Не по Проппу, а по Леви-Строссу [Алексей Маврин. Псоглавцы. — СПб.: Азбука-Аттикус, 2011.]

Наверное, показательно, что Алексей Иванов выпустил новый роман (хотя уже и не самый новый, учитывая анонс следующего романа, “Комьюнити”) под псевдонимом: слишком очевидны были его па в сторону массовой литературы. Критика уже после “Золота бунта” писала о подражании Голливуду, литературоведение — об эффективном использовании авантюрных сюжетов. У писателя Иванова всегда была установка на широкого читателя. “Псоглавцы”, позиционирующиеся издательством как пилотный роман нового популярного проекта, Иванов подписал Мавриным, этаким литературным негром, афротенью из Нижнего Новгорода. Тотчас же в Маврина охотно поверили, назвали дебютантом, и даже Льва Данилкина, заявившего о талантливом нижегородце, вроде бы удалось убедить в принципиальной новизне явления. Однако по когтям узнают льва. Как бы ни прятался Алексей Иванов за Алексеем Мавриным, стиль, проблематика и образ мысли выдают истинного автора с головой. “Романа с кокаином”, увы, не получилось. Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти. Уже после того, как на официальном сайте Алексея Иванова появилась новость о “Псоглавцах”, критика больше месяца продолжала твердить на все лады о ярком дебюте… Вероятно, вся эта история с новым старым автором была успешным пиаром. Но вывод здесь напрашивается совсем другой: Иванов сознательно играет на поле массовой литературы, играет в ее игры, а вот их результаты — тема отдельная.

Лев Данилкин назвал рецензию о “Псоглавцах” “Триллер о современной русской деревне”. Все верно: и триллер, и современная деревня. Однако, по-моему, их все-таки стоит развести, поскольку Иванов наметил целый комплекс актуальных для российской действительности проблем и только потом запаковал его в привлекательную форму триллера. Триллер здесь оказался необходим как повод поговорить о современной деревне и о состоянии русской культуры в целом. То есть перед нами, с одной стороны, этакий культурологический детектив, респект Дэну Брауну, с другой — деревенская проза, вывернутая, как псиная шкура, наизнанку, так что оказываются видны все прорехи жанра, но при этом он не теряет актуальности и определенной культурной ценности. То есть перед нами постмодернизм, но вовсе не тотальная деконструкция.

Современная российская деревня — место опасное, зона повышенного риска. Кто не познал это на собственном опыте, тот мог прочитать в “Елтышевых” Романа Сенчина. Деревня давно потеряла ореол некоего духовного центра России, хранительницы истинной культуры и оказалась обочиной жизни, местом, где живут маргиналы, если не сказать, вслед за писателем, деграданты. Изучать быт и нравы деревенских деградантов Алексей Иванов предлагает не по Проппу, а по Леви-Строссу. Ибо в деревне давно уже нет социума, нет культуры. Аборигены живут по примитивному правилу: кто сильнее, тот и прав. Деревня отстала от Проппа, здесь актуальны поведенческие стратегии первобытного человека. И это, безусловно, приговор деревне, хотя и без какого-либо серьезного выяснения причин подобной деградации. Алексей Иванов запечатлел культурный сдвиг и проанализировал его в синхронии, оставив диахронии только роль информационного шлейфа, из которого то и дело появляются фантомы прошлого, которые актуальны, правда, для носителей культуры, то есть не для аборигенов в большей их массе, а для городских жителей или для тех, кто подключен к культуре через религию.

Нижегородская деревня Калитино, смоделированная писателем, оказывается неким полем энтропии, в том числе культурной, локусом, практически разрушенным и заброшенным. Таких деревень в России много. Но Калитино — особая деревня. Говоря языком геймеров, это портал в иной мир. В современной литературе что-то похожее уже было — Чистое в “Оправдании” Д. Быкова. Но Чистое — травестированный вариант утопии, потому оно запрятано автором далеко в Сибирь, а Калитино — это реальное пограничье, охраняющее тайну, пограничье между культурой и пустотой. Недаром над ним перманентно висит торфяной туман. Москвичи, которые приезжают сюда, чтобы снять по заказу работодателя в местной заброшенной церкви фреску Св. Хритофора с псиной головой, едут не за культурой и даже не за тайной, они сами оказываются здесь своего рода культурными героями. Они привозят в Калитино калитинское прошлое и настоящее. То, чего уже практически не отражает местное население.

И вот здесь начинается трэш. Потому что деревня испокон веков была связана с мифом о псоглавцах, людях с собачьими головами. Эти люди убивали всякого, кто пытался выйти за пределы замкнутого калитинского мира: сначала Св. Христофор растерзал брата Иафета и его возлюбленную за то, что тот предал заповеди аскетизма, затем псоглавцы убивали раскольников, пожелавших покинуть скиты, затем с тем же рвением убивали зэков, когда недалеко от Калитина существовала зона, наконец, во времена капитализма жертвами стали все те, кто пытался покинуть депрессивную зону, отказывался от служения хозяину Калитина Шестакову. Деревня, находящаяся в районе заповедника, сама стала заповедником для псоглавцев.

Деревня должна убить и москвичей. Миссия их была сформулирована именно так: снять фреску и проверить реакцию социума на это действие. Некая организация при ЮНЕСКО, изучающая непредсказуемые социальные явления, сознательно отправила их на опасное задание, не предупредив о том, что может случиться. Предупреждать было не о чем: никто не знал, что получится из эксперимента. Была только гипотеза дэнжерологов (работников этой организации), которую москвичам необходимо было проверить на собственном опыте.

Алексей Иванов сознательно использует модель страшной сказки, сказки, в которой структурообразующим элементом стала опасность. Три москвича — некое триединство тела, разума и души — попадают в дикое пространство, где нет никаких правил и предсказать что-либо невозможно. Душа, по канонам жанра, достается самому неразумному. Именно он переступает целый ряд представлений, которые отделяют москвичей от аборигенов (уходит из “зоны”). Именно он связывается с местной девушкой Лизой, изнасилованной некогда псоглавцами. Именно он становится своим в деревне: дерется с уголовниками, торгуется с барыгой, находит могилу старообрядцев и место гибели псоглавца. И именно ему выпадает участь стать жертвой людей с головами собак.

Миф о деревне и псоглавцах складывается из многих пазлов: здесь и христианский мученик Св. Христофор, действительно Псоглавец (я видела икону псоглавого святого в Ростовском музее, около нее простояла долее всего), и Иаков Ворагинский, епископ Генуи, где-тo в 1260 году написавший книгу “Legenda Sanctorum” и изложивший предания о мученике, здесь и русские Никон и Аввакум, здесь и писатель Мельников-Печерский, служивший чиновником особых поручений по искоренению церковного раскола при Министерстве внутренних дел и ставший, по Алексею Иванову, очевидцем действий псоглавцев, здесь и Д.С. Лихачев с его засекреченной статьей “Житие чудотворной иконы”, здесь и голливудские оборотни, и геймерские гноллы. Писатель в одном романе умудряется пересказать христианские легенды, сделать экскурс в историю раскола, популярно изложить идеи Проппа и Леви-Стросса, вспомнить целый ряд киношных историй, провести читателя по ЖЖ и обсуждениям в сообществах. Этакий многоуровневый культурный палимпсест. Собственно не книга, а популярная энциклопедия для тех, кто не читает ничего, кроме ЖЖ, социальных сетей и издательского ширпотреба.

Культурологическая концепция Алексея Иванова в романе, впрочем, намного интереснее и серьезнее. Культура формирует картину мира тех, кто является носителем культуры. Она программирует их на определенные действия. Для калитинских жителей, деградировавших до приматов, опасности никакой нет: они не помнят мифов и преданий, они не знают о псоглавцах. Они сами находятся на уровне зверей. Псоглавцев для них не существует. Местная девушка Лиза стала объектом нападения оборотней (а еще ранее — стал ее отец), так как знала об их существовании через кержацкие легенды. Москвичи также знали, но не о конкретных местных людях с собачьими головами, а о волколаках, вервольфах, оборотнях, гноллах, ликантропии — всем том, что находится в информационном поле потребителя массовой культуры. Вот поэтому один из них, Кирилл, ставший для деревни своим, оказался потенциальной жертвой псоглавцев, а двое остальных — Гугер и Валерий, для которых Кирилл автоматически стал чужаком, превратились для него и только для него в оборотней и попытались его убить.

Показателен разговор Кирилла в финале романа с дэнжерологом Романом Артуровичем:

“ — И все-таки, как же люди становятся оборотнями? — зло спросил Кирилл, меняя тему. — Это нарушение физических законов! Или фреска укусила Гугера с Валерой? Вы мне уже все объяснили, кроме этого.

— Ох, Кирилл… — вздохнул Роман Артурович. — Ваша страсть к кино неистребима. Я не верю в оборотней. Их видели только вы и Лиза, которые ушли из зоны. А я увидел двух парней в шоке.

— То есть оборотней не было?

— Может, и были, — пожал плечами Роман Артурович. — Культура воздействует избирательно. То, что для вас катарсис, для меня — ничто. Да, вы видели чудовищ. И я не знаю, что это было.”

Алексею Иванову удалось написать очередной культурологический бестселлер, в котором убедительно показано, что совокупность знаний о мире первична, материальный мир вторичен. Форма триллера и иные игры с массовой культурой — это эффективный инструментарий для популяризации постмодернистских идей писателя. Мы имеем дело с тщательно смоделированной стратегией просвещения.

Без таких стратегий страна все больше будет походить на Калитино.