Помнить эту улицу

Август

                        Сергею Морейно,      
                     из 17 августа 1914г.

Литовские ночи в августе беременны левитановской осенью,    
ноги тонут по щиколотку в тёплой пыли, и кусты    
вдоль сельских дорог стоят запорошены доверху    
временем — размолотым Левиафаном в крошево дней.    
Ты — с первой проседью среди стайки дрожащих осин, и бинты    
В лазарете, уже заготовлены сестрами,    
Но ещё не пропитаны кровью их нежных мужчин.    

Колокольная медь замолчала, в пьяном воздухе    
гул колокольный висит, оседая туманом на озеро,    
выпь над причалом кричит, названье местечка «Иприт»    
ещё никому с тошнотой не приходит в голову.    
Лесная кукушка упрямо и тяжко молчит,    
не желая отсчитывать годы солдатам Московии,    
стрелку компаса бешено крутит тевтонский магнит.    

Тело воина беззащитней, чем тело дошкольника,    
и как не храбрись, но ни сердце, ни буйную голову не защитишь    
ни молитвой, ни каской тяжёлой. Тарелка свекольника    
на вид неотличима от чаши крови, что испить предстоит заложнику —    
веку изгою, на хоругвях его плащаницы с печатью тела Христова,    
как хочется жить офицерам Самсонова, веселым солдатам Вердена    
и французам, купающим в Сомме красных и синих коней модерна.    

Наше русское детство заблудилось меж прусских озёр,    
где крестам православным тесно рядом с тевтонским крестом,    
но ангел четырёхликий крылья свои распростер над всеми без всяких    
различий. Поезд ночной не стучит на разобранных рельсовых стыках.    
Нам с тобою брести вереницей к рощам священных дубов,    
пронизанных солнцем павших, не знавших, ни слова об арийских владыках,    
и за что им пасть суждено у границы завтра, а может сегодняшним днём.    

* Ранним утром 17 августа 1914г. русская армия  перешла прусскую границу на участке от Виштынца до Кибартая (родина  Левитана). Для России началась Великая война.

Старый часовщик

В начале этого века    
                        В Берлине,    
Утром на солнечной стороне    
                        Улицы «Unter den Linden»    
Сидеть в турецком кафе,    
                        Теребить амулет,    
Отстраненно смотреть,    
                        Как время из старой турки    
Тонкой струйкой кофе    
                        Стекает в китайскую чашку,    
Переливаясь в блюдце    
                        Через щербатый краешек,    
Оставляя на белом фарфоре    
                        Коричневый след.    

Помнить эту улицу    
                        Со времен Веймара    
И в послевоенных развалинах,    
                        Думать, какой она станет    
Через полвека,    
                        Развеет ли    
Ее другая культура    
                        Без снарядов и танков    
Текстом, музыкой, речью,    
                        Просто привычкой человека    
Курить кальян    
                        И жевать азиатскую смесь    
Из листьев и горных трав.    
                        Или у европейцев достанет прав    
И пассионарности выстоять    
                        В бурлящем котле мультикультуры,    
Как писал    
                 Один русский мыслитель,    
Сидя в норильском ГУЛАГе,    
                  Где, возможно, сидел    
И сам наблюдатель —    
                 alte Berliner Uhrmacher    
Последний поверенный    
                 Среднеевропейского времени.    

***    
Если случится дожить до старости,    
Кончу жизнь городским сумасшедшим,    
Буду бродить по улочкам маленьким,    
Беззубым ртом пережевывая сладости,    
И рыбу удить со старого пирса.    

Буду рисовать на стенах мелом    
Каббалистические знаки своего имени    
И смотреть, как под вечер    
Дождь и балтийский ветер    
Смывают их в вечность,    
Как могилу Салантера*    
На старом кенигсбергском кладбище.    

По субботам, в синем халате    
Со звездами,    
У красных ворот Россгартена,    
Буду сидя на пыльных камнях    
Смотреть, как на солнце плавится    
Тень знаменитой янтарной башни.    
Буду читать стихи горожанам на закате,    
Выкрикивать заклинания варваров,    
Ссыпая милостыню в рваный карман    
Цветных шаровар.    

Буду гадать туристам на четках,    
Перебирая узловатыми пальцами доходяги    
Кусочки почерневшего янтаря,    
На любовь и дорогу,    
Случайные встречи    
И что-то такое еще,    
За гранью пониманья,    
С Пасхи до самого Рождества,    
Покуда мороз ледяною дланью,    
Не схватит гладь Верхнего озера    
И седую бороду поэта бродяги.    

***    
В новый год    
Под дождём,    
Вдоль залива,    
По Куршскому лесу    
Бреду,    
Укрываясь зонтом.    
Ленивые волны    
С трудом    
Наползают на берег    
И капли    
С еловых веток    
Водопадом, стекая в песок    
Уносят мгновения жизни    
В бездонную лету.    

Пароход    
По борта,    
Вмёрзший в лёд,    
Ожидает у берега лета,    
Так и я    
В ледяной отрешённости    
Ни о чём, не горюю,    
Но уже не горю,    
А лишь преломляю свет    
Новогоднего одиночества.    

***    
Там,    
Где река замедляла свой бег.    
Там,    
Где вода кружила и текла обратно.    
Там,    
Где всегда было летнее утро.    
И зелёные водоросли,    
Как мягкие женские волосы    
Струились вдоль тела.    
Там,    
Я входил в эту медленную воду,    
Отдавая себя её неге    
И приходил в себя    
На другом берегу,    
Рядом с тобой.    
Этим утром    
Я снова здесь,    
Река,    
В прошлом веке,    
Спрямив русло,    
Стремительно уносит прочь    
Всё,    
Кроме запаха водорослей.    

***    
Ночью озера становятся больше,    
Их дыхание тяжелеет    
И смешивается с шумом    
Прибрежного леса.    
Сидя на берегу,    
Отсчитываешь время,    
Оставшееся до рассвета    
По всплескам большой рыбы    
На озерной глади.    
Я хотел бы провести    
Свои последние годы    
На берегу лесного озера.    
Если такого не найду,    
То выкопаю его.    
Но как быть с шумом леса?    
Видимо сажать деревья    
Надо было двадцать лет назад.    

***    
Здравствуй Ольштын.    
         Спустя сорок лет    
Впадаю обмелевшим ручьём    
          В твою Лыну.    
Захмелевший поэт,    
          Не взявший своих вершин,    
Босым    
          Вхожу в твои улицы —    
Блудным сыном    
          Середины минувшего века.    
Не слыша машин,    
          На ощупь бреду    
Коридором    
          Отцовского дома,    
Без фанфар и побед,    
          Гол и сед    
По забытым    
          Гранитным ступеням    
                   Под птичий гомон.    
Как постаревший Вальтер    
         Фон дер Фогельвейде,    
Пришедший нежданно    
         Накануне судного дня    
К берегам Преголи    
         От гроба Господня,    
Припадал к лону    
         Возлюбленной дамы,    
Я припадаю    
         К твоим площадям и соборам    
И кормлю дерзновенных птиц    
         С заскорузлой ладони.    
И все камни,    
         Собранные по моим дорогам,    
Освобождаясь от душевных тягот,    
         Бросаю в твои воды.    
Слышу плеск рыбы,    
         Играющей на порогах.    
Срывая с времён покровы,    
         Снова шепчу о тебе верлибры.    
Лына, неси мои строфы    
         На север, туда, где Мазуры    
Обнимаются с Надровой и Бартой.    
         Там моя Родина    
                В деревне    
                    За школьной партой    
                               Плачет по мне.