ЖЗЛ: жизнь заурядных людей. Диалектические очерки

   «Трамвай» продолжает публиковать творения Сергея Данюшина



был ли бартер

Получив очередную отраслевую премию, литератор S на банкете (а даже и на фуршете) обязательно напивался в дым, бил посуду, рвал на себе одежду и непременно орал: «Говно я, а не писатель! Вот N – это Писатель. Глыба». N был величиной переменной: каждый раз глыбой оказывался новый прозаик, как правило, мало кому известный.

Писателем S и впрямь был посредственным – разве что названия умел придумывать живенькие. Как он умудрился получить свою первую премию, никто уже и не помнил. Вроде бы виной тому стала леность авторитетного председателя жюри, который ни одного из претендентов толком не читал и, не обнаружив в шорт-листе знакомых фамилий, ткнул пальцем в самое броское заглавие. Тем же вечером случился первый пьяный дебош литератора S.

С тех пор все пошло по накатанной: номинировали всюду, где только можно. Если голосование было тайным, литератор S почти всегда побеждал. Жюри не могло лишить  гостей церемонии радости наблюдать очередной букет пьяных выходок триумфатора. Зрелище это хоть и было предсказуемым, но никогда почтенной публике не надоедало.

Литератор S ожидания вполне оправдывал, однако по интеллигентской привычке определенной грани не переступал: малознакомых женщин за жопу не хватал, драться ни с кем не лез – даже с поэтами. И вообще дискомфорта окружающим не доставлял, расходуя запасы ненависти преимущественно на себя. Изредка для разнообразия  доставалось отсутствующим на мероприятии президенту страны и почему-то губернатору Т… области, в которой литератор S отродясь не был даже проездом. Но это ж завсегда пожалуйста: им, скотам, не убудет, а интеллигенции – радость.

А главное – всем очень хотелось быть в курсе, кого нынче не стыдно читать. Литератор S не только добросовестно отслеживал новинки беллетристики, но и обладал исключительным вкусом. Поэтому собравшиеся терпеливо дожидались традиционного пьяного концерта и, отложив тарталетки, брали на карандаш. Скорректировав свои вкусы, лучшие представители литературной среды принимались формировать актуальные тренды и шпынять учредителей бесчисленных премий тем, что по-настоящему достойные прозаики традиционно остаются в тени обрыдшего литератора S.

Так за долгую жизнь в профессии литератор S не только накопил с полсотни однообразных регалий, но и подсобил изрядному количеству хороших писателей. Многие из них искренне плакали на его похоронах.



Уловка-11

Больший поэтом Цви Лион стал случайно. После развода со второй женой он написал кошмарный велибр под названием «один один» и выложил его в интернет. Под «один один» Цви подразумевал «совсем один». Там вообще было много актуальных повторов: «страх страх», «дура дура», «самолет самолет» (Лион некогда работал диспетчером Израильских авиалиний). Персонажи велибра «и кричали / и кончали», в конце открывался «коридор в тишину».

Друзья Цви были сплошь интеллигентные тихие люди, поэтому вслух ничего не сказали. И до поры до времени предпочитали слово «поэзия» при нем вообще не произносить.

Не получив ожидаемой порции восторгов, Цви сам очень быстро потерял интерес к своим (да и чужим) стихам и занялся было музыкой. Благо слух и музыкальные пальцы достались ему в наследство от прадеда, служившего тапером в одесском синематографе «Киноуточкино».

Но тут случилось то самое 11 сентября, когда не пойми кто на самолетах в немалых количествах изничтожили сами знаете кого. И «один один», естественно, заиграл новыми кровавыми красками. Будучи человеком в разумных пределах порядочным, Цви отказывался признать себя пророком. Но недолго. Так некогда славный и безобидный еврей Цви Лион стал очередной жертвой террора.



Надули Фердыщенку

Таксист, которого я попросил подбросить меня до синагоги, доехал до мечети и, перекрестившись левой рукой, спросил: «Не один хрен?» А Ребе Ситечкин до сих пор не в курсе, почему на дверях молитвенного дома тем промозглым апрелем не появилась свастика.

Таксиста звали Леликом. Весь следующий месяц он возил меня бесплатно и прочувственно читал свои стихи, длинные и надрывные. Оказался, сука, поэтом.

Дальше – хуже. Когда запас стихов иссяк, он вручил мне рукопись романа «Убийцы в шортах» в восьми частях с прологом и эпилогом. Интересовался мнением и просил расставить недостающие запятые. Лелик восхищался моей эрудицией, хотя поводов я, честно говоря, не давал.

Я читал «Убийц» и был близок к тому, чтобы разрыдаться. Сморкался, грыз ногти, обильно моргал. Но крепился. Пока не дошел до главы «Первый поцелуй – первая гроза». С невесть где подслушанной репликой «разрешите губе дрогнуть» я принял исходное положение – лежа на животе, ноги согнуты в коленях, лицом в подушку… И ни единой, сука, слезинки не исторг мой с виду здоровый организм. Чувство было такое, как если бы в душных сумерках вдруг неглиже пришла барышня, которую ты беззаветно и безответно любишь, и прошептала: «Данюшин, я ваша навеки»… А ты накануне был у венеролога.

Это я к слову и не о себе.

Жизнь, однако, продолжалась. Поменяв название романа на «Блуждающий рундук», я отнес рукопись в «Вестник литературного возрождения М… губернии». Роман напечатали под моей фамилией. Так я стал молодым многообещающим литератором и персоной нон-грата в таксомоторном парке. Впереди были долгие годы неспешной езды в трамвае.

Погожим сентябрем, в означенный бухгалтерией второй четверг месяца, я зашел в редакцию, где узнал, что авторы юбилейного десятого номера в едином порыве перечислили гонорары на счет Фонда помощи детям-инвалидам по зрению. Я присел на крыльцо и задумался: уж не часть ли я той силы, что вечно хочет.



Будни

Не успели работники 1-го городского морга им. Патриса Лумумбы окунуть бабушку в формалин, дезинфицирующее средство с резким удушливым запахом, как у нее объявились аж целых двенадцать родственников, объединенных патологическим желанием предать тело земле. Пришедших втуне убеждали в несостоятельности их претензий, ссылаясь на ч.2 ст.264 КМТ (Кодекса мертвого тела), где черным по белому написано: «Погруженный в формалин труп не является более телом, но субстанцией, сиречь неотъемлемой частью неизменной сути вещей».

Родственники, однако, были непреклонны: объект пришлось выловить и вернуть в семью. Документально подтвержденные сведения о дальнейшей судьбе бабушки отсутствуют. Согласно наиболее распространенной версии, от нее так дурно пахло, что родственники вынуждены были бросить ее в кювет, где возмущенная столь хамским отношением бабушка безнадежно ожила.

Здесь, прошу прощения, не обошлось без мистики, так как ожила она в облике пылкого юноши Герасима, который стащил у сторожа пивоваренного завода «Вавилон» три воздушных шарика, надул их и запустил к звездам, столь ярко мерцавшим на небе в тот вечер.

Сторож почему-то был пьян и пропажи не заметил, а увидев летящие по небу шарики, не признал в них своей некогда собственности.

Эпизод этот был положен Егором Тапочкиным в основу мистико-конспирологического романа «Светлый путь», который, к счастью, не вышел из-под вдохновенного пера вышеозначенного литератора из-за внезапного и необратимого припадка любви к людям.

Между тем, существует версия, согласно которой пылкий юноша Герасим был престарелым влюбленным нефтяником, объевшимся яичного желтка и от избытка чувств бросившимся с вышки головою вниз.

Одни утверждают, что он упал и разбился.

Другие – что он упал и не разбился.

Третьи – что он вообще не упал, так как в момент падения вдруг наступила невесомость, и Герасим, воспользовавшись благоприятной ситуацией, улетел к чег’товой матери, то бишь, в государство Израиль, предположительно, все-таки в Хайфу.

Событие это имело широкий резонанс в среде похмельной интеллигенции. Во «Введении в сектоведение» Александра Дворкина упоминается в числе прочих деструктивных и «секта братьев герасимовых» – эдакие пятидесятники шестидесятнического толка.

По сей день множество споров вызывает вопрос о том, умер ли Герасим молодым. Следует признать, что являясь лишь одной из бабушкиных ипостасей, молодым он быть никак не мог, ибо сама бабушка была не просто старая, а временами даже от старости мертвая…