Яна Амис

Урок истории

Школа, в которой началось мое образование, находилась в центре старой Москвы, в 20 минутах ходьбы от Красной площади, в бывшем аристократическом районе. В то время дворянская история Москвы особенно не освещалась, хотя среди коренных москвичей от Сретенки до Тверской, от Поварской до Пречистенки, ходили легенды о знатных родах и «фамилиях», чьи усадьбы и поместья стали народным достоянием. Позже мы узнали, что в Б. Харитоньевском переулке по соседству со школой, проходила московская жизнь А.С. Пушкина, а в Трёхпрудном обитала М. Цветаева. Величественный Спасский Дом, известный москвичам, как дом, в котором свершился волшебный бал Воланда, описанный М.А. Булгаковым в его бессмертном романе, в последствии стал резиденцией посла. Дом Игумнова и легенда о Белой женщине, вызывали мурашки и у старого, и у малого. Истории из жизни князей Всеволожских, Гагариных, Голициных, Чечериных и Шереметьевых, передавались из уст в уста их потомками и прислугой, доживавшей свой век в крошечных комнатёнках коммунальных квартир, находившихся в домах, некогда принадлежавших их хозяевам.

Напротив школы, прямо через дорогу, стоял Дворец пионеров, расположившийся во дворце графини Хабаровой. Говорили, что красавица Анфиса Хабарова была любовницей царя, и в знак любви царь подарил ей этот особняк. Также поговаривали, что Дворец пионеров был полон приведений, и что их можно запросто увидеть в полнолуние. Здесь не советовали материться и без нужды поминать Бога, особенно с тех пор как уборщица тётя Маша Зуева, по её же словам «получила, извините, под зад коленом», после того, как она помянула нечистого во Дворце пионеров «Вот так стою, колонну протираю, а оно как выскочило из-за колонны-то, и давай пинать, пинки сильные, больные, а самого его не видать».

 Естественно, никому не хотелось получить оплеуху из-за колонны от нечистой силы, навечно прописанной в графском доме, поэтому внутри Дворца пионеров детвора старалась вести себя чинно и прилично. Здание было официально провозглашено «жемчужиной архитектуры», и на жёлтой стене, под круглой аркой по этому поводу висела табличка. Позади Дворца, раскинулся огромный сад, где ранним летом бушевали заросли сирени и жасмина, а осенью, пожелтевшую траву покрывали яблоки — падалицы. В таинственном парке между необъятными дубами и серебряными берёзами, возвышались мраморные скульптуры греческих богинь и богов, полководцев, на рвущихся в бой рысаках, и статуи жирненьких купидончиков со стрелами, направленными в московские, высокие небеса. Купидончики с коротенькими крылышками стояли на высоченных пьедесталах, и именно по этой причине им не обломали стрелы. Всё, что находилось ниже, было исцарапано и изрезано ножами. Тем не менее, ни боги, ни богини, не теряли своей вечной красоты. На купидонах «гадали» местные девушки: если стать под стрелу, и посмотреть, куда падает тень, то... или, если на купидона долго смотреть, и он тебе моргнёт, то... и так далее.

В своё время здесь прогуливалась московская знать, а теперь тут играли в салочки подрастающие граждане страны Советов, а их бабушки с удовольствием сидели на садовых лавочках, перемывали кости соседям и вязали шерстяные носки. В старинных беседках ежедневно резались в карты лица с «уголовным и сомнительным прошлым», тучи которых вернулись в Москву после «бериевской» амнистии 1953 года. На открытых верандах, в хорошую погоду собирались бывшие фронтовики и играли в домино. Тут же в парке происходили «выпивоны» и регулярные потасовки, а то и поножовщина. Во время таких конфликтов довольно часто из дворцового парка, через дорогу по направлению к школе, нёсся какой-нибудь полуголый, побитый мужик, пытающийся найти приют в школьном здании или на заднем дворе школы, часто посещаемом милицией и общественниками — вышедшими на пенсию сотрудниками НКВД.

В то время, в ходу было, так называемое, «холодное оружие»: ножи, острые шила, «пики», и прочие инструменты, которыми можно было запросто проколоть даже бетонную стену, не говоря уже о простой человеческой печени. В окрестностях школа пользовалась дурной славой, потому, что многие факультативные занятия, а также уроки пения и рисования переносились в здание Дворца пионеров через дорогу, за неимением места в школе. Там юным строителям коммунизма частенько грозила опасность ввязаться в какую-нибудь драку или случайно стать свидетелями мордобоя, а то и чего похуже. Однако девать детей в те годы действительно было некуда, и приходилось отдавать их в районные школы по месту жительства.

Я с нетерпением ждала своё очередное первое сентября, потому, что к тому времени у меня уже было довольно много друзей по Дворцу пионеров, куда я ходила в хоровой кружок и библиотеку. Мне очень хотелось с ними повидаться после омерзительных летних каникул на даче, где запрещалось абсолютно всё, кроме чтения и езды на велосипеде. В основном моими друзьями были второгодники, переростки с умственной отсталостью и хулиганы, которым терять было нечего, так как в школе им давно дали понять, что высшего образования они не увидят как своих ушей. Всем этим ребятам в лучшем случае светило ПТУ (профессионально-техническое училище), где в слесарных мастерских, под руководством «внимательных и чутких педагогов» и производилось то самое холодное оружие, которое так часто употреблялось в местных потасовках.

Здесь, во Дворце пионеров, я подружилась с девочкой Наташей. Отец Наташи был алкоголиком и скандалистом, а мать работала в прачечной за гроши, несмотря на то, что отличалась удивительной статностью и красотой. Жили они впроголодь, в страшной нищете. Наташин брат Николай, по кличке Варлам, недавно вернулся из колонии для малолетних преступников, и его с трудом записали в шестой класс даже в нашу школу. По возрасту и ширине плеч, он уже давно мог служить в армии. Недруги и трусы называли Варлама амбалом и «опасным рецидивистом». Мне Варлам нравился, потому, что он по-братски опекал Наташку и на нас с ней боялись даже покоситься, не говоря уже о том, чтобы как-то обидеть. По поводу приёма Варлама к нам в школу, прошло родительское собрание, на котором завуч уверил всех присутствующих, что он будет находиться «под постоянным присмотром учителей и общественности», и что беспокоиться совершенно не о чем. Никто, конечно, из школьной администрации и не подозревал, что Варлам поклялся «отловить и разобраться» со всеми, кто его «заложил». По его личной просьбе уже подготавливалось несколько видов холодного оружия корешами из ПТУ, при помощи которого он и собирался разбираться. Мне это было известно от самой Наташи.

— Колька собирается всех этих гадов порезать. Опять в колонию загремит, дурак. Тогда папка точно мамку убьёт, за то, что она за нами не смотрит, — не без оснований волновалась моя подружка, с которой, мы также вместе пели в хоре.

У Наташи был чистый высокий голосок — «лирико-кларотурное сопрано», и она солировала во многих партиях. Наш руководитель, Олег Владимирович, её обожал и предсказывал ей выдающуюся певческую карьеру. Он же приносил для Наташи подержанную одежду, из которой выросла его собственная дочь Катя, не владеющая «лирико-кларотурным сопрано», но считавшаяся «усидчивой и способной». Я тоже помогала бедной Наташе, чем могла: дарила ей старые книжки, приносила бутерброды или отдавала ей своё яблоко, которое мне давали на хор «обязательно съесть в перерыве».

В тот год первое сентября выпадало на понедельник. В воскресенье нас отпустили с хора на час раньше, чтобы мы могли идти домой и подготавливаться к первому школьному дню. Я решила зайти к Наташе, потому, что у неё остался мой новый учебник по истории, который я ей накануне дала посмотреть. Мы любили этот предмет и надеялись, что знания по истории помогут нам очистить мир от капитализма и освободить американских борцов за свободу, которые сотнями гибли в застенках США. Учебник я должна была непременно принести домой, и засунуть его в старый портфель, подаренный мне ещё в первом классе. В глубине души я страшно переживала из-за старого портфеля. Со старыми портфелями в школу ходили только «нищие» дети, по словам одной из наших училок, и мне было крайне обидно, что я попадала в эту категорию учеников. Поэтому мне была понятна Наташина боль, у которой вообще ничего не было, даже новых учебников. Она должна была получить бесплатные учебники в школе завтра. Форма у неё тоже была старая, подаренная Катей, дочкой нашего руководителя хора, и перешитая матерью Наташи тётей Валей. Мы по этому поводу вместе всплакнули в мраморном туалете Дворца пионеров. Наташе шёл двенадцатый год. Она была высокой, худосочной блондинкой с золотой косой, доходившей до талии, и огромными голубыми глазами. Под глазами у неё всегда были тёмные круги: то ли от слёз, то ли от недоедания. Она была робкая и добрая девочка, и её жалели многие взрослые, и наши учителя часто завышали ей отметки.

Наташина семья жила в так называемом «бараке». Несколько таких бараков, стояло в конце переулка. До революции в этих постройках работали мастеровые, конюхи и прочий «служивый люд». Потом зданьица обратили в склады, а после войны, когда их больше нельзя было использовать в коммерческих целях, они стали приютом для прибывших с периферии в Москву семей без прописки, или отошли к коренным москвичам, потерявшим по тем или иным причинам нормальную жилплощадь. Бараки обросли сиренью и голубятнями, а дальше раскинулось поле, и на нём в сезон сажали клубнику и картофель. В Наташином бараке было довольно уютно: посредине — обеденный стол и четыре табуретки. Лампа под самодельным абажуром, старый диван, а в углу около крошечного окошка, маленькая раковина и сколоченный Наташиным отцом кухонный столик. Наташина раскладушка под байковым одеялом стояла в другом углу, рядом с кроватью тумбочка, на которой лежали её книжки. За самодельной ширмой возвышалась кровать родителей. Брату Николаю, когда он ночевал дома, стелили на полу. Уборная находился на улице, а мыться по-настоящему ходили раз в месяц в баню, но чаще мылись дома. Разогревалась вода в чайнике, доставался китайский таз, в котором летом варили варенье, кусок простого мыла, старое «большое» полотенце, и начиналась домашняя баня.

Мы сидели на диване и болтали про школу, когда резко открылась дверь, и в комнату ввалился Варлам. За ним следом вошёл какой-то незнакомый парень. У него в руках была картонная магазинная коробка.

— Ну, чё рты разинули? — прорычал Варлам и грохнул коробку на стол. На пол полетели пара белых детских босоножек, следом цветастое платье и новая коричневая, школьная форма.

— Меряй, давай, — обратился он к сестре.

Сникшая Наташа нехотя собрала вещи и ушла за ширму. Она молча переоделась и вышла в комнату. Варлам, не глядя, спросил.

— Как туфли, не жмут?

— Не, — сказала Наташа, и в её глазах засверкали слёзы.

— Ты чего ревёшь, дура, радоваться должна. В школу во всём новом пойдёшь, как люди.

— А мамка что скажет?

— Я с мамкой сам договорюсь. У мамкиной семьи вообще всё забрали, вот полы теперь скребёт, а так бы богатеями были. Ты ещё маленькая, про историю ничего не знаешь, сиди, помалкивай. Ты, Серёня, — обратился он к товарищу, — коробку снеси на задний двор. Там под голубятней костёрчик уже есть. Мы там картошку печём,— он протянул коробок спичек.

Серёня ушёл на улицу, и вскоре до нас донёсся запах горевшей картонки. Варлам вдруг покраснел, схватился за живот и пулей выскочил на двор. Его долго и болезненно рвало. Через несколько минут, побледневший, он с приятелем вернулся в барак.

— Я этой краски поганой больше в рот ни капли не возьму. Вот отрава!

— От капли ничего не будет, бутылками жрать не надо, — заметил Серёня и громко заржал. Варлам подошёл к раковине, ополоснул лицо и напился воды из-под крана.

 — Живот болит, бляха-муха, как топором проехали, — пожаловался он.

— А ты тут чего сидишь? Давай домой беги, пока родители искать не начали, — обратился он ко мне. Действительно, на улице быстро темнело. Попрощавшись с Наташей, я помчалась домой.

 Вставать в школу даже первого сентября — не всегда сплошное удовольствие, особенно, если допоздна не спалось. Подарок Варлама не давал мне покоя всю ночь. Утром меня разбудил, садистский громкоговоритель, включённый над моей головой и называвшийся в нашем семействе приятным словом «радиола». Технически до начала учебного года оставалось сорок пять минут, но меня уже начинали активно воспитывать в лучших традициях Макаренко. Мне было приказано «внимательно слушать учителей, не выскакивать, и не проситься в туалет каждые пять минут». Кроме этого я была обязана приносить приличные отметки и дружить с «приличными» детьми, а не с уличной шпаной. Видимо, слухи о моём частом посещении бараков докатились до родителей. Давясь крутым яйцом, я начала серьёзно подумывать о побеге в другой город, но стало жалко Наташку, и вообще...

С испорченным настроением, старым портфелем и «обязательно съесть в перерыве» яблоком, меня, в конце концов, отправили в школу.

Стояло прохладное солнечное утро. Кроны пожелтевших дубов золотились под осенним московским солнцем. Под ногами трещали большие коричневые жёлуди, из которых мы делали человечков, бусы и прочую ерунду. Я с радостью влетела на первый этаж, а оттуда в нарядный актовый зал на утренник. Там уже топтались октябрята и пионерия. Под неустанным взглядом взволнованных родителей и учителей в первый ряд рассаживали первоклашек. Мы — старшие школьники, усаживались позади.

Я увидела Наташу с мамой — красивой тётей Валей. На Наташе ладно сидела новая форма, а на ногах белели новые босоножки. Тётя Валя была в капроновом платочке, белой блузке и синей юбке. Она выглядела измождённой, на бледном красивом лице выделялись огромные глаза, под которыми залегли тени. Она устало опустилась на краешек стула, сняла платок и убрала его в маленькую сумку. Её светлые волосы были забраны в пучок. Она сидела совершенно прямо, сложив на коленях руки. Несмотря на бедный наряд и заметную усталость, она походила на красавиц, изображённых на портретах, развешанных в галереях Дворца пионеров. Наша классная руководительница кивнула ей головой. Наташа направилась к свободному месту рядом со мной. С приветственным словом выступили директор и завуч. Учителя пожелали нам успехов, и концерт начался. Всё шло своим чередом: первоклашки плакали, старшеклассники громко болтали, в задних рядах, кто-то кого-то начинал пинать ногами и дёргать за косички.

Вдруг в проходе появилась группа людей, началось волнение. По команде музыка смолкла, и молодые артисты быстро улетучились за кулисы. На сцену опять поднялся директор, а рядом с ним участковый милиционер, которого знала вся округа.

— Дорогие школьники, — начал директор строгим голосом, — на Сретенской улице в магазине «Детская одежда», который вам всем хорошо известен, произошло ограбление со взломом и нападение на сторожа, подробности расскажет участковый товарищ Титов. Участковый вышел на середину сцены, загородив спиной нашего директора.

— Ребята! — обратился он в зал. — Пионеры и октябрята, школьники...

В актовом зале наступила мёртвая тишина.

— Как сказал многоуважаемый Василий Николаевич, действительно произошло ограбление детского магазина и нападение на сторожа Филипова. Гражданин Филипов был избит и связан, рот ему заткнули грязной тряпкой и сбросили в подвал, а человек он пожилой, бывший фронтовик — сердце пошаливает. Преступники украли товаров на двадцать рублей, но самое главное напали на пожилого сторожа, и за это должны понести ответственность. Мы просим всех вспомнить, может быть, вы, детвора, что слышали или видели? Преступники опытные, грабили ночью в полной темноте, лиц не признать. Будем благодарны за помощь.

Он отступил вглубь сцены. Вышел завуч и объявил, что утренник закончен, и школьники распускаются на перерыв, после которого возобновятся занятия. Я посмотрела на Наташу. Она сидела с побледневшим лицом, тёти Вали не было видно.

— Пошли в туалет?

— Не, я на улицу пойду, — сказала она и заторопилась к выходу. По дороге в туалет меня остановил завуч.

— Зайди, пожалуйста, в кабинет к директору, — попросил он.

Я пошла на второй этаж в директорский кабинет. Секретарша усадила меня на стул.

— Родители твои пришли сегодня? — спросила она

— Нет.

 Вошла наша классная руководительница.

—Родители твои пришли на утренник? — задала она тот же самый вопрос.

— Нет.

Мне становилось по-настоящему страшно.

— Тебе Василий Николаевич будет задавать вопросы, и ты честно ему всё расскажи, договорились?

Я кивнула головой в знак согласия, начиная догадываться о причине вызова.

Передо мной открыли вторую, обитую черным дерматином, дверь, и я предстала перед директором. Рядом в кресле сидел участковый Титов.

— Родителей вызвали? — спросил директор.

—У них телефона нет.

— Спасибо, Евдокия Ивановна.

Она вышла из кабинета.

— Ты, слышала, что товарищ участковый рассказал ребятам на утреннике? — начал директор, сверля меня глазами. Я кивнула головой в знак согласия.

— Вы с Наташей Варламовой подружки? — Я опять кивнула.

— Дома у них бываешь?

— Бываю, — прошептала я, — иногда.

— Как у них дома, расскажи.

Я долго молчала. Они терпеливо ждали.

— Не знаю, — наконец ответила я.

— Они в бараках?

— В бараках, — подтвердила я, чувствуя себя неизвестно от чего виноватой.

Директор с укоризной покачал головой.

— Николая Варламова — брата её знаешь?

— Знаю.

— Когда видела в последний раз? — спросил участковый Титов.

— На выходные. Он больной, тётя Валя ему чай с малиной даёт, — понесло вдруг меня ни с того, ни с сего.

— И давно он у них болеет? — спросил участковый.

— Вроде давно, с неделю... точно не знаю.

— А что с ним, знаешь?

— Лежит всё время, на живот жалуется, встаёт только когда его рвёт.

— Ну, хорошо. Можешь идти на перерыв, — отпустил меня Василий Николаевич.

По дороге на школьный двор у меня в ушах зазвучали родительские слова: «Всегда говори правду. Обманывать нельзя. Надо всегда говорить правду». Я и сказала правду. Варлама при мне наизнанку вывернуло, от него ещё по всему бараку блевотиной несло. Ну, а про чай с малиной... наверняка тётя Валя его чаем лечила после работы, она всех чаем лечит, так, что никакой неправды я не сказала. У меня полегчало на сердце, и я пошла на школьный двор искать Наташу. Наконец, я увидела её фигурку под тенью развесистого дуба. Она сидела на траве, подмяв под себя новую форму, громко всхлипывая и утирая нос подолом коричневого платья.

— Не плачь... — начала я.

— Кольке операцию сделали, врач обещал, что будет жить, — перебила она. — Мамка к нему в больницу побежала, а папка там всю ночь просидел.

— А что случилось?

— Ты как ушла вечером, он совсем заболел, температура, рвота, отец его свёл в больницу, а там они его на операцию сразу. Пропадение какое-то, с аппендицитом.

— Аппендицит с прободением, — поправила я умным голосом. — У меня директор про него спрашивал, я сказала, что он уже давно болеет.

— А ещё что-нибудь спрашивали?

— Я ничего не сказала, только про Кольку, что он всю неделю больной был, и тётя Валя ему чай давала.

— Надо мамке рассказать, когда с работы придёт.

— Расскажи обязательно. Не плач, всё хорошо будет.

Она перестала всхлипывать. Вдруг раздался оглушительный звонок. Словно по команде, все бросились в школьное здание. Мы издалека наблюдали, как около входной двери образовалась пробка.

— Я не плачу, — она взглянула на меня огромными голубыми глазами, и, взявшись за руки, мы помчались в класс на наш первый в том учебном году урок истории.