Римские дни

1. Circo Massimo

Прекрасного должно быть до фига:

и шествия, и скачки, и бега;

согнать со всей империи рычащих

зверей, вождей плененных и слонов –

и двинуть в ров, – основа из основ;

с улыбкой слушать царедворцев льстящих

и удовлетворённый рёв арен.

А то, что ты – какой-то там Макрен,

Макрин, минутный повелитель Рима,

вчерашний всадник, завтрашняя снедь

ожесточенья, лучше не иметь

в виду; твоя судьба непоправима.

Сиди, смотри кровавые бои –

их любят все сограждане твои,

но распалённым этих зрелищ мало:

убить тебя – что кинуть конфетти! –

убить тебя – и бросить на пути

вступающего в Рим Элагабала.

Терпеть того в теченье лет пяти.

2. Palatino

Великое Ничто – то в мраморе крылатом,

то в золоте литом, – по храмам и палатам

расставленное здесь искуснейшей рукой

несметных мертвецов, несомых, как рекой

забвения, на миг явившейся минутой,

являет в суете красы свой облик лютый.

Не о глазницах терм реку – о полноте

Прекрасного, увы, подобной пустоте, –

о трепетной Пьете на фоне вечных сосен:

незнающим, им кряж могильный плодоносен;

но ты – как Пий, как Сикст –

                        лишь камень, щебень, тлен, –

запечатлён резцом иль не запечатлён.

Поверил бы отцам, пророчащим деревьям

о Царстве Неземном; но утлым суеверьям

потворствуют собор, надгробие, плита...

Нет, здесь не дышит Дух;

                        Искусство – пустота.

Убогому уму оно – подмена Бога...

Боюсь, за это с нас никто не спросит строго.

3. Qurinale / Pinus pinea

И Сикст, и Пий, и Цезарь, и Нерон...

Процессия всеобщих похорон.

Ты – кладбище громадное всего лишь,

прекрасный Рим под небом голубым;

и странно мне, что ракурсом любым

ты мой недолговечный глаз неволишь.

Ужели персть земная – и титан,

кем потолок капеллы папской дан –

и грозная стена напоминанья?

Сменяются хозяева палат,

с творцами их соскальзывая в ад;

разрушатся и статуи, и зданья...

А я, чужак, как некогда Север

какой-нибудь, не знающий манер,

гляжу на этот Голем с Квиринала –

и пинии, раскрытой в небеса,

твержу своё «Спасительна краса!»;

но и Петра она не понимала.

4. Pantheon

Отверстие, нацеленное в высь:

не всем богам, небесным лишь молись.

Построил, пишут, щедрый Марк Агриппа,

друг Августа; а позже Адриан

украсил; был ободран и засран;

но выстоял, очнувшись, как от гриппа,

от бреда и беспамятства веков.

Величественнейший из потолков,

скажи, о чём молчат твои кессоны!

Где боги – Марс, Меркурий, Аполлон,

Юпитер?.. Ими космос населён

или Аид? Где слышимы их стоны?..

(За два тысячелетия никто

не посягнул на звёздное лото,

на домино небесное: ни Марка

нет, ни Петра, ни Павла, ни Луки

на зыбком своде; только светляки

язычников на нём сгорают ярко.)

Теперь тут церковь Мучеников всех

и Приснодевы... но, – прости мой грех,

Заступница, – неясные святыни:

могилы итальянских королей,

учёная окружность, а над ней –

не крест, но линза безответной сини.

5. Serapeum. Tivoli

Он приходил сюда по вечерам

один, – и воскресал прекрасный срам:

Александрия, грязный рай Канопа,

где Каллипиге вторит Каллиопа.

Всё совершилось в жизни, всё сбылось.

Он видел мир, как пифия, насквозь –

все чудеса, все страны, все чертоги...

И сам он – бог. И с ним сроднились боги –

Серапис, Марс, Асклепий, Антиной...

Он верит в них, как в зримое: их зной

неугасим в сетчатках опалённых.

Солдаты спят никчёмные, жена.

И лишь александрийская луна

всю ночь горит из вод жёлто-зелёных.