Подруга Муми-тролля. Повесть

Родилась в Санкт-Петербурге, но уже семь лет живет между Россией и Финляндией. По первому образованию филолог, по второму – журналист. Несколько лет работала на «Радио России» как автор и ведущий программы «Чемоданное настроение». С 2007 года постоянный автор финско-русского журнала «Stop in Finland». В 2013 году в рамках серии путеводителей издательства «Вокруг света» вышла ее книга «Путеводитель по Хельсинки».

До определенного момента в Финляндии было только двое мужчин, которым я доверяла. Карл Фазер и Роберт Паулиг. Не так уж и много, учитывая, что оба покинули этот мир задолго до того, как я впервые проштамповала на границе свой паспорт.

Сама же Финляндия неотступно следовала за мной как родственная любовь, о которой нет времени думать, но которой и не требуется взаимности. Отматывая время назад и пытаясь понять, как, когда и, главное, зачем я пересела на полупустую финно-угорскую ветку метро, я обвиняю язык. Финский язык, доставшийся на филфаке в нагрузку к первому курсу, первому сексу и первый раз обрезанной челке. Случайность в череде случайностей. Язык, который не шел. Упирался. Застревал в горле гомерическим хихиканьем. Оседал в сознании вакханалией дифтонгов и долгих согласных. Отказывался оставаться не только в активном, но и в пассивном словарном запасе. Не благодаря, а вопреки этой молчаливой борьбе со временем у меня развилась способность выражать миллион повседневных мыслей, оперируя парой сотен существительных в именительном падеже. И возможно, что именно в один из таких моментов лингвистического отчаяния, уже много лет спустя, я огляделась вокруг и поняла, что и сама Финляндия неслучайно прославляет двух людей: лингвиста-богослова, подарившего народу письменность и избавившего его от острой необходимости устного общения. И Туве, которая затушив в пепельнице очередную сигарету, преподнесла стране своего детства воистину бесценный дар – философию идеального Муми-мира и модель отношений в этом мире, во многом исключающую диалог. «Нужно до всего доходить своим умом и переживать тоже одному». Я до сих пор жду, когда эти строчки окажутся в национальном гимне, где-нибудь после «ступай надменный чужевер»...

Вместе со страной и по стране семейство Муми-троллей неотступно сопровождало меня. Я не без тщеславия сохраняла в папках вышедшие статьи на малооригинальную тему персонажей Янссон в контексте финского общества, делала фоторепортажи из городской библиотеки в Тампере, шарахалась вечерами от гигантских хемулей и филифьонок на стенах детского сада по соседству. Останавливаясь на сигнале светофора, с раскрытым зонтом в руке, чувствуя, как медленно наполняется отвратительной жижей из снега и дождя рукав, я ловила себя на мыслях о природе небывалого гедонизма Муми-мамы. Той самой, в полосатом переднике, что решила испечь торт накануне конца света. Сидя на набережной Ауры1 и слушая, как шумит, расположившись на разложенном субботнем приложении Hesari2, Кайса («Одинокие и неприкаянные пенисы, которые всего боятся! Вот кто такие Хатифнатты!»), я набирала сообщения, посылая их в мир реальных и отнюдь не неприкаянных хаттифнатов. Посылала и хохотала в лицо голубоглазому финскому феминизму.

Нет, обитатели утопической долины не вызывали во мне любви. Я восхищалась их пониманием мира, но не верила ни одному слову. И если бы я была ребенком, то никогда бы не согласилась попасть в их заботливые шерстяные лапы. Но в двадцать девять лет, выключив свет, мне иногда хотелось проснуться в несуществующем синем реабилитационном центре с красной черепичной крышей. Проснуться от шепотов, шорохов, и от того, что кто-то бряцает крышкой кофейника.

Очевидно, что в Паулига я свято верила всегда.

Волшебная Зима

«Видишь ли,  ?  сказала Туу-тикки,  ?  столько самого

разного случается лишь зимой, а не летом, и не осенью, и не весной».

Уже четыре года я начинала утро с Мюмлы и Кайсы.

Первая запрыгивала мне на грудь и принималась описывать мягкие льстивые круги, утаптывая одеяло. Диаметр кругов сужался, порыв кошачьей псевдолюбви нарастал. И, несмотря на то, что ежедневно чувство голода затмевало в голове кошки малейшее чувство такта, не восхищаться простотой и ясностью мюмлинского подхода к жизни было неправильно и неискренне. Она спала, когда хотела спать, просыпалась, когда хотела проснуться и одержимо точила когти, даже не ища сил бороться с желанием их точить. «Хочу» было ее единственной мотивацией и оправданием, и изо дня в день рассветные мечты обрывались бессмысленным и беспощадным гортанным мрррррр и навязчивым ощущением, что по моему лицу намеренно водят кончиком хвоста. Сама же Мюмла ошибочно считала себя прекраснейшим началом любого дня.

Животное появилось четыре года назад, без предупреждения, как все необратимое и несущее сильные эмоции. Помню, что оно сидело на скамейке, напротив полуразрушенного кинотеатра «Спартак». Я шла мимо. Кошка под проливным дождем, спиной к редким прохожим  ?  классический сюжет, никогда не потеряющий своего благодарного зрителя. В тот день я имела неосторожность замедлить шаг и несколько минут изучала неподвижный ушастый затылок. Но не успела я приблизиться, как круглая голова молниеносно повернулась, кошка поднялась и с поразительной грациозностью для кого-то, кто насквозь пропах осенними лужами, пошла ко мне на руки, не укоряя за то, что я опоздала и ей пришлось позировать на этой чертовой лавке целую вечность. Едва на рукавах и шарфе осела длинная черная шерсть, как я с ужасом поняла, что из свободного человека, спешащего в консульство, вдруг стала тем, кто должен быть в ответе за того, кого приручил. Пусть вся эта цепочка придаточных возникла и не по моей воле.

Впереди маячила перспектива очередного отъезда, поэтому Мюмлу в срочном порядке привили, чипировали, вручили синий паспорт и уже через три месяца вывезли на заднем сиденье заграницу. Таможенник невыносимо долго смотрел в ее честные круглые глаза и чувствовал что-то неладное, но совершенно не мог облечь свои профессиональные подозрения в слова. О, как я его понимала. Может если кошка сидела бы не у «Спартака», а где-нибудь на задворках купчинских общежитий, я бы не обратила на нее никакого внимания.

Но ведь тут все было продумано до мелочей.

Кайса же работала воспитателем в международном детском саду, и, в зависимости от смены, набирала мой номер то в девять, то в восемь утра, чтобы довершить начатое кошкой. Было какое-то приятное постоянство в том, чтобы слышать по утрам ее голос, громкий и бодрый, как утренний эфир на радио NRJ. Я без труда могла представить подругу, сидящую на вращающемся стуле, ухом прижимая телефон к плечу. Обе руки заняты: в одной она держит чашку ядреного зеленого чая, другой по памяти набрасывает силуэт человека-паука или робота-людоеда юному бангладешцу. «И мне! И я! Кайса! Посмотри! Каааайса!»  ?  было нашей фоновой музыкой. Мюмла шумно насыщалась, я пила кофе, Кайса сдерживала натиск где-то в северо-восточной части города – так было и на этот раз.

 ?  Бодримся? – прокричала она в трубку. И сделала огромный глоток.

 ?  Не то слово.

 ?  Отправила статью?

Я как раз с ужасом изучала в зеркале новоприобретенный брусничный оттенок своих глаз. Моя безалаберная муза заявилась только под утро и снисходительно надиктовала оставшиеся четыре тысячи знаков.

 ?  Да вроде... Но не знаю, может, надо было идти в продавщицы? Нет, правда, в Стокманн3, как твоя Анника? – образ жизни двадцатидвухлетней Кайсиной соседки периодически вызывал в нас снисходительную зависть. – Знаешь, я тоже хочу до трех ночи плясать и пить сидр, а потом стоять зомбированной в отделе нижнего белья и улыбаться.

Глоток чая и тихое хихиканье.

 ?  Это феерическая идея. Фе-е-ри-чес-кая! А я тогда в Хезбургер4 на кассу, там и то спокойней и кормят не свекольными бифштексами,  ?  уровень звуковых помех вокруг Кайсы нарастал, но она, наоборот, понизила голос. – Ты мне скажи, как можно пережить на такой еде такую зиму? Кстати, на улице минус тридцать. Я не поведу своих на прогулку. Японец вчера лизнул качели, я думала у меня будет инфаркт, они там срослись по полной… Отдирали всем трудовым коллективом. Сегодня будем лепить мишек или мышек, смотря сколько найду пластилина. Давай, не мерзни!  ?  с этими словами лаконичная, как Хэмингуэй, Кайса то ли отключилась, то ли потонула в хоре голосов, скандирующих ее имя. Она всегда исчезала неожиданно.

В этом году все разговоры о мифическом влиянии Гольфстрима на город и архипелаг рассыпались под воздействием температур в хрустальную серебряную пыль. В Турку стоял классический «лютень»  ?  февраль в лучших традициях народного календаря, мороз по Пушкину. Удивительно, но я, никогда не встречав посланий к зиме от лица Рунеберга или Эйно Лейно, со временем решила, что заигрывания с ней – характерная черта исключительно славянских народов, но эта, эта зима, могла бы стать неисчерпаемым источником поэтического вдохновения для томов школьных хрестоматий по обе стороны границы. За пару дней мороз сжал в недопустимых по финским меркам объятиях все топографические объекты от гриль-киоска до Кафедрального собора, и люди передвигались из точки А в точку Б с огромными, как у полярных сов, глазами, примерзая к телефонам и педалям велосипедов. Я тоже каждое утро открывала побелевшими пальцами велосипедный сарай, предпочитая быструю смерть от порыва северного ветра на съезде с моста медленной и позорной на автобусной остановке. К весне интенсивные сеансы вынужденной криотерапии просто обязаны были омолодить все сто пятьдесят тысяч жителей юго-запада страны, но в весну верилось еще сомнительней, чем в вечную молодость. Родители регулярно сообщали, что в Питере стоит такой же холод, и я представляла себе белые троллейбусные провода, ледяные ступеньки Манежа, утоптанный снег у Спаса на Крови, представляла, как на эскалаторах люди в черных пальто и черных куртках ощупывают лицо и дуют на ладони. Да, холод был такой же. Но декорации другими. Турку был больнично-белым, ажурным, искрящимся. Как будто город вдохнул и забыл выдохнуть, так и застыв, как бабочка, попавшая в каплю ископаемой смолы.

Выходить на улицу без веских причин было неоправданным геройством. Но невыносимая, даже неприличная легкость бытия, которая была частью моей работы или, по мнению большинства, моей безработицы, таила в себе огромную опасность. Неизменно наступал момент, когда способности к прокрастинации начинали значительно превышать творческие способности, и тогда приходилось насильно выводить себя работать в публичные места. Читальные залы города, как лучшие католические монастыри, спасали от соблазна заняться неважными,  несрочными, а потому запретными делами. Там было страшно даже чихнуть. Я не могла пылесосить, чесать Мюмлу, часами стоять у открытого холодильника – я могла либо работать, либо смотреть из огромного библиотечного окна на Линнанкату5. По счастью, на последней, со времен Средневековья никогда и ничего не происходило.

Могло показаться, будто и в моей жизни тоже ничего не происходило. Как и раньше, я захлопнула дверь квартиры, прошла три лестничных пролета вниз, во двор, где соседский пес, золотой ретривер, оглушительно чихал, поддевая черным носом снег. Следуя этикету, его хозяин, старательно не глядя мне в глаза, прошептал «хэй»6. Ретривер мало того что махал хвостом, но и улыбался мне значительно чаще. Поздоровавшись с ними, я открыла велосипедный сарай.

Обычный день набирал обороты. И все же…

«Варя, пожалуйста, не отморозь уши». Замерзшая смс икнула у меня в кармане, и последующие несколько минут я раздумывала, глядя на экран, о банальностях, о которых именно так и хочется раздумывать – в мельчайших подробностях и с мечтательной улыбкой на посиневших от холода губах.

Да, вышло так, что этой зимой в моей жизни в Турку появилась лирическая сторона, в лучших традициях плавного и чуть меланхоличного финского танго. До этого я и не подозревала как о его существовании, так и о том, что мне придется по вкусу этот ритм, имеющий мало общего со страстью.

Лео Элиас Мякиля появился на свет на два года позже меня. Как выяснилось через двадцать девять лет, я довольно вяло воспользовалась форой в семьсот тридцать календарных дней: мы оба знали по два иностранных языка, одинаково преуспели в зимних видах спорта и проехали Европу практически по одному и тому же антитуристическому маршруту. Тот факт, что я прочитала вдвое больше книг, обнулялся привычкой Лео с семи лет читать газеты.

Когда я посещала спецкурс на журфаке, нас учили описывать людей и вещи. Помню, что мы сидели маленькими группками вокруг аудиторных столов и до помутнения рассудка обсуждали лица на фотографиях из журналов: бездонные глаза, печальная улыбка, фарфоровая кожа, золото волос – от наших эпитетов сводило зубы, и под натиском банальности образ расплывался окончательно. «В конце концов, не всем же быть Фицджеральдами»,  ?  традиционно причитала моя одногруппница, когда лицо преподавателя по стилистике в очередной раз искажалось судорогой от представленных на его суд слабых метафор и невнятных аллюзий. Через шесть лет она стала работать в каталоге мебели на заказ и с видимым облегчением забыла как значение слова «метафора», так и фамилию Фицджеральд, а я встретила Лео.

И не смогла его описать.

Мы познакомились на катке. Кайса бросила меня через час, уйдя на встречу то ли со студентом Йани, то ли с менеджером Йони. В попытках найти свое женское счастье она напоминала куклу-неваляшку, которая с переливчатым звоном, чистой памятью и незамутненным воспоминаниями рассудком неизменно поднимается на ноги, каким бы сильным не был удар при предыдущем падении. Я осталась одна, в окружении немногочисленных полупрофессионалов и опасных для общества детей, которые играли в хоккей, запуская шайбу со скоростью света в мирных фигуристов. Холода еще не наступили, поэтому люди не спешили расходиться. В окнах соседних домов горели оставшиеся с Рождества и Нового года пирамидки электрических свечей, фонари проливали на идеальный лед идеальный свет цвета идеального яичного желтка. Музыку из динамиков было слышно только в правом дальнем углу, там же и веселились охваченные сатанинским безумством дети, поэтому я нарезала свои маленькие круги в полной тишине.

И вдруг пошел снег.

В почти полном безветрии большие красивые снежинки стали падать с неба медленно и очень ровно, как будто их аккуратно опускали сверху на миллионах ниточек. Крупные хлопья снега, прекрасные, как крупные капли дождя или крупный жемчуг южных морей, не кололи лицо, не лезли в глаза, а просто падали и становились частью зеркальной поверхности катка. Я поймала одну снежинку на варежку, одну на язык и огляделась, чтобы убедиться, что это прошло без свидетелей.

Тут я увидела парня. Очень высокого и очень худого, в белом шарфе и белой шапке с помпоном. Он стоял у бортика, скрестив на груди руки и задрав лицо к пункту выдачи снежинок. Пару секунд спустя он сорвался с места и помчался, наклонив голову, сквозь плавно падающие ледяные кристаллы. В этот момент, как вспышка, мне представился Муми-тролль. Когда охваченный бешеным восторгом, он бредет в самой гуще снегопада, ругаясь с зимой и одновременно прославляя ее.

«Зима, ведь ее тоже можно полюбить», – пронеслось в моей голове. Я улыбнулась, удивившись, как реальность порой ловко интерпретирует авторские иллюстрации, и вдруг заметила, что на месте, где стоял парень с помпоном, осталась лежать его черная перчатка.

 ?  Эй, привет! Ты потерял перчатку! – я погналась наперерез, сильно рискуя получить шайбой в лоб и заработать мгновенную безоблачную амнезию. Мне потребовалось немало усилий, чтобы догнать его и не очень вежливо вцепиться в рукав, пытаясь удержать равновесие при резком торможении.

 ?  Привет, ты потерял свою перчатку, – повторила я еще раз, думая о том, что никогда не видела таких длинных заснеженных ресниц у мужчин и такой улыбки у людей в принципе.

 ?  О, спасибо. А я как раз почувствовал, что чего-то не хватает,  ?  не очень-то удивился парень и тут же натянул протянутую перчатку на руку. Несколько лет в Финляндии научили меня, что для первой встречи мы пообщались друг с другом уже достаточно долго. Но я не развернулась и не уехала. Вместо этого я сказала:

 ?  Я видела, как ты ел снежинки.

Да, именно так. В лоб незнакомому человеку.

 ?  Я заметил, что и ты тоже.

Да, именно так он ответил.

Через два дня перестал идти снег, и я впервые заснула в однокомнатной квартире Лео.

Биографию друг друга мы выучили за один вечер над пустыми кофейными чашками в «Брахе». Лео рассказывал мне про докторскую диссертацию о тропиках и торфяниках, про лучшее пиво в мире, автостоп по Франции и друга детства, Микке, который шесть раз получал сотрясение мозга, прыгая с трамплина на борде. Я рассказывала ему про то, что боюсь японских ужастиков, не понимаю прелести овощей и мечтаю каждое утро пить кофе, стоя босиком на залитом солнцем балконе. Конечно, я намеренно выбрала о себе все самое трогательное, но когда как не в тот момент можно было хоть отчасти прикрыть глаза на скучную правду? Ровно в девять девушки в бежевых передниках стали с грохотом опускать железные шторы. Кофейное время в Турку официально закончилось. Лео обнял меня за плечи, начав этим новый отсчет. Примерно так прошло тридцать семь дней.

На самом деле, я пишу «прошло тридцать семь дней», но помню-то я все восемьсот восемьдесят восемь часов, потому что память у меня губительно хорошая. Как люди мучаются с плохой памятью, так я уже почти тридцать лет маялась с отличной, причем доставшейся непонятно откуда и еще менее понятно  ?  зачем. Я помнила важное и неважное, второстепенное и третьестепенное, и на исходе тридцать седьмого дня я отчетливо помнила, что так хорошо мне не было еще ни с кем.

Сначала мы жили каждый у себя. Схема была налажена плохо, потому что я понимала, что каждый день обреченно таскаю в сумке зубную щетку, косметичку и пакет с шерстяным платьем, джинсами и феном. У меня на столе валялись его наушники, ручки, бритвенные станки. Телефоны вибрировали постоянно, и конкурирующие операторы мобильной связи потирали ладоши, записывая на наши счета по полсотни сообщений в день. Я подозревала, что Лео не финн, а ассимилировавшийся словак или македонец, потому что он был галантен и таскал мне кустовые розы в конусах коричневой оберточной бумаги. Он подозревал, что я не русская, потому что я наотрез отказывалась готовить борщи и кулебяки. Лео произносил последнее совершенно чудесным образом, растягивая «я», от чего смысловой акцент делался на «бяка», что не соответствовало вкусовым качествам блюда, но полностью отражало мои кулинарные таланты. Сам же он, впрочем, как и вся страна, обожал гороховый суп – по четвергам в присутственных местах и учебных заведениях с востока на запад полагалось выдавить в тарелку полтюбика сладковатой горчицы, размешать коричневато-зеленую кашицу и, прикрывшись газетой, урчать от удовольствия.

Мы гуляли то по одной, то по другой стороне Ауры, хаотично меняя берега и по сто раз оказываясь в одном и том же месте. Мы переходили проезжую часть вкривь и вкось в неположенных местах. Покупали картошку фри в гриль-киосках и варварски ели ее прямо из желтой коробки пластмассовыми вилками, чтобы были силы проходить еще пять часов подряд. Говорили. Чаще молчали. Примерзали друг к другу до того, что перехватывало дыхание, трескались губы и подгибались ноги. Только с Лео я осознала степень своей дремучей суеверности, когда категорически отказывалась целоваться на ступеньках, требовала наступить мне на ногу и кидала через плечо соль в пиццерии.

 ?  Я знаю, я знаю,  ?  загибался он со смеху, не успевала я открыть рот.  ?  Это к деньгам! Нет, это к разорению! Нет, нет, это к ссоре!

 ?  Да будто у вас такого нет, – обиделась я в конце концов.  ?  Давай, быстро вспоминай!

 ?  Ну...  ?  Лео мучительно задумался.  ?  Олово плавят на Новый Год, чтобы увидеть будущее.

 ?  Нет, олово  ?  это не то. Это не суеверие.

 ?  А что тогда? Точная наука?

В такие моменты я булькала от возмущения, а он, похоже, таял от нежности, видя, как близко к сердцу я принимаю всякую ненаучную чепуху.

Мюмла негодовала. Мое отсутствие она воспринимала как грубое попрание семейных ценностей. Базилик, который я зачем-то выращивала на подоконнике, был съеден под корень, а черно-белая фотография Одри Хепберн сброшена с дверцы холодильника на пол и загнана лапами под самую батарею. При этом, когда Лео оставался ночевать, кошка топталась по нему, обвивала плечи черным боа, сопела в ухо и стирала свои шелковые бока о его джинсы. Тут я впервые заподозрила, какого двуликого Януса подкинула мне судьба: совершенно очевидно, что в Мюмле уживались две разных кошки – относительно хорошая Мюмла для Лео и отвратительно вредная Мю для меня.

Все развивалось стремительно, как будто мы разбежались и заскользили по льду, даже не потрудившись раскинуть руки для равновесия. Уже на вторую неделю февраля, лежа обнявшись, мы взвесили все «за» и все несуществующие «против» и решили, что я и Мю переедем на третий этаж дома на Ууденмаанкату. Мой бывший коллега, сдавший мне квартиру, все равно планировал вернуться. А иметь свое пространство для отступления... Не знаю, может, впервые я об этом даже не думала.

В день переезда в маленькой прихожей очереди на вынос дожидались коробки с одеждой, чемодан книг и словарей и спортивная сумка с бережно упакованной ерундой. Засучив рукава Лео бегал вверх-вниз по лестнице, заталкивая вещи в свой синий фордик. Огромный плюшевый бобер, которого я когда-то за бесценок вытащила за хвост из недр секонд-хенда, заставил его на мгновение забеспокоиться.

 ?  Он тоже? – в его голосе послышалась смесь любопытства и паники.

Вот оно, а то я уже подумала, что его ничем не испугаешь.

 ?  Понимаешь ли,  ?  попыталась объяснить я,  ?  он, конечно, может остаться в прощальный дар Саму, но это как-то очень грустно, когда в итоге из всех вещей решают почему-то избавиться именно от тебя. Ни от чего другого, а именно от тебя. Тебе не кажется?

 ?  Мне кажется, что меня поражают твои объяснения,  ?  ответил Лео и решительно запихнул бобра головой вниз в пакет. – Полная подмена логических аргументов эмоциональными  ?  для меня это что-то новое.

Уже в дверях, в обнимку с последней коробкой, он неожиданно обернулся:

 ?  А ты уже жила с кем-то вместе?

 ?  Да.

Я на секунду задумалась, и вдруг отчетливо поняла, что мне тоже очень важно услышать ответ.

 ?  А ты?

 ?  Никогда.

Больше мы к этому разговору не возвращались. Может и зря. Но так уж повелось, что мудрые мысли всегда приходили ко мне с опозданием и вели себя, как очень вежливые гости – сильно не докучали и быстро прощались.

 «Муми-папа и Муми-мама принимали всех незнакомцев

с  невозмутимым спокойствием  ?  лишь ставили новые

кровати, да расширяли обеденный стол».

Двадцать четвертого утром я получила паническое письмо из редакции о том, что мы забыли (с этим глаголом они всегда употребляли местоимение «мы») о зимнем муми-сезоне, открывшемся в Наантали7 на целую неделю! Надо было сфотографировать и подробно описать увиденное, чтобы в электронной версии журнала до двадцать седьмого успел появиться материал. Ключевым словом, выделенным в письме жирным шрифтом, было «срочно», и я обреченно уселась за изучение автобусного расписания. Расстояние было не критическое, километров двадцать, то есть примерно час на дорогу или полтора, учитывая перерывы. Вообще, с городами у меня неизменно происходила та же история, что и с сумками. Приехав в Турку из Петербурга, я сначала даже не воспринимала его всерьез. Какие там расстояния – все маршруты счастливо сводились к историческому центру, не выходящему за рамки карты туристического буклета. Но чем больше я узнавала город, тем стремительней раздвигались его границы и мистически удлинялись улицы. Куда-то я даже умудрялась опаздывать, накручивала педали и думала про себя: а ведь тот же самый час уходил, когда я ездила на двух маршрутках и с двумя пересадками на метро! В моей сумочно-урбанистической теории этот феномен назывался «относительность размера». Какую сумку не куплю – она невероятным образом окажется набитой до отказа. В каком городе не живу – в итоге всегда приходится выходить за час.

 ?  Слушай, а хочешь, я тебя довезу?  ?  неожиданно подал голос из ванной Лео.

Хочу ли я? Да мне понадобилась секунда, нет, милисекунда, чтобы представить всю поездку от начала до конца, но уже не в гордом одиночестве, а с его белым помпоном в поле зрения.

 ? А разговор с научным? – я еще не успела закончить собственный риторический вопрос, а сердце уже совершало шальные кульбиты от радости.

Лео появился в комнате.

 ?  Я отменю. Созвонимся в другой раз. Мне и сказать-то сегодня нечего, вот и сэкономим друг другу нервы. Если я тебе не помешаю, конечно.

Но я уже повисла у него на шее на зависть подлизе Мю.

По дороге я выяснила поразительную вещь: Лео не читал Янссон. Пил молоко из кружки со Сниффом, смотрел японский мультик, листал черно-белые комиксы, но текст в том виде, в котором его знала я – в глаза не видел и в руках не держал. А у меня, наоборот, ни тебе розовых светоотражателей в форме Крошки Мю, ни приторных зеленых леденцов, никакого внешней мишуры – только увесистый сборник «Сказки скандинавских писателей» от издательства «Правда» в твердой обложке. С Лео печатные тролли попросту разминулись  ?  в девяностых, когда страну накрыло второй волной муми-бума, он уже был нападающим школьной сборной по хоккею. И если у Снусмумирика и был шанс стать кумиром для еще одной свободолюбивой души, то он его упустил, раскуривая трубку где-то в тени апельсиновых деревьев.

Справившись с первым удивлением от услышаного, я мысленно отметила, что была во власти ужасных стереотипов. Хотя почему? Страна может, действительно, жить по конституции, но совсем не обязательно, что сами жители ее хоть раз прочитали. Идеология муми-мира передается генетически. С этой революционной мыслью я успокоилась, и мы медленно и аккуратно доехали до Наантали, обсуждая научного руководителя Лео – почти мифический персонаж по имени Лассе, который преподавал в трех разных университетах  (в Йоэнсуу, Оулу и Хельсинки) и, совершенно очевидно, владел бесценным искусством телепортации.

Припарковав машину в городе серо-голубых деревянных домов, мы бодрым шагом, переходящим в бег, дошли до понтонного моста, переброшенного на остров Кайло. Вне всяких сомнений, неделю назад мы были бы единственными романтиками, вышагивающими по пустынной Кайвокату. Но не сегодня. И то, что Лео по неведению принял за обратную сторону школьных каникул, я без колебаний определила как лицевую сторону литературного успеха: в одном направлении с нами двигались десятки детей, тщательно упакованных в зимние непромокаемые комбинезоны.

 ?  В свое время они отказались продаться Диснейлэнду,  ?  имея в виду парк, а не детей, объясняла на ходу я, одной рукой уцепившись за его рукав, а другой, пытаясь прикрывать рот шарфом. Минус двадцать градусов, если не меньше – и поневоле начинаешь верить в то, что где-то по береговой линии тяжело ступает несчастная Морра, оставляя за собой километры обледеневшей земли.

 ? Вот черт... Значит, не бывать на архипелаге американским горкам и центрифугам,  ? разочарованно откликнулся откуда-то из глубины куртки Лео. – Владельцы Линнамяки8 могут спать спокойно.

Я позволила себе роскошь представить гигантскую многоместную качель с кариатидой на носу в виде Муми-мамы, сжимающей черную сумку и хихикнула в варежку от кощунственной мысли. Но вот насчет «спать спокойно»… за такие цены на входные билеты владельцев Линнамяки, наверняка, периодически мучили кошмары. Вообще то, во сколько в Финляндии обходились культурные развлечения, всегда вызывало во мне оторопь, смешанную с уважением. Что Прадо, что Лувр, что Эрмитаж, что тридцать картин финского реализма – не вполне равнозначные ценности по одинаковой цене. Да простит меня музей искусств Турку, в который с легким сердцем я могла водить приехавших гостей только по пятницам, за час до закрытия. Бесплатно. Как будто знакомила с молодым человеком, к которому испытывала необъяснимо нежные чувства, но прекрасно понимала, что у большинства с первого, да и со второго взгляда он вызовет легкое недоумение.

Впрочем, Лео, отдавший в кассу на другом конце моста пятнадцать евро, особо не сокрушался. Одной из его черт было то, что с деньгами он расставался без сожалений. Никогда потом не вспоминал, не подсчитывал и не сравнивал. И при этом никаких золотых гор на Ууденмаанкату я не заметила: обычный парень, а в конце месяца – обычные запеканки в микроволновке и крахмально-глютеиновые студенческие ланчи за пару евро. Если вспомнить, то про деньги он вообще не говорил, как будто родился в каком-то ином мире, где обитатели расплачивались шишками и камешками.

Муми-тролли жили там же, где находилась летняя резиденция президента Финляндии, только на другом острове – очевидно, исключительно из чувства глубочайшего взаимного уважения и чтобы не тянуть на себя одеяло народной популярности. Односторонняя связь осуществлялась с помощью специального телескопа, установленного в Долине: таким образом, все желающие имели возможность помахать президенту. Пару раз, пытаясь разглядеть в объектив гранитный особняк, я подумывала, что на соседнем берегу тоже можно установить свой телескоп в качестве ответного реверанса – это было бы замечательным решением в рамках правительственной кампании по связям с общественностью. К тому же, вот совпадение  ?  обе влиятельные семьи заселялись в Наантали летом. Но так как поток желающих подержать за лапу белых бегемотов все-таки в разы превосходил интерес к резиденции Култаранта, то не в пику главе государства, а исключительно из сострадания к поклонникам жанра, Муми-долу выделили дополнительную неделю зимой.

Зимний Муми-дол отличался от летнего, как салмияки9 от лакрицы: думаешь, по незнанию, что раз и там и там черное, то на вкус должно быть одно и тоже, а потом понимаешь, как фатально ошибся. К этому выводу я пришла, осматриваясь по сторонам, насколько позволяли шарф, шапка и капюшон, и пытаясь составить вместе кусочки из июльский воспоминаний и того, что видела сейчас, в один пазл. В день, когда литературный Муми-тролль случайно проснулся раньше положенного срока, его ждало довольно сильное испытание – на какой-то момент он почувствовал себя самым одиноким и неприкаянным неспящим существом в исчезнувшем мире. Но в этом, воссозданном, мире искусственно выведенные из спячки муми-тролли и их родственники никак не могли пожаловаться на неприкаянность. Пусть и не в масштабе лета, но в парке кипела жизнь. И сейчас, когда я совершенно против своей воли вспоминаю эту поездку, то отчетливо чувствую в колком воздухе запах яблочных пирогов и, сворачивая по памяти по дорожкам парка, слышу, как где-то неподалеку восторженно визжат японские школьницы в одинаковых угги и безумных шапках на прямых черных волосах. Возможно даже, что я до сих пор немного завидую этой способности визжать просто так: от ледяного солнца, мороза, волнительного предвкушения, от врожденной привычки выражать свое счастье на пределе голосовых связок. И, конечно, я прикрываю рукой глаза и представляю Муми-дом таким, каким не видела прежде. С кремовыми шапками на скатах крыши и мансардных окнах. Искрящимся. Черничным. Гигантская черничина в чашке снежного молока – тогда да и сегодня это определение мне нравится больше всего.

Строчки Туве опять оказались пророческими: летом гости Долины искали в доме прохладу, зимой мечтали согреться, и, как результат, там всегда кто-то ходил, смеялся, чихал, шумел и безбожно следил на чистых половиках. Мы тоже честно прошли все пять этажей, сфотографировав комнаты с разноцветными стенами. И хотя стулья, будильники и даже запасной цилиндр Муми-папы были на месте, но чего-то катастрофически не хватало, и я никак не могла понять, чего именно. Приглядывалась, притрагивалась, но не понимала. Только в кухне, среди бутылочек со смородиновым соком, кастрюль, сковородок и чашек я, наконец, вычислила недостающий элемент. Там, как и во всем доме, не было запахов. А непременно должно было пахнуть мокрыми лапами, сушеными травами, только что сваренным кофе и домашним кексом, который Муми-папа мечтательно обмакнет прямо в кувшин со сливками.

Наверное, и в президентском доме были плотно закрыты окна, отключены радиаторы и не пахло ни духами, ни срезанными в саду розами.

 ?  Скучновато,  ?  неожиданно подытожил Лео.

 ? Да не скучновато, а просто видно, что их пять месяцев где-то носило, –  попыталась объяснить я.

Он в удивлении поднял брови.

 ?  Варя, ты защищаешь их, как будто ты их и придумала.

Тут я в очередной раз вспомнила, что давно хотела купить блокнот и начать записывать за ним  ?  иногда Лео давал определения моим действиям с прямо-таки словарной точностью.

У выхода из дома мы натолкнулись на Муми-маму в обществе супруга. Они стояли обнявшись и махали лапами сразу в десяток объективов. Идиллическое место у мостика никогда не пустовало, и то ли как причина, то ли как следствие там была самая высокая концентрация обитателей Долины.

 ?  Сфотографируемся? – предложил Лео с обезоруживающим энтузиазмом человека, который первый раз попал в музей мадам Тюссо и вдруг обнаружил, что экспонаты еще и движутся.

Я не стала спорить, и мы подождали свой черед пять неподвижных и преисполненных почтения минут в вежливой очереди. Гости из других стран по неведению толкались, лезли вперед и пытались подобраться к муми-троллям в обход  ? по выражению лиц присутствующих в очереди финнов мне показалось, что каждый из них не раз возжелал про себя, чтобы в парке установили систему с номерками, как в банках или аптеках. По знакомому истерическому хихиканью можно было догадаться, что с нами вместе аудиенции ждут все те же самые японки. Когда подошел наш черед, Лео, уже на правах старого знакомого, сунул фотоаппарат в руки одной из девушек.

Муми-мама и Муми-папа обрадовались нам, как родным. Оба они были просто гигантского роста, но если Лео легко доставал до тульи папиного цилиндра, то я почти дышала маме в передник. Шерстка мамы была очень белой и бархатистой, я украдкой провела рукой по ее бочку и почувствовала, какая она мягкая, холодная и шелковая одновременно. Угги-девушка заорала «Улыбаемся!» и яростно защелкала фотоаппаратом. Мама и папа Муми сомкнули вокруг нас лапы. Мы с Лео, как по команде, схватились за руки. Семейные снимки на фоне нашего эксцентричного фиолетового имения.

 ?  Спасибо,  ?  вежливо поблагодарила я родителей, когда они отстранились.

 ?  Приходите еще! Хорошего дня! Увидимся! – почти в унисон ответили Муми-мама и Муми-папа, и если бы я не была уверена, что на меня смотрит плюшевая голова в черном цилиндре, то решила бы, что отец семейства по-свойски подмигнул.

Лео купил нам хот-доги с чудовищно сладкой горчицей и кофе, и мы оттаивали за деревянным столом, наблюдая в окно, как у почты очень хорошенькая Филифьонка с черным носиком раздает посетителям карты парка. Ни тряпки, ни метелки, ни признаков надвигающегося нервного срыва я у нее не заметила. Она безмятежно улыбалась и куталась в бесконечный шарф.

– Я думаю, что смогу описать остальное прямо отсюда. Давай останемся у этой восхитительной батареи? – предложила я Лео, заранее предчувствуя, что боязнь минусовых температур не входит в число его пороков, и в глубине души радуясь тому, что он опоздал на свидание с литературным достоянием страны на двадцать лет и теперь наверстывает упущенное вместе со мной.

Конечно, он возмущенно отверг мое предложение.

Последующие два часа Лео фотографировал, а я сплетничала обо всех встречных, как будто представляла дальних родственников на свадьбе. Иногда Лео сам задавал неожиданные вопросы. Например, у хижины ведьмы мы наткнулись фрекен Снорк. Маленькая девочка, которую родители как раз в этот момент поднесли к фрекен со спины, моментально сориентировавшись, начала ловко расстегивать ей молнию на плюшевом комбинезоне. От неожиданности фрекен Снорк подпрыгнула на мягких лапах и засмеялась приятным и звонким смехом вполне счастливой молодой девушки, сидевшей внутри нее в прямом и в переносном смысле. Она осторожно потянула малышку за заиндевевшую косичку, выглядывающую из-под капюшона, и завела щебечущим голосом обычный диалог, судя по обрывкам слов  ?  на шведском. Девочка поддерживала разговор с вполне серьезным видом, пытаясь одной рукой оторвать с корнем соломенно-желтую челку собеседницы.

 ? У них действительно что-то было с Муми-троллем? – поинтересовался Лео, примеряя пасторальную сцену в объектив.

Я кивнула.

 ?  И как?

– Ты знаешь…  ?  я задумалась над тем, как были сформулированы романтические отношения в детской книге. – Мило, но, мне кажется, что без будущего.

 ?  Это почему же?  ?  не отступал он.

 ?  Ну, было скорее похоже на дружбу между братом и сестрой. С его стороны.

 ?  А с ее?

 ?  Она любила Муми-тролля и его семью. И хотела, чтобы ее обожали. А Муми-тролль, видишь ли, обожал сам мир.

 ?  Обожал сам мир. Слушай, прямо как в жизни, – Лео убрал фотоаппарат и повернулся ко мне. Я, поднявшись на цыпочки, провела варежкой по его побелевшим бровям. – Получается, что гиблое это дело  ?  встречаться с муми-троллями.

Это можно было считать афоризмом дня.

К двум часам я прокрутила в голове все отснятое и увиденное и решила, что задача выполнена. Лео принес еще кофе, и мы глотали его, даже не чувствуя вкуса, и наблюдали за тем, как крошка Мю топает ногами, а дети визжат от восторга и растягивают ее красное пальто-балахон в разные стороны. Чем-то походило на будни Кайсы, только подопечные не имели привычки снимать ее на мобильный телефон и устанавливать в качестве заставки.

 ?  Похожа на секретаря нашего факультета...  ?  Лео подбирал политически-корректный термин,  ?  такая же… экстравагантная.

Мне тоже показалось, что с угольно-черными бровями крошка Мю очень напоминает если не секретаря, то Фриду Кало, примерившую безумный парик. Мю, она же детская версия Фриды, как будто почувствовала, что на нее смотрят в упор. Помахала рукой и широко улыбнулась. Я не смогла упустить такой момент личностного контакта, отдала кофе Лео и рванула к ней, оттесняя детей.

 ? Привет, я делаю репортаж для журнала,  ?  выпалила я фразу, после которой в обычной ситуации обычный житель Финляндии уже пятился бы назад, охваченный смятением. Но литературная Мю выросла в атмосфере терпимости Муми-дола, а ее альтер-эго было натренировано на общение с прессой.

 ? Привет! – радостно ответила она по-английски и опять улыбнулась самой жизнерадостной улыбкой, на которую способен работающий человек в минус двадцать пять. Шепни она мне на ухо «знала бы ты, как же они меня достали»  ?  была бы как две капли воды похожа на свою оригинальную версию, умеющую только злиться или радоваться и чуждую филантропии в любой форме. Пожалуй, она и Филифьонка были единственными персонажами, чей образ был слегка подкорректирован креативным директором парка.

За моей спиной вмиг выстроилась очередь, и я спешно задала первый пришедший в голову вопрос, который мог бы открыть обзор:

 ?  В чем главное отличие зимнего Муми-дола от летнего?

Мю поправила пушистые наушники, и ее черные брови буквально на секунду сдвинулись в раздумье.

 ?  Главное? Ну, мороженое не продают. Пляж вот льдом покрылся…  ?  я терпеливо ждала, когда, как и в книгах Янссон, за житейской банальностью вдруг последует вселенская мудрость. Так и случилось.  ?  На самом деле, отличий нет, просто все в природе, как и в жизни, меняется, и надо к этому относиться философски, – она обвела парк рукой.  ?  «Когда-то здесь росли яблоки. А теперь здесь растет снег». Помнишь? – затем еще раз широко улыбнулась, на этот раз в кадр Лео. – Когда это понимаешь, то становится легко и хорошо вне времени и пространства.

Собственное ее мнение или дословная цитата из пресс-релиза парка, но это уже было очень похоже на правду. На любого прошедшего через ворота Муумимаайлма10, неважно в феврале или июне, действительно обрушивалась странная расслабленность человека, который самое важное в своей жизни уже сделал, и теперь ему остались только мелкие поверхностные хлопоты. Если подумать, то и мы уже третий час без единой мысли в голове бродили по чужим натоптанным следам, фотографировали детей, фонари, снежных лошадей с печеньями из корицы вместо глаз и носы собственных ботинок. У купальни Туу-тикки вообще никого не было. Мы молча постояли на узком деревянном мостике. Лео насвистывал, я вдыхала через шарф отравленный безмятежностью воздух. Фильтрация была необходима, иначе я просто могла бы не вернуться в Турку, а остаться ждать лета за махровым халатом Муми-мамы, а потом и вовсе попросить политического убежища.

 ?  Зимой в этой купальне живут только невидимые мышки,  ?  поделилась я очередной порцией информации.  ?  Прибирают, варят кофе…

 ?  Невидимые мышки-уборщицы? – слева от меня хмыкнули.  ?  Маме наверняка это покажется забавным.

Я с нескрываемым интересом резко повернулась к нему.

 ?  А ведь я ничего не знаю про твою семью, – черт, это вертелось у меня на языке еще с момента семейной фотографии, да что там, этот вопрос я хотела задать намного раньше. Но Лео мало говорил, а все, что он делал, было настолько хорошо, что я с легкостью подавляла любопытство и ежедневно учила себя не спрашивать больше, чем было необходимо для счастья.

 ?  А что ты хочешь знать?

 ?  Ну, хоть что-нибудь, в общих чертах... Вы типичная финская семья, каждый сам по себе?  ?  тут я подумала, что его родители вполне могли бы быть в разводе и осеклась. – Но, если не хочешь, не рассказывай, не надо.

 ?  Глупости, Варя! – Лео как будто угадал мои мысли. – Типичная  ?  значит в разводе? Нет, мои родители вместе уже уйму времени, хотя мы самая обычная финская семья. Среднего класса. Я живу отдельно с восемнадцати лет, у нас прекрасные отношения. Мама занимается домом, папа  ?  экостроительством. Знаешь, он из тех, кто необоснованно верит в зеленое будущее планеты. Я частично из-за него и пошел изучать лес. Братьев-сестер нет, даже двоюродных. Про собаку я тебе рассказывал, Хассу был мировой пес, каждый раз, когда вижу лапхунда, вспоминаю его,  ?  он провел рукой по перилам, и я поняла, что больше он ничего не расскажет и, что самое удивительное, ничего не спросит в ответ. Лео мало интересовало мое прошлое, поэтому мне только и оставалось, что дотронуться до его плеча и занять себя мыслями о том, что прошлое мое останется со мной, а раз понятие будущего времени в грамматике финского языка отсутствует, то, видимо, и будущее тоже.

Уже на парковке меня поразила мысль, что его самого мы так и не встретили. Друзья, ближайшие родственники и соседи, как яркие блуждающие огоньки, передвигались по карте Долины от дома к дому. Но те, кого я принимала за Муми-тролля, оказывались либо фрекен Снорк, либо ее братом, работающими за десятерых, и я уже подумала о том, что надо вернуться к родителям и спросить: простите, а где, собственно, носит вашего сына? Здоров ли он?

 ?  Может, его сократили?  ?  высказал Лео очень практичное предположение, пока мы, стуча зубами, ждали, когда же прогреется машина. – Или он взял самоотвод?

 ?  Второе вероятней.

 ?  Тебе точно виднее,  ?  усмехнулся он.

Но насколько я знала Муми-тролля, сейчас он вполне мог сидеть где-нибудь в укромном уголке за домом Хемуля или лодкой Муми-папы и задыхаться от одному ему понятного счастья. Или стоять на голове, чтобы привести в порядок собственные мысли. По большому счету, в этой Долине он-то был самым настоящим, и его отсутствие это только подтверждало.

Был уже первый час ночи, когда я нажала «отправить», и муми-тролли, чуть посопротивлявшись из-за веса собственных фотографий, улетели в виртуальное пространство, куда-то в редакционный офис на седьмом этаже бизнес-центра в Камппи11. Мюмла спала, грациозно подняв вверх все четыре лапы. Лео сидел на кровати, скрестив ноги, и с упоением читал ленту мировых новостей. Через свинцовую усталость единственной выжившей в моей голове мыслью, не относящейся к Туве Янссон, было: как хорошо, что мы все в одной комнате.

Присев рядом, я положила голову к нему на колени.

 ?  Устала?  ?  тут же отозвался он.

 ?  Без сил, – я слегка нажала на веки, чтобы убедиться, что у меня еще есть глаза. В темных бликах тут же затанцевали запятые и буквы шрифтом двенадцатого размера. – Слушай... в четверг переведут гонорар за два месяца, сразу из нескольких журналов, давай устроим вечеринку? Просто так, без повода. Ну, или приурочим к интеллектуально-патриотическому празднику.

 ?  Это к какому?  ?  удивленно спросил Лео, не переставая гладить меня по волосам.

 ? Ни черта вы не знаете про праздники собственной страны, – вздохнула я, хотя отлично понимала, что сама не лучше. Да что я: во всем мире испокон веков трепетнее всего относятся к датам, закрепленным не столько исторически, сколько кулинарно, и неважно, что съедаешь в итоге – индейку, кулич, свиную ногу или таз оливье. Так же, как и все нормальные люди, финны тоже предпочитали помнить о дне Рунеберга с его маленькими миндальными кексами, нежели о парафиновых свечах в день Ветеранов. Двадцать восьмое февраля не было исключением: во-первых, не выходной, во-вторых, из угощений только пища духовная. Но надо было держать интеллектуальную планку, поэтому я вяло продолжала умничать. – Алло? Это День финской, то есть твоей, культуры. Давай позовем Кайсу, Микке, будем пить глег и читать «Калевалу» по ролям. Мюмла будет старым Вяйнямяйненом или морским чудовищем. Или вы уже в школе начитались?

Лео подозрительно задумался. Я тихо молилась, что «Калевала» для него знакомое сочетание букв, и я не услышу в ответ простодушное: «читать что?» Но то, что я услышала, превзошло мои самые смелые ожидания.

 ?  Можно, конечно, и в четверг. Но хорошо бы в пятницу проснуться со здоровой головой…

Я ждала продолжения, потому что про «здоровую голову» было очень неубедительно.

– В пятницу мы заедем к моим родителям. Я звонил им сегодня. Это первое марта, ты свободна? – с этими словами он запустил Мюмлин фиолетовый мяч в стенку.

Кошка открыла глаза. А я открыла рот от удивления.

Шляпа волшебника или Весна в Муми-доле

 «Каждый волен выбирать, покуда есть выбор, но

позже, сделав его, уже нельзя от него отступаться».

Пяйви и Микаэль жили в доме на Рантакату, на той стороне, что вела к замку. Вероятно, было бы правильнее сказать, что она им начиналась, но на моей линейке города точкой отсчета всегда были ступеньки собора. Туомиокиркко12, мой собственный, ни с кем не согласованный, нулевой меридиан. Во время наших январских марш-бросков мы с Лео прошлись по этой восхитительной заснеженной прямой от каменных крыльев лебедя до китового хвоста бессчетное количество раз, и каждый из них я рассказывала, как мечтаю жить в угловом доме, выходящем высокими застекленными лоджиями на реку. Когда мы с Турку впервые мельком увидели друг друга, я, не раздумывая, да и особо ни с чем не сравнивая, выбрала себе этот дом и хранила ему верность на протяжении десяти лет. Мне кажется, что даже сейчас я могу вспомнить звенящую мелодию той музыки ветра, которая доносилась с одной из лоджий, помню солнце в стеклах, девушку в шезлонге, фигурки белоснежных бакланов и полосатый маячок на подоконнике. В конце концов, каждый человек в каждом городе имеет право на дом, на который можно смотреть и мечтать, а когда не остается никаких сил – закрывать глаза и хотя бы вспоминать, как мечталось.

Я многозначительно посмотрела на Лео, когда мы подошли к подъезду Дома Моей Мечты, но он сделал вид, что совершенно этого не заметил. И бровью не повел. Нажал на фамилию Мякеля на домофоне и, насвистывая, ждал, когда где-то наверху откроют дверь.

Маму звали Пяйви, и я поймала себя на безумной мысли, что она удочерила меня в тот самый момент, когда увидела. Не примерила на роль невестки, чтобы посмотреть, где подогнать, где сузить, где вставить внутреннюю молнию, а именно удочерила. Был сын, появилась дочь. Так просто и естественно. Но, похоже, это был единственный вывод, который я могла сделать, потому что Пяйви явно была одной из тех счастливых женщин, вокруг которых можно строить лишь догадки, игнорируя дату рождения и прочие паспортные банальности. Худая, высокая, медового цвета волосы схвачены на затылке блестящим крабом. И пахла она умопомрачительной в своей несочетаемости комбинацией муки, ванильного сахара и духами «Шанель Аллюр».

Как только мы переступили порог, Пяйви сразу порывисто шагнула ко мне, наперекор условностям и финской проксемике.

 ?  Я не очень хорошо говорю по-английски,  ?  сказала она чуть смущенно.  ?  Не судите меня строго, Варя.

И протянула руку.

Как будто я собиралась ее судить. Какое там... «Вы понравитесь друг другу», –  твердил Лео на протяжении последних трех дней. Не знаю, убеждал ли он меня или себя самого, но чем больше он так говорил и чем меньше разделял мои волнения, тем очевидней для меня становилась вся скрытая важность предстоящего  ?  в его упорном равнодушии было что-то не так. В пятницу я лежала с открытыми глазами уже с шести часов утра, отрешенно наблюдая как Мюмла, растянувшись, спит на его груди. Одна рука Лео придерживала свесившуюся мюмлинскую лапу. Я смотрела на них и думала о том, стоит ли поражать родителей сомнительным знанием финского языка, надо ли высказывать дилетантское мнение о советско-финской войне и насколько искренним должен быть ответ на вопрос «Хотите ли вы навсегда остаться в Финляндии?» Когда кошка, не просыпаясь, перекатилась на бок, Лео открыл глаза и посмотрел на меня  ?  секундный взгляд охватил мое лицо и убедился, что со мной все в порядке и мне не нужна срочная медицинская помощь. Сквозь сон он улыбнулся.

В такие моменты патетическая мелодия танго начинала звучать в моей голове на максимально допустимой громкости, и мне сразу хотелось вскочить и отвлечь себя какой-нибудь ерундой, чтобы не пришлось анализировать очевидное. Да, я панически боялась увидеть его родителей. Лео, таким, каким я его знала, был их сыном. И, похоже, их сын был лучшим человеком на свете.

Пяйви подождала, пока мы разуемся, размотаемся и расстегнемся, и только после этого исчезла на кухне. Среди запахов кардамона и шоколада, долетающих через открытую дверь, я безошибочно и с невероятным облегчением определила присутствие старины Паулига,  ? так пришедшие на вечеринку моментально успокаиваются, увидев батарею алкоголя. В самой же прихожей пахло только ее духами; древесно-цветочные ноты пиона и розы смешались с шарфами, перчатками и пропитали конверты со счетами, превратив их в стопку саше с легким ароматом мандарина.

 ? Леееео, ну здравствуй! – мы оба обернулись на звук лифта и протяжный бас за спиной. В квартиру вошел мужчина с бумажными пакетами в руках. Не выпуская их из рук, он толкнул Лео плечом в качестве приветственного жеста и продолжил говорить с ним на финском, тем не менее, улыбаясь мне из-под щетинистых усов. – Ну, ты и припарковался! Почему не на гостевом месте? Смотрю: сын приехал и встал прямо на месте Тойвоненов! Сколько ты у нас не был, забыл уже все?

 ?  Черт, как-то автоматически вышло, надо бы переставить,  ?  озабоченно ответил Лео по-английски и начал снова заматывать шарф.

Видимо, почувствовав, что вступительная часть на финском и правда несколько затянулась, папа Лео наконец поставил пакеты на пол и протянул мне широкую ладонь.

 ?  Добрый день, Микаэль.

 ?  Варя, очень рада с вами познакомиться.

 ?  Варя, говорите по-фински? – английский у него, как и у Пяйви, был безупречным, но публично признаваться в своих талантах в Финляндии, совершенно очевидно, считалось дурным тоном.

 ?  Нет, не говорю, совсем чуть-чуть… разве чтоб понять ситуацию с парковкой.

 ? Ха, Лео ты слышал? Она все поняла про парковку! Ну что ж, английский так английский. Придется вспомнить. А вы проходите, располагайтесь, отогревайтесь. Да не ходи никуда, машина пусть стоит  ?  их на самом деле нет в городе, они уехали в Ваасу к родителям Тиины. И, продолжая улыбаться, как Чеширский кот, Микаэль, так же как и он, очень постепенно и вежливо скрылся из виду на кухне. Очевидно, ему нужно было срочно обсудить первые впечатления с женой.

Лео, во время нашей беседы молчавший с видом театрального режиссера, наблюдающего, как его протеже делает первые робкие шаги на одной сцене с именитыми актерами, вышел из оцепенения и провел меня в гостиную.

Через полчаса мы уже пили мягкий кофе, ели домашние маффины с кусочками молочного Фазера и непоследовательно обсуждали пять или шесть ничем несвязанных между собой вещей. Не знаю, готовились ли его родители заранее, но одна тема сменяла другую настолько легко, что я даже не могла вставить неуклюжий, но искренний комплимент кексам. Мой кофе стыл в огромной чашке, как бывает на первом свидании или когда встречаешься с лучшей подругой, с которой не виделась месяц.

Я сидела на диване, Лео, вытянув длинные ноги, примостился с блюдцем на коленях прямо на полу. Пяйви и Микаэль устроились в креслах напротив нас, но Пяйви постоянно вставала, что-то уносила и приносила, причем я даже не понимала что, потому что за разговорами божественные маффины исчезали непростительно медленно.

 ? Варя, какую музыку ты слушаешь? – спросила она, остановившись с пультом у музыкального центра. – Джаз? Классику? У нас есть Чайковский, есть Россини, Вагнер, Вивальди, Брамс, Лист…                                      

Можно было поспорить на любую сумму, что неупомянутый Сибелиус пал очередной жертвой финской скромности, ведь я точно знала, что Лео обожал его музыку с детства. Сама же я долгое время не заходила в музей на Пииспанкату, потому что никакой день не казался мне достаточно подходящим для того, чтобы открыть двери это серого низкого здания, похожего то ли на бункер, то ли на склеп. Но когда однажды блестящим октябрьским утром я все-таки надела в полутемном зале наушники и заставила себя прослушать «Грустный вальс» от начала до конца, то почувствовала, что, пожалуй, могла бы и заплакать. И не заплакала только потому, что в то утро была особенно счастлива одним из своих необъяснимых беспричинных счастьев.

Одобрительно улыбнувшись моему выбору, Пяйви поставила диск, и я заметила, что они с Микаэлем переглянулись. Конечно, я хотела показать, что разделяю увлечения Лео, что я уже знаю его вкусы, и что он делится со мной. Конечно, они это поняли. Она-то уж точно. Наверное, единственным, кто не понял всех тонкостей, был сам Лео, но как только комнату заполнили его любимые скрипки,  он сцепил на затылке руки и откинулся головой мне на колени.

 – И где же вы познакомились? – задала Пяйви вопрос, противоречащий всем правилам финского этикета, и, подперев рукой подбородок, явно приготовилась слушать. – Нам правда очень любопытно, в какой момент Лео отвлекся от диссертации и встретил такую милую девушку.

 ? Последние годы все, с чем он нас знакомил, оказывалось всякими штуками с гигабайтами, жесткими дисками и проводами,  ?  подхватил Микаэль, похлопывая себя по колену в такт Сибелиусу.

Конечно, я понимала, что мы играем в социальную игру, которую еще никто и нигде не отменял. Что подобные фразы произносятся миллионы раз в день на сотне языков и что совершенно неважно, считают ли они меня на самом деле «милой». Важно было только то, о чем в этот самый момент думал Лео. Тем не менее, противореча собственной философии, я отчаянно таяла. Как будто не было десятилетнего стажа с другими чашками, другими интервью и как будто я прожила столько лет и не знала, как глупо и самонадеянно на первой встрече с родителями все время говорить «мы».

 ? Мы познакомились на катке. Там, рядом с автобусным вокзалом. Вообще-то, получается, что это я познакомилась с Лео, но только я это не сразу поняла, – отчетливое воспоминание вызвало у меня улыбку.  ?  Конечно, было бы приятно, если бы потерялась моя варежка и именно он гнался за мной через весь каток… но уж как есть.

 ?  Ну, мы же в Финляндии, сделай скидку на это,  ?  усмехнулся Микаэль.

 ? Да он сам бы никогда и не заметил, что чего-то не хватает,  ?  откликнулась Пяйви,  ?  ты все сделала правильно. И, по-моему, очень романтичная встреча, о которой нам, конечно, никто не рассказывал.

 ?  Я, между прочим, еще здесь!

 ? Так-так-так… Нам надо бы сходить на этот чудесный каток вчетвером, пока его не закрыли,  ?  предложил Микаэль с хитрой улыбкой. Я замерла в каком-то гипнотическом трансе, наслаждаясь значительностью слова «вчетвером». – Когда Лео был в сборной и у него были постоянные тренировки – мы день и ночь торчали на льду. Помнишь?

 ?  О, да. Прекрасно помню… Участь финских родителей – мечтать, что дети выступят за хоккейную сборную страны или разработают что-нибудь для «Нокии»,  ?  Пяйви зажмурилась и дотронулась пальцами до висков, как будто отгоняя стереотипы прочь. – Хотя мы всегда были за свободу выбора.

 ? Если бы Лео решил продавать донер-кебабы или участвовать в реалити-шоу, мы бы ему ничего не сказали. Но вроде пока он таких желаний не высказывал,  ?  и Микаэль с театральным облегчением вытер со лба невидимый пот.

Я удивленно отметила, что они с Пяйви говорят и даже жестикулируют по очереди, слаженно вступая друг за другом, как в симфоническом оркестре.

И не только это. Мне было удивительно многое. То, что прошло всего два месяца, а я уже встретила их. То, что, не задавая обычных вопросов, они приняли факт моего пребывания в Турку как данность – я появилась здесь и, значит, на то были причины. Даже то, что сидеть с ними в одной комнате и поддерживать беседу оказалось на порядок легче, чем продержаться на любой из вечеринок, организованных студенческим союзом. На тех, где самые прозорливые с порога напивались, а остальные отчаянно жевали конфеты, клеили на лоб бумажки и вымучено обсуждали какую-нибудь чушь, которая в реальной жизни не интересует ни одного человека. Я уже давно научилась бояться таких мероприятий и брошенной в самый разгар молчания фразы  «а еще вроде должны подойти Темму с Эммой», как огня. Темму и Эмма, Кимму и Каролина или любые другие, конечно никогда не появлялись и сбрасывали звонки, на чисто интуитивном уровне догадываясь, что вечеринка будет безнадежно скучна.

Не переходя на финский, Лео и Микаэль принялись за обсуждение предстоящих матчей НХЛ в Хельсинки. Пяйви поставила новый диск и принесла свежий кофе. Я наконец-то допила свой и теперь, совершенно успокоившись, рассматривала работы, развешенные по светлым стенам гостиной. На всех были изображены цветы: пионы, фиалки, сирень, хризантемы – яркость красок и резкие мазки очень напоминали постимпрессионизм. Рисунок, в точности имитирующий «Подсолнухи» Ван Гога, только подтверждал мою любительскую догадку. Мне показалось, что получилось великолепно, и желтый ультрамарин освещал комнату ярче мартовского солнца.

Лео отвлекся от разговора и проследил за моим взглядом.

 ?  Мама с отличием окончила университет искусства и дизайна в Хельсинки. Тут не только рисунки. Она расписала шкафы, тарелки, сделала миллион шкатулок и нанизала... сколько? Наверное, километров десять бус?

Я только выдохнула:

 ?  Искусства и дизайна…

Для меня даже те, кто умел грамотно запаковать рождественскую коробку, уже были достойны восхищения, а уж финны со своим даром сочетать несочетаемое и видеть новые линии в избитых формах и силуэтах и подавно заслуживали особого уважения. Среди всех дизайнерских форм озерные капли ваз и подсвечников Аалто13 казались мне самим совершенством!

– Пяйви, я еще ничего  видела, но уже глядя на рисунки уверена, что вы очень талантливы!

 ?  Что ты, Варя, спасибо. Это так баловство, для себя, – она казалась по-настоящему смущенной и польщенной одновременно. ?  Я за свою жизнь оформила всего две выставки, зато подарила кучу бесполезных подарков. Как жаль, что у нас мало родственников.

Пяйви повернулась к мужу.

 ?  А помнишь, как я решила перетянуть твое кресло?

Они все втроем засмеялись, и Микаэль, бессильно махнув рукой, ответил скорее мне, чем ей:

 ? А-а… и хорошо, оно все равно нам не нравилось. Одним креслом больше, одним меньше  ?  людям вообще не нужно столько вещей. Правда?

Я завороженно кивнула, пытаясь вспомнить, где я уже то ли слышала, то ли читала что-то подобное.

Мы одинаково наполнили огромные чашки до краев и сделали по новому глотку.

 ?  Может в покер? – предложил Микаэль. – Или в преферанс?

 ?  Она не играет в карты,  ?  ответил за меня Лео.

 ?  Я научусь! – почти одновременно с ним выпалила я.

Пяйви и Микаэль опять переглянулись и улыбнулись.

В девять часов Лео первый раз за вечер поднялся с ковра, а я вспомнила про свою гражданскую ответственность перед Мюмлой. Уже в прихожей, пока я застегивала пальто, Пяйви протянула Лео сверток с кексами на завтрак и сказала, обращаясь ко мне:

 ?  Варя, приходи еще, мы будем очень рады. Проезжаешь мимо  ?  просто поднимайся выпить кофе. Даже утром – я люблю, когда гости приходят утром. И Лео приводи, а то мы его совсем потеряли.

 ?  Да уж, совсем потеряли,  ?  в унисон ей повторил Микаэль. – Заезжайте оба. И помни: ты должна научиться играть в покер.

Он подмигнул мне, Пяйви помахала рукой, а я испытала сильнейшее в своей жизни дежавю. Когда за нами закрылась дверь, мы, не сговариваясь, не вызвав лифт и даже не зажигая на площадке свет, стали спускаться по лестнице. Я была переполнена мыслями, и мне кажется, что про себя все еще вежливо отвечала Микаэлю и Пяйви на какие-то вопросы. Внизу у почтовых ящиков Лео наконец спросил:

 ?  Ну как? Это было не так страшно?

И, не дожидаясь ответа, обнял меня за плечи. Я почувствовала, как ничтожно мало я волновалась по сравнению с ним. Впрочем, так и осталось непонятным, кто из нас четверых справился с задачей, успешно прошел уровень и получил новую жизнь.

Между тем весна продолжалась, но Турку и не собирался оттаивать. Календарный оптимизм был только на витринах, и в «Ханса» покупатели в меховых сапогах настороженно вертели в руках первые балетки и думали: неужели? Это была восхитительная игра воображения, повторяющаяся из года в год: сквозь снег представлять, что на площади скоро начнут продавать сперва андалузскую, а потом местную клубнику, и знать, что как бы невероятно это не звучало, но так оно и будет на самом деле.

Во вторник утром я сидела в библиотеке и медитировала на надпись «Пицца-Кебаб» через дорогу. Голова была забита той самой клубникой. Стандартная рабочая ситуация, отягощенная сроками. Надо мной снежной тучей нависла сдача текста о летних театральных площадках Финляндии, как будто можно представить себе нагретую солнцем деревянную эстраду и жужжание шмелей, когда по улице все еще стелется поземка… Как бы я не любила набирать тексты, но иногда этот процесс напоминал рассматривание трехмерных картинок: надо не открывать взгляд от экрана до рези в глазах, пока все не поплывет и не сольется – и только тогда рано или поздно можно будет увидеть долгожданную лошадь или объемного дельфина. В моем случае – легко и непринужденно написанную статью. У Лео была другая стратегия. Он мог не притрагиваться к книгам неделю, но потом завалить стол литературой по тропическим лесам, открыть тридцать окон сверху и снизу экрана и отключиться от реальности часов на семь. В такие моменты я ходила вокруг него кругами и невероятно завидовала.

Лео писал докторскую и подрабатывал консультантом в магазине «Apple Store». По его залу, как по волшебной лавке, бродили зачарованные менеджеры, школьники, студенты и бородатые фермеры в резиновых сапогах по колено. Мне нравилось притормозить у витрины на Ауракату и посмотреть, как он в голубой рубашке аккуратно держит в руках что-то очень дорогое и белое и объясняет про спецификацию и флэш-память. Но больше всего мне нравилось, что он любил это объяснять. Не меньше, чем говорить про лес. Никогда ничего путного не выйдет с парнем, который ненавидит свои занятия. Это я поняла уже давно.

Меня же спас звонок от Кайсы.

 ?  Я не могу сейчас,  ?  зашептала я в трубку, одной рукой уже захлопывая компьютер и с энтузиазмом запихивая его в сумку. – Но скоро смогу, подожди!

Однако Кайса продолжала возмущенно говорить, и пока я собиралась под косыми взглядами красноволосой девушки, читающей газету, и пока бежала вниз по лестнице. В общих чертах все сводилось к тому, что ей опять приходится туго, и дети с работодателями прилагают все усилия, чтобы свести ее с ума. Но если дети делали это скорее из бессознательного чувства азарта, то в самой организации велась тонкая игра на государственном уровне. Я также поняла, что мы встречаемся внизу, потому что у Кайсы закончилась смена, и ей хочется одновременно поесть, высказаться и согреться. Неважно, в какой последовательности.

Как и в большинстве западно- и восточно-европейских стран, трудовой рынок Финляндии потряхивало, просто не настолько откровенно, чтобы этим могла заинтересоваться мировая пресса. Последняя вообще редко интересовалась Финляндией или же все время выбирала какой-то неправильный новостной повод: кулинарный конфуз с Берлускони, лечение Бэкхема. Профсоюзные страсти, перевод работников на временные контракты и новая волна трудовой ксенофобии не переливались за пределы морских и сухопутных границ страны и обсуждались только на местных телеканалах. Кайса же уже больше двух лет никак не могла получить постоянный контракт: за неприлично долгим испытательным сроком потянулся парадоксально бесконечный временный договор, продление которого каждый раз обыгрывалось как «Поздравляем, вам исключительно повезло!» Но, объективно говоря, у дверей садика не наблюдалось очереди из дипломированных воспитателей. И хотя казалось, что Кайса состоит во всех мыслимых движениях от профсоюза работников локомотивов до финского союза медсестер, карьерной стабильности в ее жизни не прибавлялось. К тому же она была здоровой как лошадь, а коллеги – просто ходячей медицинской энциклопедией.

 ?  Сколько, ты говоришь, у вас там воспитателей полагается на группу? Два плюс няня? – спросила я, когда через двадцать минут мы уселись в прибиблиотечном кафе, и Кайса начала стремительно разматывать полутораметровый лиловый шарф.

– Двадцать два минус няня, – взорвалась Кайса. – Все болеют, все! Я самая здоровая, отдуваюсь за троих. И сегодня, представляешь: захожу в офис за раскрасками, а на столе лежат распечатанные резюме. Пять штук! Пять! Ты понимаешь, что это означает?

Совершенно очевидно, что это означало очередной виток без контракта. Как бы мне не хотелось подбодрить ее, но способов борьбы с бюрократией я знала ничтожно мало.

 ?  Да заболей ты хоть раз, может, увидят, как ты незаменима?

 ?  Меня вот ничто не берет, ни желудочный грипп, ни коньюктивит,  ?  посетовала Кайса, отправляя в рот огромный сэндвич из ржаного хлеба с анчоусом.

 ?  Волшебная сила алкоголя? – это могло бы быть пусть нестандартным, но объяснением.

 ?  Отстань...  ?  вяло отмахнулась она. – Как твои дела? Как псевдофинн?

Кайса была моей ближайшей подругой в Турку. Точнее, она была единственной подругой. И дело совсем не в том, что я вела себя асоциально – нет, ничего подобного. Похожие истории, как страшилки про красную руку и черные простыни, мог рассказать каждый второй иностранец, заброшенный волей судьбы на север Европы. Финны, при всех своих положительных качествах, обладали потрясающей способностью избегать контактов и держать дистанцию. Таким образом, у любого приехавшего было два выбора: относится к этому как к ужасному недостатку или принять как данность. В Турку выбор вообще был условным – коренное население отличалось пугливостью северных оленей.

Впрочем, как-то раз, обнаружив, что на пятьдесят номеров в телефоне нет ни одного человека, кого я могла бы без угрызений совести попросить принести из аптеки лекарство, я на удивление расслабилась и наконец-то стала получать удовольствие от общения. Потому что больше ничего не ждала. И примерно тогда же на курсах португальского при университете я познакомилась с Кайсой, приехавшей в Турку из Куопио. Сейчас Кайса была одной из немногих, знающих, что происходило в моей личной жизни. И она же категорически отказывалась верить, что в Лео не течет хоть немного шведской крови. Но, по крайней мере, у него тоже было мало близких друзей. Если не считать того самого Микке, с частичной потерей памяти, страстью к отшельничеству и долгим азиатским путешествиям.

 ?  Три недели назад я встретила его родителей, – я так мучительно долго хотела ей это сообщить и теперь, пересказав подробности встречи, жадно наблюдала за реакцией. Кто, как не она, даст верную оценку ситуации?

 ?  Святые угодники... – Кайса подняла светлые брови и покачала головой. – Откуда он вообще взялся со своей семьей? Их десантировали из космоса? Идеальная семья пришельцев?

Она доела сэндвич и, чувствуя, что я жду чего-то большего, продолжила:

 ?  Я встречалась с Тиммо пять лет. До того как поняла, что сильно проигрываю пиву, но неважно. Незадолго до того, как мы разъехались, я встретила его на платформе с какой-то очень большой женщиной в дождевике. «Кайса, это мама. Мама, это Кайса. Очень приятно!» Честное слово, судя по ее лицу, мое имя ей ничего не говорило. Да и я-то к тому моменту уже начинала подозревать, что он сирота. Понимаешь, о чем я?

Я прекрасно понимала.

 ?  Вот найти бы такого, как твой. Хотя нужна ли мне вторая семья, со своей-то не разобраться... ?  Кайса высыпала в уже остывший кофе вторую порцию сахара. – Что мне нравится, когда нет парня, так это ожидание. Как в киндер-сюрпризе, только взрослая версия: никогда не знаешь, что достанется.

 ?  Мне всегда достаются машинки...

 ?  Вот и мне – сплошные придурки.

Мы подумали каждая о своем.

 ?  Все так хорошо, что мне даже страшно,  ?  ответила я, рассматривая заметенные весенними сугробами столики во внутреннем дворе библиотеки. ?  Ты думаешь, у меня так раньше было? Да никогда... Ему ведь даже кошка моя нравится.                                                

 ?  Ты слишком хорош, чтоб это было правдой... – пропела Кайса, ужасно перевирая мотив. – Варя, расслабься. Сложится – хорошо, не сложится, значит не судьба. Тебе же не замуж за него?

Ох. И правда. Мне же не замуж.

«Все уладится, надо только сварить кофе».

Май смел Турку ровно за четыре дня.

Еще на Ваппу14 мы стелили плед на почти обледеневшую землю Вартиовуоренмяки15, и я с завистью смотрела на студентов, завернутых в факультетские комбинезоны – пятнами всех цветов радуги они растеклись по холму и чувствовали себя превосходно: бегали босиком и поливали друг друга шипучкой. Впрочем, Лео, Кайса, Микке и еще пара молчаливых личностей, пришедших к нам на пикник, тоже невозмутимо восседали в белых фуражках16 и не думали ни на что жаловаться. Получилось, что первого мая я оказалась единственным слабым звеном, с застегнутой на все молнии курткой безуспешно пытающимся согреться хотя бы в пряных облачках от курительной трубки Микке. Сладкие пончики были ледяными и домашнюю медовуху, которую Кайса притащила в пластиковых бутылках, хотелось библейским образом превратить в вино, причем исключительно в обжигающий рождественский глег. Микке, запрокинув голову в серое небо, издевательски рассказывал про солнечный Сингапур, а Лео с Кайсой поглощали пиво и слушали, открыв рот.

 ?  Я уже не верю, что будет тепло, и можно будет не одевать детей на прогулку сорок минут,  ?  задумчиво прокомментировала рассказ Кайса.

 ?  Можно будет пить пиво на террасе в «Ренто»…

 ?  Купаться на Руйссало17…

 ?  Курить без перчаток…

Каждый год мы все одинаково предавали Турку по одному и тому же сценарию: сначала мы не верили в то, что к Пасхе мост Мюллюсилта покроется нарциссами, потом не верили в появление желтого трамвай с мороженым на Торговой площади и в то, что из «Бланко» на улицу вынесут столики, за которыми действительно можно будет сидеть. Поджав губы и не разматывая шарфов, мы терпеливо ждали, когда на экране телевизора или на последней странице «Турун Саномат»18 появится солнечный значок или хотя бы определение «южный» перед словом ветер. В этом году отчаянное соперничество погодных сводок Хельсинки и Турку приобрело прямо-таки медийный масштаб. Столица показывала нам язык и теплела на глазах, хотя расстояние в два часа на поезде не могло оправдать чуть ли не восемь градусов температурной разницы.

И все же, незаметно и неизменно, как подарок под елкой,  под покровом ночи ретро-трамвай таки появился, как появились и первые, закутанные в красные пледы, желающие съесть салат «Цезарь» на улице. Это был официальный старт, сигнальный свисток, отмашка к началу ежегодного позднего весеннего сумасшествия, перетекающего в кратковременное летнее блаженство.

Буквально через неделю после Ваппу, традиционно миновав подготовительный этап, Турку в считанные дни волной переместился сразу в северное лето и осел полураздетыми счастливыми горожанами на палубах «Папы Джоу», «Синди» и «Катарины»  ?  шведское название города Обу, переводимое словарем как «живущие вдоль реки», теперь полностью оправдывало себя. Из-за выруливших на улицы двухколесных «Тунтури» и «Хелкама»19 я вмиг потеряла хорошее парковочное место под навесом, Лео приобрел в спорттоварах фрисби, а Мюмла торжественно открыла пятый балконный сезон, переливаясь на солнце и моментально нагреваясь до температуры маленькой чугунной сковородки.

Так, по мелочам, все вернулось на круги своя.

С марта месяца я пару раз самостоятельно заезжала на Рантакату. В первый раз я, конечно, нашла основательный повод – демонстрировала Пяйви альбом Русского музея, привезенный когда-то из Петербурга и составляющий часть стратегических подарков «из России с любовью». Дальше уже все получалось практически само собой: Пяйви взяла на себя нахождение незначительных поводов для встреч, и я только с готовностью соглашалась. Про наши отношения с Лео речь никогда не заходила, и я видела в этом главный признак того, что их воспринимают всерьез. На самом деле, когда я возвращалась домой, то иногда даже не могла рассказать Лео, о чем мы разговаривали. Твой папа читал газету в кресле-качалке, а мама запекала мясо и слушала мои бессвязные истории об окрошках и пельменях.

Как-то так?

Вообще, я честно старалась не анализировать, не сравнивать и не планировать, но с таким же успехом я могла дать обет не есть и не дышать, потому что невозможно было не отдавать себе отчет в том, что я счастлива. Иногда, то ли от собственного внутреннего спокойствия, то ли от неожиданно обрушившейся на меня гармонии у меня начинались настоящие панические атаки; тогда я садилась на скамейку в парке у Кафедрального Собора и сидела, гипнотизируя взглядом красный кирпич и круглые часы. Как такое возможно, Варя? Ты уверена, Варя? Какое будущее ты видишь, Варя? Это был какой-то внутренний протест, который лез из меня против воли, высовывался из карманов, будил по ночам. Почему люди считают, что жать на тормоза и оглядываться назад их призывает голос разума? В моем случае, это больше звучало как голос безумия.

В четверг, с утра, во время традиционного прямого включения из детского сада, Кайса объявила, что намерена отметить именины. Причем своего второго имени, которое толком никто не знал, а она не любила настолько, что никогда не упоминала вслух. Изучив от нечего делать майский календарь, мне оставалось только гадать, звали ли ее Туулой, Вилхелмииной или одним из многочисленных цветочных имен, которые едва ли услышишь на улицах двадцать первого века.

Я сразу позвонила Лео, и он воспринял спонтанный поход с большим энтузиазмом, даже несмотря на то, что к одиннадцати утра ему надо было заступать на вахту в царство яблочных айподов. Три предыдущие встречи с Кайсой продемонстрировали, что они могут прекрасно общаться, к тому же каждый раз фоновое молчание очередного Кайсиного приятеля оттеняло общий разговор и придавало ему необычайную живость. Лео в какой-то степени сказочно повезло: единственными существами женского пола, которых я ему представила, были кошка и подруга-финка  ?  все остальные находились за пятьсот пятьдесят километров и почему-то не спешили посетить Турку, что по версии журнала «Космополитан» должно составить счастье любого мужчины в здравом уме. Хотя я все больше и больше убеждалась, что Лео плохо вписывался в рамки определения «любого мужчины».

 ?  Оденусь, как будто мне двадцать один,  ?  категорично заявила Кайса по телефону.

 ?  Вот уж не знала, что у тебя есть заветный возраст.

 ?  У всех есть. Выберу что-нибудь эпатажное.

Что уж там говорить, я была заинтригована.

 ?  Знаешь, дорогая, я боюсь даже спросить, что значит эпатаж в Финляндии… Мне всегда казалось, что приди ты не то что в клуб, а даже в налоговую инспекцию с мусорным пакетом на голове или в платье диснеевской принцессы из «Тиимари»20, никто не заметит.

 ? В двадцать один моим девизом была свобода. Со всеми вытекающими последствиями,  ?  туманно ответила Кайса. – Давайте встретимся внутри после одиннадцати. Ну, или в очереди на вход, если будет очередь.

 ?  В очереди на вход куда? – едва успела спросить я до того, как она растворится в детях.  ?  Турку, конечно, не Нью-Йорк, но не один же тут клуб!

 ? В «Бёрс»! – Кайса, казалось, была удивлена вопросу. – Варя, а куда еще мы можем пойти? Туда, где всем на самом деле двадцать один? Чтобы собственным примером продемонстрировать все отличия? До и после?

Для именин Кайса была определенно немного взвинчена.

Очередь на вход все-таки была – неожиданно теплая неделя уравняла рабочие и нерабочие дни, превратив все с понедельника по четверг в небольшую прелюдию к выходным. Мы с Лео стояли, обнявшись, в гвалте трезвых и не очень трезвых голосов, провожая взглядом последние уходящие по расписанию автобусы, вдыхая аромат чужих духов и жевательной резинки и слушая пронзительных чаек, в сумерках низко летающих над Рыночной площадью. Кайса не отвечала на телефон уже больше часа.

Впрочем, она была первой, кого я увидела у лестницы в гардероб. Не увидеть ее было все равно что пройтись по набережной и не заметить пришвартованный у замка трехмачтовый парусный фрегат. Я последовательно разглядела алое пятно юбки, голую спину и, когда спина повернулась, алый лиф платья с огромным черным цветком, немного прикрывающим своими лепестками то, что совершенно не могли прикрыть сто сантиметров китайского шелка.

 ? Я впечатлена твоим серьезным подходом к именинам. Ты... настоящая лютеранка,  ? справившись с первым удивлением, сказала я цветку. – Но выглядишь ты потрясающе.

Кайса отреагировала довольно странно. Она залпом осушила содержимое бокала, оставив по краю липкий отпечаток красной помады, покачнулась, и, даже не пытаясь перекричать музыку, произнесла загробным голосом:

 ?  Мне сегодня исполнился тридцать один год.

В ее глазах была такая невыразимая печаль, что любое поздравление или даже комплимент прозвучали бы кощунственно. Поэтому я промолчала и только подхватила ее за локоть. Через пять минут мы заняли столик над танцполом, с двумя бокалами белого русского. Лео тактично растворился в толпе, и я проводила взглядом его темный затылок, уносимый от меня по коридору из бейсболок, шиньонов и поднятых вверх рук со стаканами.

 ?  Варя, у меня сегодня день рождения,  ?  повторила Кайса, глядя куда-то совершенно сквозь меня.

 ?  Сколько я тебя знаю, ты ни разу не отмечала.

 ?  Варя, если бы ты знала, как мне сейчас плохо,  ?  тут я заметила, что она начинает каждое предложение с моего имени, как будто проверяет, что я еще здесь. Мне очень захотелось обнять ее, но я вдруг поняла, что за три года нашего знакомства мы с Кайсой никогда не держались за руки, не клали друг другу голову на плечо, не душили друг друга в объятиях от переполнявших чувств ? в Финляндии тактильность не была включена в обязательный пакет женской дружбы. Переполнявшие же чувства, как временный недуг, подавлялись всеми подручными средствами, вплоть до скандинавской ходьбы.

 ?  С утра я думала, что все будет в порядке, я правда думала, что все будет в порядке…

Отрешенно Кайса какое-то время изучала происходящее на танцполе. Когда она снова посмотрела в мою сторону, я увидела, что ее глаза блестят. Поймав мой взгляд и зацепившись за него, Кайса заговорила очень быстро и очень тихо, но я слышала каждое ее слово и видела, как пальцами правой руки она нервно дергает черный цветок за лепестки.

 ?  Варя, я совсем одна. Я совсем одна. Десять лет назад мы ходили с девочками по клубам. Знаешь,  ?  она наклонилась ближе,  ?  если дотронешься рукой до плеча, то это значит «этого парня я сегодня увожу к себе в общежитие». Мы так с ними общались, знаками. Варя, я столько раз дотрагивалась до плеча, что у меня там, наверное, родимое пятно. Но прошло десять лет, а я одна. Да, я давно уже не хожу по клубам, но у меня ощущение, что ничего не изменилось. Тиммо… Пять лет, Варя! Как будто я дотронулась до плеча и сказала: «Я увожу этого придурка на пять лет». И так же, так же, без обязательств, без будущего  ?  утром через пять лет мы просто расходимся! А после него? Да какая разница, где я их встретила, если бы я всех их встретила здесь  ?  было бы честнее. Я бы знала заранее! Что никому ничего не надо. У меня тридцать детей и ни одного собственного…  ?  она на секунду закрыла глаза, сохраняя все сказанное.  ?  Ты скажешь, а родители? А брат? Да нет, ты не скажешь... Варя, ты же даже не знаешь, что у меня есть брат… Варя, он сидит в офисе, он каждую пятницу покупает в «Призме»21 тележку пива, у него есть контракт и жена. Майя и нелимитированный контракт. Я не могу провести с ним и пяти минут. Через четыре минуты я задыхаюсь от какого-то тихого презрения к себе. Я не могу нюхать его одеколон, я не могу слушать, как он счастлив своим никчемным счастьем. А он считает, что я распутная алкоголичка и нимфоманка, – тряпичные лепестки цветка были под угрозой.  ?  Когда я приезжаю в Куопио, мне нечего рассказать родителям… вообще-то они и не спрашивают. Но если бы они вдруг, понимаешь, вдруг они спросили – мне нечего им рассказать! – я, не отрываясь, смотрела на нее, боясь, что если отведу глаза, то она замолчит и никогда не выговорится. – Сегодня мне стало так страшно. Почему сегодня? Я ведь одна каждый день…– Кайса опять закрыла глаза. – Я ненавижу быть слабой. Я не хочу, чтобы меня спасали. Но сегодня что-то я не справляюсь.

«Please, don’t stop the muuuusic…»,22 – пронеслось оглушительной волной по танцполу.  Кайса опять отвернулась, а я придвинула стул ближе и накрыла ее руку своей. Парни у барной стойки, изучающие нас последние десять минут, обменялись друг с другом многозначительным взглядом и переключили свое внимание на других.

 ?  Кайса, это нормально быть слабой,  ?  прошептала я.

 ?  Нет, ненормально,  ?  прошептала она в ответ, не поворачиваясь.

Не знаю, сколько прошло времени. Лео один раз появился за ее спиной, но я покачала головой, и он исчез. Кайса периодически срывалась к бару и приносила что-то отвратительно бурое, по виду напоминающее ром с колой. Я же так и сидела со своим бокалом, проецируя все услышанное на себя и понимая, что слова бессильны. Я могла бы нажать кнопку «переслать» и отправить Кайсе ее послание почти слово в слово, но уже пять месяцев у меня был Лео. И одно его существование меняло все. «Неизвестно почему, но такое бывает в жизни, и ты перед этим беспомощен», – эта фраза крутилась у меня в голове, возвращаясь снова и снова, и я точно знала, что прочитала ее в том самом сборнике издательства «Правда».

Дождавшись Кайсу с очередным напитком, я ушла в туалет. Проходя мимо второго танцпола, я увидела Лео. Он стоял в углу с пухлым рыжим парнем и двумя девушками. Одна из девушек положила руку ему на плечо, повернувшись вполоборота, как будто они пара, встретившая двух других друзей. И хотя я прекрасно понимала, что ее присутствию есть объяснение, – одноклассница, однокурсница, соседка, невеста друга, внучка научного руководителя,  ?  я испытала почти животный ужас, поняв, как много в моей жизни зависело теперь от того, что эта безупречная девушка с ямочками на щеках – просто его знакомая и ничего больше. Я хотела подойти и очень аккуратно снять ее руку с его плеча, но вместо этого, как Кайса, закрыла глаза, открыла их и прошла мимо, молясь, чтобы мой разум восторжествовал.

Когда я вернулась к столику, на моем месте сидел высокий темнокожий парень в белой кенгурухе. Одной рукой он уже держал ладонь Кайсы и говорил ей что-то, приблизив свое лицо на расстояние, исключающее нейтральные темы.

 ?  Милая, ты в порядке? – спросила я, подойдя к столику.

 ?  В полном! – Кайса отстранилась от собеседника и залпом допила ром. Она привстала и зашептала мне в ухо, обдавая волной баккарди и «Эсте Лаудер»: – Варя, ты замечательная, просто потрясающая! Спасибо тебе за то, что ты есть! – Кайса дотронулась левой рукой до плеча и обернулась к парню, призывая его в свидетели. – Кевин присмотрит за мной.

Все оттенки слова «присмотрит» раскрылись мне, как только Кевин, услышав слова Кайсы, живо поднялся из-за столика, обвил ее за плечи и уткнулся лицом в  мягкие светлые волосы.

Больше всего на свете я хотела оказаться дома.

Утром я встала совершенно разбитой морально, но, к сожалению, достаточно бодрой физически, чтобы этого не осознать. Как в классической комедии положений, я практически наощупь добрела до кухни, залила воду, вставила бумажный фильтр и поняла, что кофе больше не осталось. Телефонный звонок раздался одновременно с моими беззвучными чертыханиями и предполагаемым истерическим смехом за кадром.

 ?  Моя голова сейчас взорвется прямо мне на платье.

 ?  Кайса, слушай, я сейчас приеду к тебе в садик.

На другом конце раздался звук трубы и оглушительный вопль.

 ?  Что? А, приезжай, как раз будет тихий час.

 ?  Еду, – я вспомнила начало разговора. – Слушай, ты сказала «на платье»? На то самое платье? Ты надела его в садик или… неважно, я буду уже через двадцать минут.

 ?  Да благословит Бог человека, придумавшего велосипед,  ?  философски заключила Кайса.

Как только я разулась, Кайса увлекла меня на маленькую кухню.

 ?  Нянечка моет полы, второй воспитатель в комнате, у меня полчаса и потом я ее сменяю,  ?  быстро рапортовала она, расчищая место для двух табуреток между коробками с пустыми молочными пакетами и упаковками хрустящих хлебцев. – Если кофе не найду, чай будешь?

Я ничего не ответила, но выразительно посмотрела. Рассказать за чашкой чая о том, как прошел мой день,  ?  как я спасла двадцать улиток, перенеся их с дороги на обочину, переела до тошноты зефира или сварила суп из шишек, – я могла в девять лет. Моя нынешняя жизнь не сочеталась ни с заваркой, ни с пакетиками. Ни с черным, ни с зеленым, ни с ройбушем. А сегодняшнее утро тем более.

Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что мне нравилось любить кофе даже больше, чем пить его. Это уже настолько вошло в привычку, что  грань между «думать» и «хотеть» на самом деле то ли стерлась, то ли выкипела под воздействием температур. Например, я никогда не испытывала физической кофейной жажды и убедила себя, что это напускное: утренние университетские и офисные истерики окружающих с последующим заливанием растворимого «Нескафе» кипятком были насквозь фальшивы. Моя потребность была молчаливой, постоянной и внутренней: ни мантр, ни чакр – одна мимолетная мысль о жестяной банке на полке увеличивала понимание жизни, усиливала критическое мышление, и проясняла картину мира. Похоже, Финляндия руководствовалась тем же принципом. Объявив себя чуть ли не мировым лидером в потреблении кофе, она удивительным образом закрывала большинство своих кофеен в шесть часов вечера. Настоящие чувства оказалось совершенно необязательным выражать публично.

Кайса наколдовала две полные чашки и достала печенье. Я вынула из сумки прихваченный из дома кусок сыра бри. Может, из-за того что у меня с кофе были такие близкие отношения, я могла пить его вприкуску с чем угодно, хоть с селедкой.

 ? Рассказывай,  ? потребовала я, указывая кивком головы на вчерашнее платье, прикрытое каким-то безразмерным коричневым кардиганом в катышках и тщательно обмотанное кущаком.

 ? Догадайся, – парировала Кайса. – Все именно так и вышло, как я планировала. Теперь голова раскалывается, с утра от запаха акварельных красок, когда мы раскрашивали тетеревов, меня чуть не вывернуло.

 ?  Это того стоило?

 ?  Тетерева удались на славу.

– Кайса! – мне не нужны были подробности ночи, но хотелось узнать подробности ее мыслей и переживаний.

 ?  Не стоило. Он тоже был порядочно пьян.

Она безмятежно и громко пила кофе, уставившись в окно и покачивая ногой. Той Кайсы, которую я случайно увидела вчера, больше не было. Сегодняшняя Кайса захлопнулась, как устрица, и для верности замоталась в синтетический ужас с пластмассовыми пуговицами в два ряда. Она снова стала той, кем я не раз восхищалась, пусть я даже теперь и знала, что это не она.

 ?  Слушай, может, ты хочешь поговорить?

 ?  Нет, нет, все нормально. Приму ибупрофен и восстановлюсь.

 ?  Кайса, да я не про твою голову. Давай после твоей смены возьмем кофе на вынос и посидим на скамеечке?

 ?  Варя, все в порядке. Мне жаль, если я тебя вчера напугала, знаешь, как бывает: обычный глоток вина и вдруг что-то замкнуло, и пошли химические реакции…

 ?  Да причем тут вино. У тебя в голове же замкнуло! И у меня так бывает, это нормально, – я протянула ей бри, как будто приманивала, усыпляя бдительность едой, но Кайса в ужасе замотала головой.

 ?  Варя, все в порядке! Я не знаю, что на меня нашло. И даже, если и знаю, то это неважно, – она подбирала сравнение. – Как в твоей любимой книге: никогда не знаешь, во что превратится то, что попадет в шляпу – в воду, в облако, или ты сама от своих мыслей превратишься в какое-то жуткое существо, которое никто из друзей не признает. Я так не хочу. Поэтому я стараюсь в голову ничего не брать и вслух не озвучивать. А тут в мой волшебный котелок попало слишком много дурацких мыслей и алкоголя. Я надеюсь, вы-то ночью повеселились?

Несмотря на то, что я ехала с всепоглощающим желанием выговориться, теперь мне показалось невозможным обсуждать надуманные тревоги с Кайсой, так демонстративно подавляющей собственные очевидные переживания. Говорить или молчать? Единственным решением мне виделось проглотить все свои страхи и для верности тоже запить ибупрофеном, национальным обезболивающим на все случаи жизни.

 ?  Если ты захочешь поговорить, я всегда рядом.           

Это единственное, что я могла ей сказать, и единственное, что я сама бы не отказалась услышать.

Мы посидели еще минут десять. Кайса в лицах рассказала про утренний визит в садик городской санитарной инспекции, я перекатывала на ладони телефон и смеялась. В дверь просунулась голова Кайсиной коллеги, счастливой обладательницы постоянного контракта. Кивнув мне, она свистящим шепотом сказала что-то похожее на «все проснулись, часть хочет в туалет, часть просто плачет», и Кайсу как ветром сдуло.

Домой ехать не хотелось. Если честно, я вообще не очень понимала, чего я хочу, и это было не самое лучшее состояние. Специально выбрала самый неоправданно длинный маршрут, объехав по периметру Рыночную площадь и постояв на всех пищащих светофорах. Припарковалась у Стокманна, пристегнула замок к дорожному щиту с надписью «не оставлять велосипеды» и тут же отщелкнула его обратно, поняв, что не хочу, совершенно не хочу никаких шуршащих пакетов. Миф, что хождение по магазинам спасает от грусти, был придуман даже не от самой грусти, намного хуже, он был придуман от полнейшей безысходности. Утопия, профинансированная синдикатом легкой промышленности. Срезание ценников  ?  искусственная имитация легкости на сердце, которая через двадцать минут выветривается без следа, а шерсть, шелк и каблуки – не более чем сильнодействующая биологически активная добавка к общему состоянию душевного спокойствия. Они прилагались к нему, дополняли, усиливали, но не вызывали его. В конце концов, платье, даже самое красивое, никогда не подержит за руку, когда принесешь его домой и разложишь на кровати.

Правда, и от разговора с подругой в этот раз едва ли стало легче.

После еще пятнадцати минут беспорядочных зигзагов, перестав противиться своей странной грусти, я вернулась в квартиру, заметив, что за время моего отсутствия пол у двери покрылся бумажным слоем наших общих счетов. В кармане юбки зажужжало. Звонила Пяйви.

Не снимая туфли, я прошла в комнату и под призывными взглядами Мюмлы, толкущейся у своей мисочки, ответила на звонок.

 ?  Варя, через воскресенье мы открываем сезон – едем в наш дом в Саариярви. В этом году из-за проекта Микаэля все затянулось, ездили урывками, но наконец-то они сдали объект, и мы можем отметить, – я услышала звук открывающейся двери и представила, что она вышла на лоджию. С ее набережной доносились велосипедные звонки. – Звоню заранее, потому что очень надеюсь, что ты и Лео сможете поехать с нами. Ты же сможешь, да?

Ее звонок, голос, мысль о том, что, обсуждая поездку, они с Микаэлем говорили обо мне и моих планах на две недели вперед – все это вместе, все по отдельности и еще десяток поводов, которые я самостоятельно придумала за две минуты телефонного разговора, подействовали на меня успокаивающе.

 ?  Звучит потрясающе! – я тоже открыла окно, как будто сейчас мы разговаривали не по сотовой связи, а через десяток параллельно-перпендикулярных «кату», разделяющих наши многоэтажные дома.  ?  Конечно, мы поедем, я скажу Лео, как только он вернется.

Но я не дождалась. Через десять минут я уже ехала к нему в «Apple» и с каждым новым поворотом педалей осознавала, что потребность в Лео у меня стала такой же молчаливой, внутренней и постоянной, как в кофе.

                       (Окончание в следующем номере.)