Евгений Терновский

Из давних лет. Стихи

Этот век от времени отстал,

выдохся без славы и без мысли.

Но не человек, а Бог устал.

Утомился...

 

1960

 

 

 

Наедине с трубкой

 

Ноги скрестил, словно пленный турок.

Брошен на глиняный пол окурок. 

Старый кабил – голова орлана –

не спускает глаз с голубого экрана

 

и видит туловище тирана.

 

Оно кроваво, позорно, голо,

распростерто и безголово. 

Его покрывает кровавый бисер.

Сброшены сапоги с раструбом.

Даже китель простился с трупом.

 

И злорадствует телевизор.

 

Наргиле потухло, кофе остыло. Дико

смотрит кабил на экран, где диктор

излагает событья. Спираль кальяна

дымится в кафе, словно кровь тирана.

 

День чернее шатра бедуина.

От повстанцев также черна долина.

 

Новый вождь – фимиам на ладан

он сменил недавно – воет, пеняет

на соратников за промедленье, пинает 

труп. И последний удар – прикладом.

 

И нельзя догадаться – от счастья? скорби?

старый кабил у экрана сгорблен.

 

Что он шепчет? Намаз, аят или ругань?

Кого он лишился – врага или друга?

Проклятья или благословенья Магриба?

Даже во взгляде его – либолибо

 

и тиран, пусть мертвый, ему довлеет,

пока кровь на капоте авто алеет,

хоть от страха в глотке застряло слово,

и  покойник-деспот страшней живого.

 

...Новость – по всем городам и весям.

Если вернется (тоесть воскреснет),

то ли помилует, то ли повесит.

Ибо в Исламе есть много лествиц

 

к небу, хоть дотянись рукою.

 

(Но ни одна не ведет к покою).

 

 

 

Муза...

 

В ушибах и волшбе, в увечьях и проказе,

не знала никогда, молчал ли, пел ли он…

Но я не ожидал ни роз, ни риз, но язвы,

не лез на Пелион.

 

Была  светлей зари, черней, чем взгляд Нерона,

и удалялась прочь, кручинясь и маня.

Но ныне говорю: хоть я тебе неровня,   

не покидай меня!

 

Останься до конца, до рокового часа,

хотя ты никуда меня и не вела.

Не утешай, не мсти, не плачь, не отлучайся.

Будь той, какой была.

 

1987

 

 

***

 

Я любил твой ноябрьский сад, с растерзанной бахромой,

где олешник был хил, и даже дубок – хромой.

Разбегались тропинки, старей и длинней аллей,

и боярышник по утрам алел.

 

Там березка в сумерках напоминала ню 

и рябина протягивала красную пятерню,

и дорожка к дому раскручивалась и вилась,

как на свитке древняя вязь. 

 

Вдалеке от людей, еще далее от властей,

от кремлевских заборов и от тюремных стен,

я тайком к тебе по ночам приходил,

и горячий лоб о стекло окна холодил. 

 

И никто не знал, как я ждал твоих рук и губ.

Только сад – то в инее, то в снегу –

где ржавела щеколда, змеился шланг...

 

...и никто не помнил, как ночью ты в ночь ушла.

 

1978

 

 

 

 

***

 

...Здесь пространство в падучей и край непочат,

и пейзаж не скрывает печаль,

где и смерть – одному, но не легче вдвоем,

никому не промолвишь – уйдем, 

заблудимся в лесу, огибая большак,

до опушки дойдем кое-как,

где горит горизонт, золотой волнорез

черноводных небес.

 

Поброди средь оставленных пепелищ,

здесь никто не отыщется. Лишь

на полвека забытая магистраль,

ни телег, ни креста, ни костра.

Но кокошник синее ветлужских озёр,

и конёк° на верхушке остёр,

что в ночи улетит и вернется с зарей,

хоть очаг разорен.

 

Разве что накануне Купалы пройдут

как солдаты, покинув редут,

привиденья, без имени и без креста,

тех усопших в бараках крестьян,

что кончали страдальческий век в лагерях,

в Заполярье и на Соловках,

отразив на прощание в мертвых очах

свой домашний очаг.

 

Есть пустыни, в которых не сыщешь покой.

Аквилон пропоет  – упокой

в азиатских степях, в подмосковном леску,

где держала вас жизнь на весу,

избавляя от боли, спасая от мук,

но и там не дано никому

позабыть свою смерть, что когда-то была

как и Север – бела.                                              

 

1972, Ветлуга 

° конёк, верхнее горизонтальное ребро скатной крыши. 

 

Пианист

 

Присядь к столу и вспомни строки.

                                                              Их ты

забыл на полстолетья. Я зову

то прошлое, где окрыленный Рихтер

играет время-боль и память-звук, 

 

где ноты, словно хлопья, раскидались

в российском поле около Оки,

и слово-странник, слово звук-скиталец,

оснежит ветви сосен и ольхи.

 

Где боль – там звук. Но в одночасье вы их

забыли. Не для Шуберта весна. 

У той эпохи – глухота и вывих,

лишь омертвенье душ и кривизна.

 

И спросит почтальон его – почто вы

замкнули рано певчие уста? 

Но Шуберт умер и рожок почтовый

как пианист, умолк.

                                   Продрог.

                                                  Устал. 

 

1977

 

 

Амальфи°

 

Облака врассыпную и кроны смяты.

Ветер кличет: ко мне!  (на вокзале как!). 

Небеса из лиловой и синей смальты,

как мозаика.  

 

Не сыскать земли прекрасней Амальфи.

Здесь изменчиво всё, хоть и нет измен:

только Оры и море, арии, арфы

у крылатых змей!

 

Ибо жизнь – искусство, судьба – спектакль,

и нельзя обойти их уже никак:

каждый – зритель, актер, поэт и оракул:

дар художника.

 

Пробирайтесь по скалам, синейте, мерьте

глубину голубизн, радушие радуг,

что хранят на память о радужной смерти

только радость!

 

1999

 

°Amalfi, знаменитый итальянский город, расположенный в южной части Неаполитанского залива.

 

 

 

 

Происшествие без последствий

 

«... да ведь гласность-то – вот беда!

Гоголь, Мертвые души, глава 11

 

 

1.

 

Разговор возле отеля Le Majestic (Канны)

 

 

« Это только в кино всегда попадают в цель.

Выстрел – случайность, осечка, промах».

«Посмотри-ка: сколько прекрасных тел!

В том числе и этот обломок...»

 

«Ты говоришь о Михал...? – «От оскала 

его челюсти..» «Боже, как низко пали мы!

В этом году у него два Оскара.

И, без сомнения, золотая Пальма».

 

«Я сфотографировал эту пару бы...»

«Пусть подойдут, подожди немного».

«Кто этот тип, белозубый парубок?

Ален Делон?» «Нет, какой-то Коган».

 

«Не швыряй окурок – здесь не изба ведь...

Какие прически! Какие девки! Какой колтун!»

«От встречи такой тебя избавить

сможет лишь Путин и белый колдун».

 

«Успокойся. В этой заморской вотчине,

к подмосткам меня не подпустят и близко!..»

...Ветер лихо раздает пощечины

двум новым Русским на набережной Английской.

 

P.S.

 

Постскриптум:

удаляются оба со скрипом. 

 

 

2.

 

Cтарлетки

 

«Не украшаясь в золото и медь, мы

скорей по красной лестнице – но ведь мы

вчера старлетки, а сегодня ведьмы!»

 

«А вы – подите вон, кинобогини!

Balance ton porc, ma vieille ! Пусть он погибнет!

Мы фестиваль вовеки не покинем»!

 

«Кто этот белый смокинг? Ну и харя!

Увидишь раз – хоть отвернись, хоть харкни!»

«Узнали? Се – кинопродюсер Харви!»

 

«Он половой бандит, а не продюсер!»

«А ты пошла бы к нему в номер, дуся?»

«Когда, теперь?! Да он уже продулся!»

 

 

3.

 

Бард, в нижней женской сорочке

(в сопровождении банджо)

 

 «Один бухгалтер

потерял бюстгальтер.

Но без бюстгальтера, увы,

теперь не модно.

Он перерыл все ящики комода,

сарай, и погреб, и чердак.

Но ничего не отыскал чудак.

В отчаянье прогнал жену

взашей,

и стал бух – гал – тер – шей!

 

С тех пор, как утверждают, жил открыто,

всем предлагая перси трансвестита».

 

 

P.S.

 

Литературоведдд...

 

«Сюжет преглуп, стиль проще лыка...

Он не прозаик – прощелыга».

 

 

4.

 

Сыщик

 

«...но Гарри Га – он вышел из отеля,

затем обедал в ресторане Дели,

в час сорок две минуты, пять секунд,

и не заметил, что за ним секут°.

 

«И видно нам из всех видеокамер,

 

что в три часа споткнулся он о камень.

Затем купил в киоске Фигаро.

Хотел авто, но предпочел метро».

 

«Пиджак поношен и к тому же тесен.

Звонил домой, пикировался с тестем.

Супругу, домочадцев клял и крыл,

и слопал банку паюсной икры».

 

«К шести часам предался променаду

и отыскал смазливую наяду. 

Он торговался с нею целый час.

Затем – такси, в бордель, на «Монпарнас».

 

«Она мобильником – и ракурсом удачным! –

сфотографировала в месте злачном,

где был продюсер, как Адам, одет,

не зная, что наяда – наш агент».

 

«Досье готово было против экс-а.

Когда же занялись оральным сексом,

от наслажденья вовсе озверел,

и в ту минуту мы взломали дверь».

 

«Месье Га.Га.?»  – и тотчас арестован.

Он возмутился: «Что такое? Кто вы?»

Сказал сержант: какой я идиот!

Да, он  Га.Га., но, кажется, не тот». 

 

«Мы извинились, потрясая лапу,

затем я написал служебный раппорт

и уточнил, что Гарри Cтресс-унд-Стросс

не представляет никаких угроз».

 

 

°советское арго 50-ых годов  (тайно преследовать).

 

 

 

 5.

 

В толпе

 

«Я был в кино со всей семьёй – ведь дети

как вам известно, требуют надзора.

Но, тем не менее, как свидетель, 

могу сказать, что полицейских свора...»

............................................................

 

«По слухам, его застрелили в упор».

 «Неужели в отеле?» – «Говорят, в убор....»

«Это его последняя муза?»

«Кого выносят? Покойника или мусор?»

.........................................................

 

«Посмотри-ка: все рожи бледнее воска!»

«Это старлетки – не стать им Ледами!»

«Зачем полицейских такое войско?»

«Отправьте их на борьбу с жилетами!».

 

.............................................................

 

«Месье, куда они труп потащили?»

«Во-первых, он дышит. И, кстати, без лишних слов:

что вам до этой смешной чертовщины?

К тому ж, не жандарм я, но богослов».

 

P.S.

 

«Повторяйте медленно хором:

какой божественный здесь декорум

 

 

6.

 

В прессе

 

....в жизни не раз приходилось скитаться...

...с кем он не пьянствовал? даже с китайцем...

... с родиной счёлся и расквитался....

 

...никого не мучил и не чернил...

....даже мерзавцам зла не чинил...

...проливал не кровь... лишь флакон чернил...

 

...юность его – нищета и ссылка...

...зато теперь посмотрите ссылку

в словаре – обомлеете безъязыко!..

 

...будем же мы благодарны навек ему!...

....это – последнее слово реквиема...

...кто займет его место? некому...

 

 

7.

 

Гласность

 

Один – благим матом, иные – матом:

«Он занимался всю жизнь плагиатом!».

 

«Старлеткам выкручивал ногу и кисть,

во вторник – садист, иногда – мазохист!»

 

«В среду – хам, в четверг – подхалим,

девкой охаян, друзьями хулим!»

 

«Ни одной талантливой строчки

не сочинил. Лишь словесная су – ета...»

 

«Раздался вширь от бифштексов и дикости:

экс-советской разведки прихвостень!»

 

«Топил безвестность он в алкоголе:

вечером в роме, утром в кагоре!» 

 

..................................

 

 

....Тяжко, безвестность, твой глас нести!..

Но не легче и бремя гласности. 

 

 

8.

 

полустертая надпись на кенотафе

 

 

«....раз суждено, так должно и сбыться...»

«...сосчитай до двух...постарайся не сбиться...». 

«...ныне проще забыть, чем, увы, забыться...»

 

 

 

Ночь скарабея

 

Алексису Маттиасу

 

 

Ты мрачно чёрн, сподвижник ведьм,

загадочней, чем иероглиф,

несущий смрад и смерть.

                                        Ответь:

кем был ты, дух? Священный камень? Рок ли?

 

Пришел – отколь?

Не талисман, скорей – провидец?

Открой

свою загадку, адский витязь.

 

От ярусов вселенских нечистот,

египетской и вавилонской скверны,

как ты добрался до высот

иератической каверны?

 

И мнится, друг, 

из тьмы одной мы оба ночью вышли,

покинув ноздреватую дыру,

и к небу – выше!

 

И ты, и я,

живали в той стране – черней твоих надкрылий.

Потоки мерзости лия,

от времени нас не укрыли. 

 

Ты – в темноте

египетской, в советской я проказе, но

ты мне казался родственником тех,

кто в черной мессе княжили-приказывали.

 

И демон, как Атум,

тайнохранителем ночного солнца,

тебе являлся налету

и превращал в слугу и царедворца.

 

Был чернокрыл, коварен, слаб.

Лазурен, но черней вороны.

Молились – воин, скриб и нильский раб,

на скарабея – в диадеме фараона.

 

Но солнце бег

остановило два тысячелетья

тому назад.

                    Твой престарелый бог –

в загробной клети,

 

где ныне тлится труп

того, кто был ему и сродник, и советник.

И славословят ту зловонную дыру

в конце десятилетних ветхих!

 

…Перед сраженьем, всем и никому,

поведал Константин –  но победише сим вы! –

И сатана ушел во тьму.

 

Был нам завещан Крест, священный символ.

 

1989