Пожар московский. Стихи

Родился в Москве. Автор книги стихотворений «Альба», повести «Пир Гамаила» и многочисленных рассказов. Публиковался в литера-турных журналах «День и Ночь», «Новая Юность», «Южная звезда», «Крещатик», «Edita Gelsen», «Зарубежные задворки», «Лампа и дымоход». С 2001 года живет в Праге.

Пожар московский

и был мне час

возвещен о начале

и я проснулся

окружен свечами...

и видел

как на щебне тротуара

трава

под робким светом

прорастала

дышала смерть

на белые страницы

на облака

в звенящей колеснице

петух слетал

с отрубленной главой

и в окна веял

холод гробовой...

и солнца блик

играл в Москве копченой

как большевик

с винтовкой золоченой

и зажигал

по очереди окна

покуда

наваждение не смолкло...

но засыпая

я ложился следом

в зенит зари

проваливаясь с снегом

и зажимал

Бульварное кольцо

в кругу огня

и хлопьев на лицо...

и пробужден

под снегом Белый город

листва с дождем

размачивает порох...

одна – аполлинеровская муза

снимала смерть

как семечки с арбуза...

Дуэль

I.

лишь в горах туман завьется,

лекарь встанет в путь ночной,

шарабан навстречу солнцу

меж отрогом и корчмой

повезет его уныло

через горные хребты,

провожая с высоты

спящий табор в струйках дыма...

солнце в пламени, без блеска

освещает мокрый путь,

что там будет – неизвестно,

лучше спать и отдохнуть...

лучше выпить мировую,

право, полно враждовать!

лучше кубки наполнять

да цыганку молодую...

ах, цыганка! в том и суть

что теперь... не обессудь!

и печально над обрывом

он глядит из-под руки,

как противники с порывом

взводят сонные курки...

II.

трава от инея пожухла,

нет, мне от этого не жутко,

но замираю в тишине

от горькой памяти рассудка

о ней,

скорблю, как Грибоедов,

по паре легких пистолетов,

в дуэли нет упрека, право,

но от звенящего кимвала

болит по смерти голова,

которой беглые слова

ты на улыбке начертала...

Черновик на запись Пушкина после дуэли со Старовым

я жив

Старов здоров

дуэль не кончен

и запахом черешен воздух ночи

отравлен для меня

как та же ночь

когда тоску не в силах превозмочь

как поводырь безмолвствующей тени

я прислонился к уголку постели

взирая на огонь свечи

и слезы были

жгуче горячи

а ночь внимала

ночь росла без звука

с петли дверной

покачиваясь глухо...

*  *  *

вас снова утром нет, Татьяна…

на пепел, собранный с манжет,

дышу на кромке одеяла...

но вас все нет, и нет, и нет...

Эфир

 (Осенний этюд)

гостем непрошеным

в запахе осени

горсть янтарей

заблудилась на проседи...

взрослая женщина рядом

дышит стесненным нарядом

алые губы как черви по листьям

ходят без звука в смятении близком

льдом поцелуя влекут тишину

тьмой абажура от лампы к шнуру

блеском карниза с чернильным подтеком

около ставен чернеющим оком

вырезом гибким ложатся на грудь

давят в улыбке мешая вздохнуть

выплеснув вермута в жерло бокала

дама смеется... вместо вокала

Снова Золушка

золушка всходит

на трон босоножек

туфли терять

неизысканно может

может некстати

а может как раз

скромный размер

необдуманных фраз

вас приведет к неземному почету

принца заставит сбиться со счета

тыкву за кучером мчаться каретой –

и разумеется в золушке этой

вы не узнаете пошлых актрис

для исполняющих дамский каприз...

я на горошине

долго лежала –

словно на лошади

в ножнах кинжала

ныли истомой чужие бока...

Августин Августин

дай молока!

Липа

как цветущая липа

пыльцою покрыта

или бабочкой как невидимка в ночи

я одна пробираюсь в огне лабиринта

облетая по кругу

огарок свечи...

а зимой как землей я засыпана снегом...

собирая на небе пасьянс снегирей

налетаю стремительно-легким набегом

на следы каблуков возле ваших дверей

вы ютитесь одна в соболиную шубу

и перчаткой небрежно чужая рука

вас берет уводя переулком под руку

прогоняя с улыбкой слезу у виска

На закате жизни

я как лист отмирающий падаю с ветки...

сколько в жизни нашел невесомых границ

оглядел перспективы заманчиво-светлой

и подхваченный ветром лавирую вниз...

без тепла на снегу в ожерелье холодном

замерзая в гербарии брошенных тел

ваши руки раскинуты в страхе аборта

и распущенной нитью сползают с петель

слезы горсти осенние в наледи ягод

застывая в рассветной удушливой мгле

навернулись на листья и падая рядом

догорают в снегу от дождя в ноябре...

Альба

Eine Straße muß ich gehen,

Die noch keiner ging zurück.

                                               Wilhelm Müller. Der Wegweiser

пути богов неодолимы

звездой, упавшей на бегу,

бреду с улыбкой Магдалины

по листьям, замершим в снегу...

во тьме шлагбаум не заметив,

я оступаюсь в полумрак,

даю извозчику пятак

и, как покойник, на рассвете

сажусь в просторный катафалк...

гляжу на улицу в карете:

все господа и дамы эти

в вуали, та, что дышит так,

как умирающие дети,

и разжимает снег в руках –

они не знают, как близка

судьба ефрейтора, поэта

и проигравшегося в прах,

к цветам, на изморози трав

поникшим в изголовье лета...

светает, вечереет пусть –

неважно, главное, что в прошлом

я незапамятно очнусь

в таком же окруженье пошлом...

и беспричинно, наугад

несвоевременно, а впрочем,

не опасаясь многоточий –

я оступаюсь в полумрак,

ложусь с ромашками в овраг,

бреду на свет в сияньи ночи...

и на заре, новорожденный,

узнаю в каждом дне тебя,

по листьям на осине черной

в холодных звездах октября...

Баллада в духе Шамиссо

В безысходном бою

потерял я свою

золотую литую свирель.

И теперь у меня

нет меча и коня,

и в могиле моя колыбель...

Встану я поутру

и травою сотру

сновиденья о жизни былой.

Ты теперь не моя,

ты жена короля,

а король обезглавлен толпой.

Друг мой кинул меня,

и пришпорив коня,

он гарцует во вражеский стан.

И вокруг ни души,

только жмется в тиши

мое сердце к любимым устам...

*  *  *

сушеных яблок

горькое бессмертье

вы истомили

желоб родника

и бабочку

забившуюся в сети

на белом рукаве проводника...

и осенью

под шорох усыпальниц

когда гранат ложится на гранит

я нюхал окровавленные пальцы

коснувшиеся девственных ланит