Альдо Николаи

Монологи. Пер. Валерия Николаева

 


 


 


В марте 2020 года исполняется 100 лет со дня рождения классика итальян­ской драматургии ХХ-века Альдо Николаи, автора 75 пьес, 50 монологов для театра, театральных адаптаций произведений итальянской классики, а также многочисленных сценариев для радио- и телепостановок.  


 

     Многие его пьесы были отмечены престижными премиями в Италии и других странах мира, переведены более чем на два десятка языков и до сих пор не сходят со сцен всех континентов. В 1997 году Николаи была вручена премия Итальянского Общества авторов и издателей (SIAE) как самому востребованному за рубежом итальянскому драматургу.

     До самой своей кончины мэтр драматургического цеха занимал посты Председателя Союза драматургов, Председателя Совета авторов Итальянского института театра, а также Президентa Международного сообщества драматургов и комиссарa Международной конфедерации авторских союзов.


Малая театральная форма занимала в творче­стве Альдо Николаи особое место. Широко распространенная в конце XIX века форма монолога вскоре оказалась на периферии театраактеры отдавали предпоч­тение многоактной пьесе. Редко кто из больших актеров обращался к монопье­сам. В основном они шли на сценах небольших “подвальных” театроввладельцы крупных, как правило, отказывались заниматься этим малопри­быльным для них делом. Да и драматурги с боль­шой неохотой тратили время на подобные формы.


С полным правом можно сказать, что именно Альдо Николаи вернул форму монолога на сцену итальянского театра.


В результате им было написано более двадцати од­ноактных пьес и пятьдесят театральных моноло­гов, с успехом шедших и продолжающих идти на подмостках многих театров мира. 


Как и в “больших” пьесах, драматург оставался верен себе и в малых. Присущие ему ирония и юмор, сдобренные хорошей порцией легкой гру­сти, поэтичность, парадоксальность, а порой и макабризм даже выигрывали, поданные зрителю в концентрированном виде. 


В этом вы можете убедиться, прочитав пред­ставленные здесь работы Альдо Николаи.


                                                                                                        Валерий Николаев

                                                        

                                                         ТЕЛЕГРАММА

 

Скромно обставленная комната. Cтол, на котором стоит открытый чемодан. Шкаф с распахнутыми створками. Молодой человек лет тридцати явно нервничает.

 

Без двадцати четыре… Пожалуй, уже можно бы успокоиться. Вряд ли они стали бы дожидаться последнего момента, чтобы послать телеграмму. Зачем им это? Не хочу показаться оптимистом, но если телеграммы до сих пор нет, значит моему невезению пришел конец.  Честно говоря, я заслужил это. Я долго терпел и теперь вознагражден за мое долготерпение. В самом деле, почему бы удаче однажды не повернуться лицом ко мне? Среди моих коллег полно тех, кто не умнее меня… не умеют вести себя на сцене… дикция ужасающая… Я же актер. Без ложной скромности, настоящий актер. Профессиональный, хорошо образованный, глубокий. К тому же, у меня прекрасные физические данные. Я не хвастаюсь, ничуть. Когда я выхожу на сцену, это видно уже по первой реакции публики. И что же я имею? Тринадцать месяцев без ангажемента. Тринадцать месяцев! И как выкарабкаться из этой ситуации, я даже не знаю… Я заложил всё, что можно было. Всё. Даже золотую статуэтку, которую получил в прошлом году как лучший молодой актер сезона. Ее вручил мне префект на приеме, где собрались сливки аристократии, культуры, искусства, промышленности. Море разливанное мехов и драгоценностей. И все взоры были направлены на меня, когда я стоял на сцене со статуэткой в руках…  В ломбарде мне дали за нее триста евро. С виду массивное золото, а на деле золотое только напыление. Такое тонкое, что его можно соскрести ногтем. Но я артист. А нас, артистов, мало волнует стоимость приза. Главное – признание. Ведь вся эта шикарная светская церемония с модными дамами и другими великосветскими шлюхами была устроена не ради статуэтки за триста евро. А ради выражения признания артисту. Моральное удовлетворение я, во всяком случае, получил, не скрою. Аплодисменты, фото на журнальных обложках, сюжеты по телевидению… зеленые физиономии коллег… А дальше как обрезало!.. Обо мне забыли. Тринадцать месяцев,  затянув пояс.  А всё отчего? Зависть! Черная зависть! Потому что у нас всё так. Едва выясняется, что кто-то чего-то стоит, все набрасываются на него, чтобы сожрать. Эта страна не вызывает ничего, кроме отвращения. Мы для нее никто и звать нас никак… Ума не приложу, что мне делать. Я уж и не помню, когда в последний раз нормально ел. Держусь на кофе и бутербродах. Если бы не коктейли, на которые удается попасть, я бы уже лежал в морге.  Бедняжка Лауретта, моя жена, сначала помогала мне как могла. Но и она осталась без работы, и я отправил ее к своим, в деревню. Там, по крайней мере, она может подкормиться. Это она. А я?.. Тринадцать месяцев! Тринадцать месяцев без работы! Только посмотреть, какое дерьмо  снимается на телевидении! Все, только не я. «Вам, с вашими внешними данными, мы не можем предложить роль «кушать подано», вы заслуживаете гораздо большего». Всё верно! Но если этого большего у вас для меня нет, я готов выпить до дна горький кубок и сыграть что-нибудь второстепенное, только не дайте мне умереть с голоду. «Хорошо, позвоните тогда-то…». Я звонил. Но ни разу никого не мог найти. То у них совещание, то они вышли… никого никогда не было на месте. За что они получают зарплату?.. О театре я уж не говорю. Замкнутый круг. Или ты член их секты, или пошел вон. Стоит взглянуть на антрепризу государственных или крупных частных театров этого сезона. Кто в них занят? Жалкие актеришки! А объяснение  самое простое. Один ложится в постель со старухой, которая до сих пор прима театра, второй спит с режиссером, третий и вовсе с машинистом сцены… Гнусно! Отвратительно! А такие серьезные профессионалы, как я, отрезаны от сцены. Мой тесть, скромный крестьянин, нашел радикальное решение проблемы: меняй профессию! Но с какой стати я, с моим голосом, с моей внешностью и моим обаянием, должен менять профессию? Да в любой цивилизованной стране мое имя уже гремело бы! В Англии я уже, по меньшей мере, года два играл бы Гамлета!.. Как бы я мог его сыграть! «Быть или не быть…»… всё изнутри… но не флейтой… а вибрирующей скрипичной струной… которая вот-вот порвется… я передаю публике всю муку моей несчастной жизни… «Быть или не быть, вот в чем вопрос, что лучше для души – терпеть пращи и стрелы яростного рока или на море бедствий ополчившись покончить с ними?..». Десять лет я учу этого окаянного Гамлета, работаю над ним как проклятый… И всё жду, жду, жду подходящего момента… золотой возможности… Какой, к черту, Гамлет!.. Пусть маломальская ролька в кино! Самое странное в том, что их получают все кому не лень, кроме меня. Режиссеры говорят: внешние данные – слишком большой дар, чтобы разбрасываться им по пустякам. И так что? Если природа создала меня таким, каков я есть, красивый до безумия, мне теперь помереть с голоду? Используйте эти данные, чего вам еще надо! Нет, всё дело в том, что мы живем в дерьмовой стране. У нас тому, кто имеет цену, настоящую цену, жизни нет.  И изменить это невозможно. Несчастная Лауретта, моя жена, постоянно твердила мне о необходимости выдержки, о том, что нужно ждать своего часа, что слава рано или поздно придет… Да, но годы тем временем проходят! Какие-то жалкие комедианты, не чета мне, обрастают поклонниками и контрактами и вылезают в звезды. Как тот кретин, что стал знаменитостью только потому, что получил роль мафиозо в телесериале. О качестве его игры лучше не заикаться. А роль он получил потому, что между ним и режиссером… О чем говорить, если пружина всего в нашей грязной стране был и будет секс. Великий Итальянский Секс! Вот этот тип и пробился. Сейчас у него громкое имя, своя компания. А я, с которым он когда-то играл, не помню, сколько раз, вынужден питаться всухомятку и слушать его самодовольные разглагольствования! «Так ты сидишь без работы? Пришли мне список того, что ты сыграл, я посмотрю, может, в моих проектах для тебя что-нибудь найдется. Но на большие роли не рассчитывай». И всё это визгливым голосом, похожим на обезумевшее сопрано. Да еще с открытым «о», тогда как оно должно звучать закрыто… и с пафосом, от которого сводит желудок. И вот с таким… я должен заставить себя подписать контракт?.. Голод не тетка, и сегодня я, пожалуй бы, ему позвонил… Но всё в нашей жизни – дело случая… Без десяти четыре. Теперь я могу сказать, что Бог уберег меня от него. Если бы вчера вечером я не зашел в бар выпить свою чашку капуччино, я бы не встретил  Джакомо. Я думал, он, известный продюсер, меня даже не узнает. Но нет! Он вскочил из-за стола, увидев меня, одна рука в гипсе, а вторая так дернулась ко мне, что выбила у меня из рук чашку с кофе, и он пролился на единственное оставшееся у меня пальто. Он заорал на весь бар: «Вот! Именно такой типаж, как ты, мне и нужен! Как мне это раньше в голову не пришло? Ты же вылитый Першо!» Мы сели, и он объявил, что совместно с французами начинает снимать в Париже фильм, но всё тормозится тем,  что он до сих пор не мог найти актера на роль Першо, второго главного героя, написанную словно специально на меня.  Если я свободен и не имею других обязательств, могу считать, что роль моя. Сегодня ночью он уезжает в Париж, там сразу же переговорит с режиссером, покажет мои фотографии, они оказались, к счастью, у меня с собой, и если до четырех вечера я не получу телеграмму с отказом, то должен явиться в его офис, чтобы получить аванс и билет на самолет, вылетающий в 23:00. Контракт подпишем по прилете, сумма, он надеется, меня устроит… До четырех осталось пять минут. После чего… новая жизнь! Это логично. И справедливо. Мой час должен был прийти. Только такие идиоты, как мой тесть, могут утверждать, что мне надо менять профессию. Нет уж! Пришла моя волна, и я на гребне волны. Дух захватывает!.. Как мне хочется видеть свое имя… отдельно от других… огромными буквами во весь экран: «При специальном участии такого-то…»! Чтобы мои дорогие коллеги сдохли от зависти. А после прийдет и всё остальное. Когда об этом узнает бедняжка Лауретта, моя жена, трудно и вообразить, как она будет счастлива. Святая женщина. Вот кто она. Святая. Ее письма из деревни… редкие посылочки...  Но теперь, моя дорогая… (Берет фото жены и целует его). Всё изменилось. Великий  перелом наступил. Ты так его ждала! Так хотела!.. (Запел). «У меня две любви: мой дом и Париж…»…К черту «мой дом»!  Париж, только Париж!..  «У моих ног весь Париж…»... Я увижу Сену… «Дни и ночи струит свои воды Сена…». Только такая цивилизованная страна, как Франция, может достойно оценить такого актера, как я. Там утонченность, культура, а главное, профессиональная и художественная порядочность. Это не Италия, страна дилетантов и проходимцев, где пробиться к успеху можно лишь путем мохнатой лапы или альковных мерзостей. Я уверен, что режиссер-француз, едва увидев мои фотографии, сразу понял: это он. Французы обладают высочайшим видением, о котором нашим режиссерам остается только мечтать!.. Пять секунд… четыре… три… две… одна… Всё!!!.. Чемодан. Быстро собрать чемодан… «Две любви у меня: мой дом и Париж… Париж… Париж… Па… (Звонок в дверь). Что это? (Идет открывать). Телеграмма? Вы уверены, что это мне?.. Да, спасибо… (Возвращается, убитый). Телеграмма.  Они прислали мне телеграмму в пять минут пятого. А я уже поверил, что всё в порядке… Нет, я даже не хочу ее читать... (Комкает телеграмму и бросает комок на пол).  Стало быть, и там ни хрена не понимают в хороших актерах. И Франция – такая же коррумпированная и мерзкая страна, как наша. Они там сгнили еще больше, чем мы тут. У нас, так или иначе, искусство. Настоящее искусство. У нас еще умеют его ценить… Как я разочарован! И они еще набрались наглости послать мне телеграмму!..  Режиссер, конечно, заартачился… он успел найти другого актера, не исключено, что с улицы, который и играть-то не умеет, зато обойдется дешево и никому перечить не станет. И плевать, что у него отвратительная дикция! Подправят дубляжем. Это кино. Седьмой вид искусства. То есть так называемое искусство. И его люди ведут себя соответственно. Подумать только, мне, актеру, выросшему на Шекспире, предпочесть недоучку с улицы!.. В последний момент прислать телеграмму с отказом от договоренностей и пожеланием спокойной ночи!... Хамство и кофейное пятно на  пальто – вот всё, что я от них получил. И это после того, как без раздумий, не задавая вопросов, сразу согласился на предложение… принял поднесенный мне кусок хлеба… искренне… доверившись слову... Несмотря на то, что пришлось бы отказаться от других обязательств. Они ведь не знали, есть они у меня или нет! Я даже не могу подать на них в суд, поскольку я ничего еще не подписал. Ну не подлость ли? Они, эти киношники, получают удовлетворение, ведя себя таким образом, плюя в физиономии доверчивым людям, лишая их последних иллюзий… Как хорошо, что я не успел обрадовать бедную Лауретту, мою жену! Она бы утонула в слезах. Она очень чувствительная женщина. Умная. Всё понимающая. Она всегда старалась вселить в меня уверенность и мужество. И всегда верила в меня и в мое искусство... Что я все об искусстве? Искусства не существует! И в моей актерской профессии нет никакого смысла. От искусства ведь никакой пользы. Она есть только от чувств. Потому что чувства – единственное, что еще пока имеет цену в этом грязном мире. Чувства. Любовь, нежность, сострадание… Самое важное на земле – существа, которые понимают и любят друг друга. Я осознал это только в сию минуту. Будь сейчас рядом со мной моя Лауретта, удар, который я получил, был бы менее болезненным… Ну и ладно... Итак, никакого Парижа, никакого специального участия... Прав мой здравомыслящий тесть: пора менять профессию. Я так и поступлю. Для начала разберу чемодан… Интересно узнать, чем они объясняют свой отказ… Где эта проклятая бумажонка?.. (Находит бумажный комок, разворачивает). Нет!!!.. Не может быть!!!.. «Лауретта погибла в автомобильной катастрофе…». Они что, не могли позвонить мне?!.. Ах, да, у меня же отключили телефон… Лауретта!.. Нет, это невозможно! Бедная Лауретта!.. Но, стало быть… что касается  съемок… никакого отказа!.. Я должен ехать!.. Я обязательно должен быть в Париже к утру!.. Вероятно, режиссер, как только увидел мои фотографии… Боже, как жалко Лауретту!.. Хорошо, что она хоть не страдала... В телеграмме написано: умерла мгновенно… Отложить отъезд? Но это невозможно! Невозможно отказаться от ангажемента ради похорон жены, которую уже не вернуть. Это непрофессионально. Издержки профессии. Мы должны переступать через наши чувства. Настоящий актер на службе искусства обязан сжимать зубы и забывать о собственной личной жизни,  задыхаясь от удушающей боли… Я пошлю телеграмму тестю и теще: «Я в отчаянии… мое сердце разрывается от горя…».  Отправлю ее из аэропорта. А ведь я чуть не погубил всё, даже не взглянув на телеграмму… Лауретта, прости!.. Я уверен, ты поняла бы меня и благословила мою поездку… Одна из двух главных ролей!.. При специальном участии!.. Ну и нагнала ты на меня тоски этой телеграммой… Бедное мое сокровище, мне так жаль тебя! Но ты же понимаешь, что я делаю это еще и во имя твое! Ты всегда верила в мой талант! Ты была бы довольна тем, что я… Если бы только знала, как я хочу играть! Несмотря на отчаяние, которое меня переполняет… Еду. Париж!.. Цивилизованная страна!.. «У моих ног весь Париж…».

 

Звонок в дверь прерывает песенку.

Улыбка сходит с его лица.

Обреченно он идет во второй раз открывать дверь.

 

                                                                  ШУТКА

 

Дворик монастырской богадельни. Женщина лет 85 сидит на скамейке. На ее голове шапочка с названием богадельни, в руке палка.

 

Нас десять человек, и каждый делает небольшую ставку. Кто выигрывает – забирает всё. Это не так много. Но кое-что победитель может себе позволить. Бутылочку вина, пару сигар, чашечку эспрессо с пирожными в баре. А если случается, что никто не выигрывает, тогда деньги идут в премиальный фонд. Но, откровенно говоря, мы играем не из-за денег. А чтобы развлечься. Убить время. Надо же чем-то заниматься в этих стенах. Не хочу сказать, что здесь плохо, но если не проявлять немного инициативы, жизнь становится совсем уж монотонной. Нет, жаловаться несправедливо. Монахини внимательны и отзывчивы. Питание здоровое. Спальни просторные. Чистые. Чистоте монахини уделяют особое внимание. И правильно делают, потому что когда вас в спальне двадцать или тридцать человек… Хотя, скажу честно, лично мне это не действует на нервы. Больше того, всегда находишься в компании. Что действует на нервы, так это время. Тут оно тянется бесконечно. Ты огладываешься назад и видишь, что твои лучшие годы исчезли, как дуновение ветерка. А сейчас ты только и думаешь: поскорее бы бежали эти утренние часы… Сколько времени от побудки до завтрака? Шесть часов. Если б вы только знали, как же они долго тянутся, эти шесть часов! Мы прогуливаемся по двору. Отдыхаем на скамейках. Играем в карты. Болтаем с друзьями. А время всё тянется и тянется. Такое ощущение, что оно вообще остановилось. Темы, которые мы между собой обсуждаем, всегда одни и те же. Возраст. Ревматизм. Уходящее здоровье. Меню завтрака. Других тем нет. Нет и всё. Едва появляется новичок, все окружают его, чтобы узнать о нем побольше. Кто он такой. Чем занимался в жизни. Сколько ему лет. Чем болеет. Почему оказался в богадельне. А после того, как он расскажет всё это, ему тоже больше не о чем говорить. И он, как и все мы, начнет обсуждать то же самое. Меню. Ревматизм. И прочие болячки. И также начнет терзаться вопросом, как убить время. Монахини, бедняжки, из любви к нам стараются занять нас как могут. Заставляют прибираться во дворе. Или на площадке для игры в шары. Хотя кому она нужна, эта площадка? Кто там когда-нибудь играет? В наши-то годы, с нашими скрипящими суставами, нагибаться, распрямляться, нагибаться, распрямляться… Тот, кто однажды сыграет, рискует на другой день просто не встать с кровати. Мы же все очень старые. Старее не бывает. Мы давно не годимся даже для такой глупой игры, как шары. Вечерами легче. У нас есть телевизор, мы сидим перед ним до самого отбоя. Смотрим, главным образом, детские передачи. Сказки, игры, викторины, мультфильмы. Это развлекает и отключает мозги. Передачи для взрослых, наоборот, вгоняют в тоску. Заставляют вспоминать. Это доставляет боль. Охватывает ностальгия по всему, чего у нас больше нет: молодости, сил, здоровья. То, о чем думаешь с особенной горечью. О деньгах, о доме, о семье, любви, работе – об этом никогда не думаешь. Когда мы были молодые, нас волновало множество проблем, но в нашем возрасте они давно забыты. В нашем возрасте главное – здоровье. Господи, а ведь когда-то я в такие же прекрасные летние вечера, закончив работу, бежала на реку, поспешно раздевалась, ныряла в свежую воду и плавала долго-долго… Какое это было счастье! Настоящее счастье. Потому что тогда я чувствовала себя полной жизни, сильной, я была хозяйкой своего упругого тела, каждая его мышца была послушна моим командам. Я плавала в прохладной воде, а потом падала на раскаленный песок и обсыхала на солнце. Оно уже вот-вот зайдет, но всё еще горячее, и заряжает новой энергией, настолько мощной, что я, вскочив, опять прыгаю в воду… Вот о чем я сейчас тоскую. О силе. Об энергии. О здоровье. Не то, что его недостает. Но все же мне уже за 87. И на носу 88. Близко к 90. Кому в этом возрасте есть дело до людей, которые бегают, прыгают, увлекаются, занимаются любовью и изводят друг друга?..  Ну вот, полезли воспоминания. А мне нисколько не хочется вспоминать. Моя жизнь была такая же, как у всех. Местами прекрасная. Местами отвратительная. Полная огорчений, сожалений и страхов. Мне не хотелось бы возвращаться назад и проживать эту жизнь заново. Даже мысленно.  Единственное, что бы я сделала с удовольствием, так это поплавала бы в реке теплым летним вечером… Но теперь уже поздно. Вот почему мы предпочитаем спектакли для детей. Мы и сами стали как дети. Такие же слабые, беззащитные, беззубые и на дрожащих ногах. (Смотрит на часы). Десять. До обеда еще три часа. Сегодня четверг. Значит мясное рагу. Вкусное. Монахини очень хорошо его готовят. Они томят мясо на огне несколько часов, после этого оно так и тает во рту, жевать не надо. (Обводит взглядом двор богадельни). Ансельми, как всегда, с газетой в руках, хотя уже ни черта не видит. Каждый день велит покупать ему новую газету и много часов проводит, делая вид, что читает. Тостини опять сует термометр подмышку. Он страшно боится заболеть и меряет температуру каждые десять минут. Всем рассказывает, что его поместили сюда специально, чтобы он подхватил какую-нибудь болезнь и умер. Но мне кажется, что постоянное измерение температуры – это его способ убить время. Я уже сказала, что в первой половине дня оно словно останавливается. Особенно если всё идет как обычно, и нет никаких новостей. Другое дело, если кто-нибудь умирает. Тогда всё иначе. Мы собираемся группками, чтобы поговорить о покойнике. Ходим посмотреть на него. Ждем похорон. Приезжают родственники – тоже приключение. Составляем план проводов на кладбище. Тот факт, что один из нас ушел, служит для остальных своеобразным утешением, как будто смерть, сделав свое дело, на некоторое время забудет об остальных. Вот почему я и придумала игру. Чтобы занять себя и своих коллег. По крайней мере, тех, кто мог бы меня понять. Признаюсь, это было нелегко. Требовалось найти еще девять шутников, таких, как я. Пока что бодрых и не потерявших чувства юмора. Главное, чтобы об этом не узнали монахини. Они, хоть и добрые, но не позволили бы нам так шутить. Не из вредности, нет. Просто некоторые вещи они не в состоянии понять. Мы не совершаем ничего дурного. Всего лишь заключаем пари. Но они святоши, и у них принято считать любые, даже невинные пари, смертным грехом. Поэтому всё делается в большом секрете. Я нарезаю карточки из тонкого картона, который выпросила у капеллана. Раздаю их по одной девятерым партнерам. Последнюю оставляю себе. Каждый пишет на карточке фамилию кого-то из проживающих в богадельне, какую хочет, и возвращает карточку мне. Я тоже пишу фамилию на своей карточке. Мы кладем все карточки в конверт, заклеиваем его и вместе идем прятать в надежное место, в церкви под органом. Каждый из десятерых имеет свой номер. Им помечена его карточка. Поэтому, как только игра сыграна, конверт вскрывается, и сразу становится известным, кто из нас победил. Или не победил никто. Сегодня я написала на своей карточке фамилию Баркетти, того старикана, чья койка стоит под моей этажом ниже. Он постоянно молчит и открывает рот лишь для того, чтобы на что-то пожаловаться. Завтра утром он тоже станет объектом нашей шутки. Каждому из нас по графику выпадает дежурить на кухне. Там он достает глиняные чашки для кофе, которые монахини затем разносят по столам. В одну из чашек он наугад заранее высыпает чуть-чуть порошка, на самом кончике ложки. Этот порошок в богадельню принесла я. У меня его целый пакет. Много лет назад я стащила его на фармацевтической фабрике, где работала. Просто, правда? Насыпается – и игра сделана. Мы, те, кто в курсе, внимательно смотрим в чашки, которые поставили перед нами, чтобы убедиться, что порошка в них нет. Другие, которые ничего не знают, не смотрят, как правило, в пустые чашки. Да если б даже и посмотрели, всё равно ничего не увидели бы. Потому что у всех плохое зрение, и никто ни о чем таком не подозревает. Монахини с чайником кофе и молочником проходят вдоль столов, наполняя чашки. Все пьют свой утренний напиток с большим удовольствием. Мы, те, кто в курсе, обмениваемся взглядами и перемигиваемся. Забавно, когда остальные и не догадываются о твоей шутке. После завтрака все выходят во двор прогуляться. И вскоре начинается большая суета. Сначала спешит одна монахиня, затем бегут другие, они носятся туда-сюда, туда-сюда. Всё происходит внезапно. Народ возбуждается, оживляется, всем любопытно, что случилось. Утро летит стремительно. Наконец, появляется мать-настоятельница и со скорбной физиономией сообщает нам о том, кто так скоропостижно нас покинул. Если кто-то спрашивает, что с ним стряслось, она отвечает: должно быть, инфаркт, в таком возрасте сердце частенько сдает. Все испытывают облегчение и начинают комментировать происшествие, обсуждать, вспоминать ушедшего. Наша группа собирается и поспешает в церковь проверить карточки. Если кто-то из нас угадал, он забирает все деньги. Если не угадал никто, деньги пополняют премиальный фонд для следующего раза. Назавтра похороны. Обсуждения, разговоры, пересуды продолжаются и длятся целый день. Через день все, естественно, забывают о бедолаге, который ушел от нас навсегда. Наша группа выжидает неделю или дней десять, а затем, если не происходит ничего такого, игра возобновляется. И вновь возбуждение, оживление, любопытство, дискуссии. Знаете, удивительное дело, но когда есть покойник, о котором говорят часами, время летит так, что ты этого даже не замечаешь. Только не дай Бог, чтобы монахини, эти добрые души, что-то начали подозревать. Я же говорю, некоторых шуток они не понимают. И вряд ли правильно оценят нашу невинную шутку, которая служит нам единственно для развлечения, нарушая монотонность жизни и позволяя убивать время. (Смотрит на часы). Вот. Оно словно остановилось. Не идет и не идет. Никуда не идет.

 

Валерий Николаев – российский переводчик прозы и драматургии с итальянского языка. Окончил истфак МГУ, получив специальность историка-международника.

Сотрудничает с издательствами «АСТ», «Радуга», «Прогресс», «Махаон», «Иностранка», «Россмэн», «Рипол-Классик», «Текст», ИГ «Азбука-Аттикус» и другими, а также с журналами «Новый мир», «Иностранная литература», «Дружба народов», «Современная драматургия», «Сура», «Простор», «Вестник Европы», альманахом «Весь свет» и другими.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К списку номеров журнала «ВРЕМЕНА» | К содержанию номера