Света Литвак

Шлю тебе свою любовь: Роман Николая Байтова «ЛЮБОВЬ МУРЫ» ,издательство «НЛО», серия «Уроки русского».


   При переходе от документального ряда (архива) к выстроенному плану повествования, который является оригинальным проектом автора, можно недооценить такую характеристику непосредственной временной реальности непосредственно творимой истории, как необратимость. Пользуясь неким загадочным распорядком, некоторым непонятным для нас способом писатель воссоздаёт и разворачивает во времени (уже в нашем времени, перед нами) жизнь двух героинь, двух некогда вполне себе существовавших особ, а также развитие их непростых таинственных взамоотношений. Поэтому в его стратегии заложено обыгрывание времени и прежде всего – темпа. Ведь в неизбежной синхронизации под обложкой романа самых разных временных структур: конкретных дат переписки, момента обнаружения архива на антресоли, поисков дома, где жила Мура, происходивших летом 2010 в Киеве, и даже времени публикации романа и дня приобретения его читателем и пр и пр.,  вся эта сложная синхронизация – разрушает понятие необратимости. Заметьте же особый предельно замедленный темп повествования, чудовищно подробный, отвлекающийся на бесконечные детали отчёт, который даёт шанс сдержать обвальную катастрофу деструктурации. Отвлекающий маневр, возможно даже наводящий скуку педантизм документалиста, система задержек и насильственных зависаний читателя для его же неминуемо учащённых в ходе такого рода повествования осмыслений происходящего.
   Бывая в церкви, Николай Байтов всегда пишет в записках «за упокой» Марию (Муру) и Василия (Радзевича), героя другого «редимэйда», из книги «Прошлое в умозрениях и документах». (Хотя они были атеистами, но оба несомненно крещёные, потому что родились до революции. Радзевич в начале ХХ века учился в бурсе, а Мура в одном из писем вспоминает, как будучи девочкой она пела в церковном хоре – с огромным наслаждением…).
   Это наводит на мысль о двойном редимэйде. Сначала использование найденного в разрушенном доме, для создания романа, а затем выведение уже литературных героев в качестве заимствования для использования в реальности собственной жизни, скажем, для поминовения. Как же тут не вспомнить  Орхана Памука описывающего «Музей Невинности» Кемаля и Фюсун, и затем создающего в Стамбуле настоящий музей по сделанному в романе описанию. Письма Муры – это те же 4213 окурков Фюсун, каждый из которых подписан, за каждым скрывается история одного вечера. Разве не для этого, не для создания подобного музея, мы, словно между прочим, разыскивали дом Муры в Киеве, ещё не зная о проекте турецкого Нобелевского лауреата?
   Мура писала, что мимо её дома весь день едут ломовые извозчики, спускаясь к товарной станции железной дороги. Музеи созданы не для того, чтобы ходить по ним и смотреть на вещи, а для того, чтобы чувствовать и жить. Вот так должны писаться редимэйдс, если делать это честно: не просто присвоением чужого текста, а глубоким внутренним вживанием в реальность текста и в его автора-героя. Район Зверинец в Киеве примыкает одной стороной к Лавре и к крутому берегу Днепра, а другой стороной к железной дороге. Мы доехали на метро до станции «Бульвар Дружбы народов», потом немного прошли по этому бульвару и свернули на улицу Товарная, где предположительно жила Мура. Улица идёт под гору. Байтов глядел по сторонам, рассматривая домики. Сейчас это домики скромные, но не бедные, стоят в садах за заборами. Вряд ли что-то сохранилось с 30-х годов. Подойдя к железной дороге, свернули вдоль неё налево – в сторону Днепра (там железнодорожный мост через Днепр), потом снова пошли в гору, по другим улочкам. Где-то здесь, неподалёку находился детский сад, в котором Мура работала директором, и школа, в которой училась Ида, её дочь. Найти это теперь нереально, можно только пройти по улочкам, петляющим вверх и вниз по холмистому берегу… Был солнечный жаркий день мая.
   Письма Муры к Ксении Курисько были найдены Николаем Байтовым в Москве  в Трубниковском переулке, в доме, который примыкает справа к (нынешнему) литературному музею.  (В доме напротив  – №26 по Трубниковскому переулку – Николай жил в детстве – с 54-го по 61 год). Дедушка говорил, что в этом доме (т.е. где жила Ксения) большие подвалы, в которых до революции находились склады завода шампанских вин «Абрау дюрсо». Где-то в середине 80-х из дома выселили жильцов, собираясь его реконструировать. Байтов с одним приятелем лазили по опустевшему дому, который интересовал Николая ещё с детства  – он был виден из окна. Шампанских вин они не нашли, но в одной из квартир на антресоли лежала в полиэтиленовом пакете толстая, пыльная пачка писем. Байтов забрал её к себе домой – с целью поискать там старые марки, но она ещё лет пять лежала неразобранная. Пачка была ветхая, пыльная, грязная, невообразимо перемешанная, многие письма истёрлись и порвались в клочки. Кроме писем Муры там были письма каких-то Ксениных родственников, малоинтересные.., но когда Николай взялся наконец  разбирать, первые же попавшиеся листки Муры его настолько поразили, что он сразу же сделал из их фраз рассказ «Ботаника» и выпустил в виде бук-арта, снабдив его старыми советскими марками из этой же пачки… Разборка пачки продолжалась много лет. Лишь в конце 90-х был готов текст, который Николай Байтов озаглавил «Любовь Муры». Во многих местах порядок и смысл писем приходилось реконструировать предположительно. Автор сопровождает текст своими комментариями – там не только реконструкция фактов, но и некоторые замечания относительно характеров героев и их поступков…  
   В музее Невинности на улице Чукурджума так же представлено много предметов, «доказывающих» реальность существования главных героев: детская обувь Фюсун, маленькая серёжка в форме буквы Ф, затерявшаяся в простынях во время любовных игр, билетики в кино и афиши, зубной протез отца Кемаля, трубка Тарык-бея, даже настоящая газетная публикация с фото Фюсун Кескин, участницы конкурса красоты… Признать Кемаля, Фюсун, Муру, Ксению и Василия Радзевича историческими персонажами — значит, вместе с тем, заметить, что в основе этой ошибки – парадоксальное доказательство нереальности их существования. Все эти письма, столовые приборы, следы губной помады убеждают нас в существовании Музея имени этих героев. Музей – это план, в данном случае – план романа, повествования о любви. События более чем полувековой давности обернулись игрой с музейными экспонатами, которая привела  к разрушению непосредственной реальности, подчиняя ее вневременному времени литературы.