Елена Грачёва

В каждой книжке должна быть закладка. Стихотворения

-1- 

сон как репетиция будущей смерти.
закрываешь глаза и медленно идёшь ко дну.
белыми строчками в алом конверте
каждый читает ночами свою вину.
свет сквозь строчки рекою льётся –
пальцами хватаешь его в темноте.
сердце под водою сна чуть слышно бьётся,
вытесняя реальность из уставших тел.
где-то под радужкой глаз улыбаются лица
когда-то любимых, брошенных просто так.
каждому его боль беспощадная снится,
пульсирует горечь с сердцебиением в такт.
и на окраине сна, дойдя до предельной границы,
остановиться, увидеть, обжечься и сделать шаг назад.
чтобы однажды, уже не боясь, навечно проститься.
чтобы однажды прямо и честно наконец посмотреть себе в глаза


-2-
капризные мальчики вырастают в обыкновенных мужчин.
нежные девочки – в вечно обиженных женщин.
мы же с тобой не находим и капли весомых причин,
чтобы взрослеть. но от этого вовсе не легче.
главные роли – опять не туда и не тем.
на эпизоды – ни ты и не я не согласны.
стынет февраль. атакует пространство метель.
и расцветают по городу пробок машинные язвы.
добрые мальчики станут спиваться к утру.
жизнь перемелет в муку их мечтаний росточки.
злые девчонки вонзают кинжалом в крупу –
в мягкость сердец золотые свои коготочки.
вырастут все. мы останемся в точности так,
как нас придумал старый-добрый Ганс Христиан:

поседевшая Герда, глядящая близоруко сквозь мрак.
вечно зябнущий Кай, цедящий рижский бальзам.


-3-
царапает нервно карандашом по бумаге.
задумывается, глядя сквозь мои глаза.
лучшей рифмы её пальцы на мне искали
минут тридцать назад.
порхали бабочкой, змеёй втекали,
сочились ядом по изломам вен.
и так внезапно, мёртво затихали,
как будто бы и не было совсем.
и оставляли умирать в блаженстве –
ненужным больше, выпитым, пустым.
она запомнит это. в каждом жесте.
и выдохнет густой табачный дым.
сорвутся пальцы в скачку по бумаге,
в звериной страсти плавя карандаш.
она отдаст всё то, что было между нами,
потоку книжных шлюшеских продаж.
выйду за дверь. за порогом рассвет полыхает.
мысли в этот час так прозрачны и тихи.
она не заметит мой уход. и никогда не узнает,
как отчаянно я ненавижу её стихи.

 

-4-
вдоль запястья киты плывут.
невозможно большие и добрые.
их нигде давно не ждут –
оттого они вечно свободные.
заплывают, куда захотят.
и резвятся, не зная печали.
так похожи они на котят,
что мы возле подъезда встречали.
я ласкаю губами варган –
и китовый ус мне поёт.
добрый кит свою жизнь отдал,
чтоб плясал бестолковый народ.
и теперь два кита во мне
вдоль запястья по венам плывут.
захлебнувшись в солёной реке
моей крови, с собой зовут.
я когда-нибудь тоже, как кит,
выброшу свою тушу на брег.
белой девочкой буду убит.
и бессмертен. отныне. вовек.

 

-5-
тишайшее утро. священная, неприкосновенная тишина.
боюсь шевелиться, боюсь даже думать, боюсь дышать.
смотрю на ту, что сейчас спит. нежностью цепенеет душа.
весь мир заключён в распростёртую колыбель-кровать.
с нею спят океаны, лелеющие корабли на лазурных волнах,
и пустынные берега неизведанных мною далёких стран.
в этих утренних снах она бродит, конечно, одна.
возвращаясь с букетом из свежих галечных ран.
ко мне. я жду её здесь, на другой стороне постели.
просыпается поэтапно – сначала улыбкой, потом глазами,
затем – всем своим невесомым, измученным, хрупким телом.
на краешке тонких губ вопрос незаданный осел и замер.
считываю его и иду варить чудодейственный кофе.
она – точно крошечный эльф на моей огромной кровати,
утопает в перинах. и тонкий пронзительный профиль
в утреннем свете прозрачен. «Господи, её же так надолго не хватит!»,–
стекает страх по гортани. хочется схватить в охапку и уволочь
подальше от концерт-менеджеров, едких пресс-атташе,
держать в объятиях и не выпускать…но ей лежать уже не в мочь,
с гибкостью кошки скользит на кухню. «мой кофе готов? уже?»…
я смотрю, как небрежно блеклых её губ касается
чашка с кофе, выстилающая этого утра банальный фон.
чашка не знает, как многотысячная толпа взрывается,
когда она звуками голоса ласкает свой микрофон.

 

-6-

по плотному телу боксёрского мешка,
за филигранной точностью следя ударов,
порхает девичья рука – как вдох легка.
боксёр, сбежавшая с божественных радаров.
мужской толстовки мягкое ворсистое нутро,
прильнувшее к худым плечам бойца несмело, –
единственное, что отдаст своё уютное тепло
её привычному к недевичьим нагрузкам телу.
и в жизни – нервной, до стабильных синяков,
летящей в бездну безысходности без остановок,
привычна смена лет, любовников и адресов.
незыблем только жёсткий график тренировок.
потухло лето в этом городе больших огней.
она погодных вех уже давно не замечает.
в зеркальном зале, полном пляшущих теней,
свою тридцатую осеннюю пору встречает.
окно транслирует дождём хохочущие облака,
а у неё давно отбита напрочь тяга улыбаться.
и созданная для тончайшей нежности рука
в ударах жёстких до крови сбивает пальцы.


-7-
в каждой книжке должна быть закладка,
чтоб не сбиться с пути.
мне же сейчас так гадко –
я не знаю, куда идти.
мир утомительно долго спит.
а он всё – «план должен быть, план!»
сам же с утра никуда не летит,
наливает себе сто грамм.
хотя в его планах была Москва.
да ну какая тут, когда пить!
мы сползаем с ним в никуда
оттуда, где должны быть.
за окном вздыхает рассвет.
мы на кухне вдвоём.
сидим так уже тысячу лет.
никуда не идём.