог сообщать мировой общественности от имени своей «незарегистрированной иностранной оргструктуры», что на это так сердито отозвался Комитет по делам религий и национальностей.

Единственное, что мне было ясно с самого начала, так это то, что за этим Комитетом, скорее всего, стоял другой Комитет, посерьезней.

 

2

 

Дело в том, что где-то с середины 1992 года, практически сразу после распада СССР, в Минске действительно начала проявлять активность американская общественная организация «Union of Councils for Soviet Jews» – «Объединение комитетов в поддержку евреев бывшего Советского Союза».

Исполнительным директором «Union» был бывший профессор Леонид Стонов – многолетний «отказник», который долгие годы потратил на оказание помощи евреям и их семьям в их борьбе за право выезда из СССР.

Сам он при этом такое право  получил лишь после фактического распада советской империи. Летом 1989 года Л.Стонов был одним из создателей ВААДа. Собственно, тогда мы с ним и познакомились. В президиуме «большого», то есть Всесоюзного, ВААДа я тогда представлял евреев Белоруссии.

Оказавшись в США, Л.Стонов стал одним из создателей «Union of Councils», и я, как и целый ряд еврейских активистов других регионов СССР, получил приглашение к сотрудничеству с этой международной организацией.

Первые пять или шесть лет эта деятельность была волонтерской и заключалась исключительно в сборе информации и освещении проблем, связанных с состоянием «еврейского вопроса» в Беларуси.    

Был я в те дни, как говорили в наших кругах, «вторым евреем Беларуси». «Первым» был председатель республиканского Объединения еврейских организаций и общин, лауреат Ленинской премии, один из авторов мемориального комплекса «Хатынь» архитектор Леонид Левин. Я был его первым заместителем. Будучи членом президиума ВААДа, объединяющего практически все общественные еврейские организации и еврейские религиозные общины СССР, я в полной мере обладал соответствующим документальным материалом о ситуации в стране и Беларуси в частности. Более того, именно я отвечал в президиуме за мониторинг антисемитизма в бывшем СССР. Так что приглашение к сотрудничеству с «Union» не было случайным.

Связь с Леонидом Стоновым, который к этому времени уже переместился на жительство в Чикаго, в Минске поддерживал я один. Переписка велась по электронной почте. В основе информации, которая шла в Чикаго, как правило, лежала информация, на основании которой писались мои статьи, размещаемые в еврейской прессе стран бывшего СССР и в минской еврейской газете «Авив». Контактировать при этом приходилось и с общественными организациями Израиля, США. Англии, а английским языком я, к сожалению, не владел. Помогала мне в этом процессе переводчица Лиля Левашвили, которая, правда, в то время уже готовилась к эмиграции в США. Я ее хорошо знал, поскольку она преподавала английский язык в школе, где незадолго до этого учились мои дети, а я был председателем родительского комитета.   

В марте 1998 года «Union» нашел, наконец, необходимых спонсоров, и в Минске, как и в ряде других регионов бывшего СССР, стали появляться региональные бюро, которые получали в органах государственной власти регистрацию, открывали необходимые счета в банках и приобретали характер официальных структур. Создать минское бюро Стонов попросил меня. В команду, которую собрал я, вошли профессиональный переводчик Татьяна Новикова, будущий юрист, а в то время еще студент Артур Лившиц и активист демократического движения, компьютерщик и книжный график, ныне покойный Николай Жогло. Патронировать наше бюро согласилось министерство иностранных дел, и в середине 2000 года мы подали документы на регистрацию.

Еврейское население распавшегося Союза переживало процесс, получивший позднее название «Большой алии», унесшей из одной только Беларуси за несколько лет евреев больше, чем их вообще числилось по переписи населения 1989 года. Если согласно той переписи в республике проживало 130 тысяч лиц, зарегистрированных как евреев, то за какие-то 5-6 лет из получившей независимости Беларуси уехало только в США 70 тысяч, примерно столько же – в Израиль, тысяч 30 – в Германию.

То есть всего – порядка 170-ти тысяч. Сказать, сколько же в действительности евреев проживало в Беларуси в те дни, практически невозможно. В целом, не менее двух третей семей, где еще можно было обнаружить евреев, носило смешанный национальный состав. Это приводило к тому, что огромное количество детей порой до конца жизни не подозревало о своих еврейских корнях.

Около ста тысяч человек я тогда насчитывал, суммируя число евреев, посещающих культурные центры, возникшие в более чем в двадцати городах страны, синагоги, молодежные центры и еврейские школы под эгидой открывшегося тогда посольства Израиля. А когда я по приглашению Всемирного Совета общин прогрессивного иудаизма начал создавать общины реформистского иудаизма, и уже на первом этапе их возникло по всей стране 18, выяснилось, что свою тягу к освоению еврейской религии и национальных традиций проявило не менее 4000 человек.

 

3

 

Как член президиума ВААДа я вел программу мониторинга антисемитизма во всей советской империи и, получая соответствующую информацию с мест, ежемесячно составлял обзоры о ситуации в стране по этому вопросу. Не всё для меня проходило спокойно и безоблачно. 7 июля 1992 года на пленарном заседании Всемирного еврейского конгресса в Брюсселе я выступил с получасовым докладом об антисемитизме в СССР. Правда, сам Советский Союз к этому времени уже полгода как распался, но ВААД формально еще  существовал. Первый и последний раз в жизни я читал свой доклад при таком гробовом молчании зала. Перевод моей речи звучал у делегатов конгресса в наушниках, но на лицах тех, кого мне удавалось разглядеть, я отчетливо видел напряженные лица и суровые взгляды.

Из Брюсселя до Бреста мы ехали на автобусе, там уже пересели на поезд, но, как я потом сопоставил время, в эти часы у меня в больнице скорой помощи, в кабинете главврача «люди в штатском» и вели «беседу по душам». Им почему-то было крайне интересно, как это рентгенолог, который согласно расписанию дежурств должен был сутки безвылазно находиться на своем рабочем месте, делал в это время доклад в далеком от Минска Брюсселе. Никакие объяснения, что у больничного персонала, и, в первую очередь, у врачей есть право по своему желанию меняться дежурствами, этих грозных посетителей не убеждало. Меня никто никуда с какими-либо объяснениями не приглашал, но в целом для меня все кончилось достаточно печально.

Впервые за много лет в этом лечебном учреждении появился врач, которому негласно было запрещено меняться дежурствами.

Это был удар. А конференции, съезды, конгрессы, семинары, заседания президиума?..

Я был практически лишен возможностей вести в ВААДе активную деятельность. А ведь именно в это время мне приходилось, кроме всего прочего, каждую пятницу ночным поездом выезжать в Москву, в израильское посольство, где мне выдавали вызовы для тех, кто готов был совершить репатриацию. Вывод был один: «продавать» дежурства, что я и делал. Кто-то из врачей отделения за меня дежурил, а я потом, после получения зарплаты, с ним расплачивался.

Это были годы, когда мы с женой очень нуждались материально. К счастью, дети уже были в Израиле, и это нас спасало – сын периодически передавал какие-то суммы. Л.Стонов об этой ситуации знал, и, вполне возможно, это как-то способствовало тому, что весной 1998 года в Минске начало работать бюро, финансируемое специальной программой «Union». Правда, произошло это спустя лишь шесть лет после эпизода в Брюсселе, но, как говорится, «лучше поздно…».  Получив средства на существование из-за границы, я оставил свою 35-летнюю медицинскую практику. К тому же, именно в это время я почувствовал, что нахожусь под тщательным наблюдением.

Впрочем, началось это еще где-то в году 1972-м, когда половина минской команды КВН, в которую я входил, разъехалась по всему миру. Тогда у меня дома в шесть часов утра телефон делал «дзинь», а потом такой же «дзинь» раздавался ровно в 12 часов ночи, и я понимал, что утром меня подключили к прослушиванию, а ночью сняли с него. Таким нехитрым способом мне давали понять: смотри, не позволяй себе лишнего – ты у нас на контроле. В конце девяностых все стало еще сложней. Наблюдение велось почти легально. Доходило до смешного. Как-то поздно вечером я позвонил Стонову в Чикаго. Леонида дома не было. Трубку сняла его старенькая мать. Мы с ней очень мило пообщались, помню, над чем-то даже посмеялись, а в конце, прощаясь, я пожелал ей доброй ночи. И вдруг из трубки раздался хорошо поставленный баритон: «Яша, это у нас ночь. У них еще утро!».

Получив повестку в суд, я понял, что без помощи адвоката мне не обойтись. По подсказке  друзей из демократических организаций, я обратился в адвокатскую контору, которая специализировалась на работе с привлекаемыми к суду правозащитниками. Просмотрев мои бумаги, дело вести взялась адвокат Наталья Довнар. С первого раза она тоже не все поняла. Но и я не смог ответить ей на главный вопрос: а что же содержалось такого криминального в тех материалах, которые так не пришлись по духу властям? Я полез в Интернет.

Найти нужные ссылки не представляло труда. В материале, размещенном на сайте http:www.frumonitor.com от 14 марта 2001 года, я прочел:

 

«По информации из неофициальных источников, белорусское правительство направило неписьменный приказ официальным лицам, которые отвечают за регистрацию религиозных общин, препятствовать регистрации некоторых общин, которые не присоединяются к православной церкви, – сказал г-н Басин… –  Возрождение советской практики использования неофициальных запретов на определенные общины показывает, что декларируемое правительством равенство вероисповеданий является мифом. Вероисповедание стало одним из самых серьезных инструментов государственной политики, поскольку правительство отдает приоритет  одним верам и дискриминирует другие». 

 

Все немедленно стало на свои места. Оказывается, я вольно или невольно, в какой-то статье или в каком-то интервью разгласил государственную тайну, и из моих уст на весь мир прозвучала  информация о тои, что власти Беларуси возрождают практику использования «неписьменных приказов» и «неофициальных запретов», которыми была так богата ушедшая в прошлое советская власть. А кроме того, было публично обнародовано, что в поисках альтернативы коммунистической (а точнее, большевистской) идеологии новая власть не нашла ничего лучшего, как возродить идеологию христианства и сделать Православную епархию ведущей религиозной структурой на всем постбольшевистском пространстве. Не случайно же все вожди во всех трех славянских государствах так активно «пиарятся» у алтарей крупнейших храмов в дни православных праздников! На постсоветском пространстве откровенно возрождается государственная религия, с такой страстью и такой жестокостью отвергнутая вместе со всеми остальными вероисповеданиями Октябрьским переворотом 1917 года.    

Шел 2001 год. В Беларуси готовились принять новый закон о свободе совести и религиозных организациях. Предполагалось, что новый закон будет вынесен на обсуждение правительства во второй половине следующего года. Насколько я знал, наиболее серьезную борьбу за свои права вели протестанты, которых власти пытались изгнать из занимаемых ими помещений, и мусульмане, которые никак не могли начать строительство мечети. Мне тогда казалось, что мое судебное разбирательство может стать первым официальным столкновением какой-то отдельной конфессии с государственной властью за свое право на существование, что оно привлечет внимание общественности и разбудит ее интерес к этой проблеме в целом.

Я даже был готов во время процесса вступить в полемику с судьей, задача которого, как я понимал, должна была состоять в противном – в том, чтобы мне как раз не дать возможность не только сейчас, но и в будущем открыто возникать с такой полемикой.

Однако как раз именно мой же собственный адвокат не допустила такого развития событий. Заглядывая в прошлое, я теперь понимаю, насколько она была права, поскольку просто предотвратила гражданскую войну в обществе, которая могла завершиться репрессиями властей и привести к человеческим жертвам. Ведь погиб же один из лидеров мусульманской общины, заместитель муфтия, преподаватель педуниверситета, историк Ибрагим Канапацкий. Ему было только 56 лет. Причины смерти его так до сих пор не выяснены.  

Наталья обратила внимание на то, что последний материал со ссылками на меня был опубликован в марте 2001 года, а по закону рассматривать нарушения такого рода можно лишь в течение двух месяцев, и если к моменту рассмотрения в суде этот срок истек, дело подлежит прекращению. Но, несмотря на то, что на дворе стоял июль, судебное разбирательство шло, и я был готов к идеологическому столкновению.

Тем более, что я уже знал имена двух журналисток оппозиционной прессы, которые, позвонив мне, заявили о своем намерении явиться на процесс. Поэтому меня не устраивала возможность закрыть возбужденное дело по формальному признаку. Юридическая сторона во всем этом деле составляла, может быть, один процент, но здесь был глубокий политический подтекст, связанный со свободой размещения материалов в Интернете, с реализацией авторских прав журналистов, с тем, насколько человек располагает свободой на высказывание собственного мнения, на комментарий тех или иных событий. Судебный процесс состоялся, но произошел неожиданный поворот:  от обсуждения идеологической стороны дела ушел сам судья. Почему это произошло, я узнал уже после окончания процесса.

 

4 

 

Комитет по делам религий и национальностей располагал совсем небольшим составом сотрудников, и, естественно, «просеивание» Интернета в поисках ссылок на статьи Басина вряд ли могло входить в его функции. Следы вполне откровенно вели в сторону той могущественной организации, о которой мы все и без подсказок знали, что именно она выуживает за границей такого рода информацию и дает ей политическую оценку.

Думаю, что всё началось с моего выступления на Международном Конгрессе движения прогрессивного иудаизма в Вашингтоне, который состоялся в начале марта того же, 2001 года. Ситуация в Беларуси была частично изложена в докладах и выступлениях лидеров движения, а в результате в перерывах между заседаниями я оказался в окружении присутствовавших в зале журналистов. Конгресс открылся 11 марта, а уже 14 марта та организация, с которой я сотрудничал («Union of…»), разместила на своем сайте пресс-релиз с изложением фактов дискриминации в Беларуси общин прогрессивного иудаизма. Кстати, в пресс-релизе отмечалось, что Государственный Департамент США в своем годовом отчете написал, что располагает на этот счет подробно задокументированными актами, касающимися деятельности протестантских, католических и других общин Беларуси.

Надо сказать, что попытка зарегистрировать наше объединение в Комитете по делам религий началось с обмана: мне заявили, что для регистрации нужно, чтобы в стране было не менее десяти общин одной конфесии, а у меня было только восемь. Это была откровенная ложь: такое положение возникло только после принятия нового Закона о религии, а до его появления было еще два года. Когда нам удалось зарегистрировать еще две общины, нам все равно отказали в регистрации: у нашего объединения, оказывается, не было так называемого «юридического адреса».

Не знаю, как обстояли дела у объединения ортодоксальных общин и общин ХАБАДа, но наши общины, в целом, испытывали тогда серьезные затруднения в получении этого злосчастного «юридического адреса», то есть документа об аренде помещения, где располагается община. Без этого документа регистрация в органах власти и открытие счета в банке были невозможны. Та же проблема неожиданно встала передо мной, когда я начал работу по регистрации всего религиозного объединения, которое тоже должно было арендовать где-то для себя офисное помещение.   

В своих поисках юридического адреса для Объединения я обращался во многие государственные и коммерческие организации, владеющие свободными площадями, и кое-где мне даже прямо говорили, что существует негласное указание препятствовать регистрации религиозных общин, не принадлежащих ортодоксальному православию. Я всюду получал отказы. Некоторые из них порой противоречили здравому смыслу. Как-то раз мне подсказали, что филиал завода им. Ленина, выпускающего радиоаппаратуру оборонного значения, почти бездействует из-за экономического кризиса в стране, и что у них получают «прописку» многие растущие, как грибы, коммерческие структуры. Филиал находился далеко за городом, по Могилевскому шоссе, и однажды мы с приятелем на его стареньком «Москвиче» отправились туда.

Встретили нас очень тепло, мы им посочувствовали, что такие производственные мощности простаивают, потом заполнили необходимые документы и уехали с обещанием позвонить через день, когда они согласуют все детали с минским начальством. Через день, после звонка, я с огорчением узнал, что «высокое начальство» наложить нужную нам резолюцию отказалось.  

Буквально через неделю после этого случая друзья завезли меня в офис какого-то явно «нового русского». Скорее всего, он был из ряда тех, что возникли и окрепли на фоне развивающейся капитализации страны. Офис занимал прекрасно выглядевший и к тому же расположенный почти в самом центре города особняк рядом с гаражом Совмина. Хозяин офиса, видимо, был предупрежден о нашем появлении, потому что нас ждал накрытый стол с напитками, а весь визит продлился полтора часа в разговорах, не имеющих отношения к теме нашего прихода. Сыпались анекдоты, звучал смех. Хозяин видел наше нетерпение, но ему было весело, и он говорил: «Не волнуйтесь, сейчас все оформим». Но вдруг в какой-то момент он протрезвел, посмотрел на меня вполне осмысленным взглядом и спросил:

– Послушайте, а вы что, и в самом деле не православные?

Я ответил, что нет, и что вообще именно в этом все дело. Тут мужик как-то в одно мгновение сник, погрустнел и сказал, опустив глаза:

– Ребята, я вас хорошо понимаю, но и вы меня поймите. Если я вам сейчас подпишу такую бумагу, я же завтра не смогу получить свой вагон хлопка из Узбекистана.

Вот на таком историческом фоне и развивалось наше движение прогрессивного иудаизма. И именно эта информация легла в основу моих сообщений, прозвучавших на Конгрессе в Вашингтоне.

 

5

 

О том, что произошло после того, как материалы о ситуации в Беларуси с моих слов попали в прессу, я узнал много позже. Точнее, уже после суда Первомайского района Минска. Оценить же все эти события по достоинству я смог лишь тогда, когда выстроилась вся цепочка.

Из Америки я не уехал сразу после окончания Конгресса. Неделю я еще провел у своей сестры Софы, которая с семьей проживает в Сакраменто, центре штата Калифорния, а после этого, перед отлетом в Минск, еще три дня провел в Нью-Джерси, у дальнего родственника, моего ровесника (к сожалению, ныне покойного) Валерия (Ларри) Письменного. Валерий был близким другом Сергея Довлатова, о котором позднее снял фильм. И там, в квартире у Валеры, меня (с подсказки Софы) застал звонок из Лондона.

Звонил сотрудник института Кестона Феликс Корли. Этот институт занимается мониторингом религиозных свобод во всем мире, и когда его специалистам попал на глаза пресс-релиз с изложением ситуации в Беларуси, они стали раскручивать весь блок вопросов, связанных со свободой вероисповедания в этой стране. Далее события начали развиваться стремительно.

Интервью, которое сотрудник института Кестона взял у меня, состоялось 23 марта. Спустя три дня, 26 марта, он позвонил в Минск, в Комитет по делам религий, и имел беседу с заместителем председателя Комитета Иваном Яновичем, пытаясь выяснить истинность тех событий, которые я публично осветил. Янович не подтвердил ни одного факта из тех, что я приводил в своих выступлениях и интервью. Более того, он заявил, в частности, что у религиозных общин Беларуси вообще нет никаких проблем с регистрацией и «юридическими адресами». Получалось, что я просто ввел международную общественность в заблуждение и нагло оклеветал свою страну и ее руководящие органы.

Чтобы найти истину, Феликс Корли позвонил еще в Белорусский Хельсинкский комитет.

Исполняющий обязанности председателя БКХ Олег Гулак не только подтвердил все, о чем я говорил, но и добавил много нового и интересного по этой проблеме. Он отверг, в частности, заявление Яновича, будто религиозные общины могут легко найти себе юридический адрес.

Позднее, в личной беседе, Олег рассказал мне об этом звонке. Я впервые тогда узнал от него целый ряд фактов, свидетельствующих о печальной судьбе целого ряда протестантских общин, которые из-за сложившихся обстоятельств просто вынуждены были приостановить публичные службы.

Разговор Корли с Олегом Гулаком состоялся 6 апреля, а уже 9 апреля всю прозвучавшую в нем информацию институт Кестона выложил в Интернет. А так как 30 марта на столе председателя Комитета по делам религий и национальностей уже лежал ответ на запрос в Министерство юстиции, где было написано, что иностранной общественной организации «Union of…» в республике Беларусь не зарегистрировано, из Комитета ушло заявление в  республиканскую прокуратуру. Но просто так сдаваться я, естественно, не хотел.

В деле я нашел одну любопытную запись. На ответе из Министерства юстиции стояла чья-то резолюция:

«Яновичу И.И., Ходар Н.В. Для организации встречи с Л.Левиным и Я.Басиным».

Чуть ниже дата – 30 марта, а ведь еще за четыре дня до этого, 26 марта, И.Янович в беседе с Корли сказал:

«Мы встретимся с Басиным и другими еврейскими лидерами и выясним ситуацию с ними». Никакой встречи не состоялось, хотя после такого разговора дело до суда могло не дойти.

Но кто-то всё же решил, что вмешательство республиканской прокуратуры будет более полезным. Ну, как минимум, кому-то послужит уроком и чей-то рот заткнет.

Вопреки моим ожиданиям, суд прошел тихо и мирно.

Судья Юрий Горбатовский обострять ситуацию, имеющую откровенно политическую окраску, не стал.

Всё свелось к тому: представлялся ли я сам в прессе и Интернете как представитель вообще какой-либо общественной организации – зарубежной ли, местной ли?

И тут я вытащил из сумки, прибывший, как специально, утром этого же дня почтой из Нью-Йорка, очередной выпуск русскоязычного варианта еврейской газеты «Форвертс» с моей статьей на первой полосе.

Под названием статьи стояло: «Член Международной федерации журналистов».

Правда, на всякий случай, судья попросил меня показать членский билет этой федерации, что я и сделал.

В билете стояла дата регистрации и номер: «1999, № БЕЛ-60». К счастью, то, что удостоверение просрочено, судья не заметил.

Но главный вопрос всё же был решен в мою пользу: как профессиональный журналист я мог выступать в прессе без всяких ограничений.

Большого всплеска интереса к этому процессу в прессе я не зарегистрировал.

Мои отношения с руководством Комитета по делам религий и национальностей как были теплыми, так и остались.

Явного недовольства тем, что урок «болтуну» преподать не удалось, высказано не было ни разу.

Видимо, таких эпизодов у них было и без меня достаточно. Тем не менее, оппозиционная газета «Наша свабода» от 16 июля 2001 г. подняла и общие вопросы политической жизни страны.

Вот две цитаты из статьи Владлены Таразевич «Любовь к тотальному контролю».

Первая касается одного из эпизодов судебного процесса, вторая – отрывок из интервью адвоката Натальи Довнар.

 

«Г-ну Басину был задан вопрос: будут ли и в дальнейшем появляться его статьи на тему антисемитизма в газетах, и будет ли он и в дальнейшем поставлять информацию на эту тему в зарубежные издания?

Г-н Басин ответил, что совсем недавно в Нью-Йорке вышел номер газеты “Форвердс” с его статьей, в которой описаны факты криминального антисемитизма в Беларуси за последние два-три месяца.

Это – вандализм на еврейских кладбищах, осквернение обелисков памяти жертв нацизма, всевозможные антисемитские граффити на стенах зданий, в которых располагаются еврейские организации.

– Безусловно, как человек, который болеет за судьбу своего народа, я буду продолжать свою деятельность, – сказал он.

Басин не исключил возможности дальнейшего давления на него со стороны белорусских властей».

 

Наталья Довнар в своем интервью подняла другой вопрос: необходимость специальной подготовки судей, которым в дальнейшем придется рассматривать такие дела и иметь четкое представление, кто за что отвечает.

Это особенно важно, потому что в Беларуси нет закона, который бы регулировал отношения, возникающие при деятельности в интернете.

 

«Эта ситуация уникальна уже хотя бы тем, – подчеркнула адвокат, – что впервые суд рассматривал дело, которое касалось правоотношений в интернете.

Впервые в суде шла речь о том, как разрешать споры, связанные с таким объектом, как информация, размещенная в сети, более того, на сайте другой страны».

 

По мнению Натальи Довнар, «отныне в Беларуси есть судебный прецедент, согласно которому журналист не несет ответственности за то, как будет использована переданная им информация, размещённая в интернете на чужих сайтах, да еще в статье, подписанной не его именем».

 

Суд закончился, а в вопросах регистрации общин прогрессивного иудаизма и всего объединения в целом изменений не произошло.

В Барановичах, Борисове, Могилеве, Гродно и Бресте шла упорная борьба общин на свое существование. Самая сложная ситуация сложилась в те дни в Минске.

Минская община успела вырасти до 250-ти человек, и возникла необходимость разделиться.

К этому времени отдельный коллектив сложился у молодежи и достаточно большой группы глухих и слабослышащих, которым приходилось прибегать к особой форме проведения службы.

Фактически реально существовали две новые общины – молодежная «Тамар» и община глухих и слабослышащих «Шекет».

Мы и для всего объединения общин прогрессивного иудаизма полтора года искали юридический адрес, но зато когда нашли, те же самые сотрудники того же самого Комитета по делам религий и национальностей зарегистрировали нас за 5 (пять!) дней.

Открылась и тайна такого мирного поведения судьи Горбатовского. На фоне царящего в стране достаточно нервного, я бы сказал, отношения властей к оппозиции и правозащитному движению, мой суд прошел идеально мирно. Адвокат Наталья Довнар призналась мне потом, что за несколько дней до суда у нее состоялся разговор с Горбатовским, и она у него спросила: «Слушайте, зачем вам поднимать еврейский вопрос за два месяца до президентских выборов?».

Судья всё понял.