Медведковская тетрадь

Песенка

Не мудруй напрасно, мать, не кори врагов.
Он ведь — огурец, взял — и был таков.
А она — девица ваще, она будто петля в праще.
Что искала и собирала,
то уж не твоё от начала.

Не мудруй, моя персонажка. Ты была когда-то Наташка,
а теперь — земля имярек. Так что нам повезло, вовек,
и тебе я за мать и чадо. На окраине дымной ада
однокомнатная нас ждёт.
Что везёт, кому повезёт.
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
А в аду не вовсе без Бога.
Кто везёт, не так нас и много.


Вечером

Не в похвальбу, и вовсе не больна,
на всякий день напоена водами,
мне каждая стена или волна
припомнит лёд, припомнит прошлый камень,
плывущий одр автобуса, где мне
заснуть и не проснуться, в устье шумном,
у выезда к шоссе ли, на стерне,
в печали тонкой, в счастье полоумном,
в юродивом, не в жилу мне, житье,
ведущем вспять к неведомой кончине.
Не различить, что часто снилось мне
у выезда к шоссе, в былой пустыне.
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
А нынче келья, слёзы и столы.
Я крепко здесь, стащили гвоздь цыганки.
Незыблемы домашние столпы,
не сразу — краснота в копейной ранке
об угол неизбежного стола.
Гроб сахарный, вокруг него зола.


В странствии

В странствии владычнем и трапезе
имена теряются порою,
потому что город, голод, горе,
потому что нет ни сна, ни пищи
в поисках последнего покоя,
когда лоб холодный поцелуют,
когда Бог по имени окликнет.


Про любовь

А я и сейчас бы о любви говорила
тебе. А ты будешь слушать?
Была ссора, было не время,
это горе зашло за радость.
Не к моим рукам твоя глина,
не твоим устам моё горе.
А вот ужин, чай да ботинки
нам с тобой за горе и глину.
Я люблю тебя, это правда.
Может статься, и ты меня не покинешь.


Крестоношение

Лучше горевать, чем крестом хвалиться.
Утешенье — клятвой креститься,
крест горит, какова защита,
да неправда на нём прибита,
а от правды не отдерёшь.

Не бывает, чтоб правдой ложь
обернулась, луна за солнце.
Не видать в миру крестоносцев,

мне бы крест свой нести, да так,
чтоб не плакала натощак
и никто бы его не видел.

Кто обидел, кто не обидел—
всякий человек будто гвоздь,
а на нём повешена гроздь.


Детское

А что детское: ноги, руки —
иль не детское, а навроде,
или, скажем, плохие зубы;
не для пенсии, а не стыдно.
Кто поймёт, что ради Христова
странствия, а после — трапезы
всё ушло, как в трубу какую,
а вернуть — и даром не надо.
Так бывает: возраст немалый,
а всё детское: ноги, руки,
и слова, и глаза. Куда там,
говори точнее, не жалко,
всё в растерянности перед миром.
Перед миром ли? — нет, перед Богом.


У Казанской иконы

Божьей Матери Казанской серебристый колокольчик
зазвенел,
потом затихнул, потревожив сумрак кольчатый,
где оклад из кипариса, где цветы на холмах ризы.
Вышито везде, а был покров как мел,
а ковчеги — те из кипариса.

Опустился журавлёнок Божий рядом,
ноги — как хоругви древко, потому и колокольчик
зазвенел.
Ведь никак не попадает в рифму — ладан,
а в стихах не надо ровных строчек,
человек молился ими как умел.

Колокольчик зазвенел, уже вечерня, кличет журавлёнок:
все сюда,
вы мои сказки, что носил я чаще люлек и пелёнок,
мои Вани, Ярославны, Василисы —
не стекло в иконах, Божия слюда.
А церковницы не злые — все актрисы.

Девочка на зов пришла, в подсумке книг полно,
спрашивает: всех зовут, а как Офелия с Кордейлой?
Та нерусской лилией в октябрьский омут пала,
а теперь ей — золотая слава.
На другую больше я похожа,
хоть она — как барельеф на зданье школы.
Будем ли мы счастливы, скажи, журавлик Божий,
или так живём, в одной рубашке голой?

Божьей Матери Казанской серебристый колокольчик,
в небе храмовом, безбедном высятся кивоты кипариса.
Только счастья, что над небом золотым играет сумрак кольчатый,
а Офелия с Кордейлой — не актрисы.

Где любовь, там смерть: иного не видать.
Колокольчик лика, и хоругвь — как шейка.
Риза — как кольчуга. Мати, а не мать.
Тот журавль — как Божия жалейка.



Золото и серебро

Где ты, что — посиди со мною.
Я спою волною морскою,
не под войлоком горе скрою,
унесу не тучному рою —
погребу, схороню, оплáчу.

Я не стопы тебе омою,
не хлебов принесу сумою,
не дурную судьбу растрачу:
ни креста, ни воли не надо.

Здесь, в земном преддверии ада,
крест на смех, крестованье — ложь.

Только и любви, что несёшь,
только и добра, что Ребро.

Золото в крови, серебро.