Переводя со взрослого

"Статья  «Переводя со взрослого» впервые опубликована в журнале «Октябрь» (№ 11,  2015). В журнальном варианте среди авторов серии «Для взрослых и детей»  не назван Лев Яковлев. Приношу свои извинения и исправляю эту ошибку". —  Автор.

Нужны ли нам  витамины? И нужно ли принимать витамины в пилюлях, таблетках и капсулах?  Если на первый вопрос утвердительно ответит любой, то второй кажется  более спорным. Слово «витамины» нередко звучит, когда речь заходит о  книгах для детей и подростков.

«Руководствуясь  своим опытом, она отбирает для списка занимательные и полезные  произведения, витамины роста для души, которые подготовят ребенка к  взрослению» – это Елена Калашникова о «Книжных полках» Мариэтты  Чудаковой1.

«Новая серия “Для тех, кому за десять” ориентирована личностно, это как витамины для подростков»,2 – говорит Юрий Нечипоренко, автор и участник названной серии, с 2012 года выходящей в издательстве «ЖУК».

Вот  «Звездный витамин» – «сегодня в магазинах, а завтра – в юных  организмах!», «еще одна порция здравого смысла для подрастающего  поколения»3 – научные сказки Николая Горькавого, астрофизика, а с некоторых пор и писателя.

И  еще «Витамин роста», на этот раз одна из серий издательства «Самокат», –  «это истории для самых юных читателей и их родителей, и они будут не  только удивлять, забавлять и веселить, но и помогать большим и маленьким  читателям лучше понимать и больше любить друг друга. Истории, которые  помогут вырасти»4.

Ради  сужения темы оставим в стороне «Витамин роста», как и давно выходящую  серию «Дети ОГИ: Книжки на вырост». Оставим в первую очередь потому, что  в них преобладают книги переводные, здесь есть цель еще и ввести  читателя в контекст зарубежной детской литературы. Десять лет назад,  отвечая на вопросы «Книжного обозрения», Елена Свердлова, куратор серии  «Дети ОГИ», обозначала ее задачу так: «Сформировать аудиторию, устойчиво  восприимчивую к “катаклизмам” нового времени, и, что еще более важно,  эта аудитория должна неплохо ориентироваться в общемировом культурном  контексте (книги, на которых выросло не одно поколение шведов,  французов, американцев и прочая, до сих пор неизвестны в России)». Кроме  того, книги «могут и должны помочь избежать деформации сознания,  связанной с коммерциализацией общества»5.  Уверенность в этом роднит названные серии «ОГИ» и «Самоката» с книгами,  о которых ниже и пойдет речь, – с детскими книжками М. Чудаковой, Ник.  Горькавого и участников серии «Для тех, кому за десять».

И  те и другие обращаются в первую очередь к подросткам, но за их  произведениями кроются принципиально разные традиции (и позиции)  дидактической, просветительской и собственно художественной, игровой  литературы.

По науке

Чудакова  и Горькавый взялись писать произведения для детей, отрываясь от своих  основных занятий: историко-литературных штудий и астрофизики. Ученые,  озабоченные состоянием умов своих современников в целом и современных  детей в частности, стараются повлиять на наиболее пластичную,  формирующуюся часть читающей аудитории.

«Я  вообще считаю, что на взрослых литература – сейчас я выскажу крамольную  для доктора филологических наук мысль – на взрослых и на их поведение  литература не действует. Она действует эстетически, а это другое. Может,  на кого-то и действует, но в ней это не заложено. На подростков и детей  воздействие громадное, мало того, этот возраст невозможно упускать для  этого воздействия. Литература в детстве и отрочестве формирует. Я в этом  уверена»6, – заявляет Чудакова. Формирует, помогает избежать деформации сознания... Единственный вопрос: что считать деформацией?

Мариэтта  Чудакова знает, какие витамины и для чего она стремится дать детям и  подросткам. Ради этого дела – по сути, ради спасения поколения – она «с большой болью оторвалась от своей историко-литературной работы»7,  это миссия, задача, именно так осознанная и выполненная. Она привела к  появлению на свет детективов «Дела и ужасы Жени Осинкиной», серии  рекомендательной библиографии «Не для взрослых. Время читать!» и повести  о Е.Т. Гайдаре «Егор», призванной втолковать в первую очередь  подросткам, какой была наша недавняя история.

Как  Чудакова обнаружила в свое время, что не пишут современную  отечественную литературу для отличников – только для троечников, так  астрофизик, доктор физико-математических наук Горькавый осознал, что у  нас не хватает литературы для умных, где ставка делалась бы в первую  очередь на интеллект и знания. Ученый взялся писать фантастический роман  «Астровитянка», а после – научные сказки, выходящие в сборниках  «Звездный витамин», «Небесные механики» и др. (Задумано шесть книг – сто  сказок.) «Астровитянка» предназначена для подростков и представляет  собой сочетание научной фантастики с историей первой любви и детективной  линией.

Сказки написаны для детей  младшего возраста. По правде сказать, ни одна из «сказок» не является  таковой в строгом смысле этого слова: под этим жанровым определением  скрыты реальные истории открытий и ученых, только рассказанные так,  чтобы их «можно было бы читать детям на ночь». Собственно, их и читают  своим детям главные герои «Астровитянки». Такая вот форма витаминок:  «Сказка о лавочнике Левенгуке, всюду видевшем маленьких невидимых  животных», «Сказка о конторщике Эйнштейне, быстром светлячке и  замедленном времени» и пр. В конце каждой истории есть «Примечания для  любопытных», там объясняются научные термины, комментируются  географические названия, исторические факты, даются краткие  биографические справки.

На страницах  своих детских книг Чудакова и Горькавый дают образцы для подражания,  выводя образы активных, думающих, положительных героев, чьи поступки  обязательно влияют на происходящее. Авторы стремятся, во-первых,  формировать людей с активной жизненной позицией, во-вторых, просвещать и  непременно приобщать к чтению. Как сказано у Горькавого, «без огня жить  холодно, без друзей – одиноко, а без книг жить скучно и глупо». В  данном случае ответ на вопрос о существовании героя времени однозначен:  такой герой нужен, необходим, его надо показывать и на его примере  учить. (В повести Чудаковой «Егор» это еще и невыдуманный,  несобирательный образ, автор однозначно заявляет: вот он, этот герой –  Егор Гайдар.)

Оба автора  зубодробительно серьезны, в книгах обоих есть то, что Борис Минаев,  говоря о детской литературе, назвал «животным идеализмом»: «Не знаю,  может ли идеализм быть животным. Но, когда я читал такие книги, мной  владело одно чистое беспримесное желание, чтобы добро было вооруженным,  способным к битве и даже опасным, чтобы все мерзавцы и нехорошие люди  были уничтожены, сгинули, исчезли навсегда: в этом было что-то от этики  крестоносцев, завоевателей мирового пространства, кровавой и фатальной, и  в то же время – был идеализм абсолютного, кристального качества»8.

Именно  такой мир творит Чудакова, и даже в меньшей степени – Горькавый, он  больше просветитель, чем публицист и общественный деятель, он  пропагандирует науку, на первое место ставит интеллект.

Несмотря  на заявленное равенство и установку на взаимоуважение ребенка и  взрослого в семьях героев, разговор ведется сверху вниз: это скорее  монолог просветителя, учителя и ребенок тут больше объект, а не субъект.  У Горькавого власть просвещать и наставлять передана подростку –  главная героиня все время ставит на место профессоров, по ходу дела  развенчивая старые научные гипотезы и доказывая новые.

Художественность,  эстетическое начало отодвигаются в сторону ради «нутряного идеализма».  Персонажи ходульны. Горькавый сбивается на мелодраму и космическую оперу  («О, Первый Поцелуй Любви!» – так, с больших букв), Чудакова опирается  на обличительную проповедь и одновременно агиографию (в «Егоре»,  например, мальчик читает гостям отрывок из «Евгения Онегина»: «И всем  стало видно, какой же это тонкий и умный мальчик». Немая сцена.  Занавес). Разговор ведется в духе: «Сейчас я расскажу тебе, дружок...».

В  результате и вырисовывается конкретный возрастной диапазон –  ограничение, сознательно установленное автором: от десяти до  шестнадцати. От десяти, потому что нужен самостоятельный читатель,  подросток, а не ребенок-слушатель, до шестнадцати – потому что дальше  уже поздно формировать и лепить, да и «животный идеализм» не то, что  обычно нужно от книги взрослому.

По игре

Серия  «Для тех, кому за десять» основана на принципиально другой позиции, в  результате она оказывается, с одной стороны, открыта для взрослых («Нам  всем “за десять”», – говорит Юрий Нечипоренко), с другой – в ней  отрицается всякий «взрослизм», «возрастной расизм, когда говорят: тебе  этого не понять!.. Человеку, которому десять лет, уже есть что  вспомнить, он в интеллектуальном смысле во многом равен взрослым,  достаточно развит – другое дело, найдем ли мы слова для успешной  коммуникации»9. Задача серии – найти такие слова, равно как и другие средства выражения.

Коммуникативную  нагрузку несет, например, художественное оформление книги, иллюстрации:  «В роли проводников выступают художники, сохраняющие в себе  непосредственность и детскость восприятия. Они как будто дают детской  книге крылья, которые позволяют ей долететь до самого взыскательного,  трудного и отстраненного читателя-подростка»10.  При общем, скорее авангардном, оформлении серии каждая книга решается  по-своему, у каждого писателя – «свой» художник: у Нечипоренко –  «Капыч», Алексей Капницкий, у Драгунской – Евгений Подколзин, у  Колпаковой – Мария Наумова, у Георгиева – Дарья Герасимова, у Дорофеева –  Петр Подколзин, у Есеновского – Маргарита Щетинская, у Седова –  Екатерина Силина.

Другой, крайне  важный для всех авторов серии проводник и переводчик со «взрослого» –  смех, стихия комического. Но это комическое не обличительного плана, а,  скорее, ирония, пародийное начало, игра с сочетанием высокого и низкого,  глобального и частного, столь характерным для детского восприятия,  сополагающего что угодно с чем угодно. Если Чудакова и Горькавый склонны  к идеализации, то участники этой серии – к ироничному взгляду и на  себя, и на героев, и на детей, и на взрослых.

Смех  дает свободу прежде всего нашему внутреннему ребенку, смех противостоит  страху, причем он ничуть не мешает серьезности восприятия: подсмеиваясь  над вечными наполеоновскими планами матери, герой Юрия Нечипоренко  признается ей в любви, вспоминает, как одно из таких фантастических  предприятий сблизило их (рассказ «Три ведра»). Недаром весь сборник  рассказов Нечипоренко называется «Смеяться и свистеть»: в одноименном  рассказе речь о том, как разминулись с отцом, как началось отдаление от  старшего, важного в жизни ребенка человека, который «попал в плохую  компанию» и слушает, что говорят о сыне соседи:

«Ведь  объединись мы тогда, в самом начале – и мы победили бы их! О, как они  этого боялись, как завидовали нам с тобой: вот идут отец с сыном –  веселые, смеются и свистят... И сын чуть выше сапога – да отец его не  даст в обиду. И сам не обидит. А все остальное – ерунда. Папа, ты же сам  учил меня свистеть!»

А вот  смешной «Шпак» – то ли скворец, то ли штатский – непонятное и, кажется,  обидное прозвище, прилепившееся к человеку. Если же присмотреться к  скворцу внимательнее, выяснится, что он «птица гордая, смелая и с  юмором». Пусть будет тотемной птицей: «Это значит, что я могу летать и  над дураками смеяться». Умение, которое так понадобится потом подростку,  изводимому в лагере: от дураков-обидчиков можно улететь. На  кукурузнике.

Смех – антитеза страху, а  детские страхи – огромная тема. Опасно все – вот в чем ужас детского  взгляда на мир. Опасно сидеть на станции на чемоданах, опасно отлучаться  в туалет, опасно выходить на улицу – с неба падают солнечные иголки,  незнакомец, который зашел помочь нарядить елку, – «страшный дядька»,  всех может убить, а родной папа, кажется, шпион... А ужасы большого  города? Хотя с ними сталкивается уже не ребенок – старший подросток.  Подозрений по отношению к взрослому миру такое множество, и никогда не  знаешь, оправданны они или нет.

Ребенок-читатель,  с одной стороны, узнает свои собственные страхи и получает  подтверждение, что не один он так боится, а с другой – он ведь теперь,  возможно, уже старше героя, а главное – он не в книжке, он сохраняет  хладнокровие и может посмеяться над этими страхами и расставить все по  своим местам. Малыши так же читают «Путаницу», с удовольствием исправляя  «ошибки» автора, чувствуя, что они-то знают уже, как надо. Эти рассказы  с похожим чувством может прочесть подросток, прочесть – и мягко  посмеяться, например, над «неукротимым» папой, который бежит встречать  брата: бежит, мечется, прыгает, теряется и огорчается – каждое  переживание величиной с дом.

На стыке  высокого и низкого играет Александр Дорофеев, вот он рассказывает о  деде Тулии Силыче – казалось бы, есть все задатки для идеализации  образа, для оглядки на авторитет, с которого остается лепить свою жизнь  праздношатающемуся внуку, но – несколько точных и неожиданных эпитетов,  деталей и характеристик снижают (без унижения) образ настолько, чтобы  ему ожить. И чтобы осознать, что собственное дело внука – лепить образ  деда – другое, не дедом заданное. Принять эстафету – значит не  унаследовать «конек» деда или отца, а найти свой, не утратив при этом  связи со своими старшими. Тема актуальнейшая для подростка – поиск себя,  в своей отдельности от других, и возвращение к «истокам» на новом  уровне. Смех помогает и отделиться (скажем, смешна тетка-авгурша,  помеченная птицами), и после принять (не так страшны оказываются ее  пророчества, они перестают быть жизнеопределяющими).

Мифологическое восприятие – несущая конструкция в творчестве Дорофеева – создает образ чудного и чудного  мира, где небывалое обычно, а обычное – по меньшей мере странно.  Мифологизм смягчает комическое снижение образов: где нет истории, там  скорее странен шофер Михайло Ломоносов и бухгалтер Гаврила Державин,  директор «Гастронома» Денис Фонвизин и т.д. Здесь, как и с дедом в  первом цикле рассказов, нет цели высмеять конкретных людей.

В  самурайской повести Дорофеева «Человек-волна» и вовсе кажется, что  повествование вполне серьезно, пока не позволит себе автор подшутить,  заставить шаманку в средневековой Японии запеть «Не слышны в саду даже  шорохи».

Совсем другого характера  смех и ирония у Сергея Седова и Ксении Драгунской (ближе к «Вредным  советам», здесь «послушай, дружок» звучит совсем иначе, чем у  Чудаковой). Их невозможно читать, не обладая чувством юмора, не понимая,  что это – игра. Как сказано на обложке книги «Мужское воспитание», сама  Драгунская считает, что «ее читатель – любой человек, у которого все в  порядке с чувством юмора и извилин в голове больше двух. Человек, с  которым в любом возрасте можно говорить и про смешное, и про серьезное».

Уметь  смеяться и думать своей головой – непременные условия существования.  Надо сказать, все авторы серии учат думать ничуть не меньше, чем  Горькавый или Чудакова. И просветительством занимаются: к упомянутой  самурайской повести прилагаются комментарии на чешуе карпа Сему –  сведения по истории Японии, а каждое стихотворение Михаила Есеновского,  автора единственного поэтического сборника в серии, предваряется  каким-нибудь научным фактом... Но это просветительство без ущерба  художественности. Там, где оно вторгается в текст напрямую,  художественное игровое начало страдает – как в повести Ольги Колпаковой  «Почему рассердилась кикимора».

Остальные  рассказы, вошедшие в сборник прозы Колпаковой «Большое сочинение для  бабушки», очень лиричны, пожалуй, лирики больше всего именно у нее и еще  – неожиданно – у Сергея Георгиева, чьи рассказы, собранные в одну  книгу, переворачивают привычные представления об авторе философских  притч, сценариев «Ералаша» и историй про пузявочку.

Мягкое,  лирическое, но одновременно ироничное повествование о детстве Георгиева  ближе к текстам Нечипоренко, тогда как его визитная карточка –  пузявочка, «Ералаш» и пр. – явно ближе к тому, что делают Седов и  Драгунская.

Произведения Седова,  Драгунской, Есеновского эксплицитно авангардны, читать их «всерьез», на  уровне содержания – все равно что рассматривать черный квадрат Малевича с  точки зрения «этак каждый может». Не зря «Киношные сказки. Классные  фильмы Петьки Съемочкина» начинаются с «Эх, жалко, нету у меня долларов  (хотя бы миллионов сто)... Я бы такие фильмы снимал – еще лучше, чем  взрослые!» – и сценарии были бы покруче, чем в Голливуде, конечно.

«Сказки»  Седова невозможно читать без смеха, без чувства юмора, какими бы  горькими ни были подчас вложенные в них смыслы. Строятся его сказки до  невозможности классическим, правильным сказочным образом:  зачин-запрет (или предупреждение)-нарушение – и неожиданный вывод,  обычно пародийно-ироничный. Парадоксально, но базируются эти истории на  традициях (антитрадициях) старинной дидактики и – уже без парадоксов –  детского фольклора, в первую очередь антистрашилок, где страшное  разрушается именно смешным – смешным следствием из сделанного или  случившегося страшного.

Когда  Драгунская пишет «Про бывшую жизнь», не только послание, но даже сам  слог вдруг становится похож на тот, которым написаны истории Жени  Осинкиной, и «Егор», и «Время читать!», но в финале появляется  «Бонус!!!» (так в тексте) и пафос поучения снижается: «Вот я сейчас  перечитала написанный только что рассказ и думаю – а что я, собственно, в  конце рассказа какое-то занудство развела? Поучать принялась...  Безобразие». Автор опомнился («Это у меня, наверное, от жары») и  немедленно исправился – рассказал «что-то действительно полезное»: дал  рецепт самодельных конфет из своего детства, чтобы можно было сравнивать  «вчера» и «сегодня» на практике.

Речь  на самом деле о серьезном, но автор не перегибает палку. В отличие от  Чудаковой, Драгунская не просто наставляет «думай своей головой» и тем  более не вкладывает в эту голову единственно верную интерпретацию  событий, она в первую очередь рассказывает о своем, личном.

Если  Чудакова неожиданным образом сходится с Драгунской, то Горькавый – с  Есеновским, не просто использующим в стихах научные термины, но строящим  вокруг них все поэтическое произведение. Читатели Горькавого узнают о  теории мегаимпакта (теории образования Луны) и прочитают о ее слабых  местах, читатели Есеновского сумеют расположить в собственной комнате  планеты и спутники, сместить их орбиты – так,

           чтобы Луна в масштабе, когда появлялась из-за дивана,

           казалось, касалась верхушки вон той сосны,

           но за Луну настоящую боком не задевала.

Поэту  – ребенку – творцу доступны не только Солнечная система, но и Вселенная  садового шланга, Вселенная футбольного поля, а в детском саду  воспитанникам «только Солнце с маслом светит». Образ, вырастающий из  мнения астрономов: «Поверхность Солнца... похожа на кипящую рисовую  кашу».

Я за столом. В тарелке – Солнце с маслом

подсолнечным. И нянька-бегемот

сует мне ложку в беззащитный рот,

морально давит необъятной массой.

Давлюсь. Испачкался. И шея, и плечо.

Я на цыпленка в тесте стал похожий...

Чем  не косые скулы океана на блюде студня? Умение смазать карту будня  ничуть не меньше свойственно поэтам, чем детям. Кстати, у Татьяны  Толстой в одном из рассказов ребенку тоже досталась огромная тарелка  рисовой каши – «тающий остров масла плавает в липком Саргассовом море.  Уходи под воду, масляная Атлантида. Никто не спасется», дальше метафора  разворачивается – до окрика взрослых: «Прекрати баловство с едой!»

Первой  части повести «Егор» Чудакова предпослала эпиграф из Л.Н. Толстого:  «Счастливая, счастливая невозвратимая пора детства!..» (как восклицают  герои «Осинкиной», невероятно фальшивя: «О бессмертный Гоголь!»). Ни у  Драгунской, ни у Нечипоренко, ни у Дорофеева, ни у Седова – ни у кого из  причастных к этой серии, к этому кругу нет идеализации детства. Больше  того, Драгунская пишет и повторяет эту мысль в интервью: «Лично я с  детства, с противного детского сада-пятидневки, знала, что детство надо  просто как-то перетерпеть, вырасти, и наступит счастье».

Детство  называет самой мучительной порой Борис Минаев, издавна примыкающий к  этому писательскому кругу, даром что в серию «ЖУКа» не вошли его книги,  зато в предыдущей, составленной Юрием Нечипоренко, Львом Яковлевым и  Ириной Арзамасцевой «Для взрослых и детей», он участвовал. Именно Борис  Минаев в цитировавшейся уже статье «Синдром Винни-Пуха» размышлял о  современном феномене «нового родительства» – о том, как его понимают  Илья Кукулин и Мария Майофис, авторы исследования «Новое родительство и  его политические аспекты», опубликованного в августе 2010-го на  Полит.ру. «Новое родительство» нашло свое выражение в творчестве  писателей, объединившихся вокруг клуба «Черная курица», семинара  «Зеленая груша».

Как литературное  общество (а к нему причастна большая часть авторов серии «Для тех, кому  за десять») «Черная курица» возникла на сломе эпох: «...в конце 80-х, в  самом начале перестройки, и в начале 90-х, когда мы уже начали пробовать  что-то делать – журнал, альманах, – и у нас было общее ощущение, что мы  перешагнули какую-то грань эпох и находимся уже в новой эпохе. И хотя  все вокруг рушится и сдвигается, мы способны что-то совершить, способны  приблизиться, прикоснуться к какому-то чуду. Это было очень счастливое  ощущение»11.  Если судить по этим словам Бориса Минаева, получается, что в тот момент  ими владело мироощущение, близкое к тому, которое стремится насаждать  Чудакова, борясь с повсеместным, устало безразличным «а что я могу?»

В  творчестве «чернокуров» уже тогда воплотилась философия нового  родительства, о которой Минаев рассказывает в связи со статьей Кукулина и  Майофис. Суть этого явления кроется в «представлениях о родительстве  как о творческой работе, направленной на поддержание доверительных,  эмоционально равноправных и содержательно насыщенных отношений с  ребенком». Майофис и Кукулин отмечают, что и в 1970–90-е гг. были семьи,  где реализовывалась такая модель неимперативного или кооперационного  родительства, но именно отдельные семьи, это не становилось общественной  тенденций, а в 2000-х – стало.

Так  вот, для молодых литераторов означенного круга на рубеже 80–90-х это  тоже было тенденцией, которая и воплощалась в их произведениях. Согласно  логике статьи, теперь они должны бы попасть в «тренд», но за четыре  года ситуация изменилась не в лучшую сторону, это течение явно не  встречает поддержки на политическом уровне, скорее уж противодействие.

Если  в 2010-м казалось, что модернизация семьи может стать источником  преобразования общества, то сейчас это утверждение вызывает большие  сомнения. Следующим встает вопрос о том, как такой модернизированной  семье сохраниться в современном российском социуме. А как они  сохранялись в социуме советском, да любом, где правит (и давит)  «коллективная мораль»? Ответ на этот вопрос нередко давали игра и  детская литература, не просто давали ответ – открывали читателю «калитку  сознания, в которую он может улизнуть от этой морали»12.  И там же: «Единственное, что в игре безусловно ценно – она может спасти  его (ребенка) от давления, от тотального торжества коллективной  морали».

На этом полюсе ценна не  дидактика, а диалог и игра в широком смысле этого слова, игра, которая –  повторюсь – освобождает внутреннего ребенка, дает ему внутреннюю  независимость и свободу.

Участвуя в  клубном ток-шоу Анны Гилевой «Разговорчики», Чудакова упомянула о  «злобных рецензиях» на свои книги для подростков и заметила: «...мне  знатоки разъяснили, что, оказывается, уже сложилось целое поколение  пишущих о детской литературе, которым около 35 лет, которые считают, что  для детей ни в коем случае нельзя писать ничего, в чем можно узреть  какую-то пропаганду, воспитание. Только обэриутство. Я сама обожаю  обэриутов и Хармса стихи обожаю. Но он один не может быть. Только игра.  Детям якобы все равно – коммунистическая пропаганда или  антикоммунистическая, детям это нельзя, они считают. Детство якобы дано  для забав»13.

У  обэриутов – «детство для забав»? Это у них «только игра»?  Абсолютизация, характерная для Чудаковой, понятная, естественная для  публициста и общественного деятеля, но странная для историка литературы.  Впрочем, она идет из той же идеализации «счастливой поры» и игнорирует  родство детского и обэриутского мировосприятия.

В  одной диссертации, посвященной эстетике и поэтике обэриутов (Коновалова  А.Ю. – Уфа, 2005), утверждается: «Деструктивная функция игры и  комического у обэриутов едина – разрушение стереотипов мышления,  конструктивная же есть только у игры: она создает некое пространство, не  связанное с жизненной необходимостью, внутри которого действуют законы  творчества».

Игра выполняла  конструктивную функцию в советской детской литературе и – шире – в  детской литературе ХХ века. «Наше поколение не умело петь хором и не  умело ходить в ногу, в том числе и благодаря советской детской  литературе, как бы к ней теперь ни относиться, через губу снобизма. И не  стоит сегодня воспринимать ее задним числом как оправдание советской  власти – якобы она нас учила верить в “большой добрый мир”, как кажется  это иным нынешним критикам. Ничего подобного, мои дорогие юные друзья.  Единственное, чему учила – исподволь и подспудно, мягко и властно –  советская детская литература, так это бежать из этого мира. Бежать  внутрь» – эти слова Минаева печально актуальны. Книги «чернокуров» учат  бежать внутрь, и если наши дети не будут ходить в ногу и петь хором, то в  этом может оказаться немалая заслуга соответствующей детско-взрослой  литературы.

Итак, что дает серия «Для тех, кому за десять»?

Пищу  для ума и сердца, игру – ценности игры, умение «смеяться и свистеть», а  в итоге – умение не ходить в ногу и не петь хором. Игра открывает ту  самую «калитку внутрь», к себе, и путь к диалогу с другими, в том числе  взрослыми, через личное, личностное слово. Наконец, серия формирует  эстетический вкус читателей: сказываются высокие требования к текстам,  которые предъявляет автор серии, отбирая книги для нее. Язык тут не  просто хорош, но еще и разнообразен: от голого схематизма Седова до  богатой образности рассказов Нечипоренко.

Чудакова  осознанно учит гражданской позиции: встань, вставай, барабанщик, как бы  ни хотелось отлежаться среди серых камней. Горькавый учит думать и  полагаться на интеллект и знания. Участники серии «Для тех, кому за  десять» дают силу для личностного роста и формирования внутренней  независимости, внутренней свободы. Все они учат думать своей головой, но  готовые ответы Чудаковой провоцируют желание положиться на нее, думать и  чувствовать ее головой и сердцем: очень тут сильно разделение «наши» –  «не наши», «плохие» – «хорошие», а ребенок легко ведется и  приклеивается, да и эстетическую составляющую жалко.

Забавно,  как названные авторы нашли «свои» издательства: «ЖУК» – живые и умные  книги. Живые. А Чудакова – конечно, «Время». Самое время.

Примечания: