Элана, Я часто разговариваю вслух

Поэтическая книга Эланы отличается четкой  архитектурно-скульптурной выверенностью.  Она представляет из себя,  безусловно, нечто цельное, а не сборник отдельных стихотворений. Строго  заданный вектор движения, причем, неожиданно, сверху вниз — с неба на  землю, а не наоборот, как это бывает обычно; размеренное поступательное  эмоциональное воздействие на читателя — как те, падающие сверху, «капля  за каплей / испытание камню» из стихотворения, входящего в главу  «Обручение с жизнью»…
Книга четко разделена на три части, и деление происходит не только по  внешнему признаку — жанр, принцип стихосложения, размер (третья часть,  согласно своему порядковому номеру, например, включает в себя трехстишия  — хокку) и т. п. В своем словесном выражении поэтесса следует принципу  минимализма, и минимализм этот прогрессирует от одной главы к другой. Но  книга делится и по смысловому принципу. Наверно, каждый из читателей  откроет здесь что-то свое. Мне же увиделось следующее.
Действие первой главы, давшей название и самому сборнику, происходит в  декорациях, которые условно можно назвать «небо». Почему условно? Ведь  само слово «небо» повторяется строчка за строчкой с подчеркнутой  регулярностью… Наверно, потому, что небо здесь разное, не только с точки  зрения прямого и переносного значения лексической единицы, но и чисто  художнически, оно меняет свои очертания, окраску, настроение и  назначенье: «И не балует нас чудесами / И не часто светлеет как хочется /  И не всем раздает пророчества / Затяжной облегчая полет…». Скорее это и  не совсем небо, а некое надземное пространство, в котором до поры до  времени обитает лирическая героиня (или ее душа, что в принципе одно и  то же). Это ведь только сверху можно увидеть и услышать:

Мучительно дающееся решение некой души с Неба  вернуться на землю? Для чего? Потому что «жалко тех кто мог и не сумел»?  Изучивших тишину до ее мельчайших оттенков, ощутивших, как она, внешне  невесомая, становится вдруг пугающе вязкой и «на горло жмет захватывая  дух», и мысли в ней становятся почти не слышимы… И вот тогда приходит  понимание: «Когда-нибудь / однажды / заблудившись / в беспросвете /  понять смогу / две истины / простые / что / небо начинается / с земли  …». И вот: «…с любовью к нам / Приходит с небес / Тот кто умер уже / И  воскрес…». Если небо зовет стерильной чистотой, то земля предложит  искушения, мучения и множество, как кто-то сказал, маленьких личных  смертей вплоть до окончательной (?), последней. Но она зовет любовью,  которая не умирает, даже если ее потеряешь: «Слишком поздно возвращаться  / Слишком рано начинать / Но с любовью не расстаться / Даже если  потерять». Трудное возвращенье идет постепенно, этапно: «На крыше /  Маленького мира / Однажды / Поселился ангел / И / Мир / в рождении  сверхновом / Растворился … / Вместе с крышей…». Возвращение — чтобы  утешить оставшуюся на земле в одиночестве любовь и напомнить ей о небе:  «Спи / Любовь моя / Спи… / Крылья отдам я свои / Ты полетай в вышине / И  возвращайся ко мне». И спутники в этом возвращении — «Вдох один на  двоих / Муза / Перехода живой / Узел…».
Душа еще осваивается в новом, нижнем мире. Вторая глава книги называется  «Когда звучит колокол». И пока что именно на это звучание, которое  находится между землей и небом, опирается она: «Когда звучит колокол /  Значит все хорошо / Значит в мире есть на что / Опереться…». Колокол,  наверно, и пробуждает ее: «Проснулась поздно — / В тридцать семь… / Зато  / И выспалась / Прекрасно…». Сон, как символ, играет огромную роль в  поэтике Эланы. Он противопоставлен как нечто совершенное несовершенству  земной жизни, поэтому и проснувшаяся душа еще тоскует о своем прекрасном  сне. Но если в первой части книги лирическая героиня признается: «Ноты  сжигая отборные / Сердцем пугая воронов / Живые ищу Слова / Для Вас…»,  то во второй главе она уже пробует голос: «Тра-та — та-та / Вам спою…/  Высокая нота — / Трещины по стеклу…». Это в первой части лирическая  героиня говорит: «Зачем слова / Когда / Я снова / Пью любовь / И не могу  напиться…», потому что она сама и ее любовь еще разделены: «Между небом  и землей / Облака / Между Богом и тобой / Чистота». Во второй части  книги все удваивается, получает свою пару, либо свое отраженье, либо  свою антитезу, но все равно пару: «Огонь / И / Тень огня / Их  вдохновенный танец…»; «…и слышно / В нежности дыханья / Как два молчанья  / Становятся одним…»; «…Твоя ошиблась осень / Пришла моя весна…»;  «Слова печальные / Нашла / И в доме поселилось / Эхо…». В новом мире еще  страшно, хотя выбор уже сделан: «Свободный выбор / Трудный путь / Для  тех / Кто выбрал / Быть свободным…». Но есть и спасение: «Как получить /  Из холода тепло? / Любовью / Пустоту меж ребрами / Заполнив…». Все  становится яснее и постижимее, и, послушав время «между началом одного и  окончанием другого», понимаешь, что никакого противопоставления между  небом и землей нет: «Выйди / За / Околицу / Пределов… / Разглядишь / Где  / Боженька / Живет…».  И почувствуешь: «Когда снимают с плеч / Ярмо /  Быстрее отрастают / Крылья…».
Третья глава книги называется «Обручение с жизнью», и этим многое,  фактически, сказано. Мир получает свою вещность, хотя глубокая философия  в осмыслении жизни никуда не уходит: «Чтоб не улететь / Я придумала  себе / Земное имя…». Но преимущественные черно-белые краски первых двух  глав расцвечиваются красками иными — яркими и тягучими: «Цапля красная /  Над вулканом кружила / День начинался…»; «Высокой нотой / Встретила  рассвет / Сиреневая скрипка…»; «Процеживаю солнце / Сквозь рыжую сеть /  Осеннего дня…».  И вектор движения потихоньку начинает вертеться по  кругу, чтоб все уверенней и чаще направляться вверх — на небо: «Линия  жизни / Струйкой с ладони / Движение по кругу…» — «Доброе дело / Отпусти  в воду — / Все реки текут к Богу…». Даже звуки, уходя от немоты и  полутонов, становятся грозовыми раскатами. Гроза становится часто  повторяющимся образом в третьей части: «Тяжелое брюхо / Беременного неба  / Близится гроза…», «Каждая гроза / Каждая весна / Невиданная  ценность…». И даже «капкан объятий тишиной кричит» у поэтессы. И хотя  еще встречаются признаки прежней меланхолии: «Осенней ноты / первая  слеза / На верхней створке утра…», но душа, получив огромный жизненный  опыт, становится сильной. Даже одиночество уже не пугает, потому что оно  уже внешнее, а не внутренне: «Одиночество… / Мне легко и спокойно /  Быть целым миром…». Внутренний мир становится ярче и значительнее, и  снова притягательнее мира внешнего: «Как мягкий свитер / Уютен мир твой /  Но так же мал мне…». И снова душа в поисках пути: «Неизбежности /  Дороги белой / Распахнуты объятья…». И снова как будто появляется образ  пустоты: «Играю в себя / Улыбаюсь пустоте / Увлекательно…».  И душа  жаждет нового перерождения: «Умереть своей смертью / Все же лучше чем /  Жить чужой жизнью…». Может, все из-за того, что сильнейшее лекарство —  любовь — на время потеряло свою силу? «Сухая речка / Пустая лодка /  Вспоминай теперь кто ты…»  Только душа уже сильна, обручившись с Жизнью:  «Моей любви застывшей / Вскрывает вены / Ветер весенний…». И лирическая  героиня чувствует, как никогда, что «Обручение с жизнью / Решающий шаг /  Для послесмертья…». И дорога не может быть только белой и ведущей  только в одном направлении. Так ясно это заявлено в следующем  трехстишии: «Двухцветная дорога / С незапамятных времен / Ведет к  творению…». Здесь, наверно, уместно сделать смысловое ударение на первом  слове: «двухцветная». Однако книга заканчивается таким стихотворением:  «Ночные тени / Не собьют меня / Вставшую на лунный путь…». В своем  предисловии к книге Е. Степанов очень точно подмечает вот эту  дуалистичность поэтики Эланы, отражающую дуалистичность природы человека  вообще. Даже камень (один из самых частых образов лирики поэтессы),  наверно, не выдержит однажды и сломается, так же и человек подвержен  частым сомнениям и падению духа…
И все это, и многое другое щедро предлагает нам для размышлений о жизни и  о себе  в своем творчестве талантливая поэтесса, композитор, художница,  исполнитель — Элана.