Паломники

– Вот что я вам скажу, Александр Григорьевич, – весело улыбаясь, воскликнул мой начальник, когда я вошёл в его кабинет, – православие на Руси возрождается! И это здорово! Русский человек без Бога не может – не должен жить! Садитесь, – предложил он, крепко стиснув мою ладонь.

– Спасибо, Георгий Николаевич! Простите, но я не понял… это возрождение имеет какое-то отношение к нашей работе? – спросил я

– Конечно, Александр Григорьевич! И самое прямое! Вы в курсе, что в последнее время к нам поступило множество заявок от ветеранских организаций, да и от простых жителей нашего округа на поездки по святым местам – монастырям, скитам, могилам праведников?

– Я знаю, такие заявки есть, но ведь у нас утверждённая программа, – возразил я, – а как же запланированные экскурсии в Павловск и Ломоносов?

– Послушайте, Александр Григорьевич, – мягко сказал Георгий Николаевич, – вы рассуждаете как советский бюрократ, а ведь мы должны идти навстречу духовным запросам граждан! Эта проблема легко решается, будете ездить не один, а два раза в неделю. Вы когда-нибудь были в монастыре? В женском монастыре? – уточнил он.

– Нет, не приходилось.

Георгий Николаевич взял ручку и подошёл к висевшей на стене карте.

– На следующей неделе отправитесь с нашими паломниками вот сюда, – он указал точку на карте, – в энский женский монастырь, это примерно два с половиной часа езды от города. Водитель у нас опытный, я с ним говорил, дорогу он знает. Помолитесь, поставите свечки, наберёте святой воды, пообедаете и вернётесь. Ах, Александр Григорьевич, – сказал он вдруг, устало вздохнув, – как я вам завидую! Я в прошлом году ездил туда… Если бы вы знали, какая в этом монастыре благодать! Какие цветники разбиты, как всё хорошо устроено! И всё благодаря стараниям игуменьи, матушки Агафьи… А недавно монастырь обрёл частицу мощей Николая Угодника, а ведь Николай Угодник у нас на Руси главный святой! Русскому человеку в трудную минуту достаточно сказать: «Святой Николай, выручай!» – и всё чудесным образом устраивается!

– Мне нужен телефон, – прервал я его.

– Что?

– Телефон матушки…

– Ах, да! Он есть у секретаря. Позвоните, договоритесь об обеде и экскурсии, сёстры много не возьмут. Александр Григорьевич, можно вам задать один вопрос?

– Пожалуйста, задавайте, – пожал я плечами.

– Это вопрос личный…

– Ничего, ничего…

– Вы сами человек крещёный? – осторожно спросил Георгий Николаевич. – Насколько мне известно, дочь у вас – православная.

– Дочь – православная, а я – нет, не крещёный.

– Слушайте, Александр Григорьевич, – вдруг оживился мой шеф, – приходите в воскресенье в нашу церковь, вы ведь знаете, где она?

– Знаю.

– Непременно приходите! Я вас познакомлю с нашим батюшкой, отцом Иоанном. Вы даже представить себе не можете, какой он умный, тонкий – интеллигентный человек! Мы вас там быстренько и покрестим! – радостно предложил он.

– Я… я… не могу…

– Отчего же? – с участием спросил Георгий Николаевич.

– Я… агностик!

– Ах, агн-о-о-остик, – разочарованно протянул шеф.

– Да, – уже решительно подтвердил я, – агностик!

– Ну, что же… – задумчиво сказал Георгий Николаевич, взглянув на портреты Путина и Медведева, которые висели рядышком на противоположной стене, – Россия – государство светское, агностик так агностик, свобода совести у нас гарантированна конституцией! Идите, Александр Григорьевич, работайте! – сухо закончил он. – Готовьте поездку!

Через неделю, солнечным июньским утром, простояв минут тридцать в городских пробках, мы выехали на трассу, ведущую на северо-запад. Я сидел в кабине, рядом с водителем, а за моей спиной, в салоне нашего небольшого автобуса, в удобных креслах расположились паломники, девять женщин и трое мужчин. Это были люди пожилые, члены различных ветеранских организаций. Примерно через час, как мы и договаривались, я позвонил настоятельнице:

– Здравствуйте матушка Агафья, – сказал я, – мы, наверное, к двенадцати будем у вас. Нас встретят?

– Конечно! – ответила она. – Как войдёте в монастырь, увидите храм. Я вас возле него буду ждать. Кстати, Александр Григорьевич, а вы работу с паломниками провели?

– Какую работу? – удивился я.

– Вы должны сказать своим людям, что это не простая прогулка, – терпеливо объяснила матушка, – а паломничество в монастырь, а на монастырь нужно жертвовать!

– Хорошо, хорошо, матушка, как скажете.

– Товарищи, – громко сказал я, обращаясь к паломникам, – мы едем в монастырь!

– Знаем! – нестройным хором ответили паломники.

– А в монастыре, – продолжал я, – бедные сёстры днём и ночью молятся за нас, за грехи наши, так не будьте же скупыми, когда приедете туда… Конечно, кто сколько может. Помните, дающая рука не оскудеет!

– Не волнуйтесь, Александр Григорьевич, – сказала суровая старуха с большой бородавкой на правой щеке, – и свечечки поставим, и записочки напишем, да и так в ящик опустим. Я вон канистру с собой десятилитровую взяла, вода у них в колодце очень вкусная, говорят. Со всей округи за водой приезжают! Вот как её потом, на обратном пути, до дома донести… Тяжело будет!

– Не беспокойтесь, Анна Михайловна, – сказал водитель, – я на обратном пути мимо вашего дома проезжать буду, остановлю!

– Спасибо тебе, Андрей Сергеевич, хороший ты человек!

– Слушай, Сергеич, как ты думаешь, – спросил я, – к двенадцати будем?

– Если пробок не будет, приедем даже чуть раньше.

– А откуда ты знаешь дорогу?

– Я в те места на рыбалку ездил, – ответил он.

– В монастырь заходил?

– Нет. А что там делать? – пожал плечами Андрей Сергеевич.

Я открыл шире окно и откинулся на спинку кресла. От свежего воздуха голова у меня немного закружилась.

Интересно, какие они – монахини? – думал я, волнуясь. – А вдруг среди них есть молодые и красивые? Не одни же дурнушки уходят в монастырь! Скорей, скорей бы мы уже приехали, и я всё сам увижу!

Меня потянуло в сон, я повернулся на правый бок и уснул.

– Александр Григорьевич! Александр Григорьевич! – вдруг услышал я. – Просыпайтесь!

Кто-то толкнул меня в плечо.

– Сергеич, что? Приехали?

– Нет ещё, но купол храма уже виден. Минут через семь будем на месте.

– Андрей Сергеевич, у тебя вода есть? Хочу чуть лицо освежить. Вид у меня, наверно, заспанный.

– Вот, возьмите.

Водитель протянул мне бутылку.

Я смочил носовой платок и протёр им лоб и щёки.

– Ну, что, Сергеич, как я выгляжу?

– Нормально, – усмехнулся он, – для монахинь сгодитесь!

– Ты пойдёшь с нами? Сёстры обещали обед!

– Нет, не хочу, у меня с собой бутерброды и кофе. Я вас здесь подожду, – ответил он, останавливая автобус у распахнутых монастырских ворот.

Я вышел из кабины и открыл дверь салона.

– Всё, товарищи, приехали! – объявил я.

Паломники, жмурясь от яркого полуденного солнца, по одному выходили из автобуса. Оказавшись на улице, они суетливо и благоговейно крестились, а некоторые ещё и кланялись. Я достал сигареты и закурил.

– Что же вы, Александр Григорьевич, за всю дорогу ни разу остановки не сделали? – укоризненно сказала мне одна паломница. – Мы люди немолодые, нам в туалет нужно!

– Валентина Ивановна, простите, – виновато ответил я, – но ведь никто не просил.

– А вы бы и сами могли догадаться, – сердито сказала она. – Мужчины, хватит курить! Александр Григорьевич, давайте пойдём!

Я выбросил окурок, и мы вошли в монастырь. Он со всех сторон был окружён высокой стеной, сложенной из красного кирпича. Прямо перед нами, метрах в сорока, стояла красивая белая церковь, вокруг неё росли розы и лилии. Слева от входа мы увидели маленькую бревенчатую часовню, за ней – трёхэтажный каменный дом, почти доверху увитый диким виноградом. Между домом и внешней стеной монастыря был курятник, а дальше, за курятником, высилась небольшая, выкрашенная в синий цвет, голубятня.

– Товарищи, видите указатель? Кому нужно, идите по дорожке направо, туалет там. И не забудьте, у нас сейчас будет экскурсия, – сказал я и быстро зашагал к церкви, возле которой стояла среднего роста очень полная женщина в чёрной одежде с массивным золотым крестом на груди.

– Простите, вы матушка Агафья? – спросил я.

– Да, это я, – приветливо улыбаясь, ответила матушка, – а вы Александр Григорьевич? Здравствуйте! Как доехали?

– Слава Богу, без приключений.

– Александр Григорьевич, что же вы нам так мало паломников привезли? Всего двенадцать человек! – вздохнула она.

– У нас автобус маленький, в следующий раз мы закажем большой, на пятьдесят мест. Матушка, скажите, а кто эти девушки на клумбе? – с любопытством спросил я. – Послушницы?

– Нет, что вы! Это трудницы… работают у нас летом, – снисходительно объяснила игуменья.

– Сколько у вас роз! – вырвалось у меня. – И какие все красивые!

– Розы у нас, Александр Григорьевич, – с гордостью сказала матушка, – аж до первых заморозков цветут. Ими занимается сестра Феона, она и экскурсию для вас проведёт. Мы как раз её и ждём!

Вдруг лицо игуменьи побагровело, а глаза с ненавистью уставились на паломницу, стоявшую в нескольких метрах от нас с небольшим фотоаппаратом в руках.

– Что вы делаете? Уберите, уберите это сейчас же! – закричала она. – Меня нельзя фотографировать!

– Простите, я не вас, я церковь хотела... и цветы… разве нельзя? – растерянно пролепетала паломница.

– Вы не церковь, вы меня фотографируете, – не успокаивалась монахиня, – а меня фотографировать нельзя, я духовное лицо!

– Я не вас… я церковь…

– Церковь? Не врите! Я же всё видела! Вы меня снимали!

Настоятельница выхватила из кармана телефон и наставила его на паломницу.

– А если я вас тоже вот так, вот так! – в ярости кричала она. – Вам будет приятно?

– Да что вы на меня кричите, – разозлилась женщина, – подумаешь, крест нацепила! Если хотите знать, у меня у самой троюродный брат архимандрит, настоятель Никольского собора!

Паломница обиженно отвернулась и пошла к цветнику.

– Матушка Агафья, – сказал я тихо, – а может, она и в самом деле церковь фотографировала?

– Ох, Александр Григорьевич, извините меня, тут недавно приезжал один, – с горечью рассказала игуменья, – всё ходил, фотографировал, а потом написал в своём «Комсомольце»… Бог знает что! А вот и сестра Феона.

К нам подошла молодая монашенка. Её лицо было загорелым, руки испачканы в земле.

– Сестра Феона, – сказала матушка, – это Александр Григорьевич, он привёз паломников.

– Здравствуйте, – вежливо улыбнулась мне сестра Феона. – Матушка, – обратилась она к игуменье, – я сейчас буду проводить экскурсию. Благословите!

Как она держит спину! – с восхищением подумал я. – У неё, наверное, стройные ноги.

– Бог благословит, – ответила игуменья. – Александр Григорьевич, зовите паломников. Видите синий шатёр у стены? Там у вас будет трапеза.

– Тот, на котором написано «Балтика»?

– Он самый. Подарок спонсоров, – усмехнулась матушка. – Прослушаете экскурсию, помолитесь, наберёте воды в колодце – она у нас замечательная! И приходите на обед. Стол будет накрыт. Сестра, я вам через час позвоню. Александр Григорьевич, я с вами не прощаюсь, мы ещё увидимся!

Монахиня быстро направилась к дому. Из кустов ей навстречу выбежал большой рыжий кот и стал тереться об ноги. Она наклонилась и погладила его.

– Товарищи! – крикнул я. – Ждём вас у церкви, экскурсия начинается!

Паломники стали постепенно собираться возле нас, с любопытством разглядывая сестру Феону, а я подумал: что привело эту девушку в монастырь? Неужели она пришла сюда по вере и убеждению? В наше время! Нет, не может быть. Такая красивая! Наверное, её бросил какой-то мужчина, и она, разочаровавшись в любви, стала монахиней.

– Сестра Феона, – спросил я негромко, – скажите, а у вас в монастыре строгий устав? Вы утром рано встаёте?

Монахиня опустила глаза.

– Я не могу ответить на ваш вопрос.

– Почему?

– Матушка не благословляет.

– А этот храм? Он действующий? Мы осмотрим его?

– Нет, туда нельзя пока заходить, – с сожалением ответила монахиня, – он принадлежит государству. Там сохранились старинные, тринадцатого века, фрески, их сейчас реставрируют. Наша монастырская церковь дальше, за ручьём. А в этом храме богослужение проходит только раз в год. Александр Григорьевич, все паломники подошли?

– Да, можно начинать. Товарищи, это сестра Феона, – представил я монахиню, – она проведёт экскурсию и ответит на ваши вопросы.

Сестра Феона рассказала нам об истории монастыря, который, оказывается, был очень древним, и много интересного об архитектуре храма. Обойдя его, у задней стены мы увидели несколько рядов разбитых могильных плит и памятников.

– Это всё, что осталось от монастырского кладбища, – объяснила нам сестра Феона, – в шестидесятые годы его уничтожили бульдозером до основания. На кладбище были похоронены не только монахини, на нём покоились жёны декабристов, генералы, купцы. Советские историки очень хотели увидеть, как выглядел храм в средние века, кладбище мешало, поэтому его и срыли. Когда монахини вернулись сюда, они стали находить эти обломки в земле по всей территории и даже за стенами обители. Полностью уцелело только одно надгробие, самой известной нашей настоятельницы – матушки Анастасии. Вот оно.

Она показала нам плиту, на которой было написано только два слова: «Монахиня Анастасия», и годы жизни.

– Матушка Анастасия была великой подвижницей и молитвенницей, – продолжила свой рассказ сестра Феона, – она умерла почти в девяносто лет, её должны были канонизировать, но революция помешала. Матушка много сделала для монастыря. При ней были построены первые каменные здания, колокольня, которую снесли в советское время, а насельниц было больше двухсот.

– А сколько сейчас монашек в монастыре? – спросил Владимир Павлович, высокий седой отставник.

– Монашки – это бранное слово, – строго ответила сестра Феона, – надо говорить – монахини. Без благословения матушки я не могу точно ответить на ваш вопрос, скажу так – не больше десяти. А сейчас я хочу вам рассказать несколько чудесных историй, которые произошли с матушкой Анастасией. Когда матушка Анастасия решила строить колокольню, денег у неё не было, она долго-долго думала, где бы их достать, много молилась, и вот однажды, во сне, к ней явилась Богородица и сказала: «Будет тебе, Анастасия, по желанию твоему!». А на следующее утро приехала одна помещица и привезла деньги, тридцать тысяч рублей. А ещё с ней было такое. Дала матушка Анастасия обет: одной вознести на гору крест, крест дубовый, тяжёлый, и установить его на вершине. Было ей тогда восемьдесят два года. Она совершила этот подвиг, вознесла крест, а когда возвращалась обратно, силы оставили её, матушка Анастасия упала в снег и сломала руку. Она лежала на снегу, помощи ей ждать было неоткуда, и матушка Анастасия стала молиться, вдруг явились к ней три святых старца и сказали: «Не бойся, Анастасия, мы будем молиться вместе с тобой». Они возносили Богу молитвы всю ночь, наутро же старцы исчезли, а когда матушку нашли крестьяне, они увидели чудо: снег вокруг того места, где она лежала, от силы их молитв растаял, земля была тёплой и сухой, а рука её чудесным образом зажила.

Это же какая-то сказка, – думал я, – такого не может быть, чтобы сломанная рука зажила за одну ночь.

Сестра Феона повела нас дальше. Она показала нам колодец, восстановленный точь-в-точь по фотографиям начала прошлого века, несколько очень старых лип, посаженных лично одной царицей, жившей в опале, в монастыре, и ещё пять или шесть зданий – одни из них были уже восстановлены, другие ещё нуждались в реставрации.

Мы перешли по мосту через ручей и оказались в другой части обители, возле небольшого храма, сложенного из красного кирпича.

– Это наша монастырская церковь, – сказала сестра Феона, перекрестившись, – она построена в девятнадцатом веке, за ней находится наш сад и огород. Здесь моя экскурсия заканчивается. А теперь идите в церковь и молитесь, а после приходите в трапезную.

Когда все паломники вошли в храм, я достал бумажник и вытащил из него несколько купюр.

– Сестра, – сказал я, – спасибо вам за вашу экскурсию, нам было очень интересно слушать вас, скажите, сколько я вам должен?

– Нам деньги в руки брать нельзя, – ответила сестра Феона, – в церкви есть ящик для пожертвований, положите в него столько, сколько считаете нужным.

Я поднялся на крыльцо, открыл дверь и вошёл в полутёмное помещение. Это была церковная лавка. У стола, за которым сидела невысокого роста старушка в чёрном платке и в чёрном платье, скопилась небольшая очередь. Первым в ней стоял высокий отставник, Владимир Павлович.

– Мне нужен оберег, – неуверенно сказал он.

– У нас нет оберегов, – ответила старушка. – Обереги у язычников. Говорите точнее, что вам нужно.

– Ну, такая икона, – смутился Владимир Павлович, – Христос с крылышками. Жена просила купить. Хочет повесить его над входной дверью. Говорят, от воров помогает!

– Вам нужен Спас, – сообразила монахиня, – есть большой, ручной работы, он стоит пятьсот рублей, а вот маленькие – за двести.

– Давайте за пятьсот, – махнул рукой отставник.

Я прошёл дальше, в церковный зал, отыскал ящик для пожертвований и вложил в него несколько крупных купюр, потом я с любопытством поглядел на иконы и красивые ларцы с мощами святых, и минут через пять вышел на улицу.

У крыльца стояла сестра Феона, а рядом с ней – одна из моих паломниц.

– Вы даже представить себе не можете, сестра, – жаловалась она, – как болит у меня рука! У каких только докторов я не была, какие только лекарства не принимала – ничего не помогает! А если святой водой полечить?

– Конечно, надо попробовать! – ответила монахиня, – святая вода помогает, только нужно всё делать правильно! Я вам сейчас расскажу. Когда вы будете мазать больное место святой водой, ну, чем обычно это делают, марлей или ватой, нужно наносить святую воду в виде креста, и при этом говорить правильную молитву.

– А где же я возьму эту молитву? – расстроилась паломница.

– А я вам дам, у меня с собой есть, – обрадовала её сестра Феона, – вот, возьмите…

Она протянула паломнице небольшой лист.

– И вы думаете, поможет?

– Если с чистым сердцем и правильной молитвой, – убеждённо ответила сестра Феона, – непременно поможет!

– Огромное спасибо, сестра! Пойду в церковь, ещё помолюсь и свечек поставлю.

Когда паломница скрылась за дверью храма, я подошёл к монахине.

– Сестра Феона, прошу вас, – сказал я, – покажите мне монастырский сад.

– Мы туда паломников не водим, – строго ответила монахиня. – Да там и смотреть особенно нечего!

– А мне интересно. Я ведь никогда не был в монастыре! Только на одну минуту, сестра Феона!

– Ну, хорошо, – смягчилась она, – пять минут – не больше.

Мы обошли церковь и через открытую калитку вошли в сад.

– Весной, когда эти деревья цветут, здесь очень красиво, – сказала сестра Феона.

– Слушайте, сестра, а это что у вас растёт? – спросил я удивлённо, – неужели черешня? В этих краях?

– Вы угадали, – улыбнулась она, – черешня!

– И что же – вызревает?

– Приезжайте в августе, сами увидите.

– А та дверь в стене? Куда она ведёт?

– Это выход к реке, там есть небольшая пристань. Матушка Агафья любит иногда половить рыбу с пристани.

– Матушка любит рыбалку? – снова удивился я.

– А что вас так удивляет? Это не запрещено.

– Сестра Феона, а что любите вы? – спросил я.

– Я? Я очень люблю цветы, розы…

– Скажите, сестра, – спросил я, не сводя с неё глаз, – вы такая молодая, стройная и красивая… неужели вы никогда, ни чуть не жалеете о том, что навсегда останетесь… Христовой невестой!

– Вы не понимаете… я инокиня… мне нельзя слушать ваши слова. Но я вам отвечу, хотя это личный вопрос. Нет, Александр Григорьевич, – твёрдо сказала монахиня, – никогда, ни капельки не жалею! И прошу вас больше не задавать мне подобных вопросов. Иначе я пойду к матушке, расскажу ей всё и откажусь проводить экскурсии с вашими паломниками!

– Простите меня!

Зазвонил телефон.

– Да, матушка, – ответила монахиня, – уже иду. Благословите, матушка!

– Мне пора, до свиданья, Александр Григорьевич!

– Сестра Феона, – крикнул я ей вслед, – я вас сегодня ещё увижу? Вы придёте в трапезную?

– Нет. О вас позаботится сестра Антония.

Я дождался, пока она скроется из глаз, и поплёлся в трапезную. На душе у меня было неспокойно

Зачем я задал ей этот вопрос? И что означает – инокиня? – думал я. – Нет, сейчас не вспомнить. А ведь знал в институте!

Я снова перешёл через ручей, остановился у колодца и напился воды, которая и в самом деле была очень вкусной. У входа в шатёр меня уже поджидала монахиня Антония.

– Вы Александр Григорьевич? Идите, мойте руки, я вам водицы свежей в рукомойник налила, а вот вам ещё чистое полотенце.

– А вы, наверное, сестра Антония?

– Да, это я. Все уже пришли, ждём только вас.

Я быстро вымыл руки и вошёл в трапезную. Паломники сидели все вместе, за одним длинным столом. Я сел рядом с Владимиром Павловичем. Мы уже разложили по тарелкам салат и взялись за вилки, но тут сестра нас остановила:

– Подождите. Перед трапезой положено прочитать молитву. Мужчины, кто из вас знает «Отче наш»?

Все промолчали.

– Никто не знает? А женщины? Хорошо, – вздохнула она, – тогда я её прочитаю.

Монахиня прочитала короткую молитву, и мы принялись за еду. После морковного салата на первое принесли рыбный суп.

– Очень вкусно, – задумчиво сказала Анна Михайловна, – а ведь суп из консервов, как эти монахини его готовят?

– Кому нужно добавки – подходите, не стесняйтесь, я вам ещё насыплю, – уговаривала нас сестра Антонина.

На второе была гречневая каша с грибами.

– Я всю жизнь гречку готовлю, – в сердцах сказала Валентина Ивановна, – у меня в семье все её любят, но так вкусно она у меня никогда не получалась!

– Наверное, монахини знают какой-то секрет, – сказал ей Владимир Павлович, – я, пожалуй, возьму ещё тарелку!

А на третье принесли холодный компот из сухофруктов, который тоже всем очень понравился.

– Спасибо, сестра Антония, всё было очень хорошо, – сказал я монахине. – Вот деньги, пересчитайте!

– Зачем? Вы же их считали. Положите вот сюда.

Она достала из-под прилавка небольшой деревянный ларец.

– Приезжайте к нам, Александр Григорьевич, – сказала она на прощанье, – привозите ещё паломников, только заранее обязательно звоните!

– Товарищи, у вас есть ещё полчаса, – объявил я, – только полчаса – не больше. А потом подходите к автобусу.

Я вышел из трапезной и направился к цветнику.

Как хорошо здесь… красиво и тихо… – думал я, гуляя возле церкви, среди роз и лилий, – в город совсем не хочется возвращаться… вечером опять в «Вену», на поэтическую тусовку, снова слушать стихи, пить водку и спорить, обсуждая кандидатов на литературные премии. Трезвый Мякишев будет ходить вокруг и всех фотографировать.

Я вспомнил, как мы недавно с ним встретились на Невском и решили зайти в Дом актёра выпить кофе. Мы поднялись на второй этаж и остановились у старинного зеркала.  «Посмотри на себя, Либуркин, – сказал Мякишев, – посмотри на себя критически! Ты растолстел, обрюзг, походка у тебя – шаркающая, тебе минимум килограмм пятнадцать нужно скинуть. А ещё о Любе Лебедевой мечтаешь…» Женя молодцевато приосанился, расправил плечи и гордо похлопал себя по животу. «А теперь взгляни на меня. Ты видишь? Ни капли жира. Ни капли! За последнее время я три сборника издал, и не где-нибудь – в “Лимбусе”!» Поэт посмотрел на меня торжествующе, а потом дружески обнял за плечи и ласково сказал: «Слушай, Либуркин, ты же знаешь, я желаю тебе только добра! Брось пить, займись спортом – садись, как я, на велосипед, и ты увидишь – и успех, и Любочка к тебе обязательно придут!»

Эх, Женя, милый друг, – с горечью подумал я, – разве только в этом дело! Кажется, всё у меня… не так!

Я склонился к розе, вдохнул её аромат и вдруг отчётливо вспомнил, как уезжал из Молдавии двадцать три года назад. Какой прекрасной казалась мне моя будущая жизнь в Ленинграде! Как я мечтал, что не пропущу ни одной театральной премьеры, буду часто ходить на концерты в Капеллу и в консерваторию, запишусь на курсы английского и буду слушать лекции на Литейном, в знаменитом Лектории, а по субботам и воскресеньям я уже с утра – в Эрмитаже или в Русском музее.

А что же в итоге… – размышлял я, – в театр ты не ходишь, английский не выучил, где консерватория – так до сих пор и не знаешь, а в Эрмитаже ты уже не был лет пять. А теперь вспомни, Саша, как ты провёл последние выходные. В пятницу ты получил на работе зарплату и премию. Ты ведь мог пойти в «Порядок слов», купить свежий номер «НЛО» и умные интересные книги, зайти в театральную кассу и взять абонемент на концерты в Филармонию. Ты мог бы позвонить какой-нибудь культурной, интеллигентной девушке и пригласить её на выставку в Эрмитаж или на премьеру в Дом кино. А вместо этого… вместо этого ты весь вечер пил водку с двумя безумными поэтами, Шабановым и Бутько, и вдруг очнулся в какой-то незнакомой комнате, в постели с незнакомой чернокожей девушкой, и она рассказала, что приехала из Ганы, и зовут её – Лиза. Вспомни, ты ещё целовал ей руки, признавался в любви и называл… Любочкой… Боже, как стыдно! Как всё пошло и низко… дальше падать – некуда!

Я поднял глаза к небу и увидел на его синем фоне сияющий золотой крест.

Нет, нет – ещё не всё потеряно! – понял я. – Решено. Вернусь в Петербург и приму крещение. А что? Сейчас многие евреи крестятся. Не бойся, Саша, ничего страшного в этом нет! Крещусь и начну новую жизнь. Уйду в монастырь. Вот что спасёт, вот что возвысит мою душу – молитва, послушание и труд!

Я тут же представил себе, как однажды утром я проснусь в своей тёплой, уютной келье, распахну окно – а за ним большая русская река, звёздочки сияют на тёмном небе, остро пахнет увядшими листьями. Умоюсь, и на службу в церковь. До обеда я буду смиренно чистить картошку на кухне или колоть дрова, всё равно я больше ничего не умею, а после вкусного обеда так же смиренно буду подметать листья в монастырском саду.

И тут мимо будет проходить какой-то мужчина, он остановится рядом и скажет: «Бог помощь, святой отец!» – «Спаси Бог!» – с поклоном отвечу я. «Вот, – скажет он, – пришёл помолиться в ваш монастырь». – «У вас что-то случилось», – скажу я, пристально вглядываясь в его потерянное лицо.  «Да… случилось, – глухо ответит он, поражённый моей прозорливостью. – Беда у меня. Я алкоголик и гомосексуалист!» – «Только не нужно отчаиваться! – воскликну я. – Идите в церковь! Идите! Найдите там икону “Неупиваемая чаша”, станьте перед ней на колени и молитесь!» – «Вы думаете, поможет?» – «Если с чистым сердцем и правильной молитвой – непременно поможет!» – убеждённо отвечу я.

А после вечерней службы я вернусь к себе. Почитаю на ночь что-нибудь из отцов церкви или Апокалипсиса, ещё раз помолюсь перед любимой иконой и с чистой совестью, чувствуя приятную усталость во всём теле, спокойно усну. И мне перестанут сниться юные прекрасные поэтессы – и Саша Цибуля, и Галя Рымбу, и даже Любочка Лебедева, а будет сниться одна только пресвятая Богородица, и ещё, может быть, Христос.

Мне стало грустно.

– Александр Григорьевич! – услышал я и оглянулся.

Ко мне быстро подходила матушка Агафья.

– Слава Богу! А я искала вас, думала, что вы уже уехали. Ну, как вам понравилась наша обитель? – спросила она, вытирая платком капли пота, выступившие на её загорелом лбу.

– Очень понравилась! – искренне ответил я. – Здесь действительно какая-то… благодать. А сестра Феона – совершенно замечательная, и очень интересно обо всём рассказывает.

– Сестры у нас красивые, – почти кокетливо улыбнулась монахиня.

– Ах, матушка, сколько же вам пришлось здесь восстанавливать! – сочувственно сказал я.

– Александр Григорьевич, а сколько ещё предстоит сделать! Сейчас тяжело – кризис! Средств не хватает…

– Что же, матушка, – спросил я с недоумением, – свечек, что ли, не покупают или записочек не оставляют?

– И свечки покупают, и записочки оставляют, да не столько, сколько бы хотелось. Жертвовать стали намного меньше! – откровенно призналась она. – А одним садом и огородом не проживёшь. Вот, например, каждую неделю нужно священнику платить, городской больше денег возьмёт, сельский батюшка – поменьше, а платить всё равно надо.

– Отчего же православный батюшка бедным православным сёстрам бесплатно не отслужит? – удивился я.

– Так не принято, – ответила монахиня, – вы, наверное, не понимаете. Священник живёт от престола, у него тоже матушка, детки. Как не платить?

– Заведите своего, – предложил я.

– Вам легко говорить, – вздохнула она, – для своего нужно дом построить.

Матушка на несколько секунд задумалась, а потом вдруг решительно сказала:

– Александр Григорьевич, я хочу вас о чём-то попросить…

– Пожалуйста, – вежливо ответил я, – если это в моих силах…

– Это в ваших силах. Скажите, а вы в мужской монастырь поедете?

– Тот, что в километрах десяти отсюда?

– Да.

– Сегодня – нет, но в следующий раз и в мужской заедем.

– Александр Григорьевич, я вас очень прошу, вы, пожалуйста, всегда, когда везёте паломников, сначала в наш монастырь приезжайте, а уж потом в мужской.

– Хорошо, матушка! Почему бы и нет? Я понимаю.

– Значит, договорились?

Я улыбнулся.

– Договорились!

– Кстати, я заметила сегодня, что вы не крестились, когда подходили к церкви. Простите, но вы что… некрещёный?

– Нет, матушка, некрещёный.

– Вот что, Александр Григорьевич, – с воодушевлением сказала она, – приезжайте к нам как-нибудь один, без паломников, мой телефон у вас есть. Приезжайте! Я вас познакомлю с одним батюшкой, он удивительно тонкий, душевный человек. Батюшка до семинарии академию художеств закончил. Он вам понравится! И матушка у него хорошая. Мы вас тут быстренько и покрестим!

– Нет, матушка, – ответил я печально, – я не буду креститься.

– Почему?

– Я агностик и природный еврей. А вы же знаете, как в народе говорят: жид крещёный, что вор прощёный!

– Так ведь это просто глупая пословица, – с досадой сказала матушка. – Двери в церковь открыты для каждого!

– Простите, но я уж как-нибудь так… позвольте в знак уважения поцеловать ваши ручки! – сказал я, наклоняясь к её руке

– Не надо мне ручки целовать! – сердито сказала матушка, пряча левую руку за спину, а правой протягивая мне распятие. – Вот вы лучше крест поцелуйте!

– Нет, – ответил я, выпрямляясь, – крест я целовать не буду. Прощайте, матушка!

– Александр Григорьевич, так вы не забудьте! С начала к нам, а потом в мужской!

– Не забуду, матушка. Я же обещал!

Подходя к воротам, я увидел у голубятни стройную фигуру сестры Феоны. Сердце моё сжалось, но я быстро отвёл глаза.

Вот идиот! – сказал я себе, – не хватало ещё в монахиню влюбиться!

Я достал сигарету, закурил и пошёл к автобусу.

– Все на месте? – спросил я, входя в салон.

– Одной женщины нет, – ответил Сергеич.

– Ладно, подождём. Ну, что, как вам наше путешествие? – спросил я паломников. – Понравилось в монастыре?

– Очень понравилось! – ответили паломники.

– Насчёт обеда сёстры постарались, – заметила Анна Михайловна, – вкусно приготовили! И цветов много, как и положено.

– Да, цветов много, – сказал я, улыбаясь, – и какую всё-таки красивую, чистую жизнь ведут здешние монахини!

– Ну, насчёт их чистоты я бы утверждать не стала, – возразила вдруг Анна Михайловна, – мне кажется, эти монахини ни в каких удовольствиях себе не отказывают.

– Правильно говорите, – поддержала её Валентина Ивановна, – какая там чистота!

Она иронически улыбнулась и пожала плечами.

– Что вы хотите этим сказать? – не понял я. – Сёстры обеты давали!

– Обеты они, конечно, давали… да соблюдают ли они эти обеты? – сурово сказала Анна Михайловна. – Я три года на филологическом училась, читала и «Декамерон», и «Монахиню» Дидро. В этих монастырях чёрт знает что творится!

– Александр Григорьевич, а вы видели у них плиты на кладбище? – вступила в разговор паломница, та, которая спрашивала у сестры Феоны, как ей лечить руку, – так вот, – торжествующе сказала она, – под этими плитами и лежат их грехи!

– Какие грехи? – растерялся я.

– А такие! Вы вот послушайте, что мне отец рассказывал. В двадцатых годах это было. Пришли однажды наши чекисты в женский монастырь, отбирать добро награбленное у народа. Решили поискать на кладбище, подняли плиты, одну, другую, а там – груднички лежат, младенчики… так этих монахинь тут же всех и расстреляли! – усмехнулась она.

– Вы с ума сошли! Это же бред! – не выдержал я.

– А вот и не бред! Мой отец был настоящий коммунист и ответственный работник. Он никогда не лгал!

– Ты сейчас, Петровна, ерунду несёшь! – решительно остановил её Владимир Павлович. – Врал – не врал… это всё – антирелигиозная пропаганда, большевики умели тень на плетень наводить. А насчёт чистоты и святости монахинь я вам вот что скажу, Александр Григорьевич, – весомо продолжал он, – недавно я смотрел интервью с журналистом Невзоровым. А Невзоров, согласитесь, человек умный и осведомлённый. Так вот он и сказал: «Надо запретить монахиням выращивать кабачки цуккини». И я тоже так думаю. Человек есть человек. Природа своего требует, – развёл он руками, – её не обманешь! О какой чистоте может идти речь?

– А при чём тут кабачки? – тихо ответил я, чувствуя, как щёки мои краснеют. – Это же… овощ!

– Александр Григорьевич до седых волос дожил, а всё наивным дурачком прикидывается, – ехидно сказала Валентина Ивановна. – Как будто не понимает, для чего монашки кабачки цуккини выращивают!

– Постойте, но ведь есть среди монахинь и молитвенницы, и подвижницы!

– Да бросьте, вы, Александр Григорьевич, – засмеялся водитель, – знаем мы, как они двигаются! А вот и наша опоздавшая.

Он быстро выскочил из кабины и открыл перед паломницей дверь в салон. Я подал ей руку и помог сесть в кресло.

– Простите меня, – сказала она, тяжело дыша, – голова закружилась, ноги не идут – еле доползла. Мне восемьдесят два стукнуло в этом году. Больше – никаких монастырей!

Я пересел в кабину.

– Едем, Сергеич!

Автобус тронулся, быстро набрал ход и скоро оставил далеко позади тихую обитель и милую моему сердцу сестру Феону. Я застегнул куртку доверху и с тоской стал смотреть в окно.