Старые усадьбы. Стихотворения

* * *

Всё когда-то кончается. Голуби, двор;
Слава, золото, распри — и даже позор.
Пара брюк, и рубашка, и серый пиджак;
Радиола и голоса нежного шаг.
И игла, и юла, и Галактики круг;
Седовласый гончар в белом коконе рук.
Старикашка под липой; бутылочный бой...
Остаётся, пожалуй, слепой и немой,
Бестелесный, беспалый, безвременный бред...
Остаётся всё то, что мелькнуло — и нет.

* * *

Усадьбы старые, зачем я нужен вам?
Вы, как на привязи, идёте по пятам;
Смеётесь, плачете и шепчете — о чём?
Я нужен вам? И вместе мы умрём?..

На части малые нас вечность разберёт:
Ворота с вензелем, окон глазницы, рот...
И будут лебеди опять белеть в пруду
Ночных небес, которых не найду...

Усадьбы старые, зачем я вам такой —
Смесь голоса с извёсткою сухой?..

Персефона

В безвоздушье, во тьме безголосой,
Где кидают в огонь антрацит,—
Словно жалобный крик паровоза,
Мой рожок елисейский гудит.

И огонь, озаряющий темень,
Чтобы только посеять беду,—
Это тоже — пространство и время
В семафорном и вечном аду.

И проходит курьерский, и скорый,
И товарный роняет дрова...
Персефона моя, для которой
И немой — подбираю слова.

И аккорды, как шлак, подбираю,
И лицо моё бледно в огне.
Персефона, моя дорогая...
Поезда, подпевавшие мне...

* * *

Обойти бы, наверно, могли бы
Стороной этот давний уклад...
Дионисий на лавке под липой
Хлещет чёрный, как ночь, виноград.

У него увеличена печень,
Но на сердце уже отлегло —
И ворчит он, заносчив и вечен,
Про какое-то дивное зло...

Этим злом увлечён и подхвачен,
Он уносится в вечность и дым.
И становится он, не иначе,
В этой вечности — словом моим.

И летит оно, чу?дное слово,
Порожденье лозы и листа.
И вино золотое готово
Веселить и печалить всегда.

* * *

Построил Пётр отменный флот
И прорубил «окно в Европу».
Вот медный конь его несёт.
Подобен крашеному гробу,
Раскрылся запад перед ним —
И вдруг рассеялся, как дым.
С коня он сходит, озирает
Пустырь, заросший лопухом,
Травой колючей и репьём:
Ничто и не напоминает
Ему могущества махин
В стенах заводов — и на реках
Не видит мельниц и плотин.
И в зеленеющих доспехах
Стоит как вкопан конь... Тяжёл
Шаг медный: оглядел пустыню —
И на коня, и на восток
Понёсся Пётр — и конский скок
В моих ушах стоит доныне...

* * *

Свободный до боли и слова
В утробе твоей горловой,
Ты словно рождаешься снова,
И будто бы даже — живой.

И бедного счастья на грани,
И там, где дыхания взвесь,—
Ты сердце тревожишь заране,
Как будто на свете ты есть.

Как будто ты — замысел Божий,
И чудною волей Творца
Ты свет этот чувствуешь кожей
И бледным звучаньем лица.

И всё, что в тебя перелито:
И небо, и голос живой,—
Всего лишь до времени скрыто,
Как тайна рожденья,— тобой.

* * *

Всё падает с дерева смоква.
И лист шелестит, пятипал.
Старик, седовласый и добрый,
Летит — и пока не упал.

Так мерят пространство и время
И сами не знают о том,
Бескрыло летя надо всеми,
Забыв о паденье своём.

Лазурь и прохладу густую
Старик наливает и пьёт.
И падает с неба впустую
Мучнистый не треснувший плод.

Ему не разбиться о землю;
С земли не упасть старику.
Он что-то бурчит про царевну...
А что — разобрать не могу...

* * *

Под небесами, над облаками
Топаем чьими-то башмаками,
Что — как колодки нам были тогда...
Умерли — стали и детские впору. —
Перетанцуем мы Терпсихору,
Перепоём провода. —

Звоны к обедне; железной дороги
Перегудим самоходные дроги:
Стало бы духу подуть.
Гуселек, дудок бы в небе хватило —
А озорная былинная сила
Всё перетрёт как-нибудь.

* * *

Сервантес собирал налоги.
Потом и сам попал в тюрьму.
И Дон-Кихотовы дороги
Сбежались весело — к нему.

Он взял перо — и рыцарь тощий,
И верный Панса на осле
На камне проступали проще
В слепой острожной полумгле.

Затем его освободили.
Но стал он зреть ещё верней
Кихано в романтичном стиле
И Дульсинеевых свиней.

Он населил Испанью слогом;
Он кисть в сраженье потерял.
И больше никаких налогов
Он никогда не собирал.

* * *

В печи — зола, стервятник в сини.
На телеграфные столбы,
Крича, снижаются богини
Паденья, мести и судьбы.

Гомер ослеп, в окошко глядя
На жёлтые снопы полей,
И борода его, и пряди
Ещё печальней и седей.

Он лиру отложил и плачет —
А сквозь похмельное стекло
Ахейцы в колесницах скачут
И кони дышат тяжело.

* * *

Спит — солома в бороде.
Не бывать одной беде.
Голосит вдова, как выпь,
Заставляет деток выть.

Был — кузнец,
И был шахтёр,
Беглый,
Угольщик
И — вор.
Стал — как облако в воде,
И солома в бороде.

Близко колокол поёт.
Гроб над озером плывёт —
Спит бедова голова.
Бьётся в озере вдова.