Никита Булыгин

Пробуждающий зов. Известие о конце времён. Повесть

Foto4

 

 

(Творческий псевдоним Михаила Остапчука). Родился в 1981 г. в Караганде (Казахстан). В младенческом возрасте был перевезён в закрытый военный городок Краснознаменск Московской области. Окончил Московский государственный университет экономики, статистики и информатики по специальности антикризисное управление. Сменил несколько родов занятий: писал компьютерные программы и статьи в общеобразовательных журналах, работал связистом и наладчиком интернет-коммуникаций, пробовал заниматься стратегическим управлением в крупной компании. Сейчас занимается бизнес-анализом в сфере информационных технологий. Совмещает работу с литературным творчеством. Пишет стихи, эссе, прозу, философские трактаты и т.д. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

 

Всё это мне приснилось глубокой холодной ночью, а потом доснилось –  уже под утро, когда жёсткие снежинки, несомые потоками ледяного ветра, сотрясали затуманенные серостью стёкла окон моего жилища…

 

День первый

 

В доме у дороги, что притулился под серебристо-чёрной плоскостью огромного валуна, сидел человек. Точнее, не сидел, а лежал, откинувшись, в скрипучем кресле-качалке. Мешковатая фигура была расслаблена, а взгляд, как загипнотизированный, застыл в направлении стрелок часов, висевших над дверью. Сипло выдохнув, человек встал, тяжело опёрся о приземистый стол и откинул штору с окна. Затем он достал из выдвижного ящика миниатюрную подзорную трубу и уставился вдаль.

Из дверей огромного дома, возвышавшегося на отшибе в глубине поселения, на улицу выскочил ещё один из местных обитателей. Сутулая фигура шустро пересекла площадку двора и скрылась за краем обзора. Наблюдатель ещё немного поизучал грузное соседское жилище, заявлявшее на весь мир о своём благополучии, вздохнул, покрутил в руке давно не используемую курительную трубку и стал собираться.

Запутавшись на ходу в рукавах шерстяного пальто, человек из дома у дороги на миг замер, игриво постучал по клавишам попавшейся на глаза печатной машинки и двинулся наружу. Внешний мир встретил его недружелюбно, заставил морщиться и кутаться.

Остановившись невдалеке от своего приюта, человек в очередной раз осмотрелся. Их небольшое поселение включало всего три дома: один его, неудавшегося писаки Ландо?у; затем халупа, арендуемая бедолагами Арнау?том и Сви?мером, с примыкавшей к ней сбоку продуктовой лавкой; и, наконец, обитель местного старожила и его небольшого семейства, дышащая сытостью и умиротворением.

Ландоу прищурился и оценивающе посмотрел вверх. Небо наглухо застилал сплошной облачный покров. «Если бы я по-настоящему умел писать, – подумал Ландоу, – то записал бы следующие строчки: "над Ним нависал слой небесной пакли, шевелящейся, протекающей и неторопливо меняющей цвет от грязного белого к мышиному серому и обратно; стояла поздняя осень"… Но я поганый писатель. Впрочем, я умею наблюдать. И я вижу странное: такое вот небо совсем не типично для здешних краёв в это время года. Я давно уже не вижу солнца. А ведь здесь не Город, в котором отсутствие дневного светила весной, осенью и зимой – обычное явление из-за жуткого смога».

С этими мыслями Ландоу осознал, что вот уже третий раз стучится кулаком в соседскую дверь и не получает ответа. Он обошёл приземистое строение со стороны примыкавшего магазинчика и заглянул в крохотное недружелюбное оконце. Внутри была темнота. Невольно заглядевшись на своё отражение в стекле, Ландоу отшатнулся, – на него взглянуло измождённое обвислое лицо пятидесятилетнего мужчины.  Он никак не мог привыкнуть к тому, как быстро его разрушала подступающая старость.

«Странно, – констатировал Ландоу, – наш старик, как его там, О?лсон или Ви?лсон, обычно с раннего утра дежурит за прилавком (только вот не понятно, на кой он это делает). А сейчас его не видать».

Неожиданно начал срываться снег. Маленькие вертлявые снежинки, подзадориваемые ветром, кололи и царапали дряблые щеки. От столь холодного приёма природы Ландоу поспешил ретироваться. Он вломился в помещение сельского магазинчика – в царство затхлости и резких кисло-сладких запахов. Полное отсутствие звуков остановило Ландоу перед продуктовыми полками рядом с вместительным холодильником.

– Ни единой живой души, – прошептал Ландоу, замерев в окружении консервированной снеди, полуфабрикатов, напитков, курева и выпивки.

Ландоу помозговал, задумчиво пригладил взлохмаченную шевелюру и отметил, что, как минимум, увиденный им незадолго до этого Арнаут должен обретаться где-то поблизости. Можно было считать, что один из постояльцев на месте, и, значит, если Ландоу вдруг вторгнется на обитаемую половину хибары, это не будет считаться нарушением негласного кодекса их маленького поселения, который гласил: не входить в чужой дом в отсутствие хозяев. И неудачливый писатель незамедлительно вошёл, не дождавшись приглашения.

Миновав тёмную прихожую и, как обычно, зацепившись о старый табурет, Ландоу пересёк границу невзрачных владений Арнаута и Свимера. Ему открылся просторный и мрачный холл, который делили на двоих местные квартиранты и который служил одновременно гостиной, кухней, столовой и местом для незамысловатого отдыха.

Ландоу грузно протопал по разлезшемуся ковру, поднимая облачка пыли. На середине пути его зрение стало различать очертания дверей в дальнем конце холла, что вели в два раздельных закута. Здешняя скромность, даже некоторое убожество словно облепили Ландоу, да так, что он почувствовал себя отчаянным первопроходцем, беспечно углубившимся во владениях опасных и жестоких туземцев. От духоты у Ландоу чуть закружилась голова, он покачнулся и облокотился на небольшую газовую плиту, используемую для готовки. Ладонь скользнула по её жирному боку, и от встряски хором звякнули несколько посудин.

Тут же распахнулась дверь, и чуткий Арнаут буквально выскочил из своей тёмной норки навстречу соседу.

– Кого тут черти принесли? – сощурился Арнаут, выхватывая глазами из полутьмы силуэт Ландоу. – А, это ты, старина. Чего притащился? Опять сигаретку стрельнуть?

– Ты же знаешь, Арнаут, что я бросил. Давно бросил.

На звук голосов из своей комнатёнки аккуратно выбрался Свимер. Он похлопал невидящими глазами, порылся в нагрудном кармане, достал и закрепил на несуразной голове очки в толстой роговой оправе со стёклами толщиной в большой палец. Этот крепкий человек лет сорока с гаком выглядел раздавленным жизнью как в сравнении с поджарым и суховатым Арнаутом и даже в сравнении со стареющим Ландоу.

– Что у вас тут? – пробормотал Свимер и тяжело опустился на ободранный пуфик. Основательно выпирающий живот при этом расплылся у него на коленях.

Ответа не последовало, и тогда Свимер оцепенело и бессмысленно уставился на дыру в ковре.

– Странное что-то творится с погодой в этот раз. Небо заволокло напрочь, ветер, снег срывается, – запричитал Ландоу.

Словно по команде, Арнаут развернулся всем телом, чтобы выглянуть наружу. Свимер лишь вскользь глянул на пляску «белых мух» за окном и тут же отвёл безучастный взгляд.

Сквозь широкие окна и стеклянную дверь холла открывался вид на ветхую веранду, отгородившуюся от гуляющей на улице стихии сеткой грязных квадратных стёкол, многие из которых потеряли от времени свои уголки. Снаружи продолжали носиться будто бы взбесившиеся колкие снежинки. Ландоу невольно засмотрелся на полузабытую просёлочную дорогу, что, виляя, упиралась в отдалённую тупиковую железнодорожную станцию.

– Ну, как вам?

– Да никак, – отрезал Арнаут. – Всякое бывает с погодой в наш век. Это значит лишь одно – пора готовиться к зиме. Вон Свимер уже начал впадать в зимнюю спячку, как сурок.

Продолжавший дремать Свимер, однако, тут же отреагировал на замечание:

– Я-то, может, и сплю. А ты всё мотаешься, как укушенный. Ходишь, бродишь… тоску наводишь. Сорок лет уже скоро стукнет, а всё шило из задницы не вытащишь.

– Ну и что, что скоро сорок лет! Зато энергии у меня – хоть отбавляй. Не то, что ты, – киснешь здесь, как…

– Ладно, ладно, – вмешался Ландоу. – Вы лучше скажите мне, куда делся этот наш старик Вилсон… или Олсон?

– Я и сам никак не могу запомнить, как его звать. Вилсон? Олсон? Да мне, в общем-то, всё равно. Но правда твоя! Сегодня действительно не видать – запропастился куда-то старый хрыч.

– Ты ведь, поди, наведывался к его дочкам? – искренне изобразив неведение, поинтересовался Ландоу. Арнаут то ли презрительно, то ли подозрительно сощурился.

– Захаживал. И что? Дома его нет. Говорят, впечатление такое, что как будто и не ночевал. Это странно. Чтобы этот хорёк свой лабаз хоть на день оставил?! Не поверю. В магазине опять-таки – пусто. В окрестностях его тоже не наблюдается. Возможно, уехал в Город, хотя свежих следов машины на дороге также не видно.

– В гараже машину проверял?

– Да мне что, больше всех надо? Пусть его дочурки об этом пекутся. Я вот что думаю. Нажрётся где-нибудь, как сапожник, и приползёт похмельный дня через три. Девчонки говорят, с ним нет-нет да бывает такое.

– Мне казалось, что он в магазине всё время нализывается, а затем ползёт к себе дрыхнуть, – поделился наблюдением Свимер. – Зачем ему из своей конуры куда-то вылезать?

– Да пёс с ним! Найдётся, – подытожил Арнаут.

Едва заметно кивнув на прощание соседям, Ландоу покинул их утлый приют. Накопившаяся в лёгких пыль вылетела с хриплым кашлем. Бывший злостный курильщик Ландоу совсем недавно заметил, что, несмотря на отказ от табака, одышка становится всё мучительней, а хрипы в лёгких всё явственнее. На продуваемой проплешине между домами казалось, что снежный обстрел лишь усилился. Краски вокруг обрели особую свинцовую густоту.

Человеческое общение, пусть даже такое ущербное, успокоило Ландоу. Он умиротворённо оглядел неприветливые окрестности их общей крохотной цитадели. За пределами людских владений то тут, то там были разбросаны замшелые глыбы, высились обрывистые скалистые отвалы, вздымались каменистые холмы, перемежаемые забитыми булыжником скатами. Кругом дремала земля, истыканная облезлыми ёлками. Кое-где в её бурую изрезанную стихиями плоть впивались корнями редкие истощённые сосны, словно мучимые невыносимой жаждой.

 

 

День третий

 

Порывы ветра хлестали по крепким стенам, но внутри превосходного бревенчатого сруба стояла тишина. Лишь тикали часы да слышались отзвуки тяжёлой поступи Ландоу.

Снег продолжал настырно облизывать некрашеные стены, всё шёл и шёл. Теперь уже не мелкая ледяная крошка, но тяжёлые крупные хлопья обильно падали сверху. Мир замер в беззвучии, словно беззащитно ожидая какого-то решающего момента.

Шаги в доме Ландоу ненадолго замерли и вскоре вновь возобновились. Потом послышался его сухой кашель, который сменило клацанье единственной нажимаемой клавиши печатной машины. Ещё несколько мгновений – и воздух разрезал хруст с жаром вырываемого листа, за которым последовал хлопок резко брошенного в камин комка бумаги.

Ландоу в пальто нараспашку стремительно вынырнул из внутреннего домашнего уюта на свежий воздух. Прогромыхав по ступеням, он остановился, подслеповато поозирался на окружающую грязную белизну, автоматически подставил ладонь под холодные белые клочья и стал наблюдать, как они превращаются в капли воды.

Пятно двора, где по неизвестным причинам слой снега был совсем не толстым, встретило Ландоу мерзкой слякотью. Ландоу поскользнулся – да так, что едва не рухнул в самое противное месиво. Его развернуло к дороге, ещё вчера обозначенной следами колёс редко используемого в деле автомобиля старика Вилсона или Олсона, а сегодня уже казавшейся едва различимой полоской.

Ландоу заметил, что недалеко от входа в магазинчик шевелится фигура, похожая на крупное насекомое. Это был Свимер с совковой лопатой в руках – он, откинув снег подальше от порога халупы, вычищал подходы к стариковской лавчонке.

– Эй, Свимер, – позвал Ландоу, – никак, отошёл от спячки?

– Вроде того.

– Я слышал, трудолюбия тебе не занимать.

– Есть такое дело.

– Как тебе то, что творится в последние дни?

Свимер хмыкнул и махнул в сторону озера:

– Вода не мёрзнет. Если озеро продержится, то и мы продержимся.

В тот момент Ландоу показалось, что перед ним не человек, а набитая песком тряпичная кукла. А сверху на это создание наброшена лёгкая куртка, покрытая пятнами машинного масла. Но замечание «куклы» его заинтересовало, и он обернулся в сторону водоёма.

Невдалеке, на востоке от поселения, располагалось внушительных размеров озеро – под названием Большое Озеро (Ландоу давно отмечал, что в этих местах всё прямо-таки дышало банальностью). Через десяток километров или пять миль Большое озеро изгибалось, и его дальний край скрывался за невысокими утёсами. Обычно воды Большого Озера вяло шевелились и темнели, отдавая на глубине насыщенной синевой. Но теперь там разбухала снежная каша, серевшая в сумерках.

 «И был день третий… – пронеслось в голове у Ландоу, – но ни утра, ни вечера уже не было».

Назойливый сквозняк разметал по залысинам аккуратно зачёсанные волосы горемыки-писателя. Со стороны могло показаться, что с Ландоу вот-вот слетит неудачно нахлобученный тёмно-коричневый парик с заметными прожилками седины.

– Эй, Свимер, – снова позвал Ландоу, – тебе не кажется это странным: на часах уже глубокий вечер, уже должно было начать темнеть, но проклятые сумерки никуда не деваются? Всё тот же полусвет, что и с утра… И ночь, кажется, не собирается наступать.

Свимер вновь что-то хрюкнул и устало махнул рукой.

Только тут Ландоу заметил, что его сосед то ли с изрядного похмелья, то ли уже сильно пьян. Свимер, приблизившись к Ландоу, обдавал того резким запахом спиртного, на ногах держался тяжело да и лопатой больше не счищал, а расковыривал снежную жижу.

– Фу ты, Свимер! Ты ж никогда не позволял себе нареза?ться до такой степени.

Свимер лишь хмыкнул в ответ. Ландоу, глядя на его опущенное лицо, отметил про себя, что непременно дал бы этому человеку портретную характеристику: «Волосы – состарившийся асфальт, лицо – развороченная бетонная плита, а глаза под толстыми стёклами очков – пыльные лужи на бетоне».

Видавшая виды дверь приземистого дома со скрежетом распахнулась, и на пороге возник Арнаут. Поглаживая привычно небритые щёки и подбородок, он скептически посмотрел на соседей, фыркнул и закурил.

– О, оба здесь! Что поделываете?

– Да так, – указав на обложное пепельное небо, ответил Ландоу. – Изучаем ситуацию. Обсуждаем с болтуном Свимером сложившееся положение…

– Вижу-вижу. Ну что, старина Свимер, привычно спасаешься трудовой терапией от похмельного синдрома?

Свимер не произнёс ни звука, лишь взбрыкнул головой.

– Мне кажется, он спасается трудом от всего того непонятного, что происходит кругом, – взволнованно заметил Ландоу.

– А что такого происходит?

Арнаут уставился вдаль – на точку, где исчезающая просёлочная дорога выходила к железнодорожному тупику. Арнаут вспомнил, что рельсы уходят оттуда на восток и тянутся, пока не упираются в городскую станцию «Центральный вокзал». А в Городе у него ещё было одно дело…

За железнодорожным полотном чернел хребет хвойного леса.

Стоящий вполоборота к беседующим Свимер достал из внутреннего кармана куртки компактную бутылку и основательно приложился к ней. Выдохнув, он несколько раз вздрогнул, будто стряхивая неприятные ощущения от алкоголя.

Ландоу, словно обиженный ребёнок, которого лишили внимания, стал пялиться на север. Там, вдалеке, начиналась изломанная местность – так называемое предгорье, обтёсанное, облупленное, наводящее на мысли о старинных кладбищах.

– А что, разве ты ничего не замечаешь? – вновь возбуждённо затарахтел Ландоу. – Третьи сутки не прекращаются сумерки. Нет ни дня, ни ночи. С погодой вон что творится! Вы двое, как истуканы. Вам хоть бы хны! Вы даже ничего по этому поводу сказать не можете…

Свимер, продолжавший скрести лопатой, снова достал бутылку и хлебнул из неё.

– Бывает, – глухо отозвался Арнаут. – Довели природу-матушку. Сколько можно было издеваться над ней? Я чего-то такого давно ожидал. Вот и приплыли. Подумаешь, резкое изменение климата. Расшатали планету, вот и сломалась земная механика, сдвинулись оси. Думаю, из-за какого-то катаклизма мы вдруг оказались в зоне полярного дня. Временно это? Долговременно? То мне неведомо. Ничего, переживём. Человек не собака, ко всему привыкает… Ты лучше скажи, Ландоу, не попадался ли тебе на глаза старик Вилсон или, как его, Олсон?

– А чего это он тебе сдался?

– Мне кажется, его девочки всё-таки немного волнуются. Хотя виду не подают, ведут себя вполне обычно. Вон как весело шурует дымок из их пряничного домика…

Из массивной трубы на огромной ярко-красной крыше домища семейства Вилсонов или Олсонов в самом деле бодрой струёй валил дым молочных оттенков. По окрестностям разносился аромат чего-то горячего, аппетитного, фруктового.

– Его девочки, говоришь… Только ли его одного это девочки?

Арнаут оставил без внимания ехидство Ландоу.

– Ты мне на вопрос ответь. Видел, не видел?

– Нет. Так и не явился… Даже на третий день. Не сбылось, получается, твоё предсказание.

– Вроде как пропал. Я тут крутился по окрестностям – никаких следов. В магазинчике всё пылью покрылось.

– Странно. Как сквозь землю провалился.

Арнаут кивнул, прикуривая новую сигарету от окурка. Его коротко остриженная «ёжиком» голова задвигалась вниз и вверх, и Ландоу отметил, что никогда не видел волос столь удивительного цвета – не седых, а именно глубоко белых, как зубная эмаль или мел.

– Так что не трясись зазря, не очкуй, литератор. Выкрутимся.

Словно пойманный с поличным вор, Ландоу закрутил головой.

– Откуда вы знаете?…

– О том, что ты писака? Слухами земля полнится, – ушёл от ответа Арнаут.

Растерянный Ландоу развернулся и побрёл домой.

Свимер, опираясь на лопату, сделал ещё несколько глотков из горлышка и спрятал бутылку у себя в нагрудном кармане.

 

* * *

Ландоу сидел на самом краю кресла-качалки, навалившись на стол. Он всё колотил и колотил по клавишам старой печатной машинки, словно пытаясь выбить из неё дух. Каждый новый лист, вылезавший их механизма, Ландоу, не глядя, скидывал на пол.

Очередная бумажная жертва принимала очередь ударов и покрывалась вереницами букв. Срока за строкой на кремовых поверхностях листов повторялась одна и та же фраза: «Снег идёт. Снег идёт. Снег идёт»…

Ландоу всё усиливал свой напор, нападал на ветхий механизм, как вдруг в машинке что-то хрустнуло, жалобно заверещало, – и в одно мгновение она превратилась в бесполезный хлам. Ландоу по инерции ещё несколько раз попытался изрешетить бумагу буквами, но маленькие молоточки оставались бездвижны, – они больше не желали подчиняться человеку.

На Ландоу накатило бешенство. В приступе истерии он обеими руками поднял мёртвый механизм, крутанулся и запустил предательскую машинку прямо в чёрную закопченную пасть камина.

Затем Ландоу выудил из ящика стола внушительных размеров записную книжку, откинул обложку и размашисто вывел автоматическим пером на первой странице: «Дневник». На второй, третьей и четвёртой странице продолжилось всё то же: «Снег идёт. Снег идёт. Снег идёт»… Через полсотни словосочетаний ладонь Ландоу обмякла, синева раздувшихся вен, обычно проступавшая на его шее и висках, поблекла.

Ландоу схватил в охапку своё теплое пальто и, не став его надевать, спешно направился к выходу. Но стоило лишь чуть приоткрыть дверь, как он внезапно замер и прислушался.

Со двора доносились явственно различаемые знакомые голоса: напористый, самоуверенный Арнаута и глухой, апатичный Свимера.

– Я никогда в жизни не работал, не занимался ничем из того, что ты и твои собратья называют «полезным». И был совершенно счастлив.

В этот момент Арнаут стоял на крыльце, курил и с блуждающей улыбкой наблюдал за трудами Свимера.

– И что же ты делал?

– Всё странствовал, приглядывался…

– Нужно делать своё дело, – в голосе Свимера тихонько зазвучали нотки раздражения. – При отсутствии движения, без создания чего-либо нового жизнь просто замирает. Всё останавливается. Человеку необходимо заниматься чем-то полезным. Иначе окружающее его поглотит, и он попросту погибнет.

– Ну, я же не погиб, – поддразнивал Арнаут. – И ничего меня не поглотило. Как так? Не кажется ли тебе, что вся эта муть про жизнь-движение – очередная лапша на твоих ушах. Вот ты всё долдонишь: трудиться, трудиться и ещё раз трудиться – трудиться, не прекращая. Не задумывался ли ты, что эту чушь вбили в твою черепушку лишь для того, чтобы ты, не отвлекаясь, пахал и наполнял деньгой чужой карман? Сам подумай: ты горбатился, а все сливки-то собирал чужой дядя.

– Ну, знаешь, я тоже не бедствовал. Получал грошики за труды свои, – защищался Свимер. – А с чего ты взял, что ты лучше? Ты – бездельник. Всё слоняешься без толку, только зря свою дурацкую жизнь проживаешь. Всё впустую…

– Тебе, узколобому, не понять. Не понять романтики дороги, не понять того ощущения, когда ты совершенно не знаешь, что ждёт тебя завтра, – Арнаут мечтательно вздохнул.

– Ходил-бродил, – ворчал Свимер. – И чего ты находил? После всех твоих странствий у тебя ведь ничего не осталось за душой.

– А у тебя как будто осталось? – парировал Арнаут. – Вот ты всю жизнь вкалывал, и что в итоге? Лопнула твоя железнодорожная компания, развалилась в прах. Ничего не сохранилось. А тебя вышвырнули на улицу, как обгадившегося котёнка. Никто не вспомнил ни твоих стараний в поте лица, ни твоих заслуг. И теперь ты здесь, с нами. Последний среди равных.

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь скрежетом лопаты по мёрзлому песку.

Щелчок бензиновой зажигалки Арнаута прозвучал для Ландоу, затаившегося за приоткрытой дверью, подобно треску спущенного курка.

– Да вот этот-то поравнее нас с тобой будет, – Свимер махнул рукой в рукавице в направлении дома Ландоу.

– Пфф, – брезгливо выдохнул Арнаут. – Со всеми в этом поганом месте что-то не то. И с этим тоже!

– А с ним-то что не так? Важный ходит, что-то сочиняет. Литератор, ушедший на покой, видимо, – предположил Свимер.

– Ага, слыхал я про этого борзописца! Одно время в Городе столько разговоров о нём было! Закачаешься! – громогласно оповестил всю округу Арнаут. Скрывающийся Ландоу почувствовал, как капля пота медленно катится между лопаток по его спине.

– И что судачили?

– Говорили, что этот наш Ландоу долгое время пытался прославиться на литературном поприще, но всё у него не выходило. Плохо писал, в общем… Ну, или не интересно никому это было. А потом он решил… решил как бы послать всех в полный рост куда подальше… И накропал что-то такое да эдакое, что на него набросились с обвинениями все критики. Каждая бульварная газетёнка, каждая журналистская шавка считала своим долгом кинуть в него дерьмом, перемыть его косточки. Одним словом, прогремел наш сосед со своей книжицей на весь свет! Только вот не слава была это, а ровно наоборот. Не прославился он, а ославился… Даже, можно сказать, опаскудился!

– А ты не брешешь? Иногда в твоих словах не поймёшь: где правда, а что ты сам на ходу выдумал.

– Водится за мной такой грешок, – согласился Арнаут. – Есть у меня такая склонность. Это, скажу я тебе, привычка человека, всегда находящегося в странствиях. Тот, кто постоянно путешествует по нашим унылым краям, чаще всего сталкивается со всякой скукой и пошлостью. По-настоящему интересного немного. Поэтому бродяге приходится как-то приукрашивать свои рассказы. С выдумкой – оно легче. Люди любят выдумку, а не банальщину. Но сейчас я не вру. Что услышал, то и говорю. Зуб даю.

Повисла пауза, видимо, Свимер соображал.

– Что же он такое написать-то умудрился? Что за книжка-то такая? – заволновался Свимер, вновь глотая горячительный напиток из своей бутылочки. – Прямо заинтриговал. Мне теперь почитать её хочется.

– Мне она не попадалась… Так, в общих чертах рассказывали. Короче, дрянь какая-то, сплошь расчленёнка и извращения.

– Да уж. Я бы точно такое читать не стал, – Свимер поморщился.

Арнаут на пару секунд задумался и, видимо, устыдившись своего выпада, неожиданно выдал:

– Но кто знает, может быть, труды Ландоу только потомки оценят. Я слыхивал, такое иногда случается.

– Получается, из-за всей этой истории он и бежал сюда – подальше от Города.

Бульканье жидкости слышалось всё чаще и чаще.

В тот момент Ландоу думал о том, что один его сосед – безысходный тупица, а другой – себе на уме. И с ними нужно держать ухо востро.

– Получается, так, – согласился Арнаут со Свимером. – Как говорится, не всё коту масленица.

– Не всё скоту девственница, – отозвался обездоленный трудяга.

Дверь бесшумно распахнулась, и мешковатая фигура литератора выскользнула из дома.

– Не всё жеребцу ослица, – закончил присказку Ландоу, тем самым открыв себя.

– Всё слышал, хитрая морда, – пробормотал себе под нос Арнаут, ехидно улыбаясь и разминая пальцами очередную сигаретку.

Свимер лишь пристыженно смотрел на возникшего перед ним соседа. Его пьяные синеватые глаза были уже мутны, и было заметно, как пульсируют красноватые прожилки сосудов на их белках.

– Ладно, что уж там… – примирительно начал Ландоу. – Делим, как говорится, шкуру давно издохшего медведя. В итоге получается, что судьбы наши похожи. Мы – выброшенные одиночки, ютящиеся в этом забытом поселении… У которого-то и названия никакого нет. – Ландоу сделал паузу (всё-таки оратором он был профессиональным) и продолжил. – Меня заинтересовал ваш разговор. А расскажи, Свимер, свою историю. Ты, кажется, раньше был строителем?

Дымящий сигареткой Арнаут заметил, что толстые губы Ландоу синюшны, как у переохладившегося купальщика. На улице примораживало.

– Был… да сплыл. Выгнали, как старого шелудивого пса.

– За что же обидели такого рукастого и покладистого трудягу? Неужели твоя компания не смогла обеспечить тебе достойную старость? Это же была железнодорожная компания, насколько я понял?

– Железнодорожная, – грустно кивнул Свимер. – Ещё по мелочи строили кое-что, ремонтом занимались. Жили не тужили, как говорится. Но тут случилось это…

Свимер обернулся всем телом в сторону Ландоу и замер. Ландоу пришлось вывести его из оцепенения:

– Что это?

– Компания-то наша с людьми особо не церемонилась, конечно. Хозяева строгие опять-таки. Если пользы не приносишь, то… то…

– Обращаются как расходным материалом. Раз – и на помойку истории, – подсказал Арнаут.

– Но тут другое. Появился один великий махинатор... Хитрая бестия… Из ниоткуда возник этот тип. С этого-то всё и началось. Он втёрся в доверие к хозяину, пообещал, что за несколько дней в несколько раз увеличит капиталы компании. Хозяин, естественно, клюнул на это. Кому ж не хочется за просто так в несколько раз увеличить свой капитал? А дальше всё – как кошмар перед глазами. Биржи, акции, торги, проценты, котировки, повышения и понижения, спады и обвалы. Я ведь ничего в этом не понимаю! А этот молодчик постоянно повторял: вот-вот и поймаем удачу. Ещё чуть-чуть – и мир будет нашим. А хозяин, как кретин, верил.

Язык Свимера заметно заплетался (сказывалось выпитое). Всей своей позой он будто бы вопрошал справедливости. Отчего-то арбитром Свимер выбрал Ландоу: разочаровавшийся работяга обращался к оскандалившемуся писателю как к авторитету, – ждал правды от самого старшего и, как ему в тот момент казалось, самого опытного из оставшихся обитателей их маленькой общины.

– Началась очередная замысловатая махинация, – и внезапно – мы лишились всего. Компания лопнула в одночасье, как мыльный пузырь. Хозяин не выдержал такого удара, – наглотался отравы и того… Ведь он лишился не только своих барышей, тут ещё страшнее – плоды всех его трудов уплыли от него к тому, кто палец о палец за всю свою жизнь не ударил. К тому, кто только и умел играть с бумажками на биржах. А мы, все те люди, что служили верой и правдой, что горбатились ради своего дела, тряслись над своими крохами, берегли накопленное, в мановение ока превратились в безработных, в бездомных – в ничто.

Свимер остановился, чтобы вновь хлебнуть выпивки.

– Вот так вот этот возникший из ниоткуда молодой прохвост объегорил всех нас. Это ведь именно он уволил всех рабочих и начал распродавать имущество компании! Этот ублюдок в считанные секунды стал обладателем огромных капиталов – всех тех капиталов, что по праву принадлежали нам. Я его случайно видел потом… Весь из себя франт: золото, машины, женщины, шубы, бриллианты… На пустом месте получил доступ ко всем прелестям жизни! Акции, биржи, торги, котировки... – бубнил Свимер. – Вот скажи мне Ландоу, ты ведь городской, зачем вообще придумали всё это? Чтобы вытягивать последние соки из простых людей?

Растерянный Ландоу лишь пожал плечами, продолжая сжимать в руках так и не одетое пальто.

Свимер протянул ему свою бутылку. Ландоу, не мешкая, глотнул обжигающего пойла.

Когда стеклянная тара к нему вернулась, Свимер предложил отхлебнуть и присевшему на ступени крыльца Арнауту. Тот отрицательно покрутил головой, пояснив:

– Вообще не хочу. Не лезет.

– Вы меня удивляете, – заметил Ландоу, – трезвенник напивается, а любитель выпить ни капли в рот не берёт. Воистину, великие перемены грядут в мире.

 

 

День пятый

 

Ландоу замер в кресле-качалке, придвинутом поближе к огню, что полыхал в разожжённом камине. В оранжевых языках пламени корчились остатки казнённой хозяином печатной машинки. На коленях у Ландоу лежал съехавший плед, на пледе покоился потёртый старинный глобус.

Когда отблески огоньков путались с узорами обоев на стене, посрамлённому Городом писателю представлялось, что там разыгрывается непристойное представление – красные обезьянки безудержно совокупляются друг с другом во время весёлой пляски.

Бесцеремонные отсветы выдёргивали из полумрака заброшенность Ландоу: переливы его изрядно засаленной шевелюры, дряблость сереющих щёк, ноздреватость кожи, мешки под глазами.

Ландоу, озираясь на своё пристанище, целиком сколоченное из дерева и обитое деревянной доской изнутри, думал о том, что он похож на древнегреческого мыслителя циника Диогена, коротавшего дни в огромной бочке, или же на человека, уснувшего летаргическим сном и заключённого в комфортном гробу. Накопившаяся усталость от жизни подталкивала к меланхоличному настроению…

Вдруг, словно ужаленный, Ландоу подскочил, мигом вышел из оцепенения, перевалился в спешке через лежащую на полу белёсую шкуру и в одном только вязаном свитере бросился на улицу, где и застыл, потеряв столь взволновавшую его мысль.

Во дворе Свимер с привычным механическим упорством продолжал счищать снег. А тот всё сыпался, куда хватало глаз – на окрестные ухабы и перелески, на заросшее побережье и потёртость дороги, на отдалённую станцию и рельсы. Но ненастье отчего-то продолжало щадить внутреннюю территорию поселения. Колючий покров здесь был значительно меньше и жиже…

Свимер продолжал неравную борьбу со стихией. Его лопата вылизывала не только плацдарм между тремя домами, – Свимер накинулся на снежные сугробы и торосы за пределами их затерянной колонии. Его упорными трудами вокруг появились холодные бело-голубые валы с аккуратно срезанными боками.

– Будь здоров, Свимер. Всё трудишься?

– И тебе не хворать, Ландоу. Работаю… А куда ещё мне себя девать?

– Что-то наш полярный день никак не собирается заканчиваться.

Свимер безучастно посмотрел на восток:

– Озеро замёрзло.

Ландоу повернул голову в направлении Большого озера – оно было покрыто крепким слоем грязноватого льда.

От дверей большого семейного гнезда Вилсонов или Олсонов отделилась жилистая и сутулая фигура Арнаута. Она казалась крохотной на фоне постройки, похожей на раздутый пузатый амбар. Арнаут шагал бодро, даже как-то весело, и казался странно возбуждённым. В отливающих желтизной зубах – неизменная сигарета. Ландоу ухватил ноздрями табачный дым и испытал приятную дрожь (сказывался тридцатилетний стаж курения).

– О, и Арнаут к нам подтянулся! Какие новости?

– Привет. Заглянул я всё-таки в гараж старика, – машина, как ни странно, на месте. А эти дурёхи, его дочки, как будто совершенно не переживают. Всё булочки пекут да чаи гоняют. И хоть бы хны! Впрочем, старина Вилсон или Олсон мог и пешком отсюда уйти, – он местные тропы знает.

– Сгинул, – угрюмо прокомментировал Свимер.

– Не каркай.

– Ты лучше скажи, как нам дальше со всем этим быть? – Ландоу постучал по наручным часам и выжидательно уставился на Арнаута. – Сейчас, между прочим, час ночи. А у нас – всё те же нескончаемые сумерки.

Арнаут лишь усмехнулся и пожал плечами:

– Я уже всё сказал, кажется. Будем надеяться, что всё это прекратится… И мгла эта, и заморозки, и проклятый непрерывный снегопад. Будем ждать улучшений. А что нам ещё остаётся?

Ландоу вдруг осенило: Арнаут был на самом деле изрядно выпивши, просто он очень здорово умел притворяться трезвым. Словно прочитав мысли собеседника, Арнаут вытащил из кармана своего расстёгнутого плаща массивную флягу и предложил:

– Выпьешь? Выпей – должно полегчать…

Через минуту Ландоу почувствовал, как отвратительно пахнущий и обжигающий самогон разливается по его внутренностям, вызывая стремительное опьянение. Арнаут получил флягу обратно и деловито взвесил её на ладони.

– Свимер, а ты? Добьёшь остатки?

– Я больше не пью. Хватит, – объявил Свимер.

– Ну и зря.

Ландоу обратил внимание, что Свимер уже больше суток не прикасается к алкоголю. Даже его лицо как-то просветлилось, приобрело более здоровый оттенок. Только его беззвучно шевелящиеся губы, сухие, обветренные и потрескавшиеся, пострадали от непогоды.

 

* * *

Двое расположились на шатком крыльце, третий скрёб наледь.

Ландоу показалось, что вдалеке – там, где за лесами и поворотами скрывался ненавистный ему Город, – начала брезжить какая-то тьма. Он поделился этим впечатлением с Арнаутом, который сидел, прислонившись затылком к дощатой стене, покрытой остатками облупившейся белой краски.

Арнауту подумалось: «Похоже, наш толстяк перебрал самогона, – уже мерещится ему всякое». Впрочем, вскоре и ему стало чудиться, что на юго-востоке вызревает какая-то опасность.

– У тебя больше выпить нет? – поинтересовался Ландоу.

Арнаут некоторое время молчал, соображая.

– А пойдём – займём в лавке у старика Вилсона или Олсона?

– Разве можно без спросу?

– А почему нельзя? Мы же не украдём, а возьмём в долг. Во-первых, у него в хоромах, – Арнаут указал на удалённую гору, обитую сероватыми панелями и покрытую красной крышей как шапкой ледника, – всякой снеди и барахла на тысячу лет припасено. Так что не обеднеет. Во-вторых, ты видел когда-нибудь здесь посетителей?

– Нет. Я сам всё время удивлялся, зачем он вообще с этим магазинчиком возится? До нашего тупика никто никогда не доезжает… А нам он и так продукты даёт.

– Свимер, а ты видел покупателей?

Свимер отрицательно покачал головой.

– Вот и я о том же? Кому эти продукты теперь вообще нужны?!

Арнаут вспомнил, как частенько наблюдал старика Вилсона или Олсона, неустанно стоящего за прилавком, а точнее, возлегающего на прилавке. Он будто бы чего-то ждал. Продолжал размеренно выпивать, – от постоянного поглощения пшеничного пойла его тело было огромным и рыхлым. Большую часть времени старик просто глядел, не двигаясь, стекленеющими глазами на дверной проём и молчал. Но изредка он всё же подавал признаки жизни, – нарушал тишину нецензурным ворчанием или выходил на задний дворик помочиться на стенку догнивающего неиспользуемого нужника.

Первым делом Арнаут и Ландоу принялись за пиво, коего обнаружилось в достатке, даже с лихвой. Прихлёбывая хмельной напиток, они на ходу стали потрошить полки с консервами и полуфабрикатами, – закусывали вялёным мясом, сушёным картофелем и маринованными сосисками, – при этом с набитыми ртами продолжая вести оживлённую беседу.

– Так как думаешь, куда всё-таки девался наш старикашка?

– Считаю, что умотал в Город, и там его что-то задержало… какие-то обстоятельства.

– Ух ты! Да тут и впрямь запасов на роту солдат.

– А я тебе что говорил! Старик Вилсон или Олсон месяцами мог восполнять всё им съеденное и выпитое из своих домашних погребов и в Город не соваться. Представляешь, сколько у него там снеди?!

– А зачем ему столько?

– Не знаю… Похоже на какую-то болезнь, на извращённую страсть к накоплению. У меня иногда складывается впечатление, что Вилсоны-Олсоны настолько сильно тряслись над всем своим скопленным добром, что оно одержало над ними верх… Они стали пленниками своих шмоток и жратвы. И теперь никуда не могут деться… не могут покинуть это место… Они обречены до самой смерти сторожить драгоценные припасы и имущество.

Пивные бутылки пустели одна за другой. Арнаут уже больше не прикидывался трезвым, а Ландоу стремительно приближался к его состоянию.

– Слушай, Арнаут, а что это ты регулярно к сестричкам Вилсон или Олсон захаживаешь, как будто тебе там мёдом намазано? Особенно частым гостем ты у них стал после того, как папаша их куда-то запропастился.

– Ты на что это намекаешь, Ландоу?

– Да так… Сдаётся мне, их гостеприимство – это не просто добрососедское гостеприимство. А что, девчонки одинокие… Мужиков у них нет… Сознайся, Арнаут, нашёл-таки брешь в их обороне? Заделался защитничком вместо папаши и теперь пользуешь их там по очереди, – вроде как они так расплачиваются с тобой за их охрану?

Сперва тонкие бледные губы Арнаута сжались в презрительную складку, но потом он вдруг закинул голову назад и громко расхохотался.

– Вот ты свинья, Ландоу! Похотливая свинья!.. Я думал, что ты уже импотент. А ты вон какой, – всё фантазируешь, подглядывая из своего особняка. Да ещё как фантазируешь!

 

 

День седьмой

 

Ландоу подслеповато заглядывал в окна одноэтажного дома, который делили между собой Свимер и Арнаут. Неуклюжая старая постройка расползалась по земле вдоль вычищенной от снега плеши двора, как разлагающийся труп великана. Ландоу часто представлял себе, как давным-давно нерадивый хозяин соединил проходами, перемычками и коридорами сборище наспех переоборудованных под жильё хлевов, кладовых и сараев, чтобы получилось это чудище. Тесная продуктовая лавка старика Вилсона или Олсона наваливалась на грунт и словно из последних сил опиралась на ветхую конструкцию.

Ландоу расслышал грохот в глубине дома и вошёл внутрь. Прошаркав по замызганному полу, он бесцеремонно плюхнулся в ободранное кресло и закинул ноги на подвернувшийся шаткий стул.

Свимер миновал свою затхлую камеру, протиснувшись с улицы через крохотную дверцу (точно такая же, выводившая на задний дворик, была и в отсеке Арнаута), прогромыхал пустым ведром из-под помоев, задел в потёмках стул и сбросил с него на пол ноги Ландоу.

– Ну что, Свимер, придётся нам с тобой вдвоём коротать этот вечер… который на вид вовсе даже и не вечер, а сумеречное чёрт знает что.

– У тебя еда есть?

Ландоу отрицательно покачал головой.

– Паршиво. Хотел одолжить, а то у меня совсем жрать нечего.

 

* * *

Свимер хлопотал возле газовой плитки, на которой клокотало довольно вонючее варево из одолженных у старика Вилсона или Олсона полуфабрикатов. Свимера резкий запах готовки не останавливал – в желудке слышались голодные стенания.

– Нехорошо, наверное, что мы без спросу опустошаем лавку.

– Не волнуйся, сосед, – развязно продолжал беседу Ландоу, – это никакое не воровство. Арнаут сказал, что в закромах у нашего старого Вилсона или Олсона всякого разносола ещё очень надолго хватит. Да и магазин не скоро обеднеет. Всё равно Вилсоны или Олсоны всего этого за жизнь не переварят. А Арнаут без дела болтать не будет… Он, похоже, единственный из нас, кто со стариком общался.

– Арнаут трепло, – сухо заметил Свимер. – Трепло и фантазёр. Но тут он, может, и прав.

Рядом с креслом, в котором восседал Ландоу, стояли и валялись семь пустых бутылок из-под пива.

– Что же нам теперь, с голоду пухнуть посреди этой пурги?

Свимер мысленно согласился: «Если бродяге можно покушаться на чужое имущество, если писатель не гнушается, то чем я хуже?»

За окном высеивались мелкие и хрусткие снежинки, забивая щели квадратных окон веранды и смазывая вид.

Ландоу откупорил очередную бутылку с пивом и жадно отхлебнул из горлышка. Довольно закатив глаза, он достал из заднего кармана мешковатых штанов записную книжку, распластал её на сиденье стула и принялся что-то яростно черкать на бледном листке.

Свимер понюхал поднимающийся пар, лизнул выуженный из кастрюльки половник, удовлетворённо кивнул и принялся поглощать густое варево прямо на месте, не отходя от плиты. Ландоу молча протянул ему початую бутылку. Свимер сохранял каменное выражение лица, и Ландоу уже готов был отдёрнуть руку, когда бывший строитель подхватил стеклянную тару и опрокинул её себе в горло. Желтоватая жидкость забурлила, – и через несколько секунд бутылка опустела.

– Ух ты! Здо?рово! И где ты так наловчился?

– Дурное дело нехитрое. Поработаешь на строительстве зимой – и не такому научишься.

Свимер с победоносным видом запустил бутылку в помойное ведро. От грохота Ландоу встрепенулся, словно опомнившись:

– А с чего это ты вдруг за правоту Арнаута насчёт дома Вилсонов-Олсонов вступаешься? То треплом обзываешь его, а то… Хочешь, угадаю? Оттого что Арнаут к девицам соседским шастает каждый день? И не скрывает уже этого… Думаешь, наш хитрец уже разведал, сколько и чего у них там припрятано?

– Арнаут присматривает за ними. Теперь, когда старик Вилсон или Олсон исчез, кто будет оберегать его дочек?

Выпитое пиво развязало язык Ландоу.

– Да уж, присматривает… Знаем мы таких смотрителей! Поди, греется от холода в теплой девичьей промежности… А что? Он мужик физически крепкий, подтянутый – не то, что мы с тобой. Да и помоложе нас будет… А девки Вилсон или Олсон и вовсе молодые, мужей у них нет… Может, они до того истосковались, что принимают Арнаута по очереди… а то и сразу вместе! Как думаешь?

Свимер скептически выслушал тираду Ландоу и сухо отозвался:

– Не замечал я за ними легкомысленного поведения. И, тем более, каких-нибудь непристойностей. Выпивши ты, – вот и несёшь околесицу. Даже слушать не хочу.

– А ты послушай, послушай, – напор Ландоу внезапно спал. – Я вот тут подумал… Мы живём бок о бок уже не один год, и ничего не знаем ни о прошлом друг друга, ни о пристрастиях, ни о личной жизни… У тебя много баб в Городе было?

Свимер посмотрел так, словно был на приёме у венеролога, а роль врача исполнял Ландоу.

– Почему, когда спрашивают о личной жизни всегда, в первую очередь, имеют в виду жизнь половую? Бабы, бабы… Все вопросы о том, кого и когда, сколько и как. Я, между прочим, работал. Не до развлечений с бабами мне было.

– Жена была?

– Она умерла.

Ландоу вопрошающе поднял взгляд на собеседника.

– Она была старше меня на восемь лет. Так сложилось. Но я любил её. А потом она заболела и умерла. Рак груди.

Свимер помолчал немного. В тишине было слышно, как крохотные ледяные комочки настырно таранят стёкла с внешней стороны веранды.

– С тех пор, как её не стало, я больше ничего... ничего в этом отношении не испытываю. Как отрезало.

– Это что ж, старина, получается всё – отбегался своё, отгулял?!

Ландоу, не отрывая пристального взгляда от Свимера, выставил вверх большой палец руки, сжатой в кулак, и указал им на заляпанный пол. Свимер никак не отреагировал на этот жест, пусть и понятный ему. Ландоу живо поднялся с кресла, приблизился к Свимеру и с явно наигранным сочувствием похлопал того по плечу.

– Вот оно как, оказывается… А дети? Дети есть?

– Нет. Не сложилось.

Свимер уставился на то, как упорные снежинки, будто настырные муравьи, влезали на веранду через трещины и отколы в стёклах, оставляя на полу белые кучки.

– А потом всё разлетелось вдребезги. Компания развалилась. Я разорился вместе с ней, остался ни с чем. И оказался здесь.

Ландоу впал в философское настроение.

– Мы с тобой – беглецы. Вот Арнаут – он другой. Он просто ушёл из Города, когда тот ему опостылел. Мы же иные, мы прирастаем к местам, к предметам, к людям. Мне кажется, для тебя и меня переселение сюда стало паническим бегством. Только в моём случае паниковала свора лживых городских ханжей, а в твоём – ты сам.

– Может, и паниковал, но только поначалу. Знаешь, Ландоу, а ведь я в этом поселении нашёл свой покой. Я практически счастлив. Я не страдаю, как ты. Меня не мучает желание болтаться по свету, как Арнаута.

– Наверное. Если меня изгнали, то для тебя в Городе просто не было больше места. И ты нашёл свой приют здесь.

Свимер резко развернулся к собеседнику, – видимо, некий вопрос не давал ему покоя.

– Ландоу, а у тебя много женщин-то было?

– Ну, как тебе сказать… Я всё ж таки на виду… хоть и опозорился, в конце концов. Так вот. Женщин у меня было предостаточно… Правда, поначалу, когда я был ещё неопытным начинающим литератором, моими пассиями были всё больше библиотекарши да студентки филологических факультетов, приходившие ко мне за всякими консультациями… Вот я их, хех, и консультировал… Но стоило мне профессионально вырасти во всех смыслах, войти во вкус и задаться целью завоевания женских прелестей, – и всё пошло как по маслу. Всё стало легче лёгкого… Немного денежной пыли в глаза и подвешенный язык… знаешь ли, женщины любят красивую речь, и даже не самый её смысл, а именно то, как она звучит… и редкая дама не была взята приступом!

– Детей-то наделать успел?

– Специально этой темой не озадачивался. Может быть, где-то и бегают… Мне половые отношения с этой стороны совершенно не интересны. Но может быть, может быть…

Ландоу на мгновение напряг память.

– Знаешь, Свимер, я ведь и не интересовался ни у кого, не пытался узнавать... Но после того, как меня опозорили, думаю, ни одна мамаша не захочет, чтобы её отпрыск получил в наследство такую дурную славу. Папаша Ландоу? Хех, придёт же такое в голову…

В глазах Свимера мелькнули морозные искорки.

– Я не понимаю. Совсем не понимаю. Если тебе с такой лёгкостью удавалось добиваться женщин, почему ты не женился? Ну, ладно, не всем нравится связывать себя браком. Знаю. Но почему не обзавёлся наследниками? Как могут быть не нужны дети, продолжающие твой род? – Свимер взволнованно поднял ладони вверх. – Будь у меня ребёнок, я бы обязательно его опекал, заботился бы о нём. Ни за что и никогда бы не бросил. Будь он даже внебрачный, я бы его обязательно нашёл и признал – и обеспечивал бы, участвовал в воспитании.

Ландоу чуть слышно фыркнул. Свимер выглядел растерянно, он подумал: «Я всегда ставил городских выше себя. Думал, это элита. Но чем больше с ними сталкиваюсь, тем больше убеждаюсь в обратном. Они низкие, подлые, бездушные». Улыбчиво глядя на своего предельно серьёзного собеседника, Ландоу в очередной раз отметил про себя, что Свимер очень и очень недалёкий человек.

 

* * *

Пока двое толковали в доме, третий бродил по окрестностям.

Арнаут шёл вдоль линии электропередачи, питавшей током весь посёлок. Провода, перепрыгивая с дома на дом, уходили за срез огромного серебристо-чёрного валуна, цеплялись за гнилые столбы и терялись за призрачными соснами. Арнаут забрался по ухабистому склону, обогнул несколько массивных глыб и вышел к опрокинутому утёсу, над макушкой которого электрическая линия уходила в неизвестность. Арнаут осмотрелся: признаков присутствия человека не было.

Арнаут элегантно сплюнул, некрепко ругнулся и изменил курс. Вскоре он оказался у порога пузатого обиталища семейства Вилсон… или Олсон. Стряхнув снег с воротника и тяжёлых походных ботинок, Арнаут уверенно вошёл внутрь. Прямо с порога его лицо обдало жаром. Сёстры Вилсон или Олсон замерли, на секунду отвлекшись от хлопот у домашнего очага. Очаг был отнюдь не фигурой речи – открытая дровяная печь с полыхающим внутри огнём радостно пыхтела, встречая озябшего путника.

– Нигде не видать вашего папаши.

– Явится. Что с ним сделается? – безразлично заметила младшая сестра Вилсон или Олсон.

– Когда мы были маленькие, отец, бывало, пропадал вот так же на несколько дней, а то и несколько недель, – без эмоций поддержала старшая сестра Вилсон или Олсон. – Ты, Арнаут, лучше присаживайся, – мы только что чай заварили.

– Вечное чаепитие, – буркнул себе под нос Арнаут, но куртку стянул и протопал к основательному дубовому столу в центре гостиной, оставляя за собой мокрые следы.

Младшая сестра Вилсон или Олсон проворно юркнула в смежную с гостиной кухню и принялась громыхать там посудой. Старшая сестра Вилсон или Олсон замерла в неподвижности, томно представляя жилистое и проворное тело Арнаута, скрывающееся под грубой одеждой.

Арнаут стал скучающе разглядывать помещение: укрывавшую столешницу плотную рубиновую скатерть, словно сделанную из театрального занавеса; огромную старомодную люстру на потолке, в которой вместо пары десятков свечей сияли остроносые электрические лампочки; гобелены на стенах, демонстрирующие сюжеты из жизни никогда не существовавших во плоти крестьян далёкого прошлого… Их довольные пухлые лица и холёные тела навеки застыли в различных позах, – они предавались благим трудам среди заливных лугов, у лесных опушек и в поймах бирюзовых рек.

– Как вам погодка?

– В нашем тёплом домике со всеми удобствами нам ничего не страшно.

– Да уж. Иногда мне ваша обитель напоминает ломящийся от сладостей улей. А вы с сестрицей тут, как две трудолюбивые пчёлки.

Старшая сестра Вилсон или Олсон оценила комплимент и с коровьей благодарностью уставилась на собеседника во все свои широко распахнутые карие глаза.

– А не удивляет тот факт, что больше нет ни дня, ни ночи?

– А что плохого в сумерках? Ночь меня всегда пугала. А тот день, что мы видели в поселении, был каким-то тусклым и не очень-то отличался от нынешних сумерек.

Арнаут неуверенно хмыкнул.

Распахнулась дверь смежной кухни, и в гостиной появилась младшая сестра Вилсон или Олсон с подносом, заполненным фарфоровыми чашками и парящими чайничками. Будто опомнившись от сладкого сна, старшая сестра Вилсон или Олсон поднялась из-за стола и исчезла за дверью. Вскоре она также вернулась с большим подносом, уставленным всяческими яствами: ароматным мёдом, белым сливочным маслом, пышными сдобными булочками.

Арнаут, чувствуя поток приятного тепла, исходящего от угощения, засмотрелся на сновавшие подле него женские фигуры. Он откровенно любовался этими двумя ладными ухоженными блондинками с роскошными светло-золотистыми волосами. Сначала Арнаут подумал о том, насколько эти девицы непохожи на отвратительного типа, породившего их. Затем он в очередной раз отметил про себя то, насколько обе сестры бледноваты – буквально обесцвечены здешним прохладным и водянистым климатом. «Кажется, что своим непрерывным поглощением чая они хотят отогреться», – решил Арнаут.

Тем временем сёстры накрыли на стол и обездвиженно сидели, как будто чего-то выжидая.

– Ну что ж, дары принесены. Усталый путник готов их принять. Давайте пить чай и угощаться, – скомандовал Арнаут, и все приступили к церемонии.

Сёстры Вилсон или Олсон были неразговорчивы. Они молча жевали и прихлёбывали из чашечек. Арнаут от скуки крутил головой по сторонам. В глазах рябило от накрахмаленных занавесок, искусно вязаных накидок на мебели, всевозможных рюшей, бантов, кистей, выдержанных в изумрудных, золотых и пурпурных тонах.

Старшая сестра Вилсон или Олсон, причмокивая чувственными губами, выкрашенными в ярко-красный цвет – такой же, как и огромные банты на её платье в областях ключиц, – продолжала сверлить взглядом Арнаута. Младшая сестра Вилсон или Олсон мечтательно улыбалась, поглядывая искоса, словно в ней боролись природная раскованность и вынужденная осторожность. Арнаут поймал её робкий взгляд, и в его голову отчего-то полезли скверные и грязные мысли о старике Вилсоне или Олсоне.

С разглядывания убранства гостиной Арнаут вновь переключился на созерцание дам. Старшая сестра была барышней лет тридцати трёх – тридцати шести, не меньше. Женщина плотная, высокорослая, с выдающимися грудями и крупноватым привлекательным лицом. Младшая сестра была менее плотной и более элегантной. На вид ей было лет двадцать пять – двадцать восемь, не больше. Арнаут невольно загляделся на её длинное кремовое платье, белоснежный кружевной передник, на подведённые тушью медово-чайные глаза, на яркие пухлые губки под толстым слоем малиновой помады. Голова младшей сестры Вилсон или Олсон склонилась перед лицом Арнаута, и он тщательно изучил её удивительную причёску, – волосы были скручены и уложены в форме замысловатых косичек и бубликов, что наводило на воспоминания о выпечке.

Внезапно Арнаут почувствовал, как голая нога старшей сестры Вилсон или Олсон, выскользнув из туфельки, принялась под столом настырно ласкать его ногу, подбираясь к паху.

Прошло уже около получаса, и Арнаут устал от непрерывного звона ножей и ложек, бульканья заварки и кипятка, хруста булочек и шоколадных конфет. Ему захотелось услышать звук человеческой речи, и он в очередной раз задал вопрос, который, как ему казалось, уже задавал сёстрам сотню раз:

– А почему вы уехали из Города?

– Мы уехали, когда… Когда мама пропала, – меланхолично забормотала младшая сестра Вилсон или Олсон. – Она ведь нас бросила, оставила одних. В Городе много искушений. Мы были ещё маленькими, а отцу нужно было работать, и он боялся, что мы без присмотра пропадём. Попадём в плохую компанию или ещё чего. В Городе много плохого. Кроме того, папа очень переживал мамино исчезновение и говорил, что ему нужно уединение. Он хотел забыться. Постоянно повторял, что только одинокая жизнь вдали от Города может излечить его душевную рану. Вот мы и перебрались сюда, в пустоши. Тогда ведь здесь ещё ничегошеньки не было. Это ведь папа всё отстроил.

– А вам нравилось в Городе?

Старшая сестра Вилсон или Олсон фыркнула, продолжая призывно елозить своей ногой под прикрытием скатерти.

– Мне нравилось, в общем-то. А вот сестрица как-то не очень любила Город, – ответствовала младшая сестра Вилсон или Олсон.

– А что в том Городе? Пыль, грязь да суета. А здесь – природа, чистый воздух, все дела, – подала голос старшая сестра Вилсон или Олсон, продолжая настойчивые заигрывания. Арнаут чувствовал, как её сильные пальцы умело массируют через штаны его ноги, приближаясь к области ширинки.

– А у вас остались ещё родственники помимо отца?

– Какие-то дальние родственники были в Городе. Но связь с ними мы уже давно потеряли. Так что можно считать, что у нас и нет никого, – лепетала младшая сестра Вилсон или Олсон.

Тем временем старшая сестра Вилсон или Олсон высвободила из туфли вторую из своих длинных ног и налегла на Арнаута с двойным усердием.

– А что вы думаете дальше делать? Так и будете здесь до скончания века чаи гонять?

– А нам всего хватает. Нам больше-то от жизни ничего не надо, – словно оправдываясь, залепетала младшая сестра Вилсон или Олсон. – Наш домина – это настоящая крепость. Тут всего полно. Можно целый год, а то и больше в осаде сидеть.

Старшая сестра Вилсон или Олсон улыбалась открыто и призывно, поигрывая горячим и пылким языком между зубками. Через ткань она получила чёткий сигнал о том, что Арнаут откликнулся на её призыв.

Старшая сестра Вилсон или Олсон погладила Арнаута по руке и сказала ему:

– Пойдём. Пора.

Она, даже не надев туфельки, величаво встала из-за большого круглого стола и направилась в сторону маленькой едва заметной дверцы, что пряталась недалеко от полыхающего очага. Как заворожённый Арнаут последовал за широкоплечей и широкобёдрой женской фигурой, плотно стянутой укороченным тёмно-зелёным платьем, отороченным кружевами. На секунду Арнауту показалось, что он поддался гипнозу, заглядевшись, как раскачиваются сплетённые в длинную косу блестящие волосы старшей сестры Вилсон или Олсон. Эта тугая коса сбегала между женских лопаток по спине, а её распушившийся конец вздрагивал на выпуклостях приподнятых ягодиц. Арнаута вновь посетила кулинарная мысль о хрусте пары аппетитных свежеиспечённых булочек.

Обернувшись в проходе, старшая сестра наказала младшей сестре Вилсон или Олсон:

– А ты пока приберись здесь.

Арнаут со спутницей протиснулись в небольшое смежное помещение – этакий затенённый альков, весь увешанный синими бархатными портьерами. В центре потаённой комнатушки стоял антикварный стул с подлокотниками и высоченной спинкой, напоминавший Арнауту трон древней сказочной императрицы.

Старшая сестра Вилсон или Олсон деловито уселась на свой престол, раздвинула стройные ноги, высоко задрала подол своего зелёного платья и чуть откинула голову назад, объявляя начало действа. Арнаут опустился на колено как рыцарь перед своей королевой. Он уже не первый раз был в этом будуаре, и знал обо всех подробностях представления, в котором ему предстояло сыграть ведущую роль.

Руки Арнаута заскользили по крепким бёдрам, разглаживая белые кружевные чулки с подвязками. Вдохнув сладкий запах кожи, он принялся стягивать на пол ажурное нижнее бельё старшей сестры Вилсон или Олсон. Женщина сидела без движения, и Арнаут невольно посмотрел наверх. В томных глазах под длинными и тяжёлыми ресницами едва заметно сверкало что-то механическое. Какой-нибудь поэт древности, наверное, мог бы сказать, что это был отблеск первородного разврата.

Голова Арнаута нырнула вперёд – навстречу блестящему выбритому лобку. Бледный «ёжик» волос заколыхался между раскинутых женских ног. Арнаут чувствовал, как его шустрый и деятельный язык всё глубже уходит в податливую плоть, будто буравит тело снизу, проникая сквозь нежные покровы и оболочки.

Наконец, копящаяся внутри тревога вылетела из Арнаута, как затхлый воздух. Он весь превратился в своё ощущение, – он словно втирал себя в гладкую кожу, тёмные ложбинки и розоватые бугорки промежности старшей сестры Вилсон или Олсон. Поэтический автор из прошлого мог бы назвать эту женскую кожу шелковистой, но Арнауту такое сравнение было не по плечу, – он никогда в жизни не видел шёлка.

Вскоре телесная дрожь, вызванная стараниями Арнаута, расплескалась горячими брызгами. Старшая сестра Вилсон или Олсон отреагировала на это максимально сухо, – лишь кончик её роскошной косы чуть подрагивал, как хвостик у заинтересованной кошки.

Покрытый испариной Арнаут вышел из будуара, пока старшая из сестёр приводила себя в порядок. Белые кружевные трусики так и остались лежать на полу между ножек стула.

Арнаут чуть замешкался перед выходом. В гостиной его замутнённый взгляд задержался на квадрате единственного крохотного запотевшего окошка. «Иллюминатор, закрывающий этот ковчег от враждебного внешнего мира», – отпечаталось в голове у Арнаута. Всё-таки и у него имелась некоторая склонность к поэтике.

Наспех попрощавшись с младшей сестрой Вилсон или Олсон, Арнаут возвратился в холодное царство мельтешащих снежинок.

 

* * *

Ландоу прикончил девятую бутылку и бросил её на пол. Скособочившись, он порылся в скопившейся горе пустой тары и более не обнаружил пива.

– Пойду-ка я в лавку Вилсона… или Олсона… Или как его там, старого беса?

Свимер равнодушно кивнул.

Изрядно пошатывающийся Ландоу исчез в заброшенном нутре придорожного магазинчика. Вскоре изнутри донеслось его недовольное бормотание и грохот стекла:

– Так что у нас здесь? Пиво «Крошка №13», «Серебряное», «Боссанова»… Так, а тут чем можно разжиться? Баночки, бутылочки, идите к папочке! Снова пиво… «Гранатный запал», «Субкульт», «Любимый день», «Магдалена 318», «Голубоглазая ведьма»… Поглядим в холодильнике! Опять?! Пивной напиток «Последний всплеск»… Одно треклятое пиво! Почему у старикашки нету чего покрепче?! Сам-то он тут постоянно чем-то зенки заливал…

Ландоу вздрогнул и неуклюже обернулся, – в лавку старика Вилсона или Олсона вломился разгорячённый Арнаут.

– А, Ландоу! Здоро?во! Продолжаешь пиратствовать? Разграбляешь закрома старика?

– Не разграбляю, а экспроприирую! Устал я от пива, – все сугробы уже жёлтым исписа?л! Не знаешь случаем, у этого твоего старого приятеля не водится в загашнике крепкого спиртного? Хочется основательно горло промочить…

– С чего это старый хряк вдруг оказался моим «приятелем»?

– За что ты его так? По мне так, он – обычный сельский болванчик. Коих тысячи и тысячи… У меня такое впечатление, что ты – единственный, кто с ним общался. Опять-таки, только ты интересовался его отсутствием. А теперь – «хряком» величаешь…

– Не важно. Нет у меня настроения с тобой психологию разводить.

Арнаут подумал: «За стариком было интересно наблюдать, как за разлагающимся трупом. Точнее, за догнивающей колодой. Выживший из ума слон в продуктовой лавке. Я понимаю, почему от него сбежала жена». Он ясно помнил, как обрюзгший и неповоротливый старик Вилсон или Олсон, страдающий редкими запоями и частыми приступами кашля, сидел, как сыч, за своим прилавком, сфокусировав взгляд на пустоте и изредка разражаясь длинными бранными тирадами. Арнаут, конечно, захаживал к старику, но не за тем, чтобы с ним подружиться, – его истинная цель была сокрыта в сытой и тёплой берлоге хозяина магазинчика.

– Ладно, Ландоу, посмотрим. Ты здесь ещё не все углы обшарил.

Арнаут направился к небольшой тумбе в углу и бесцеремонно вскрыл её.

– Смотри, Ландоу, тут что-то есть. Так-так… Тушёнка, сигареты, бутылочный эль «Гигантский», коктейль «Кактус», мыло…

Арнаут вцепился в жестяную банку с коктейлем, резко дёрнул ключик для открывания и жадно приложился к отверстию, из которого хлестало нечто шипучее. Он с удивлением отметил, что слабоалкогольное питьё напоминает по вкусу винный настой, который изготавливала в домашних условиях его матушка.

– Дерьмо какое-то, – констатировал Арнаут. – Но всяко покрепче пива, Ландоу. Градусов эдак на десять. Лови!

Арнаут швырнул страждущему банку с «Кактусом». Ландоу подозрительно посмотрел на этикетку, затем на Арнаута, – и принялся глотать незнакомую бурду.

 

* * *

Ландоу сидел, взгромоздившись на прилавок, и болтал ногами. Арнаут курил, примостив зад на перевёрнутом ведре, найденном тут же.

– Ну, брат Арнаут, давай колись! Небось, уже обследовал и опробовал все прелести соседских сестрёнок? И как они? Горячие штучки?

– Если тебе это так интересно, то только одной сестры. И… ты будешь разочарован, но сам акт не представляет собой ничего умопомрачительного. Всё происходит крайне просто и быстро. Посреди этого уныния даже страсть уныла.

– Но ты всё равно молодец! Пока мы тут со Свимером превращаемся в овощей, ты хоть чем-то занят. Как говорится, наш пострел везде поспел. Мастер своего дела! Я думал, к этим кралям вообще не подобраться. Ты, Арнаут, по женской части, похоже, профессионал! Скажи, много у тебя связей было во время твоих хождений по миру? Ты ведь белый свет повидал, а, значит, и этого дела отведал немало?

– Повидал, попробовал, – закивал Арнаут, выпуская толстую струю дыма. – Путешествовал я и впрямь много, всякое разное случалось. Только вот толку-то? Для меня вся эта вереница женщин, что у меня были, сливается в единое месиво… Лица, груди, волосы, руки и ноги, все эти изгибы и формы – всё прыгает перед глазами – только мельтешит. Я не мог ни за одну из них… как бы это сказать… зацепиться сердцем что ли. Понимаешь? Я ничего не чувствовал. А когда их оставляешь позади – прислушаешься к себе – и ощущаешь одно лишь безразличие.

Ландоу призадумался.

– Вот понимаю – я. Женщины прыгали в мою постель, надеясь разделить со мной успех, лоск, принадлежность к элите Города… ну, и в надежде на будущую литературную премию и всемирную славу, конечно. А вот ты скажи мне, в тебе-то они что находили? Ты же кто? Бродяга по жизни. То есть совершенно бесперспективный, хотя, конечно, и крепкий парень. А судя по визитам к сёстрам Вилсон или Олсон, – крепкий во всех смыслах. Но чем кроме этого ты их брал?

– Я тебе вот что отвечу, Ландоу. Большинство женщин, бесспорно, любит этаких самцов, настоящих мужчин. Некоторые увиваются за богатеями. Третьи, напротив, почему-то держат при себе всяких сирых и убогих. Не знаю, почему… Наверное, женщинам нравится их жалеть, заботиться о них. Ну, или нравится подчинять себе ничтожеств. Но есть, Ландоу, особая порода женщин, я их называю «дорожные жёны». Вот эта категория дамочек – моя. Они встречают бредущего путника, допускают его до себя на одну ночь, на один раз… и отпускают навсегда. Они знают, что бродяга уже никогда не вернётся к ним, что он пойдёт своей дорогой – и исчезнет за горизонтом. И понимание этого по-особому заводит их, что ли... Самое любопытное, знаешь что?

– Что?

– Я бы не так удивлялся, если бы среди дорожных жён были сплошь одни молоденькие девочки. Их можно понять… Романтика дороги, странствующий рыцарь – все дела. Но нет! Попадались, конечно, и романтические девочки, но… В меня влюблялись и обеспеченные деловые леди, и домохозяйки с выводками детей, и любящие своих мужей замужние дамы, которые до этой роковой встречи не могли даже помыслить об измене. Вот все они и были моими любовницами в пути.

– Арнаут, а я тебя вот что ещё хотел спросить…

– Что?

– А ты никогда не хотел остепениться?

– Остепениться? – Арнаут крайне нервно затянулся сигаретой. – Остепениться я могу только в том случае, если у меня однажды отнимут дорогу. К примеру, если я стану парализованным калекой или лишусь ног. Но оседлая жизнь будет для меня настоящей пыткой.

В этот момент Арнаут в первый раз по-настоящему задумался о потомстве. Арнаут помнил, что была пара случаев, когда он с высокой вероятностью мог сделаться отцом. Но Арнаут тут же успокоил себя тем, что эти возможные отпрыски, даже если они и родились на свет, будут жить и воспитываться во вполне обеспеченных семействах – в семьях его дорожных подруг. Арнауту нравилась его судьба, но он не хотел, чтобы его дети разделяли её…

– Разве не страшно жить без места, куда можно в любое время вернуться? Разве у тебя нет родового гнезда, из которого ты вылетел? – очнулся Ландоу после небольшой паузы.

– Что-то такое есть. Мои мать и отец – в Городе.

– Они ещё живы?

– Живы. И это последние близкие мне люди. Но вот что я тебе скажу, Ландоу… Для меня жить без места, куда можно в любое время вернуться, – и есть самое настоящее счастье.

– А тут-то ты зачем тогда торчишь?

– Я передыхаю. Набираюсь сил.

 

 

День девятый

 

Свимер сидел в гостях у Ландоу, медленно похлёбывая пиво и глядя в замёрзшее окно. Ландоу ходил по комнате, пил крепкий кофе и самозабвенно грыз полуфабрикат – сушёную овсянку с фруктами. Подогреваемый электрическим кипятильником алюминиевый чайник тихонько шуршал на подоконнике. Этот звук навевал сонливость на обоих мужчин.

– Тоже за бутылку взялся? – усмехнулся Ландоу.

– Это просто пиво. Я, как вы с Арнаутом, грань не перехожу. Почти никогда.

– А я, наоборот, считал, что строители любят основательно поддать.

– Как раз нельзя. Пьяным на стройке легко убиться. Да и не строитель я уже больше.

За окном то срывался, то сыпался нескончаемый снег. Видная из окна хибара Арнаута и Свимера словно прогибалась под всё утолщающимся холодным слоем.

– Крышу надо почистить, – заметил Свимер. – Скоро эта белая гадость нам на головы начнёт сыпаться.

– Ты ж недавно его сметал – всё грохотал по кровле своими сапожищами.

– Снеговое кольцо будто сжимается. Ещё недавно мы удивлялись, как такое может быть: двор и дома в один палец толщиной засыпает, а всё вокруг – и дорога, и предгорье, и озеро, и лес – уже плотно укутано.

И Свимер, и Ландоу были мрачны, как сумерки, висящие над миром снаружи.

Ландоу подтянул к себе недавно отброшенный в сторону блокнот и застрочил. Серебристая перьевая ручка скрипела по бумаге, терпевшей напор неудачливого литератора.

Ландоу отошёл, чтобы взглянуть на стрелки часов, тикающих над дверью. Тем временем Свимер пододвинул свой раскладной стульчик к письменному столу соседа и прочитал строки, которыми Ландоу столь усердно марал страницы.

Фразы, аккуратно расставленные друг под другом, возвещали уже привычное: «Снег идёт. Снег идёт. Снег идёт». Последние дни Ландоу повторял эти слова, словно спасительную мантру.

«Может быть, я не особенно умён, – рассудил Свимер. – Может быть, я совсем не разбираюсь в современной литературе, но, по-моему, это какая-то чушь».

– Скоро уже должен вернуться, – сообщил Ландоу, поглядывая за стекло и вертя в руках маленькую подзорную трубу.

– Что ты к нему прицепился. Ну, пошёл он к дамам опять. Пусть ходит, если ему так нравится.

– Это что-то вроде спорта. Или развлечения. Это помогает мне отвлечься от тяжёлых мыслей.

Ландоу неотрывно держал под прицелом своего увеличительного устройства дверь дома сестёр Вилсон или Олсон.

– Вон – идёт! Лёгок на помине. И ведь всегда как по расписанию! Сношается по часам, как идеально выдрессированный бычок-осеменитель.

– Сдался он тебе?

 

* * *

Издалека Арнаут казался свихнувшейся машиной, ни с того ни с сего заработавшей на пределе своих возможностей. Он не передвигался, а нёсся по площадке между домами. Арнаут забежал на свою половину лачуги, убедился в отсутствии людей в магазине, а затем прямиком направился к жилищу Ландоу.

Арнаут распахнул дверь и застыл на пороге, запуская внутрь ледяную позёмку.

– Что такой возбуждённый? – хихикнул Ландоу. – Сегодня сестрички не удовлетворили твою прыть?

– Удовлетворили. То есть удовлетворила. Я к вам не за этим…

– Раньше я думал, что все эти твои россказни про старшую сестрицу – просто очередные враки. Бродяжкины истории, – проворчал Свимер. – А оно вон как оказалось.

– Ещё раз повторяю. Я здесь не за тем, чтобы обсуждать девчонку Вилсон… или Олсон. Я, между прочим, попрощаться пришёл.

То, насколько Ландоу обомлел, отразилось потешной гримасой на его обвисшей физиономии. Лицо Свимера хранило каменное выражение, разве что челюсть оказалась немного приоткрытой.

– Что случилось? – прозвучали в унисон два голоса, хриплый и грубоватый.

Арнаут опёрся рукой о дверной косяк, выбросил на улицу догорающую сигарету и огласил своё решение:

– Я застоялся. Я не могу больше сидеть на одном месте. Я привык всё время что-то изучать. Мне нужно постоянно ощупывать окружающий мир. Я не могу как вы… Не могу просто работать, просто есть, просто смотреть в окно или просто спать, как ты, Свимер. Не могу писать одну и ту же фразу и ходить туда-сюда по дому, как ты, Ландоу.

Свимер посмотрел на человека, с которым делил неуютный дом, с грустью и даже как будто с укоризной. Ландоу раскраснелся, дёрнулся к письменному столу и захлопнул свою записную книжицу.

– Если ты такой непоседа, то зачем ты столько времени проторчал тут, рядом с нами? – полюбопытствовал Свимер.

– Понимаешь, моё жизненное кредо – идти, не останавливаясь. И я бродил, путешествовал по миру. Я узнал много всякого: и потрясающего, и прекрасного, и горького, и тоскливого… Но однажды я понял, что собственно никакого мира уже не осталось, – его наводнили люди. Люди были повсюду. Повсюду! Что ж, мне пришлось начать исследовать их. Я был внимательным слушателем и наблюдателем. И поверьте мне, прошло не так уж много времени, как я пресытился. Я услышал тысячи историй: от самых паскудных до самых сказочных. Человек ничем не мог больше меня удивить. Ничем, понимаете? И я сбежал – скрылся в нашем поселении от тесноты Города, от тесноты всех городов на свете, от тесноты самого мира, в конце концов. Но теперь выяснилось, что и пять человек для меня – это слишком тесно. Наверное, я и сам для себя стал слишком тесен…

Ландоу и Свимер насуплено молчали.

– Иногда мне снится отвратительный сон, – добавил Арнаут, – в котором меня медленно окружает толпа голых и недружелюбных людей, и я кричу им: «Верните мне мой мир!». Вот так кричу и кричу, кричу и кричу, пока не просыпаюсь.

Арнаут грустно выдохнул:

– Правда, есть ещё одна причина.

– Какая? – созвучно вырвалось у Свимера и Ландоу.

– Мне нужно добраться до Города. Там я должен навестить своих бедных родителей. Ведь это единственные люди, которых я когда-либо любил.

 

* * *

И Арнаут ушёл.

Он брёл вдаль на юг по вихляющей дороги. Белая пустошь повсюду отливала голубизной.

За спиной таяли очертанья домов: сперва – семейства Вилсонов или Олсонов, затем – Ландоу и Свимера.

До станции, не различимой за белой завесой, нужно было топать километр-полтора или полмили-милю. Как только силуэт железнодорожной станции стал проступать во мгле, Арнаут остановился и напоследок огляделся. Вертясь в снежных наносах, он заметил, что поселение окончательно скрылось из вида. По правую руку от Арнаута замерло скованное льдом Большое озеро, у станции оно мельчало и образовывало несколько заболоченных рукавов. По левую руку, в западном направлении, под серебряным покровом дремал некогда выжженный луг. Позади чернели контуры елей, похожие на поднятые к небу пики.

Арнаут прошёл ещё несколько десятков шагов вперёд. Перед ним вынырнул указатель с названием затерянного в холмах тупика: станция «Западная оконечная».

Словно по волшебству, из промёрзшего небытия показался электропоезд. Пыхтящий и краснобокий, он мягко остановился и распахнул свои двери. Поезд, который обычно приходил сюда один раз в сутки, а после начала катаклизма перестал приходить вовсе, внезапно прибыл за Арнаутом. В тот момент Арнаут решил, что вызвал его своей метущейся волей. Он уже верил в любые чудеса.

Арнаут ловко запрыгнул в абсолютно пустой вагон электрички, уселся к окну и стал ждать. Вскоре состав нервно вздрогнул и мягко тронулся на восток. Звуки стучащих колёс, столь дорогие сердцу, заполнили тишину.

Поезд разгонялся по-над ледяной гладью вдоль побережья, и уже скоро застывшие воды Большого озера остались сзади. А далеко впереди ждала галдящая станция «Центральный вокзал», расположившаяся в самом сердце хищного Города.

Двое оставались в доме у дороги, пока третий направлялся в полную неизвестность.

 

* * *

Тем временем, Ландоу, слонявшийся по комнате с опустевшей чашкой в руке, по привычке взглянул на часы над дверью. Ландоу заметил, что они остановились. Их фигурные стрелки застыли на месте.

«Замерли. Теперь уже навсегда», – была эпитафия от Ландоу.

Свимер, переставший слышать тиканье часов и бурление пузырьков в чайнике, вышел из оцепенения. Он вспомнил прежние годы, свою славную работу в железнодорожной компании, свою бригаду. Его память хранила тот факт, что платформа «Западная оконечная» в силу крайне малого пассажиропотока была рассчитана исключительно под  электрички дальнего следования. Собственно, никакой платформы не было… Так – просто указатель там, где заканчиваются рельсы. Поэтому поезда сюда ходили только со специальными вагонами, оборудованными лестницами, по ступенькам которых редкие пассажиры могли спускаться прямо на землю или забираться с её поверхности внутрь.

 

 

День одиннадцатый

 

Свимер и Ландоу сидели на ветхой веранде дома, совмещённого с магазином старика Вилсона или Олсона. Под ними были потёртые плетёные стулья, между ними – садовый стол с гнутыми ножками. Ландоу мёрз и кутался в плед. Свимер нагревал полыхающей газовой горелкой приоткрытую банку тушёнки.

Сегодня снегопад ослаб, армия снежинок несколько поредела, и сквозь стёкла веранды даже удавалось угадать вдалеке штрихи пустеющей «Западной оконечной» и кляксы промёрзшего до дна мелководья.

Ландоу вглядывался в призрачную точку отправления – в точку пути, по которому Арнаут покинул поселение.

Свимер грохнул по столу раскалённой банкой с провизией, шмякнул рядом горелкой. Шаткий стол, разделявший соседей, отозвался с негодованием. От шума Ландоу пришёл в себя.

– Между прочим, – заметил Свимер, – строительство этой станции я возглавлял. И почти всю эту железную дорогу моя компания отстроила. Я ещё тогда присмотрел это место. На предмет того, где можно спокойно провести остаток жизни.

– Жизни у нас ещё много, – тихо проговорил Ландоу. – Только жить мы её не особо хотим.

– Арнаут захотел. И покинул нас.

Ландоу прищурился, почесал низ живота и улыбнулся:

– Зато отсутствие Арнаута никак не сказалось на темпераменте старшей сестры Вилсон или Олсон.

– Я заметил, что теперь ты к ней захаживаешь.

– Ну да. Как оказалось, старшенькая готова с радостью принять у себя любого мужчину. Её потайная дверца оказалась не такой уж потайной. Только прав был Арнаут. Всё происходит однообразно, скоро и простенько. Никаких эмоций, и пылкость партнёра тут ни при чём.

Свимер неопределённо кивнул.

– Всё схематично донельзя, – продолжил Ландоу. – Вылизывать её между бёдер – вот всё, что сестрица Вилсон или Олсон позволяет делать с собой. Никакого разнообразия.

Свимер принялся тыкать в тушёнку армейским ножом.

– Поэтому старшая Вилсон или Олсон мне быстро надоела, – продолжал распространяться Ландоу. – Я пытался подкатывать к младшенькой… Но эта зараза остаётся неприступной. Представляешь, Свимер, я даже залез ей руками под платье во время очередных посиделок. Она лишь потупила свои очаровательные глазки, извинилась, вскочила из-за стола и исчезла на кухне – готовить новую порцию заварки для их нескончаемого чаепития. И тут же оставшаяся в гостиной сестра Вилсон или Олсон почти насильно потащила меня в свой будуар.

Свимер облизывал лезвие ножа.

– Признайся, Свимер, скажи как на духу – ведь ты тоже тайком бегаешь к старшей сестрице? Чтобы припасть, так сказать, к её прекрасной промежности?

– Понимаешь, Ландоу, – начал издалека Свимер, – ты зря меня со счетов списал. Когда моя жена была уже совсем сильно больна, я целиком ушёл в работу. Нужно было отвлечься, забыться. Тогда-то у меня и была близость с двумя женщинами. Впервые в жизни с кем-то кроме моей жены.

– Как, с двумя сразу?

– Нет, конечно, – сначала с одной, потом с другой. Они были из числа тех, что трудились на моей стройке. Взять их мне было не сложно, – я ведь всё-таки бригадир, их начальник. Это были простые работящие женщины, замученные жизнью, – не то, что ваши разукрашенные курицы из Города.

– В смысле? Сам ты разве не городской?

– Я ведь в Пригороде вырос. А у нас там нравы совсем не то, что у вас в Городе. Городские развратничают всю дорогу, к проституткам непрерывно шляются, женятся по десятку раз. А у нас как? Встречаешься определённое время – нужно жениться. Женился – значит, на всю жизнь. Иначе ты – человек гнилой, никудышный. Нет, конечно, встречаются и в Пригороде всякие распутники и гулящие бабёнки. Но ведь их никто не уважает, люди на них смотрят как на падаль какую-нибудь.

Свимер положил вылизанный дочиста нож на стол.

– Помнишь, я сказал, что больше в отношении женского пола ничего не испытываю? Так вот, это вовсе не значит, что… – Свимер опустил вниз большой палец руки, крепко сжатой в кулак. – Просто я больше не испытываю удовольствия от этого процесса.

Свимер замер на секунду – и затем выпалил признание:

– Так вот, Ландоу, да, – я хожу к старшей сестре!

– Что и требовалось доказать!

– Только я хожу не за тем, за чем ходишь ты. Я делаю это, чтобы развеяться, чтобы избавиться от скуки…

– Милейшее развлечение в тоскливой глухомани! – Ландоу подумал, что неплохо бы было записать эту фразу, но не стал. – Ладно, продолжай. И как она тебе?

– Как ты и говорил: чувства отсутствуют. Всё однообразно, скоро и простенько. Она открывается любому, кто желает в неё войти, но только языком.

– Но ничего не мешает тебе, – ухмыляясь, отметил Ландоу, – удовлетворить себя, пока ты утоляешь её похоть.

Свимер промолчал, при этом крайне скептически посмотрев на собеседника. На что Ландоу немедленно отозвался:

– Что вылупился? Знаю я породу таких, как ты... Молчат, молчат о таких вещах, но зато делают – о-го-го как!

Расслабленный после своеобразной исповеди, Свимер добавил:

– Во время чайной церемонии старшая сестра Вилсон или Олсон очень умилялась, когда глядела на мой живот. Она называла его «пузиком».

 

* * *

Ландоу размахивал портативной подзорной трубой, обшаривая белёсые просторы. Он делал это больше от фатального безделья, – ведь в сумеречной мгле ничего не происходило.

Неожиданно метрах в двух от дома Ландоу выхватил из пелены стремительно приближающуюся тёмную фигуру: человек, словно выросший прямо из-под земли, огромными шагами приближался к входу в хибару.

Ландоу отбросил плед и побежал навстречу страннику.

Свимер, прозевавший причину беспокойства, поднял катающуюся по столу подзорную трубу и посмотрел в направлении станции. На рельсах железной дороги кроваво-красной полосой проступало механическое приведение – алела цепь вагонов, ведомых рыжим локомотивом.

Электричка вновь была на «Западной оконечной».

Свимер оттолкнул тушёнку и выскочил с веранды вслед за Ландоу.

Ландоу и Свимер застали Арнаута в прихожей. Все трое встали, как вкопанные, разглядывая друг друга.

Арнаут бухнулся на забытый табурет, провёл скрюченными пальцами по белёсой голове, сжал лицо так, что ладони проскребли по щетине. Он выглядел глубоко потрясённым.

– Ты вернулся? – только и смог выдавить из себя Ландоу.

Арнаут моргнул несколько раз, распахнул глаза и уставился на старых соседей, будто только-только начала заново узнавать их.

Ландоу заметил, что прирождённый бродяга как-то ссутулился, обмяк, потерял свой бравый моложавый вид; на его суровом обветренном лице явственно проступили морщины, напоминавшие пыльные складки.

Свимер же подумал: «Крепкий был мужичок. Раньше, на строительстве, мы называли таких "тёртыми кирпичами". Теперь же его лицо похоже на кирпичную крошку».

Ландоу приложил руку к горячей голове блудного соседа и сообщил во всеуслышание:

– Этому парню требуется отлежаться после тяжёлой дороги.

 

 

День одиннадцатый, несколькими часами позднее

 

– Да где же тут может скрываться крепкое пойло? – сетовал Ландоу, переворачивая всё вверх дном в брошенном магазинчике старика Вилсона или Олсона.

Ландоу заметил скрытую занавеской дверь и, ударив несколько раз по ней дряблым плечом, попал в подсобное помещение. Он оглядел: припасы на полках, старый сундучок, лежанку, на которой, видимо, дрых перебравший выпивки хозяин.

– Тайник, значится, устроил?! Сейчас мы посмотрим, что здесь у тебя…

И Ландоу вновь загрохотал полками, склянками и замками.

Из сундучка Ландоу извлёк плоскую стеклянную бутылку с красочной этикеткой. «Никак виски!» – решил он, считая, что отыскал сокровенный крепкий алкоголь.

Ландоу поднёс добычу поближе к глазам: «Тридевятое царство – Витаминный напиток для детей от 5 до 12 лет».

– Тьфу ты, сволочь! Нашёл, что прятать! Ведь я же не для себя! Просто хотел отпоить товарища…

Распахнулась боковая дверь в лавке, ведущая в смежные покои Свимера и Арнаута (она была прилажена в дополнение к основному входу с улицы).

– Ландоу, старый бандит, ты здесь? – позвал Свимер.

Исполненный сожалением Ландоу подцепил на ходу несколько попавшихся под руку бутылок пива «Любимый день» и банок коктейля «Кактус» и вышел на свет.

– Что там у тебя? Он очнулся?

– Пойдём. Сам увидишь.

Свимер прихватил Ландоу, прижимавшего к груди захваченные ёмкости, за полу? пальто и потянул за собой.

Тем временем Арнаут притащил из прихожей табурет и водрузился на него.

Вскоре трое поселенцев снова были в сборе.

Ввалившись в общий холл, Ландоу и Свимер разошлись по углам. Первый приземлился на прорванный пуфик, второй стал вышагивать по краю ковра.

Растрёпанный и растерянный Арнаут закурил, Свимер привычным движением распахнул дверь на веранду. Клубы дыма потянулись под потолком, огибая безнадёжно испорченную люстру. Ландоу хрустнул в темноте крышкой, отдираемой с пивной бутылки.

– Как Город? Ты нашёл мать и отца? – начал допрашивать неудачливый писатель разочарованного бродягу.

– Ты его послушай, – порекомендовал бывший строитель.

– Нет. Родителей я не нашёл. Их нет. Да и вообще – больше никого нет… Лишь бродят среди тьмы замерзающего Города растерянные тени. Они – это всё, что осталось от бывших людей.

Арнаут прервался, чтобы потушить окурок прямо об пол.

Свимер выхватил у Ландоу банку с коктейлем и принялся отпивать из неё осторожными глотками.

– Зато я нашёл одного профессора, – сообщил Арнаут. – Этакий дряхлый-предряхлый, но юркий старикан. И абсолютно сумасшедший. Абсолютно… Профессор дал мне вот эту вещицу. Сказал, что в ней – все объяснения того, что происходит.

Арнаут достал из телогрейки немного потрёпанный компьютерный планшет с четырьмя кнопками: «Включить», «Проигрывать», «Пауза», «Стоп». Такие примитивные устройства предназначались либо для маленьких детей, либо для совсем уж немощных стариков и старух.

Освещения не хватало – Ландоу отодвинул от стены торшер с пробоинами в абажуре и попробовал его включить. Но светильник не желал загораться.

– Со светом никак перебои? Нужно будет пойти к сёстрам и генератор запустить, – прокомментировал Арнаут.

Словно споря с Арнаутом, торшер всё-таки очнулся и слабо замерцал.

Арнаут развернул к себе планшет и надавил на кнопку «Проигрывать», – плоский экран озарился бледным сиянием. Ландоу встал за плечом у Арнаута. Свимер чуть приблизился, – в толстых стёклах его увесистых очков начали отражаться яркие картинки.

На экране друг друга сменяли три повторяющихся видеоролика…

Сперва на тёмном фоне с проблесками далёких звёзд возникала планета Земля. Она была видна как будто из ближнего космоса, но выглядела непривычно, – её больше не окутывала столь знакомая пелена облаков. Вдруг на поверхности планеты начинала образовываться гигантских размеров выбоина… которая непрерывно увеличивалась, всё расширяясь и углублялась, пока не съедала земную твердь от центра Европы до сердцевины африканского континента. В финале разворачивающегося действа вместо одной третьей части Земли зияла громадная пропасть, в глубине которой бесновались вскипающие магматические внутренности.

Затем первое изображение Земли исчезало, и возникало второе – уже с другого ракурса… Теперь крохотный планетарный шарик, наблюдаемый очень издалека, стремительно рассекал пустоту космического пространства, приближался к лелеявшей его миллиарды лет звезде – к Солнцу – и расшибался, вскользь ударяясь, стёсывая бок своей голубой сферы, сотрясаясь от столкновения и разбрасывая по сторонам брызги раскалённой солнечной плоти.

Последнее из видео было выдержано в том же пессимистическом духе, что и два предыдущих. Большой белый шар начинал скоропостижно исчезать, – да так, словно его выгрызал некто невидимый, – как будто незримая массивная челюсть жадно откусывала один за другим куски яблока. От шара в считанные секунды оставалась лишь кусок тонкой кожуры с одной из сторон – двурогий объедок наподобие арбузной корки. Потом и у этого объедка таяли рожки, и от него оставалась лишь маленькая бледная пипочка.

По окончании последнего ролика всё повторялось заново.

Арнаут нажал на паузу как раз в тот момент, когда на экране неимоверно глубокая и широкая рана на теле планеты достигала своих максимальных размеров.

Арнаут ткнул пальцем в застывшую картинку и объявил:

– Вот что осталось от нашей Земли.

Все трое молчали.

Вновь нарушая звенящую тишину, Арнаут прибавил:

– Чокнутый профессор, когда передавал мне этот планшет, также бредил о том, что отвалившийся кусок Солнца врезался в нашу планету… И ещё о том, что Земля налетела на Солнце. Ведь бредил же профессор? Это же противоречит законам физики!

– Выгляни в окно. В мире более не наблюдается законов физики, – сухо заметил Ландоу. – Это уже не физические, а метафизические законы действуют.

– Не понятно, что в итоге случилось со всеми нами, – решил поумничать Свимер. – Но явно что-то нехорошее.

– А вы не задумывались о том, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим? – спросил Арнаут.

– Что ты предлагаешь? – вырвалось у Свимера.

Арнаут привстал с табурета и распахнул телогрейку (которую он, судя по всему, раздобыл в Городе). За широким ремнём на поясе блестела рукоятка новенького пистолета.

– Да ладно? – искренне удивился Ландоу. – Ты вправду считаешь, что всё так плохо? Как по мне, так всё у нас нормально… Ты предлагаешь какие-то совсем уж безумные меры.

Арнаут сощурился.

– Разве ты хочешь превратиться в одного из блуждающих покойников, как те – в Городе? Так, Ландоу?

– Пока не превратился. И, возможно, никогда не превращусь.

– Только не это, – прошептал Свимер.

Ландоу безразлично относился к смерти. Свимер её панически боялся. Арнаут был равнодушен к жизни, но и смерть принять не мог. Он считал, что смерть – единственный способ отнять у него его бродяжью свободу. А её он ценил превыше всего на свете.

Арнаут с сигаретой в зубах вышел на крыльцо и посмотрел вдаль – в направлении станции «Западной оконечной», в которой заканчивался долгий путь с востока. Абсолютно пустая красная электричка, приволокшая Арнаута из невидимого Города, смотрелась чужеродным фантомом в окружении мертвенной белизны.

 

 

День тринадцатый

 

Ландоу шёл вдоль берега озера. Он миновал снежные скосы и ледяные сколы, обрубленные лопатой и скребком Свимера, прошёл под отвесной боковиной огромной глыбы, обогнул вздыбленный каменный валун и обернулся. Вдалеке за его спиной угадывались два силуэта – пузатый и сутулый: Свимер стоял, опираясь на метёлку; у лица Арнаута раскачивался оранжевый сигаретный огонёк.

Ландоу продолжил путь, пробираясь через разбросанные повсюду камни, – их притащило сюда древнее оледенение, во время которого наступающие льды кромсали и резали земную породу вокруг.

Ландоу посмотрел вверх. Тёмные сумерки словно сгустились над поверхностью Большого озера. «Небо всё более напоминало изорванный саван», – захотелось в этот момент записать Ландоу. И он бы записал, если бы в следующую секунду не был совершенно обескуражен.

В небесах над озером, словно по команде, наступила ночь. Раздался приближающийся вибрирующий гул, и в воздухе возникли два больших чёрных вертолёта, освещённых бортовыми огнями. Они пугающе громко скрежетали, будто лаялись между собой.

Вдруг небо над летающими машинами озарилось, и откуда-то со стороны предгорья полетели потоки искр. Они были похожи на хвосты от мощных ракет, которые запускают во время праздничного фейерверка. Только при этом самих ракет не наблюдалось. Чудное представление повергло Ландоу в ступор, – он так и стоял с задранной ввысь головой.

Сонм искрящихся снопов рассёк темень небосвода. Многие из них попали в металлических стрекоз, беззвучно пробивая их.

Оба сбитых вертолёта рухнули в Большое озеро. Один из них, словно заведомо сдавшись, ударился камнем о ледяную корку, пробил её и спешно ушёл на дно. Второй сопротивлялся, – раненая машина цеплялась за свою механическую жизнь. Лёд на поверхности озера расплавлялся и шипел. Железный зверь мучительно боролся, отчаянно бил лопастями, но, тем не менее, медленно погружался в холодные воды. В конце концов, он сдался, и его искорёженные части исчезли из вида. Спустя несколько минут снег запорошил следы гибели павших механизмов. Раны на поверхности Большого озера начали медленно затягиваться.

Вверху замерцало и сделалось чуть светлее. А вскоре небосклон и вовсе прояснился, – и мир вокруг стал выглядеть посеребрённым.

Спотыкаясь и поскальзываясь, Ландоу засеменил обратно к посёлку. Запыхавшись, он опёрся на скальный отвес.

С вершины одной из потрёпанных ёлок тяжело слетела чёрно-серая ворона. Каркнув в воздухе, птица неловко приземлилась на вершину огромной каменной глыбы. Ландоу с интересом посмотрел на несуразное пернатое создание, которое опустило клюв и замигало блестящими глазками.

Ворона перекинула своё тело через изломанный край и пошла – пошла прямо по отвесной обледенелой поверхности, презирая извечный закон гравитации. Птица спокойно протопала по вертикальной стене около трёх метров или десяти футов, оставляя за собой змейку виляющих следов. Затем она ещё раз надрывно гаркнула, оттолкнулась от тверди и легко упорхнула прочь.

Поначалу Ландоу остолбенел от увиденного, но вскоре пришёл в себя и поковылял дальше.

– Как вам вертолёты? А знаете, что я только что видел? Ворона, понимаете ли, разгуливала вон по тому валуну, прямо по его отвесной боковине. Природа, кажется, презрела все законы физики. Что скажете? – затараторил Ландоу, как только приблизился к соседям.

– Вертолёты впечатлили, – безо всякого интереса к происходящему выдавил из себя Арнаут и тут же беззвучно скрылся в дверном проёме.

– Ворона – ерунда. Сдаётся мне, ещё не такое увидим, – бесстрастно заметил Свимер.

Арнаут направился на задний дворик – туда, где у дальней стены жались помойка и заброшенный нужник. Арнаут открыл дверь старого сортира и заглянул внутрь. В чёрной яме, от которой всё ещё исходило зловоние, не было видно не зги.

Арнаут вытащил пистолет, выдвинул барабан и вытряхнул патроны, – они упали в грязное жерло без единого звука. Следом за патронами последовал пистолет. Его тяжёлый корпус лишь тихонько хлюпнул в кромешной темноте.

Когда Арнаут вернулся, Ландоу и Свимер всё ещё чесали языками.

– В мире наступили необратимые перемены, – поучал первый.

– Ясное дело, – соглашался второй.

– Эй, Арнаут, а ты куда шастал? – полюбопытствовал Свимер.

– За домом был. У меня тут одна мысль мелькнула… А что, если старика Вилсона или Олсона хватил удар, пока он испражнялся, и всё это время его жирный труп валялся в нужнике.

– Ну и как? – осведомился Ландоу.

– Никак. В сортире ничего нет.

 

 

Между днём тринадцатым и четырнадцатым

 

Свимеру казалось, что сумерки ещё немного сгустились. Арнаут был уверен, что падающие снежинки стали крупнее.

Все трое отшельников обретались на дряхлой веранде дома, который снова делили строитель, лишённый дела, и бродяга, лишившийся дороги.

Свимер вновь пытал газовой горелкой какое-то съедобное варево в прохудившемся котелке. Арнаут сидел, сжавшись и обхватив руками спинку шаткого плетёного стула. Ландоу стоял у запотевающего квадратного стекла и смотрел, как на том образовывается ледяная паутинка.

Свимер слил с котелка бурую жижу в и без того переполненное ведро, беззлобно выругался и направился с этим самым ведром к помойке за лачугой.

Свимер вернулся растерянный, – он держал в руках нечто вяло шевелящееся.

– Вот. Пошёл выливать помои – и на тебе.

Подобранное Свимером существо обладало массивным полукруглым панцирем с угрожающими спинными колючками, что закрывал его подобно щиту. Оно слабо вихляло острым хвостовым шипом, напоминавшим кинжал. Когда Свимер его перевернул, держа за хвостовой отросток, странное животное показало сжимающиеся и разжимающиеся на брюхе членистые лапы.

– И что это за зверюга?

– Это называется мечехвост. – разъяснил Арнаут.

– Поди из озера выкопался. – предположил Ландоу.

– Это очень вряд ли. – прокомментировал Арнаут. – В Большом озере нет ничего живого вот уже много лет. Старина Вилсон или Олсон говорил мне, что его вода была отравлена ещё десятилетие тому назад какими-то подземными ядами.

– И что с ним делать? Может, его сожрать? – вслух раздумывал Свимер.

– Да что там есть? Там мяса-то на один укус! У тебя вон целая гора еды под боком! Лучше отпусти живность. Отнеси туда, где взял, – вступился за несчастного мечехвоста Арнаут.

– Так ведь всё равно издохнет. Посмотри, что на улице творится.

Сказав это, Свимер швырнул животное в помойное ведро и вернулся к своей возне с обедом. Пленённый зверь несколько раз вяло поскребся о металл.

– Иногда лучше просто отпустить на волю, пусть даже на вероятную смерть, чем вот так вот держать в плену, – распинался Арнаут. – Я замечал, что многие люди вот так же держат возле себя других людей с единственной целью – иметь над ними власть, ограничивать их свободу, превращать их в свою собственность… Это то же самое, что сожрать другого, только не физически, а морально.

– Ну, ушёл в философию… – отмахивался Свимер. – Я просто предложил сварить это ракообразное.

– Всё бы вам поглотить, набить брюхо… Такие, как ты, смотрят на всё окружающее как покорители, как долбанные цари природы! Из-за этого все наши беды! Оглядись, что вы сделали с миром. Всё бы вам схватить, хапнуть, переделать, перестроить, сожрать, отыметь.

Губы Арнаута искривились от подступающего раздражения.

– Ладно вам. Поздно уже выяснять отношения, – попробовал успокоить спорщиков Ландоу.

Но Свимер всё равно огрызнулся:

– А таким, как ты, всё бы только бесцельно слоняться – ботинки сбивать.

Мечехвост в грязном ведре опять гулко зашевелился.

Арнаут резко встал и указал мозолистым пальцем куда-то за стеклянную стену веранды. Ландоу и Свимер обернулись. В том месте, куда все взглянули, больше не было ярко-красной электрички… Она бесследно исчезла, словно растворилась в жёсткой ледяной пыли.

Ни на кого из троих это уже не произвело впечатления.

– Что же с нами всё-таки произошло?! – с надрывом вырвалось у Арнаута.

Свимер отхлебнул из котелка и, грохнув им об стол, произнёс:

– Нам же дали подсказку. Получается, что случилась катастрофа вроде одной из тех, что ты, Арнаут, показывал на планшете. Но небольшой кусок Земли каким-то чудом сохранился. И пока всю планету пожирает упавшая комета, оторвавшийся кусок Солнца или что ещё там… на этой стороне, где ещё теплится жизнь, всё замерзает и медленно гибнет.

– Не неси чушь, Свимер! Я же говорил, что профессор свихнулся. Все эти предположения – полный бред, – отрезал Арнаут. – Я думаю, вот оно как… Земля в данный момент действительно погибает. Но тут, где случайно оказались все мы, время по каким-то непонятным причинам сильно замедлилось – почти остановилось. И пока в мире всё рушится, у тех, кто пребывает здесь, жизнь протекает с огромной скоростью. Всё ведь относительно. Время тоже. Получается, у нас есть шанс прожить целую жизнь, пока проходят лишь секунды или доли секунды от времени разворачивающейся трагедии.

– По-моему, Арнаут, мы только что выслушали очередную порцию твоих бродяжьих баек.

– Заткнись, Свимер, твоя догадка на порядок тупее.

Поморщившись, слово взял Ландоу:

– А что если в момент абсолютной смерти, то есть смерти вообще всего, время не просто замедляется, а замедляется до предела? Или просто останавливается – перестаёт существовать? Что, если, когда наступает смерть бытия, время просто исчезает? Таким образом, последний миг перед гибелью растягивается и превращается в вечность. И мы, мы с вами, тем самым обретаем бессмертие. Мы будем бесконечно приближаться к смертельному финалу, но так никогда и не достигнем его. Представьте, друзья, что умереть у нас больше не получится.

Ландоу сделал мастерскую паузу.

– Я давно начал ощущать, как что-то такое происходит. Я изменяюсь. Мои вкусы, желания, острота чувств как бы постепенно стираются… обобщаются что ли. Правда, удовольствие от секса становится даже острее, чем раньше. Вы тоже ощущаете нечто подобное?

Арнаут и Свимер отрицательно покачали головами.

– Не то.

– Да. И я ничего такого не ощущаю.

Свимер и Арнаут вопрошающе смотрели на Ландоу, как будто только он, самый соображающий из всех, мог разрешить сложившуюся неопределённость.

– Хитрецы, – улыбнулся Ландоу. – Хотите выслушать мою гипотезу? Ладно, я расскажу. Мне думается, что, на самом деле, мы уже умерли. Да, умерли. Но каким-то чудом мягко и безболезненно переместились в загробный мир. Люди долго гадали, каков он, этот чертог послесмертия, а он – вот такой…

 

 

День семнадцатый

 

Ландоу дремал, развалившись в кресле-качалке. Вместе с подступающими волнами сна прибивало обломки размышлений. «Мы принимали происходящее пугающе естественно, – чудилось Ландоу, – без животной нервозности. Мы совершенно не думали о выживании, о возможном голоде… О том, что однажды кого-то из нас другие вынуждены будут съесть (тьфу, но вот откуда у меня такие мысли?)… Мы отчего-то были абсолютно уверены, что запасов старика Вилсона или Олсона в его закромах, охраняемых сёстрами, хватит очень-очень-очень надолго… Наша беззаботная жизнь здесь казалась данностью… Будущие проблемы даже не обсуждались. Мы не помышляли о продолжении рода на случай, если вдруг окажемся самыми последними людьми на земле… Мы не собирались делить между собой имеющихся здесь женщин. Едва заметное ощущение нашего умирания мы воспринимали без волнения, как должное… Возможно, что именно так и нужно…»

Арнаут, блуждающий по комнате Ландоу, постучал кулаком в деревянную обшивку у головы засыпающего горе-писателя и громогласно поделился собственными мыслями:

– Я слышал, как один рехнувшийся физик утверждал, что, дескать, вся наша Вселенная, на самом деле, – так называемая «чёрная дыра». То есть сгусток совершеннейшей тьмы, внутри которой мы каким-то образом пребываем.

– А я слышал, – не открывая сомкнутых глаз, заметил Ландоу, – от одного вполне нормального с виду астронома, что наша Вселенная всё быстрее и быстрее расширяется. Подобно рождающему женскому лону. Может быть, то, свидетелями чего мы тут стали, – это своеобразные роды нового мира? И мы наблюдаем сей процесс, так сказать, непосредственно изнутри? Схватки и судороги однажды пройдут, и мы узрим нечто совсем иное?

Тут Свимер, бесшумно спустившийся со второго этажа по витой лесенке, неожиданно проявил и свои познания:

– Помнится, в школе рассказывали, что Вселенная появилась из небольшого сгустка в результате Большого взрыва. Так вот, этот самый сгусток как раз представлял собой что-то вроде первоначальной «чёрной дыры».

– Ага, а закончится всё «чёрной дырочкой» старшей сестрички Вилсон или Олсон, – похотливо оскалился вернувшийся из забытья Ландоу.

Арнаут тоже ухмыльнулся. Свимер никак не отреагировал, лишь прохладно взглянул на собратьев по несчастью. Между тем, каждый из троих хотя бы раз в день навещал с интимными визитами покои старшей из сестриц.

Ландоу обернулся к письменному столу и поднял к глазам старую потёртую курительную трубку.

– Арнаут, поделись табачком, будь добр.

Арнаут выудил из недр телогрейки смятую пачку и бросил её Ландоу на колени.

– Забирай всё, что есть, Ландоу. Мне они уже поперёк горла.

Ландоу ухватил подачку скрюченными пальцами, достал и распотрошил пару сигарет. Вскоре трубка была набита, и Ландоу, подпалив её зловонное содержимое, затянулся с забытым удовольствием. Результат не заставил себя ожидать, – и неудачливый литератор надрывно кашлянул.

Медленно теряющая тепло древесина, покрывавшая все уголки в основательном доме у дороги, вновь навела Ландоу на ассоциации с гробом. Полы тяжело вздыхали под тяжёлыми шагами Свимера. Арнаут присел на колени перед незажженным камином, в котором корчилось тело печатной машинки.

Свимер и Арнаут уже битый час, как лунатики, бродили по соседскому дому, от скуки заглядывая во все комнаты, исследуя закоулки и этажи, – даже влезли на чердак и в подвал.

Ландоу были глубоко безынтересны перемещения и телодвижения людей внутри его обители. Поглядывая на необратимый полусвет за оконцем, он постукивал костяшками пальцев по потёртому старинному глобусу, бледный рисунок на котором заставлял вспомнить о пыльном человеческом черепе.

Двое без спросу трогали и разглядывали чужие предметы, третий пускал к потолку клубы табачного дыма.

Покатав по каминной полке миниатюрную подзорную трубу, Арнаут перевернул её и взглянул на Ландоу с широкого конца. Уменьшившаяся фигурка и лицо литератора показались Арнауту очень забавными.

«Его физиономия, как перевёрнутая бутылочная пробка! Умора!» – внутренне рассмеялся прирождённый бродяга.

Свимер вновь вернулся в комнату и, зацепившись ногой за белёсую шкуру на полу, тихо чертыхнулся.

– Здоровенная, гадина! И мех какой густой… Интересно, чья она? Арнаут, случайно не владеешь знаниями о животном мире?

Арнаут опустился на одно колено, утонув ладонями в седой звериной шерсти.

– Это шкура волка. И причём очень крупного. У нас такие уже не водятся. Видимо, его специально выращивали на звероферме для того, чтобы сделать этот сомнительный предмет роскоши.

– Послушай, Ландоу. А ты мне вот что скажи… – обратился Свимер.

– Что?

– Я вот тут брожу, брожу по твоим комнатам. И знаешь что? Ведь ты писатель, так? Но у тебя в доме я не нашёл ни единого шкафа, ни единой полочки с книгами.

– Более того! Не попалось вообще ни одной даже самой завалящей книжоночки. – подтвердил Арнаут. – Как так?

Ландоу захлопнул глаза, чувствуя затылком плотную спинку своего шатающегося кресла.

– Я ненавижу книги, – начал он свою исповедь. – Я потратил тридцать лет своей жизни, чтобы понять: писательство – самое неблагодарное и бессмысленное из всех занятий.

– Отчего так? – заинтересовался Арнаут.

– В чём суть писательства? Оно предлагает людям, то бишь читателям, усердно потрудиться… А всё для чего? Лишь для того,  чтобы забыться. Но люди не хотят напрягаться, они хотят забываться легко, безо всякого труда. Писательская работа сродни работе палача. Разве что палач делает так, чтобы люди забывались навсегда…

Ландоу вновь выдержал свою фирменную паузу.

– Ты, Арнаут, помнится, склонял по-всякому Свимера – обвинял его в поглощении, в бессмысленном потреблении окружающего мира… Так вот, твои гневные тирады, наверное, в какой-то мере и меня касаются. Только то, чем я (как ты выражаешься) хотел нажраться, имеет не материальную, а эфемерную природу. Мне нужны были слава, признание, популярность. Я хотел насытить свою гордыню.

– Ну, насколько мне известно, у тебя всё закончилось не очень хорошо. Я же не зря говорил, что позиция человека пожирающего ни к чему хорошему не приводит! – Арнаут упёр руки в бока, наслаждаясь своей правотой.

– Ну, почему же… – вяло парировал Ландоу. – Процесс творчества сам по себе прекрасен. Когда ты пишешь, когда нечто творишь, ты просто упиваешься созиданием. Это ощущение ни с чем в мире не сравнится. Но когда это опьянение проходит, когда пелена спадает, тебя вновь захлёстывает гордыня. Ты хочешь награды – признания высокого полёта своего духа. Но однажды оказывается, что никакого полёта духа-то и не было… Знаешь, очень трудно осознать себя бездарным графоманом… Нужно уметь найти на это силы.

– Но ты же прогремел со своим скандальным романом? – удивился Свимер. – Тебе мало? Разве это не награда?

– Тот роман писал как будто и не я… Я специально изменял себе, специально шёл наперекор всем своим ценностям, чтобы меня заметили, чтобы хоть таким вот подлым образом прославиться. Этот роман был, мягко говоря, плевком всем в лицо. Наше общество аж взвыло от возмущения… И это при всей распущенности его нравов, – ну, вы знаете… Я же, честно говоря, никогда так не радовался, как тогда, когда весь Город возмущённо визжал и брызгал слюной. Правда, из-за всей этой истории мне пришлось оставить прошлую жизнь.

– Если ты сожалеешь о прошлой жизни, зачем ты провоцировал своё изгнание из Города? – справедливо заметил Арнаут.

– Я написал то, что они не смогли забыть. Я остался в их памяти, пожертвовав прелестями городской жизни.

– Я был в Городе, – грустно прошептал Арнаут. – Теперь люди многое научились забывать.

Ландоу встрепенулся:

– Братцы, я, наверное, вас уже совсем утомил. Но спрошу ещё раз… Что вы, в конце концов, думаете обо всём происходящем с нашим горестным миром?

– Я же тебе уже сообщал, Ландоу! – выпалил Арнаут. – Я согласен с твоей идеей относительно того, что мы все, вероятнее всего, умерли. Мы переживаем путешествие по загробному миру.

– Но что это такое? Ад? Чистилище? Лимб? Рай? – воскликнул Ландоу.

– А что такое «лимб»? – поинтересовался Свимер.

– В чистилище души пытаются очистить, отстирать, чтобы поместить в рай, – принялся разъяснять Арнаут. – В лимб попадают души, которых вроде бы и чистить не нужно, но и в рай им дорога закрыта, например, это души умерших некрещёных младенцев.

– Вряд ли ад, – голос Ландоу был неожиданно спокоен. – От холода мы не умираем, даже не страдаем. Пива и полуфабрикатов у нас вволю. Даже навалом. А в доме-складе семейства Вилсонов  или Олсонов запасов собрано, как мне кажется, на годы вперёд. Под тоннами снега мы не задыхаемся. Сильно не мучаемся. Скорее наоборот – ходим сытые и временами пьяные. То есть на чистилище это тоже не похоже. Правда, и заняться нам особо нечем. Как нам убивать прорву доставшейся нам вечности? Вести пустые разговоры? Пить чай с дочками сгинувшего старика Вилсона… или Олсона? Полировать промежность старшей сестрёнки? Вот, пожалуй, и всё…

– Так себе рай, как мне кажется, – подвёл итог Свимер.

– Почему всё сводится только к аду или к раю? Почему ты решил, что нет некоего альтернативного варианта послесмертия? Просто три заснеженных дома у озера. Просто… И всё.

 

 

День восемнадцатый

 

Складывалось впечатление, что трое не прерывали длительной беседы.

Ландоу, Арнаут и Свимер стояли у распахнутых дверей дома у дороги, собираясь выдвигаться наружу – в наступившее безвременье.

В дверном проёме зияла белизна сумерек, которые как будто в последние часы начали терять привычную насыщенность. Снег стал пожиже, он более не падал с настырным постоянством первых дней.

Ступая друг за другом, трое неспешно добрели до самого центра вычищенной Свимером проплешины двора между домами.

Ландоу выглядел так, словно сделал некое важное открытие. Он торжественно сообщил своим спутникам:

– Мне кажется, я догадался, что мы такое.

– И что же? Что? – откликнулись Арнаут и Свимер.

– Мир погиб – это да. И теперь здесь остались только сущности, через которые этот мир проявлялся.

– Поясни. Объясни.

– Знаете что такое троица? В некоторых культурах говорится о триединстве бога, о многоликости божества. Троица – это как бы один бог в трёх лицах. Вот мы и есть эта самая троица, с которой всё началось и которой всё заканчивается.

Ландоу слыл в Городе безбожником, хотя он с определённой вероятностью допускал наличие некой «высшей сущности», но не более того. Свимер безоговорочно верил в божество и довольно часто молился. Арнаут верил только в себя.

– Если мы три проявления одного и того же, которое, на самом деле, – единое целое, как ты утверждаешь, то тогда почему мы не осознаём этого? – не унимался Арнаут.

Ландоу пожал плечами.

– Наверное, просто пока ещё не осознаём. Наше сознание ещё не готово соединиться – стать одним целым. А может быть, изначальное Всецелое Сознание, сотворившее мир… то есть являвшее нам наш мир – тот мир, который нынче растворяется и погибает на наших глазах, существовало именно в такой форме – в форме отдельных умов троих единомышленников… И никакого формального объединения, по сути, и не нужно.

– Тогда кто такие эти сёстры по соседству? – допытывался Арнаут.

– Предполагаю, что есть непосредственное отражение Первоосновы, то есть мы трое. Я, ты, Свимер – троица. Все эти люди, которые там, – Ландоу показал рукой на восток, в направлении невидимого Города, – люди, которые, возможно, уже исчезли или пока ещё исчезают, все они – опосредованные или посредственные отражения Изначального. Наши сестрицы могут быть парой таких потерянных или забытых отражений. Может быть, они – последствия, случайно возникшие в силу блуждания отражения Первообраза по множеству зеркальных осколков Вселенной, – этакие отражения отражений. Или вовсе кадавры – ожившие куклы, сделанные по лекалам, снятым с заблудившихся отблесков Первоначальной Основы.

– И что дальше? Получается, мы всё-таки теперь бессмертные? – Свимера очень беспокоили вопросы умирания.

– Я полагаю, что у нас прямо под боком огромная сокровищница… И имя ей – кладовая всех воспоминаний человечества. Мы, как придатки Первоосновы, вскоре научимся подключаться к памяти всей погибшей жизни… Таким образом, мы сможем нескончаемо блуждать по немыслимо (пока немыслимо) огромным просторам кристаллизовавшегося людского и природного опыта. Уже очень скоро или же прямо теперь мы станем единственными, кто будет распоряжаться всей этой безграничной библиотекой. По сравнению с ней наши личные ничтожные жизни – капельки в океане. Уже очень скоро или же прямо теперь можно будет начать забывать всё: и скандальную книгу, и беспутные байки бродяги, и позор выброшенного на улицу трудяги. А бессмертие? Что бессмертие… Если больше нет времени, то нет и смерти.

Воцарилось молчание. Никто более не произносил ни звука.

В тот момент всем троим показалось, что снаружи стало ещё немного светлее. Замедлилось падение снежинок в танце ещё более поредевшего снегопада. На блистающий валун, будто подпираемый домом у дороги, откуда-то сверху выплеснулось дрожащее сияние.

С ветки отдалённой ели привычным движением соскочила старая знакомая Ландоу – серо-чёрная ворона. Картаво прокаркав, птица долетела до обиталища писателя, приземлилась прямо на его вертикальную бревенчатую стену и замерла, как приклеенная. Всё трое внимательно посмотрели на бусинки её хитрых глаз. Ворона, заметив внимание, опять гулко крикнула и сунула клюв под одно из своих рваных крыльев.

Все трое – Ландоу, Арнаут и Свимер – безотрывно взирали друг на друга.

Ворона подбросила своё тело в воздух и принялась неспешно кружить над троицей, поднимаясь всё выше и выше. С очередным «кар» из птичьего рта выпало что-то совсем небольшое. Этот крохотный предмет принялся, беззащитно крутясь в воздухе, падать в самый центр двора – аккурат меж темнеющих мужских фигур.

Через несколько мгновений каждый из присутствующих в обновляющемся мире увидел, как на бледную землю опускается зелёный и свежий трилистник клевера.