Игорь Ефимов

Феномен войны. Продолжение

3. Жажда бессмертия

 

 

Есть мистика, есть вера, есть Господь.

Есть разница меж них и есть единство.

Одним вредит, других спасает плоть.

Неверье – слепота. А чаще – свинство.

                               Иосиф Бродский

 

 

  «Нет, весь я не умру! Душа в заветной лире / мой прах переживёт и тленья убежит», – писал Пушкин.

  «Но не тем холодным сном могилы / я б хотел навеки так заснуть...», – мечтал Лермонтов.

  «Не листай страницы! Воскреси!», – взывал Маяковский к большелобому химику из будущего.

  Надежду «убежать тленья» разделяли с поэтами миллиарды людей, живших на Земле до них и после. Не имея «заветной лиры», они искали других путей избавления от ужаса неизбежной смерти. Вся религиозная жизнь человечества вырастает из этого импульса: приобщиться через обожествление к солнцу, луне, камню, океану, Зевсу, Озирису, корове, змее или Богу невидимому и верить, что какая-то частица тебя сохранится за пределами твоей земной жизни, благодаря твоей причастности к объекту обожествления.

  С самых первых шагов человечества, различимых в тумане прошлых тысячелетий, мы видим эти неутомимые попытки продлить наше существование если не в бесконечность, то хотя бы за пределы различимого умственным взором. Чтобы описать историю верований разных племён и народов, понадобилась бы энциклопедия в сотни томов. Мифы и саги о богах египетских, индийских, китайских, вавилонских, греческих, варяжских, мексиканских и прочих демонстрируют нам безграничность человеческой фантазии. Всё идёт в дело, всё годится – только бы не остаться лицом к лицу с осознанием собственной смертности!

  Строительство пирамид, храмов, монастырей, соборов, мечетей, но также и строительство коммунизма, Третьего рейха, Нового Халифата приобщает человека к тому, чему суждено пережить его. Здесь жажда бессмертия проявляет себя в макромире мировой истории. Но в микрокосме отдельной человеческой души и судьбы тот же порыв проявляется у всех народов, в первую очередь, самым непосредственным образом: заботой о детях, которым суждено продолжить твой род, и бережным сохранением памяти о предках. Потомки и предки – эта невидимая струна, протянутая из бездны прошлого в бездну будущего, позволяет нам мысленно скользить по ней, почти забывая о неизбежности собственной смерти. Спасая своих детей, человек может пойти на верную гибель, а оскорбление, нанесённое памяти предков, постарается смыть кровью обидчика.

  Обожествление семейных связей в античном мире замечательно описал французский историк Фюстель де Куланж. «Отец убеждён, что судьба его после смерти будет зависеть от сыновнего ухода за могилой, а сын, со своей стороны, убеждён, что отец по смерти станет богом домашнего огнища и ему надо будет возносить молитвы. Легко понять, сколько взаимного уважения и любви эти верования внедряли в семейство... В семье всё было божественно. Чувство долга, естественная любовь, религиозная идея, всё смешивалось и сливалось воедино... Человек любил тогда свой дом, как ныне он любит свою церковь».1

  Заключая свой завет с Ноем, а потом и с Авраамом, Господь не обещает им ни беззаботной жизни в награду, ни райских кущ за порогом смерти, но только одно: «Умножу ваше потомство, как песок морской» (Бытие, 9:7-9; 17:2, 7-8).

  «...Так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов своих;

и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего» (Бытие, 22: 16-18). Здесь опять обильное потомство выступает как главная награда за праведность. И наоборот: за то, что Хам согрешил, посмеялся над наготой своего напившегося отца, его потомки обречены стать рабами других народов (Бытие, 9:25-27).

  Скептический ум нашего современника вряд ли может поверить, что народ, не имевший письменности во времена Авраама, мог сохранить в устном предании память о всех предках, отделявших его от Ноя (Бытие, глава 10). Не сочинил ли более поздний летописец все эти имена, число которых переваливает за сотню? Но здесь для нас важно другое: сама священность этого длинного списка давала каждому иудею надежду на то, что и его жизнь не начинается рождением и не кончается смертью.

  По мере расширения человеческих сообществ от семьи к клану, от клана – к роду, от рода – к племени и государству неизбежно должны были возникать конфликты между различными миражами бессмертия. «Я могу уповать на бессмертие, пока я блюду все заветы своего рода» могло придти в мучительное противоречие с требованиями более высокого порядка. Страшное испытание, которому Господь подверг Авраама, потребовав от него принести в жертву его главное упование – сына Исаака, продолжает потрясать наши души и много веков спустя. Рембрандт воспроизвёл его в картине «Жертвоприношение Авраама», Кьеркегор – в книге «Страх и трепет», Бродский – в поэме «Исаак и Авраам».

  Многие античные трагедии тоже строятся на коллизии между высоким и высочайшим. Эдип освободил Фивы от Сфинкса, женился на вдове бывшего царя Лая, бережно растит рождённых с нею детей, выполняет всё, что заповедано человеку богами. И вдруг узнаёт, что убитый им в поединке путник на дороге был царём Лаем и мало того: именно он был его отцом. То есть он, Эдип, убил своего отца и женился на своей матери.

  Если бы дело Эдипа разбиралось в сегодняшнем суде, его адвокаты стали бы доказывать, что Лая он убил в порядке самообороны, а кровосмешение с матерью совершил по неведенью. Скорее всего, присяжные вынесли бы приговор: невиновен. Но Эдип не может допустить, чтобы священные законы возмездия, выполнение которых приближало его к вечности, оказались нарушены. Он сам выносит себе обвинительный приговор и сам исполняет наказание – ослепляет себя.

  В реальной политической и религиозной борьбе в Древней Греции и в Древнем Риме нередко всплывали коллизии, как будто взятые прямо из их трагедий. Первый консул Римской республики Луций Юний Брут приказал казнить двух своих сыновей, когда они выступили на стороне свергнутого царя Тарквиния Гордого (509 до Р.Х.). Плутарх так комментирует это событие: «Поступок Юния Брута невозможно ни восхвалять, ни осуждать. Либо высокая доблесть сделала его душу бесстрастной, либо, напротив, великое страдание довело её до полной бесчувственности. И то, и другое – дело нешуточное... Во всяком случае, римляне считают, что не столько трудов стоило Ромулу основать город Рим, сколько Бруту – учредить и упрочить республиканский способ правления».2

  Что вернее приблизит нас к бессмертию: выполнение долга перед родными, перед страной или перед богами?

  В наш материалистический век мы склонны ставить долг по выполнению законов государства выше всех других человеческих обязанностей. Но я не думаю, что Дэвиду Качинскому легко было принять роковое решение, когда он догадался, что бомбы по почте рассылает невинным людям его родной брат Тед (Теодор, 1996). Донести ФБР или промолчать? Дилемма достойная греческой трагедии.

  Сегодня переселение огромного количества мусульман в страны Западного мира создаёт тысячи болезненных столкновений между их представлениями о священных обязанностях человека и законами демократических стран, построенными на идеях равноправия. Мусульманские юноши и девушки пытаются воспользоваться правами, открывшимися перед ними в новом мире, родители приходят в ужас и отчаяние, идут на крайние меры, чтобы воспрепятствовать им. «Убийства во имя спасения семейной чести» (honor killings) стали эпидемией в исламских общинах Англии, Америки, Канады. Недавно по каналу Investigative Discovery показали передачу про иммигранта из Ирака, который, уже находясь в Америке, выдал взрослую дочь за старика, оставшегося в Багдаде, а когда она отказалась подчиняться насильственному браку, задавил её на улице автомобилем.

  Религиозное чувство человека требует уделять заботе о мёртвых почти столько же времени и сил, сколько заботам о детях. Уже на заре цивилизации существовали народы, которые считали необходимым подкладывать в могилы оружие, продовольствие, посуду, питьё, чтобы усопший на том свете не знал недостатка ни в чём. В раскопках скифских захоронений находят даже скелеты лошадей и повозки. Оплакивание умершего скифского царя требовало, чтобы собравшиеся сбривали себе волосы, полосовали лица ножом, отрезали ухо, протыкали левую руку стрелой. В могилы вождей клали приносимых в жертву наложниц и юношей с оружием, которым предстояло сражатся в войске усопшего в загробном царстве.3

  Человеческие жертвоприношения практиковались многими народами. Финикийцы и карфагеняне сжигали намеченные жертвы внутри металлического быка (Молох), для той же цели употреблялась металлическая статуя мексиканского божества, найденная на острове в Мексиканском заливе, внутри неё обнаружили человеческие останки.4 Мёртвые являлись людям в сновидениях, и один вождь придумал своеобразный способ общаться с ними: он заставлял раба заучивать послание наизусть, потом отрезал ему голову и зарывал. Если что-то важное забывал сообщить умершим, вызывал другого раба и отправлял на тот свет голову-постскриптум.5В 19-ом веке нравы смягчились, и общение с душами умерших стало осуществляться при помощи верчения столов.

  Почти все мировые религии включали в своё вероучение подробные путеводители по загробному царству и инструкции верующему, как устроиться в нём с наибольшим комфортом. Но, конечно, чемпионами в поклонении мёртвым явили себя древние египтяне. Не только искусство мумифицирования, статуи покойных, пирамиды и гробницы свидетельствуют о серьёзности, с которой они относились к этой задаче на протяжении трёх тысяч лет своей истории. Огромная литература священных текстов учила человека, как готовиться к встрече с богом Осирисом и чего можно ожидать от других богов, поджидающих мёртвых в загробном царстве.

  «Священные тексты заверяли египтянина, что каждая душа могла, подобно Осирису, возродиться к жизни, поистине стать Осирисом... Веря в то, что каждый может разделить благую участь бога, египтянин смотрел на смерть без боязни. Благотворное влияние на круг этих представлений оказал эпизод полного оправдания обвинённого Осириса, ибо в нём таился намёк на возможность такого же оправдания для всех».6

  Возможность бессмертия не ставилась под сомнение. Если ты не совершил серьёзных грехов, загробный перевозчик доставит тебя в счастливые сады изобилия. Как и в христианском вероучении, посмертная судьба египтянина ставилась в зависимость от того, как он вёл себя в земной жизни. Список запрещённых деяний включал все десять заповедей, занесённых на священные скрижали Моисеем, но был гораздо длиннее. Душа, представ перед божеством, должна была не каяться, а наоборот, перечислить то, чего она не совершала в телесной оболочке.

  «Я не угнетал бедного, не оставлял голодного без пропитания, никого не заставил плакать, никого не убил, не совершал предательства, не совокуплялся в храме, не кощунствовал, не жульничал, не отнимал молоко у младенцев, я чист, чист, чист!».7

  Из всех мировых религий, кажется, только иудаизм обходит стороной вопрос о загробной жизни. Во всём Ветхом завете мы не находим слов «бессмертие» или «воскресить, воскрешение», они появляются только в Евангелии. «Рай» – это просто то место, откуда человек был изгнан после самовольного поедания плодов с Древа познания добра и зла, и куда возврата нет. «Ад, преисподня» – это не то место, куда направляют души для наказания, а просто синонимы «небытия».

  Возможно, именно отказ откликнуться на порыв человеческой души к бессмертию оставил иудаизм в относительной изоляции, не позволил заложенному в нём зерну монотеизма распространиться среди других народов. Чтобы это произошло, выросшее из иудаизма христианство, а затем и ислам, должны были широко распахнуть пространство своей мифологии и догматики идеям загробного мира, воскрешения, бессмертия и прочим атрибутам языческих верований. Не здесь ли спрятана и загадка живучести антисемитизма? «Вы хотите оставить нас без надежды на жизнь вечную? Так мы вам покажем!»

  Как это ни парадоксально, война и особенно гибель в бою представлялись миллионам людей реально достижимой калиточкой в царство, где смерть уже не грозит попавшим туда счастливцам. Легенды и мифы многих народов состязаются в описаниях загробной судьбы, уготованной храбрецам. Воинская слава признавалась если не гарантией бессмертия, то уж точно самым надёжным лоторейным билетиком на выигрыш этого заветного приза.

  «Раз в году вождь скифского племени устраивает церемонию. Он заготавливает котёл с вином, и каждый скиф, который в течение года убил врага, получает в награду чашу из этого котла. Те, кому не удалось никого убить, чаши не получают и должны сидеть в стороне, что переживается ими как ужасный позор. Убившие не одного врага, а несколько, получают в награду две чаши».8

  Точно так же у индусов каста воинов-кшатриев считала смерть в постели постыдной, почти грехом, и такие же представления были характерны для японских самураев.9

  Тацит пишет, что среди германских племён долгое состояние мира воспринималось воинами как бедствие. «Если какое-то племя долго не имело военных столкновений ни с кем, знатные юноши начинали добровольно перебегать под команду тех вождей, которые в тот момент воевали. Мирная жизнь совсем не по душе этой расе, только идя навстречу опасности, могут они завоевать славу и привлечь в свою дружину смелых последователей».10

  У викингов-норманов умереть от старости, а не в бою, считалось несчастьем, лишающим человека шанса на вечные пиры в загоробном царстве, грозящим судьбой тех несчастных, которые попадали в подземный ад Хель. «Скальды, создававшие хвалебные песни в честь своих властителей, воспевали победы в сражениях, мечи и корабли, богатую добычу, дальние походы, мужество и верность... Неудивительно, что оружие присутствует во всех погребениях знати языческих времён, а раем для погибших воинов называли Валгаллу – чертоги бога войны Одина».11

  Крестовые походы 11-15 веков в огромной мере финансировались продажей индульгенций и обещаниями участникам места в раю. «В 1421 году священная война яростно обрушилась на Чехию... Церковь щедро раздавала сокровища вечного спасения, лишь бы только уничтожить дерзких, утверждавших, что Ян Гус и Иероним Пражский были невинны, и принимавших причастие в том виде, как в течение двенадцати веков его принимали все христиане – вином и хлебом».12

  В наши дни мир ислама без труда вербует тысячи террористов-смертников, обещая им прямую дорогу в вечную жизнь. Во время Ирано-Иракской войны (1980-е) персидским новобранцам, идущим в бой, вешали на шеи пластиковые ключики от рая. Но и в Америке место на Арлингтонском кладбище сделалось неким символом победы над смертью. А в России в память о павших во Второй мировой войне устраиваются праздничные демонстрации, на которых несут тысячи плакатов с портретами погибших, зачисленных теперь в «бессмертный полк».

  Когда викинги совершали свои набеги на Европу, их жертвами часто становились безоружные монахи в неукреплённых монастырях. Нападавшие верили, что своим окровавленными мечами они прокладывали себе путь в вожделенную Валгаллу, погибавшие – в то, что непротивление злу насилием, завещанное Христом, гарантирует им оправдание на Страшном суде.

  Окрашенный религиозным жаром пацифизм не раз выступал на исторической арене заметной силой. В поздней Римской империи, в африканских провинциях мощное влияние приобрела ересь донатистов. Христианской церкви было нелегко бороться с ней. Наказаний донатисты не боялись, ибо верили, что мученическая смерть – гарантия места в раю. Утром губернатор вывешивал на площади очередной грозный указ, а к полудню у его дворца собиралась толпа донатистов, просивших поскорее казнить их. Аналогичным образом вели себя староверы в России 17-го века, сжигавшие себя в церквях после реформ патриарха Никона. Или буддийские монахи во Вьетнаме, превращавшие себя в бензиновый факел на улицах Сайгона в 1960-е годы.

  Мощный след в истории оставили движения, отказавшиеся от применения насилия. В английской революции 17 века секта диггеров объявила землю общим достоянием и пыталась обрабатывать незанятые пустоши, невзирая на нападения и поджоги их домов. Баптисты, переплывшие Атлантический океан, сумели создать практически своё государство в государстве – Пенсильванию. Махатма Ганди увлёк своей проповедью ненасильственного сопротивления многомиллионную Индию.

  Сегодня порыв к бессмертию тоже принимает множество мирных форм. С трогательным упорством стучат в двери домов «непросветлённых» «Свидетели Иеговы». Мормоны рассылают проповедников по всему свету, а в своей столице в Солт Лэйк Сити устроили гигантский архив, где собирают сведения о всех людях, живших когда-то на земле, чтобы никто не потерялся в День Страшного суда. В России растёт число последователей Николая Фёдорова, звавшего человечество наконец-то заняться единственным – самым важным! – общим делом: воскрешением отцов.

  Научно-технические возможности воскрешения и бессмертия тоже не остаются без внимания. Уже ярый безбожник Маяковский мечтал, как в недалёком будущем технический прогресс научит людей возвращать мёртвых к жизни:

 

...Недоступная для тленов и крошений

рассиявшись высится веками

мастерская человечьих воскрешений.13

 

  Известный физик Валентин Турчин (до эмиграции из СССР – диссидент и соратник академика Сахарова) собирал на своей кафедре в Университете Нью-Йорка учёных разных направлений на семинары для обсуждения научных методов достижения бессмертия.

  Возникла также своеобразная индустрия по замораживанию покойников до лучших времён. Называется «гипотермия». Разработана сложнейшая технология постепенного охлаждения тела, с параллельным замещением крови незамерзающими жидкостями. Фирма «Транс-тайм» обещает хранить тела в жидком азоте при температуре -160оС неограниченное время. Расценки – около полумиллиона долларов. Но если это вам не по карману, предлагают заморозить только голову – всего за 200 тысяч.

  Мне было лет десять, когда я узнал, что все люди смертны. Это известие совершенно не вязалось с моим внутренним ощущением. «Я? Когда-нибудь тоже умру? Чушь какая-то!» И я придумал себе такую игру: будто все люди смертны, а я – нет. И им всем очень важно скрывать от меня моё бессмертие. Они все находятся в сговоре: моя мать, учителя, милиционеры, доктора. Почему-то моё бессмертие представляет для них огромную опасность. Было бы интересно узнать: как много людей в детстве отказывались поверить в свою смертность?

  Зато страх смерти, терзающий человека, лишённого благодати веры, живёт в сердцах неодолимо. Лучше всех описал его Лев Толстой. Однажды, в 1869 году, он приехал по делам в город Арзамас, и ночью в гостинице на него напал неодолимый страх, описание которого он включил в «Записки сумасшедшего»:

  «Я всегда с собою, и я-то и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут. Ни пензенское, никакое имение ничего не прибавит и не убавит мне. А я-то, я-то надоел себе, несносен, мучителен себе... Что я тоскую, чего боюсь? — Меня, - неслышно отвечал голос смерти. – Я тут. — Мороз подрал меня по коже... Всю ночь я страдал невыносимо... Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Жить, стало быть? Зачем? Чтоб умереть. Я не выходил из этого круга, я оставался один, сам с собой».14

  Похожими переживаниями делится Пушкин:

 

Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны, –

Клянусь! давно бы я оставил этот мир...

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;

Мой ум упорствует, надежду презирает...

Ничтожество меня за гробом ожидает...

Как, ничего? Ни мысль, ни первая любовь?

Мне страшно... И на жизнь гляжу печален вновь.15

 

  В той или иной форме сладостная надежда убежать от тленья живёт в сердце каждого человека. Видимо, осознание этой истины подтолкнуло римского императора Константина в начале 4-го века объявить христианство государственной религией. Многие были готовы согласиться с тем, что вера в одного Бога больше соответствует структуре абсолютной монархии, чем пёстрый пантеон языческих богов.

  Увы, религиозного единообразия достигнуть не удалось. Не прошло и столетия, как число христианских ересей перевалило за сотню. Кровавые вероисповедальные смуты начали раздирать христианский мир. Они ослабили его настолько, что он оказался неспособен противостоять вторжению гуннов, германцев, вандалов в веках 5-6, потом ислама в веках 7-9, а потом и викингов-норманов в веках 9-11.

  Далее начинается распространение двух ответвлений иудейского монотеизма – христианства и ислама – по трём континентам: Европе, Азии, Африке. Оба ответвления даровали обращённым надежду на загробную жизнь, оба шли навстречу языческим традициям многобожия, разрешая поклонение различным святым, апостолам, мученикам, матери Христа, дочерям Аллаха, родственникам пророка Мухаммеда. Но единства и мира не смогла достигнуть ни та, ни другая ветвь. Внутренние раздоры уносили не меньше жизней христиан и мусульман, чем их долгие войны друг с другом.

  Примечательна религиозная трансформация Индии. В неё не раз вторгались и мусульманские, и христианские завоеватели, и те, и другие оставили заметные следы в её истории. Но большинство населения сохраняло верность традициям Вед. Думается, это в значительной мере связано с тем, что индуизм утоляет жажду бессмертия верой в бесконечную цепь реинкарнаций каждой души.

  Также поучительной кажется судьба Китая и Вьетнама. Ни конфуцианство, ни буддизм не обещали человеческой душе вечную жизнь. Именно этот вакуум смог неожиданно заполнить коммунизм, который в 20-ом веке превратился в своеобразную религию для миллионов людей. Раз наука доказала, что коммунизм – это светлое будущее всего человечества, значит, сражаясь за него, ты приобщаешься вечности – кто может поспорить с этим?

  Сегодня снова усиливается противостояние христианства и ислама. В своё время оно усугублялось тем, что это были миры, находившиеся на разных ступенях цивилизации: кочевники-мусульмане нападали на земледельцев-христиан. Сегодня христианские народы завершили или завершают переход в индустриальную стадию и становятся объектами вражды и нападений мусульман, застрявших на земледельческой стадии.

  Попытки контрнаступления христиан, их вторжения в Афганистан, Ирак, Ливию не приносят ощутимых результатов, но вызывают тени далёкого прошлого и дают мусульманским проповедникам возможность клеймить нападающих термином «крестоносцы». Видимо, ощущение нарастающей опасности извне привело к беспрецедентному событию: встрече папы римского Франциска и московского патриарха Кирилла (февраль, 2016). Первая попытка воссоединения между католичеством и православием была сделана на Ферраро-Флорентийском соборе (1438-1439) тоже в атмосфере грозного наступления на христианский мир мусульманской Турции. Объединение кажется сегодня маловероятным, но укрепление союза – почему бы и нет?

 

  Когда мы используем понятие «бессмертие», следует помнить, что оно не имеет абсолютного характера. Главное для человека: отодвинуть представление о собственном конце в те пределы, куда его умственный взор уже не сможет проникнуть.

  Вообразим, что какая-нибудь экуменическая организация взялась провести массовое обследование и разослала в миллионы адресов анкету с единственным вопросом: «Как зовут твою надежду на бессмертие?». Скорее всего, ответы рассортировались бы на несколько категорий, главными из которых были бы:

  Моя вера.

  Мои внуки и правнуки.

  Моё отечество.

  Мои творения.

  Мои «следы на пыльных тропинках далёких планет».

  Моя приверженность вечным истинам науки.

  Мои военные подвиги.

  Всё, перечисленное выше.

 

  Но если бы мы добавили второй вопрос – «а готов ли ты сражаться насмерть за своё бессмертие?» – ответом, скорее всего, было бы громкое и уверенное «да».

 

Примечания:

 



  1. Fustel de Coulanges, Numas Denis. The Ancient City (Garden City, N.Y.: Doubleday, 1956), р. 217.

  2. Plutarch. The Lives of the Noble Grecians and Romans (New York: The Modern Library, 1964), р. 167.

  3. Herodotus. The Histories (New York: Oxford University Press, 1998), рр. 258-59.

  4. Durant, Will. Our Oriental Heritage. The Story of Civilization. Part I (New York: Simon & Schuster, 1965), p. 66.

  5. Ibid., p. 53.

  6. Breasted, James Henry. A History of Egypt (New York: Charles Scribner s Sons, 1937), p. 112.

  7. Durant, op. cit., pp..

  8. Herodotus. The Histories (New York: Oxford University Press, 1998), р. 256

  9. Durant, op. cit., p. 397.

  10. Tacitus. The Complete Works (New York: The Modern Library, 1942), p.716.

11.    Роэсдаль Эльсе (Roesdahl Else). Мир викингов (С.-Петербург:Всемирное слово, 2001), стр. 61.

12.   Ли, Чарльз. История инквизиции (С.-Петурберг: 1912), т. 1, стр. 202.

13.   Владимир Маяковский. Про это. В сборнике «Стихи о любви» (Москва:Худлит, 1959), стр. 53.

14.   Лев Толстой. Записки сумасшедшего (Москва:Кушнеров и Ко., 1911), т. 10, стр. 112.

15.   Александр Пушкин. «Надеждой сладостной младенчески дыша...»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

4. Скрытые гроздья гнева

 

Я помышляю почти о бунте!

Не присягал я косому Будде...

Пусть закроется – где стамеска! –

яснополянская хлеборезка!

Непротивленье, панове, мерзко.

                      Иосиф Бродский

 

  Размышляя о причинах войн, историки обычно пытаются отыскать какой-нибудь понятный мотив: стремление народа расширить свою территорию, тщеславное властолюбие лидера, желание нанести опережающий удар набирающему силу соседу, религиозный или политический фанатизм. Пока есть понятный мотив, в умах миротворцев возникает надежда на возможность устранения конфликта ненасильственными средствами: свергнуть воинственного властолюбца, купить приглянувшуюся территорию (Луизиану у Франции, 1803, Аляску у России, 1860-е), уступить агрессору Эльзас или Судеты (1930-е), гарантировать нерушимость границ, призвать к веротерпимости.

  Однако содержание трёх предыдущих глав подталкивает читателя к тревожному и неутешительному умозаключению:

  Война может начаться необъяснимо, просто потому что какое-то племя или какой-то народ увидит в ней возможность разом утолить все три главных устремления человека: к самоутверждению, к сплочению, к бессмертию.

  Во второй части книги, делая обзор военной истории мира, мы будем не раз сталкиваться с феноменом таких «беспричинных» конфликтов, в которых сражающиеся не испытывали настоящей ненависти друг к другу. Но будем сталкиваться и с примерами многовековой бурлящей враждебности, направленной в одну сторону, от одного противника на другого, которую не удавалось погасить никакими уступками, аргументами, дарами.

  На сегодняшний день в исторических анналах хорошо описана вражда племён в разные эпохи и на разных континентах. Превосходно изучена взаимная ненависть людей разных вероисповеданий. То же самое – политические бури, взрывавшиеся гражданскими войнами. Вражда и противоборство между классами в марксистской историографии выступает как главная разгадка всех военных конфликтов.

  Однако есть два вида вражды, которые до сих пор не были выделены в отдельную категорию. Я пытался сделать это в своих историко-философских работах.1 Чтобы читателю был понятен ход моих рассуждений о феномене войны, мне придётся здесь вкратце описать эти исследования «скрытого гнева», многократно вспыхивавшего большими и малыми пожарами в мировой истории.

 

 

Вражда между народами,

находящимися на разных ступенях цивилизации

 

  Отложим на время подзорную трубу, через которую мы оглядваем поля сражений между народами, классами, вероисповеданиями. Вернёмся к микрочастице истории, используя некий психологический микроскоп. И положим под него душу иудея, входящего под водительством Моисея в цветущую долину Ханаана. Скифского всадника, идущего в очередной набег на Персидскую империю. Гунна, приближающегося к границам Древнего Рима. Нормана, поднимающегося в своей ладье к стенам Парижа. Монгола у Великой китайской стены. Татарского, башкирского, калмыцкого конника, замышляющего очередной грабёж русских селений. Ирокеза, гурона, делавера, нацеливающего свой лук на идущего за плугом американского поселенца.

  Все эти кочевники и мигранты уже имели долгие контакты с осёдлыми земледельцами, бывали в каменных городах, привозили меха, шкуры, лошадей на продажу. Они видели изобилие городских базаров, роскошь дворцов и вилл, комфортабельные дома с застеклёнными окнами, величественные храмы. Счастливые обитатели земледельческих стран, казалось, забыли о том, что такое голод, их боги помогают им держать житницы всегда полными зерна. От врагов они умеют защищаться неприступными стенами крепостей, превосходным оружием, железными латами и колесницами. Нельзя не позавидовать им!

  «А что если попытаться подражать им? Научиться сеять и убирать урожай, обжигать кирпичи, строить дома, выплавлять железо, медь, бронзу? Ведь они, кажется, готовы помогать нам, обучать всем своим умениям и ремёслам.» Такие мысли-соблазны не могли не всплывать в головах кочевников. И в истории многих племён мы находим попытки заняться земледелием, основывать поселения, даже овладевать письменностью. Однако эти перемены невозможно было осуществить единодушным скачком, укладывающимся в срок жизни одного человека. Нужно было здесь и сейчас отказаться от многих дорогих или даже священных обычаев и традиций ради каких-то далёких и умозрительных улучшений в жизни потомков.

  Переходя к осёдлому существованию, ты утрачивал главное военное преимущество – мобильность, неуловимость. Враг всегда будет знать, где найти тебя и напасть в удобный момент.

  Главный источник твоей гордости, твоя надежда на бессмертие – роль бесстрашного воина – отнимется у тебя. Война сделается уделом привелигированного меньшинства, военной касты, и большинству достанется роль труженников на полях, в мастерских, на стройках.

  Зная обычаи своего племени, ты получал почётную роль судьи, следящего за их соблюдением, выносил приговоры нарушителям, даже приводил их в исполнение, используя традицию кровной мести. Переход от племенной структуры к государственной лишал тебя этой важной роли, превращал в послушного исполнителя воли правительства, назначенных судей, жрецов.

  Приволье кочевой жизни на просторах степей, пустынь, океана придётся сменить на тесноту и вонь поселений, где каждый сосед легко может превратиться из дружелюбного соплеменника в завистливого и опасного врага.

  История всех племён, переходивших от кочевого состояния к осёдлому, демонстрирует нам глубочайший внутренний раскол и свирепое противоборство по этому судьбоносному вопросу: держаться привычного уклада или решиться на радикальные перемены?

  Когда часть иудеев, пересекавших пустыню, стала выражать сожаление об утраченном сытном комфорте египетского «рабства» и попыталась приносить жертвы золотому тельцу, Моисей приказал убивать «отступников» и «пало в тот день три тысячи человек» (Исход, 32:27, 28).

  Цезарь сообщает, что в Галлии не только «проримские» племена воевали с «прогерманскими», но партийная рознь раскалывала даже отдельные семьи.2

  У германцев победа «партии войны» отразилась в том, что было запрещено владение земельными участками, «чтобы в увлечении осёдлой жизнью люди не променяли интереса к войне на занятия земледелием, чтобы они не стремились к приобретению обширных имений».3

  Когда «партия войны» взяла вверх среди хельветов (территория нынешней Швейцарии, 1-й век до Р.Х.), она постановила сжечь все уже имевшиеся городки и поселения, чтобы у людей не осталось соблазна увернуться от очередного похода на Рим.4

  Кочевая империя гуннов, веками угрожавшая Китаю с севера, раскололась на Южных хунну и Северных. Южные постепенно ассимилировались в Китае, а северные ушли в далёкий поход на Запад и два века спустя обрушились на Европу.5

  У некоторых арабских племён, кочевавших на Аравийском полуострове, были приняты законы, строго каравшие за попытку построить дом или посадить дерево.

  Когда часть крымских татар отделилась от Орды и основала Казанское ханство, построила деревянный город на берегах Волги и занялась земледелием, татары-кочевники сделали её объектом таких же нападений, которым до тех пор подвергались Московия и Литва.

  Эту цепь примеров можно продолжать и далее. Но думается, что и перечисленного достаточно, чтобы выделить несколько моментов, неизбежно присутствующих в любом переходе от кочевого состояния к осёдлому земледелию.

  1.    Контакт кочевого племени с земледельческим государством.

  2.    Попытки наладить торговлю и выработать правила сосуществования.

  3.    Возникновение среди кочевников раскола между теми, кто стремится перейти к земледелию, и теми, кто яростно держится за святыни старинных обычаев.

  4.    Военное противоборство внутри племён, разгорающееся до иррациональной ненависти ко всему, что являет собой или символизирует земледельческий уклад.

  5.    В случае победы «партии войны» – опустошительные нашествия кочевников на земледельческие государства.

  Внутренним импульсом многих нашествий было: «победить, чтобы управлять покорёнными народами». Таков был характер вторжений гиксосов в Египет (17 век до Р.Х.), персов в Вавилон (6 век), македонцев в Грецию и Персию (4 век), готов в Римскую империю (5-6 век по Р.Х.), арабов в Северную Африку и на Ближний восток (7-8 века), варягов в Киевскую Русь (9-10 века), турок в Малую Азию (11-12 века). Но во многих вторжениях поначалу господствовал другой прицел: «победить, чтобы уничтожить, стереть с лица земли». Таковы были вторжения иудеев в Ханаан (12 век до Р.Х.), кельтов в Италию (4 век до Р.Х.), вандалов в Рим (5 век по Р.Х.), норманов в Европу (9 век), монголов в Китай, Халифат и Русь (13 век), все походы Тамерлана (14-15 век).

  Конечно, начатки земледелия применялись многими племенами на кочевой и даже на охотничьей стадии. Но существовала огромная разница между разными способами использования воды. Охотник или кочевник, обрабатывавший несколько грядок рядом со своей хижиной, довольствовался для полива дождём или соседним ручьём. Земледельческая цивилизация не могла возникнуть путём простого увеличения площади огородов. Чтобы появились великие империи, базирующиеся на ирригационном орошении, требующем строительства огромной сети каналов, дамб и крепостей, охраняющих государство от врагов, требовалось гигантское усложнение структуры социума.

  Это усложнение неизбежно включало в себя ограничение свободы отдельного человека. Большинство должно было смириться с тем, что из вольного и равноправного члена племени каждый превратится в труженика, обязанного в назначенные дни, недели, месяцы трудиться на полях, стройках, в каменоломнях, на изготовлении кирпичей. Воля-вольная или подневольный труд – этот выбор и раскалывал племена, оказавшиеся на пороге подъёма на следующую ступень цивилизации. Насколько серьёзна была дилемма, видно хотя бы на примере истории иудеев, уже обжившихся в благополучном Египте, но решившихся броситься навстречу неизвестной судьбе в Земле Обетованной, когда фараон увеличил им нормы изготовления кирпичей (Исход, 5:7-8).

  Моя гипотеза, которую нелегко будет принять традиционной историографии, сводится к следующему:

  Все пять этапов перехода от кочевого племени к земледельческому государству будут иметь место и при переходе от земледельческой ступени цивилизации к индустриальной.

  Новая история уже дала обильный материал, иллюстрирующий правомочность подобной гипотезы.

  Начало индустриальной эры логичнее связывать не с паровой машиной Джеймса Уатта (18 век), а с целым пучком великих открытий и изобретений 15-го и 16 веков. Немец Гуттенберг построил первый печатный станок, итальянец Колумб доплыл до Америки, чех Ян Гус, немец Лютер и француз Кальвин отняли у церкви монополию на истолкование Библии, португалец Магеллан открыл Тихий океан, поляк Коперник создал гелиоцентрическую систему вселенной, вся Европа наперегонки совершенствовала огнестрельное оружие и навигационные приборы для дальних плаваний. С этого момента народы начинают состязаться в расширении открывшихся горизонтов, обгонять друг друга и вступать в противоборство, повторяющее все пять этапов предыдущего скачка.

  1. Первый этап: земледельцы сталкиваются с новой ступенью цивилизации, существующей пока только в умозрительной сфере, в виде новых идей, верований, открытий.

  2. Попытки найти общие точки между нарождающимся новым и священной стариной: Вормсский рейхстаг, обсуждающий тезисы Лютера (1521), Триентский собор (1545-1563), пересматривавший догматы христианства, перемирие между гугенотами и католиками во Франции, ознаменованное Нантским эдиктом Генриха Четвёртого (1598) и т.д.

  3. Разгорание гражданских религиозных войн в 16-17 веках, образование протестантских государств – Швейцарии, Англии, Шотландии, Голландии, Швеции, которые становятся пионерами индустриальной эры.

  4. Попытки задавить ростки новой эпохи военными средствами: поход герцога Альбы против Нидерландов (1567), Варфоломеевская ночь в Париже (1572), поход испанской Великой армады на Англию (1588), Тридцатилетняя война на территории центральной Европы (1618-1648).

  5. Тотальное противостояние индустриальной протестантской Европы со странами, застрявшими на земледельческой стадии: Турцией, Испанией, Россией (18-19 век).

  Переход в индустриальную эру у народов Европы и США проходил разными темпами и занял от 200 до 300 лет. После Второй мировой войны настала очередь совершить этот скачок странам Азии, Африки, Южной Америки. В их новейшей истории мы наблюдаем процессы, которые можно рассортировать на те же пять этапов. И наиболее наглядно проступают 4-ый и 5-ый: внутренние раздоры и завистливая враждебность к странам, уже совершившим переход на новую ступень.

  В своё время Китайская империя построила Великую стену (начало в 3-м веке до Р.Х), Римская империя – Адрианову стену в Британии для защиты от кочевников, нападавших с севера (2-й век по Р.Х.). Сегодня похожие попытки пытается делать индустриальный мир: США строят стену на границе с Мексикой, Южная Корея отделилась стеной отСеверной, Израиль вынужден строить защитные ограждения по всей границе с враждебным миром ислама.

  В индустриальном мире нет единой стратегии противостояния миру земледельцев. Страны Европы постоянно давят на Израиль, осуждая его за оккупацию палестниских земель, за отказ прекратить заселение занятых территорий, за блокаду сектора Газы. Конфликт интерпретируется как справедливая борьба палестинского народа против захватчиков. На самом же деле единственным способом для израильтян улучшить отношение палестинцев к себе было бы исчезнуть с лица земли. До тех пор пока их успехи в развитии индустриального государства будут наглядно демонстрировать отсталость соседей, завистливая ненависть будет полыхать неудержимо и прорываться вспышками интифады – хоть бомбами, хоть пулями, хоть ножами.

  Важнейший урок, который мы можем извлечь из прошлого:

  Никакие технические чудеса, никакая новейшая информационная сеть не могут ускорить процесс перехода с одной ступени на другую. Он будет длиться для народов Третьего мира те же сто, двести, может быть, триста лет, и всё это время враждебность отставших к ушедшим вперёд будет сохраняться, а порой и нарастать.

  Борьба будет долгой и потребует отказа от многих гуманно-возвышенных идей, которые ослабляют волю к противостоянию, толкают индустриальные страны распахивать ворота для новых волн иммигрантов.

 

Вражда между низковольтными

 и высоковольтными

 

  Как я могу относиться к человеку, который обгоняет меня в любых начинаниях, видит будущее дальше меня, демонстрирует энергию, хватку, умелость, талантливость, прозорливость, готовность вступать в противоборство и побеждать? В лучшем случае я буду тайно завидовать ему, в худшем – постараюсь вредить, тормозить, публично осуждать. Это и есть суть вечно тлеющей вражды низковольтного к высоковольтному.

  Впервые я использовал эти термины в книге «Стыдная тайна неравенства».6 Некоторые читатели, хотя и соглашавшиеся с главными тезисами, выражали пожелание изменить эту диаду, найти слова, лишённые оценочного оттенка. Ведь в книге неоднократно указывалось на то, что высоковольтный вовсе не лучше низковольтного, что его избыточная энергия может толкнуть его на преступления, на жестокость, на немыслимое тиранство. Но есть ли в русском языке слова, которые могли бы адекватно отразить разницу энергетических потенциалов, заложенных в людях от рождения?

  Пассивные против предприимчивых?

  Терпеливые против неуёмных?

  Тихоходные против быстроходных?

  Тугодумы против догадливых?

  Миролюбивые против агрессивных?

  Увы, оценочный элемент просачивался во все эти противоположности. Сейчас, используя термины первых глав этой книги, я могу дать формулировку:

  Высоковольтные – это те, в ком жажда самоутверждения полыхает сильнее, чем жажда сплочения.

  Но как это выразить одним словом? Ненасытимые? Напористые? Пробивные? Необузданные?

  Русская литература уже на первых своих шагах вглядывалась в это противостояние. Именно оно отражено Фонвизиным в коллизии Простаковы и Скотинины против Стародума и Правдина, Грибоедовым – в образе Фамусовской Москвы, объявляющей высоковольтного Чацкого сумасшедшим.

  Устав ломать голову, я решил оставить первоначальные обозначения, иногда дублируя их понятиями «близорукие против дальнозорких». Всё же и дальнозоркость, и близорукость представляют собой дефекты зрения, и в том, и в другом случае необходимы некие «очки мудрости». Ведь дальнозоркий порой не видит того, что у него под ногами. Например, Стародум, Чацкий и их наследники в сегодняшней России неспособны разглядеть, что Простаковым, Скотининым, Фамусовым просто не по силам смотреть так далеко вперёд, как они, что у них нет ни знаний, ни культуры, ни волевого импульса, чтобы строить свою жизнь в соответствии с высокими идеалами прогресса и гуманизма.

  В сегодняшнем интеллектуальном мире догматы равноправия, недопустимости дискриминации, равенства всех перед законом настолько сильны, что очевидный факт врождённого неравенства людей по энергии, талантам, умственным и художественным способностям упорно затушёвывается, отодвигается на задний план, замалчивается. Между тем именно врождённое неравенство порождает многие социальные разногласия, конфликты, катаклизмы.

  На заре цивилизации одним из важнейших шагов прогресса был тот момент, когда человек научился запасать пропитание на завтрашний день. До этого вся еда, которую удавалась добыть, поедалась немедленно. Американцы ещё застали индейские племена охотников, которые вели себя именно таким образом. Если среди них и появлялись «дальнозоркие», оставлявшие недоеденную оленью ногу «про запас», остальные должны были смотреть на них как на опасных нарушителей установленных обычаев. Правомочно предположить, что судьба таких была нелегкой, что близорукое большинство соплеменников предпочитало отнять у дальнозорких их запасы и отбросить заботу о завтрашнем дне.

  Земледелие великих цивилизаций древности – Египта, Индии, Китая – было ирригационным. Совместные труды по строительству каналов требовали невероятных познаний, прозорливости, чёткого планирования, которое могло быть осуществлено только дальнозоркими, то есть высоковольтными. Недаром Библейская легенда об Иосифе приписывает ему – мудрому иудею – предложение заполнять житницы заранее на семь грядущих неурожайных лет. (Вопрос о том, как бедные египтяне просуществовали полторы тысячи лет до прихода в их страну оголодавших кочевников-иудеев, тактично опускается.)

  Пока государство устроено более или менее стабильно, высоковольтные имеют возможность проявлять свою энергию и прозорливость, проникать в верхние слои управления хозяйством, торговлей, административными учреждениями, храмами и университетами. Происходит социальное расслоение, в значительной мере отражающее врождённое неравенство людей по заложенному в них потенциалу. Но там, где есть расслоение, неизбежно поднимет голову вражда.

  Ненависть бедных к богатым, простолюдинов к аристократам, крепостных к помещикам, управляемых к правителям проявляла себя так много раз бунтами и мятежами, что историки имели возможность досконально изучить её. Но цепь революций начала 20-го века, сломавших государственные постройки многих многонациональных империй (Испанской, Турецкой, Российской, Австрийской, Германской), разрушила сословные перегородки, перемешала все слои населения, обнажила «гроздья гнева», ранее остававшиеся скрытыми под другими обличьями.

  С особой наглядностью лозунг «кто был ничем, тот станет всем» воплотился в Сталинской России. Уже десятилетним я недоумевал, за что в нашей коммунальной квартире соседка Носикова, переселившаяся в Ленинград из деревни, так ненавидит и изводит бранью соседку Надежду Михайловну Черняеву – добрейшую тихую старушку «из бывших», вся вина которой состояла в правильной русской речи и вежливых манерах.

  С началом взрослой жизни такая же иррациональная ненависть начала опалять и меня самого, и многих моих друзей в самых неожиданных ситуациях. Каким-то образом вахтёр в институте, гардеробщица в библиотеке, кондуктор в трамвае, проводник в вагоне, банщик в общественных банях, официант в столовой опознавали в нас «чужаков» и не пытались скрыть своего отвращения к «антылигэнтам». Мы были одеты так же бедно, как остальные, послушно стояли во всех очередях, жили в коммуналках, давились в трамваях и автобусах, не пытались выделяться или требовать привилегий. По каким же приметам меня и мне подобных вычисляли те, «кто был раньше ничем»?

  Историкам и социологам нелегко было выделить этот феномен в бурлящем потоке повседневной жизни, так насыщенной переменами. Зато на него вскоре откликнулись самые чуткие писатели. Один за другим начали выходить в свет романы-антиутопии, описывающие некое государство, в котором необоснованным преследованиям и казням подвергаются люди виноватые лишь в том, что они чем-то отличаются от остальных сограждан.

  У Кафки в «Процессе» (опубликован в 1925) отличительным свойством оказывается открытость чувству вины, которая и заставляет главного героя снова и снова являться на заседания трибунала. («Суду от тебя ничего не нужно. Он принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда уходишь.»7)

  У Набокова в «Приглашении на казнь» (1935) осуждённого Цинцинната Ц. отличает от остальных «непрозрачность», то есть наличие чего-то твёрдого и существенного, чего недодано его соплеменникам.

  У Орвелла в «1984» (1949) под арест и пытки попадают те, кто сохранил способность любить.

  У Брэдбери в «451о по Фаренгейту» (1953) преследованиям подвергаются люди, продолжающие хранить и читать книги.

  У братьев Стругацких в «Обитаемом острове» (1969) охотятся за «выродками», которые неспособны впадать в радостное ликование от радиопропаганды, реагирующие на неё, наоборот, головной болью.

  Вскоре художественные прозрения писателей получили страшные подтверждения в волнах террора, прокатившихся по коммунистическим странам. Палачи, осуществлявшие раскулачивание, сталинские чистки, ГУЛАГ, китайскую «культурную революцию», уничтожение горожан в Камбодже, пытавшие заключённых в тюрьмах на Кубе, во Вьетнаме, Северной Корее даже не утруждали себя доказательствами «вины» своих жертв, настолько она была им очевидна. Лишённые всех преимуществ богатства, знатности, сословных привилегий жертвы коммунистического террора расплачивались за своё врождённое преимущество: дальнозоркость, высоковольтность. Свидетель и жертва сталинского террора, Осип Мандельштам, дал поэтически исчерпывающую формулу отбора жертв: «У нас убивают правильно: тех, кто не до конца обезумел».

  Обвинения, предъявлявшиеся жертвам террора – в шпионаже, заговорах, саботаже, измене, – были вздором и ложью от начала и до конца. Но это только в критериях логики и формальной юстиции. На более глубоком мистическом уровне они имели свой страшный смысл: высоковольтный, дальнозоркий всегда изменяет своим современникам, становясь на сторону будущих поколений. За это современники и преследуют его, а потомки будут восхвалять и почитать.

  Моему поколению повезло войти в жизнь в те годы, когда пик террора уже миновал. Но озлобление и подозрительность близоруких по отношению к дальнозорким доводилось ощущать на себе миллионы раз. Опыт новейшей истории и повседневной жизни я и попытался обобщить в книге «Стыдная тайна неравенства». Она выдержала уже три издания, я получил на неё множество выражений горячего согласия с изложенными в ней идеями. Но так как она обращена только к высоковольтному меньшинству, массового успеха у неё быть не могло.

  Однако и высоковольтным нелегко принять строй мыслей, который возрождает лозунг noblesse oblige (благородство обязывает). Им легче придерживаться привычной и утешительной схемы: «В обсуждении планирования совместной жизни моего народа я вижу дальше, поэтому принятие моих планов должно принести всеобщее процветание и успех. Нужно только донести эти планы до народной массы. А мешают этому злые правители, обманом прокравшиеся к рычагам управления государством».

  Пока ты веришь, что тебе противостоит лишь кучка злых и нечестных людей, у тебя остаётся надежда на победу, которая и питает ниспровергательный запал интеллектуальной элиты во все времена во всех странах. Для этой элиты допустить мысль, что в глазах народной массы она сама является опасной нарушительницей покоя и сплочённости, означало бы оказаться лицом к лицу с экзистенциональной безысходностью конфликта между дальнозорким и близоруким. А кому же охота упереться носом в безнадёжность?

  Как объяснил уже Томас Гоббс в своём «Левиафане»8 правительство в государстве берёт на себя обязанность быть арбитром между противоборствующими силами. Высоковольтные тираны Сталин, Мао, Кимирсен, Кастро, Пол Пот и прочие смогли достичь абсолютной власти, именно нарушив эту обязанность, приняв целиком сторону близорукого большинства, пойдя навстречу его уравнительным страстям, его вечно тлеющей вражде к дальнозорким, отдав их полностью на растерзание инстинктам толпы.

  В своей слепой ненависти к дальнозорким Сталин доходил до арестов тех, кто пытался предупредить его о готовящемся вторжении Гитлера или что-то делал для укрепления западной границы. В ночь с 21 на 22 июня 1941 года бомбы уже падали на приграничные районы, командиры запрашивали Москву, но из Кремля им отвечали: «Не открывать ответный огонь! Не поддаваться на провокации!». Я был знаком с человеком, которого арестовали за «антигерманские настроения» в мае 1941, а судили и отправили в лагерь в июле!

  Но после войны разгулявшаяся тирания столкнулась с неожиданным препятствием. Оказалось, что в условиях военного противостояния с миром капитализма обойтись совсем без дальнозорких просто невозможно. Ведь только они умеют двигать вперёд научно-технический прогресс, только они способны разрабатывать всё новые и новые модели бомбардировщиков, ракет, танков, подводных лодок. Что же делать? Неужели снова давать им руководящие посты в управлении индустриальным государством?

  «Нэ дождётэс, – сказал кремлёвский кормчий. – Расстрэлыват болше нэ будэм, но посадым работат за колучей проволокой.»

  Создание специальных лагерей для научно-технических работников, «шарашек», описанных Солженицыным в романе «В круге первом», было, конечно, изуверским решением проблемы, вполне достойным изворотливого ума «лучшего друга учёных всего мира». И у нас нет никакой гарантии, что в будущем новые тираны не попробуют возродить подобную практику. Это же так удобно! Посаженный за решётку умник больше не представляет угрозы для коммунистического или мусульманского единодушия, а работу свою делает исправно, потому только, что не может существовать без творческой деятельности, без утоления жажды самоутверждения.

  Границы послевоенного мира в огромной степени формировались тем, куда успели дойти танки победителей. Но внутренний импульс душевного настроя отдельно взятого человека играл немаловажную роль в том, как и куда разбегалось население разорённых стран. Жажда самоутверждения сильнее горит в душах высоковольтных, поэтому они прилагали все силы к тому, чтобы перебежать, просочиться из Восточной Германии в Западную, из Северной Кореи – в Южную, из материкового Китая – на Тайвань и в Гонгконг, из Северного Вьетнама – в Южный. Низковольтный больше ценит сплочённость, поэтому он охотнее поддавался обещаниям «справедливого коммунистического рая» и оставался там, где жил. Это различие и предопределило сгущение дальнозорких в антикоммунистическом лагере, и, как следствие, – разницу политических режимов в расколовшихся странах в период холодной войны.

 

  Думается, «скрытые гроздья гнева» будут играть большую роль и в том, что происходит сегодня. В десятках народов, находящихся в процессе перехода от земледельческой стадии к индустриальной, неизбежно возникнет раскол между дальнозорким меньшинством, созревшим для перемен, и близоруким большинством, сплочённым ненавистью к индустриальному миру. Именно из рядов этого большинства выпрыгивают десятки, сотни, тысячи воинов-террористов, для которых взорвать себя вместе с «врагами» – верный путь к доступному ему бессмертию. И страшен будет момент, когда какой-нибудь новый Бин Ладен сумеет сплотить их в миллионную армию.

  Скрытые гроздья гнева, описанные в этой главе, имеют одинаковую природу и в микрокосме человеческой души, и в макрокосме мировой истории: и там, и там бушует жажда мести за собственную неполноценность. Именно с этим связана огромная миротворческая и цивилизующая роль христианства, которое провозгласило, что перед Богом все равны. «Что высоко у людей, то мерзость перед Богом», говорит Христос и этим отменяет все человеческие шкалы неравенства, дарует каждому надежду стать «сыном в доме Отца Небесного».

  Близорукость может проявляться не только в том, что человек отказывается или не может заглянуть далеко вперёд. Взгляд назад тоже может быть искажён и затуманен различными миражами. Даже учёный, искренне интересующийся прошлым своего народа, других племён, всего человечества, вглядывается в открывающиеся ему картины как в музейные экспонаты, как в статичные диковины, как во фрагменты развлекательных зрелищ. Допущение, что из этих картин можно узнать о том, что ждёт мир в ближайшие годы, будет, скорее всего, объявлено антинаучной мистикой.

  Или поэтической вольностью. Как у Пастернака, который во всех поэмах о российских революциях 1905 и 1917 годов сопоставляет их с образами и катаклизмами далёкого прошлого:

 

Тяжёлый строй, ты стоишь Трои.

Что будет, то давно в былом.9

 

В неземной новизне этих суток,

Революция, вся ты, как есть.

Жанна д Арк из сибирских колодниц...10

 

И вечно делается шаг

От римских цирков к римской церкви,

И мы живём по той же мерке,

Мы, люди катакомб и шахт.11

 

  Получив «охранную грамоту» от поэта, отправимся в «былое» с надеждой разузнать в его пещерах и лабиринтах, что ждёт нас впереди.

 

Примечания:

 



  1. Игорь Ефимов. Метаполитика. С.-Петербург: Лениздат, 1991; Грядущий Аттила. СПб: Азбука-классика, 2008.

  2. Цезарь, Юлий. Галльская война (Москва:Наука, 1948), стр. 123.

  3. Там же, стр. 125.

  4. Plutarch. The Lives of the Noble Grecians and Romans (New York: The Modern Library, 1964), p. 865.

5 .Гумилёв Л.Н. Хунну. Москва: Изд. Восточной литературы, 1960.

6. По-русски издана впервые в 1999 году, переиздана в России: Москва: Захаров, 2006. Английскоеиздание: Igor Efimov. Five Talents or One?The Shocking Secret of Inequality.Tenafly, N.J., USA: Hermitage Publishers, 2004. Translated by Scott D.Moss.



  1. Франц Кафка. Процесс.

  2. Hobbes, Thomas. Leviathan. New York: Dutton, 1950.

  3. Борис Пастернак. Высокая болезнь. В сборнике «Стихотворения и поэмы» (Москва-Ленинград:Советский писатель, 1965), стр. 654.

10. Пастернак «Девятьсот пятый год», ук. соч., стр. 245.

11. Пастернак. «Лейтенант Шмидт», ук. соч., стр. 278.

 

 

 

 

Ч а с т ь в т о р а я

 

 

ПОЖАРЫ ВОЙНЫ

 

 

II-1. ПЛЕМЕНА ВОЮЮТ ДРУГ С ДРУГОМ

 

 

С другой стороны, пусть поймёт народ,

Ищущий грань меж добром и злом:

В какой-то мере бредёт вперёд

Тот, кто, по виду, кружит в былом.

                               Иосиф Бродский

 

  В сознании жителей современного индустриального мира межплеменные войны представляют собой феномен далёкого прошлого, интересный только для историков, этнографов, энтропологов. Освещая этнические конфликты наших дней, пресса старается сделать их более понятными для читателя, используя политические ярлыки, которые племена присваивают себе, вступая в военное противоборство. Но вдруг в 1994 году в африканской стране Руанде произошла межплеменная бойня такого масштаба, что её суть невозможно было спрятать под завесу политического лексикона. В течение ста дней члены племён хуту и тутси убивали друг друга со скоростью, в пять раз превышавшей скорость убийств в немецких лагерях смерти в годы Второй мировой войны. Около миллиона человек, без применения оружия массового поражения, были зарублены, застрелены, сожжены заживо.

  В большинстве гражданских войн, текущих сегодня в странах Азии и Африки, элемент племенной вражды оказывается доминирующим. Во время вторжения советских войск в Афганистан (1979-1987) муджехеддины не представляли собой единую национальную армию, но «состояли из полутора тысяч различных групп, объединявшихся по племенному, этническому или лингвистическому признаку. Иногда они объединялись друг с другом, чтобы противостоять Советам, но редко были инициаторами атаки. Подчинялись эти группы своим местным лидерам. Когда они везли на свои базы оружие, поставляемое им ЦРУ через Пакистан, было гораздо больше шансов, что на них нападёт соперничающая группа, а не российские войска. В результате, почти половина оружия никогда не использовалась в боевых действиях, а превращалась в объект продажи, на котором зарабатывали политические лидеры, укрывавшиеся в Пешаваре».1

  В соседнем Пакистане центральная власть с трудом сдерживает постоянно вспыхивающие конфликты между синдами, пенджабцами, пуштунами, белуджистанцами. Горные районы северо-запада страны стали практически недоступны для правительственных войск, талибы обосновались именно там под покровительством местных шейхов и совершают оттуда свои рейды в Афганистан. Нестабильность усугубляется и тем, что уже три лидера страны подряд погибли насильственной смертью,2 президент Мушарафф чудом выжил после нескольких нападений убийц-смертников.

  Межплеменные конфликты между сикхами, тамилами, бенгальцами, гуджаратами и прочими вспыхивают и в Индии. Когда такое происходит в двух странах, имеющих термоядерный арсенал, это не может не тревожить цивилизованный мир. Поэтому именно сейчас представляется весьма важным заняться изучением племенной структуры и племенной ментальности, как они проявляли себя на протяжении всей мировой истории.

  Но как мы можем исследовать далёкое прошлое народностей, не имевших письменности, не пользовавшихся календарём, не оставивших строений, скульптур, изображений? Даже если они жили по соседству с земледелческими цивилизациями, летописцы и путешественники вряд ли решались оставлять свои защищёные города и отправляться в степи, леса и пустыни, где военные конфликты между кочевниками вспыхивали непредсказуемо и любой пришелец считался законным объектом для нападений?

  Материалом для историка могут служить только раскопки захоронений, древние мифы, песнопения, наскальные рисунки. И в этом плане бесценным источником оказываются предания древних иудеев, собранные в Ветхий завет. Именно там сохранился скрупулёзный отчёт о кочевом периоде иудейских племён от исхода из Египта до создания собственного земледельческого царства (13-10 века до Р.Х.).

  Особенно важной в этом плане является Книга Судей, которая переполнена рассказами о междуусобиях израильских колен. Вот колено Ефремово обозлилось на колено Галаадское и вознамерилось убить судью Иеффая. «И собрал Иеффай всех жителей Галаадских, и сразился с ефремлянами и побили жители галаадские ефремлян... И пало в то время из ефремлян 42 тысячи» (Судьи, 12: 4, 6).

  Здесь сражаются племена, имеющие одну веру и один язык. Лишь по ничтожным отличиям выговора им удаётся отличать чужаков от своих. «И перехватили Галаадитяне переправу через Иордан... и когда кто из уцелевших ефремлян говорил: «позвольте мне переправиться», то жители Галаадские говорили ему: «Скажи шибболет (колос)». А он говорил: «сибболет» и не мог иначе выговорить. Тогда галаадитяне закалывали его у переправы через Иордан». (Судьи, 12:5-6).

  Колено Израиля получает санкцию на войну против колена Вениамина у самого Господа. Потеряв уже 22 тысячи в боях «пошли сыны Израилевы и плакали перед Господом до вечера, и вопрошали Господа: вступать ли мне ещё в сражение с сынами Вениамина, брата моего? Господь сказал: идите против него. И подступили сыны Израилевы к сынам Вениамина во второй день. Вениамин вышел против них из Гивы во второй день, и ещё положили на землю из сынов Израилевых 18 тысяч человек, обнаживших меч» (Судьи, 20:23-25).

  В конце концов Израиль побеждает колено Вениамина. «Всех же сынов Вениамина, падших в тот день, было 25 тысяч человек, обнаживших меч, и все они были мужи сильные» (Судьи, 20:46). Но когда свирепость вражды ослабевает, победители способны на раскаяние. «И пришёл народ в дом Божий, и сидели там до вечера пред Богом, и подняли громкий вопль, сильно плакали. И сказали: Господи, Боже Израилев! Для чего случилось это в Израиле, что не стало теперь у Израиля одного колена?» (Судьи, 21:2-3).

  Господь безмолствует, но израильтяне сами придумывают довольно своеобразный план исправления содеянного. Вот жители Иависа Галаадского не приняли участия в очередном походе. Мы их за это накажем: всех перебьём, а девиц их отдадим в жёны уцелевшим вениамитянам, чтобы они плодились и пополняли свои потери. «И послало туда общество 12 тысяч человек, мужей сильных, и дали им приказание, говоря: идите и поразите жителей Иависа Галаадского мечом, и женщин, и детей... Всякого мужчину и всякую женщину, познавшую ложе мужчины, предайте заклятию. И нашли они между жителями Иависа Галаадского 400 девиц, не познавших ложа мужского, и привели их в стан Силом, что в земле Ханаанской... Тогда возвратились сыны Вениамина, и дали им жён, которых оставили в живых из женщин Иависа Галаадского» (Судьи, 21:10-14).

  В описании межплеменных конфликтов сравниться с Ветхим Заветом может только великий Геродот. В 5-ом веке до Р.Х. он попытался собрать воедино доступные афинянам сведения о племенах, обитавших на Ближнем Востоке, в Средней Азии, в причерноморских и прикаспийских степях. Из его трудов, например, мы кое-что можем узнать о скифах – племени, которое в течении многих веков было грозой для всех соседей, но так и не сумело основать собственное государство. Оказывается, они были весьма неоднородны и находились на разных стадиях освоения земледельческими навыками.

  «Самые западные скифские племена обитают к северу от Чёрного моря – каллипады и ализоны. Они находятся под влиянием греков и выращивают зерно, лук, чеснок, чечевицу и просо. Племена к востоку от ализонов тоже обрабатывают землю, но урожай не съедают, а продают. Между Бугом и Днепром обитают неурианы, а что к северу от них – никто не знает».3

  Между Днепром и Доном обитали скотоводы, именуемые «королевские скифы». Эти презирали земледельцев и считали их своими рабами. Геродот подробно рассказывает о нападениях скифов на Мидию, Урарту, Ассирию, Персию, даже Египет, но сведений о межплеменных войнах почти не приводит. Зато у него подробно описано, как сурово карались отступники, пытавшиеся перенять греческие обряды и поклоняться греческим богам.

  «Скиф по имени Аначарсис посетил множество стран и приобрёл репутацию мудреца. Но острове в Геллеспонте он наблюдал жертвоприношения в честь Матери Богов, и дал обет принести ей такие же жертвоприношения, если благополучно вернётся домой. Когда он вернулся и тайно выполнял свой обет в густом лесу, его заметил один соплеменник и донёс царю Саулису. Царь увидел Аначарсиса, приносящего эти жертвы, и собственноручно застрелил его из лука».4

  Исследователи захоронений первоначально исходили из предположения, что наличие в могиле оружия указывало на мужской пол покойника. Но с середины 20-го века стали внимательнее обследовать скелеты, и оказалось, что нередко с оружием хоронили и женщин. В одном женском скелете даже нашли наконечник стрелы, застрявший между рёбрами. «Около сорока таких захоронений обнаружено на сегодняшний день на скифских землях к западу от Дона; к востоку, на территории, которую Геродот называл Сарматией, 20% обследованных могил 5-4 веков до Р.Х. содержат оружие рядом с женскими скелетами».5 Не отсюда ли пошла легенда об амазонках?

 

  Жизнь персидских племён до того момента, как они, объединённые царём Киром, вторглись в Вавилон, тоже мало известна. Геродот лишь сохранил их названия. «Доминировали среди персидских племён пасарагады, марафиане и маспианы. Пасарагады превосходят всех по знатности, из их клана ахеменидов выходят персидские цари. Названия других племён: панфилаи, дерусии и германии (эти три обрабатывают землю), и даи, мардианы, дрописы, сагартиане (это кочевые племена)».6

  Афинские историки 5-го века до Р.Х. мало интересовались жизнью балканских племён, обитавших в горах Фракии, Иллирии, Македонии. Было известно лишь, что все эти линкистийцы, пэоны, оресты, тимофейцы свирепо враждовали друг с другом вплоть до того момента, когда отец Александра Великого, царь Филип, сумел объединить их под своей властью, научил воевать не толпой, а несокрушимой фалангой и повёл на завоевание Эллады (середина 4-го века до Р.Х.).7

  Выше я уже не раз цитировал книгу Юлия Цезаря «Записки о Галльской войне». Его талант историка был равен его таланту политика и полководца. Но он описывает галльские и германские племена, уже находящиеся в постоянном противоборстве с Римской республикой, поэтому к его книге я вернусь в следующей главе. То же самое – знаменитый труд Эдварда Гиббона «Упадок и падение Римской империи». В нём обильно использованы исследования Тацита (50-120 по Р.Х.), в том числе и его отчёты о междуусобиях германских племён.

  «Их тактика боя включает возможность отступления, с тем чтобы потом возобновить атаку, – трусостью это не считается. Тела погибших они всегда уносят с поля боя. Самое позорное деяние у них – потерять или бросить щит в разгаре схватки. Таких лишают права участвовать в совете и в священных ритаулах, многие потом предпочтут покончить с собой, чем терпеть такое унижение».8

  «Если племя долго живёт в состоянии мира, благородные юноши покидают его и присоединяются к тем, кто воюет. Бездействие мучительно для этой расы, они рвутся к воинской славе, которая одна и является их наградой за смелость в гибельной битве. Убедить их заняться земледелием и ждать целый год урожая невозможно. Тем более, что они считают трусостью и глупостью добывать потом то, что можно добыть кровью».9

  «Раньше у германцев доминировали тенктеры и бруктеры; но теперь их вытеснили чамави и ангриварии, которые почти полностью истребили их с помощью других племён, находившихся под их властью. Мы наблюдали за этим конфликтом с чувством удовлетворения. Около шестидесяти тысяч погибло и не от римских мечей. Нам остаётся только молиться, чтобы племена, раз уж не могут полюбить нас, продолжали ненавидеть друг друга. Империя будет продолжать своё движение вперёд, и нет для неё лучшего подарка, чем раздоры её врагов».10

  Увы, в свирепых межплеменных раздорах закаляется воинский дух и воинская умелость. И в какой-то момент, по неизвестной причине, вчерашние враги обнаруживают, что если перестать убивать друг друга, можно объединиться и обрушить свою военную мощь на окружающий мир.

  До появления пророка Мухаммеда арабские племена на Аравийском полуострове враждовали свирепо. «Каждое племя бедуинов жило своей особой жизнью и находилось в постоянной войне со всеми остальными. Примирение между ними казалось невозможным... Но ко дню своей смерти в 632 году Мухаммед сумел собрать почти все племена в единое братство мусульман».11

  Ах, как важно было бы нам разузнать, каким образом ранее безвестные племена вдруг превращаются в непобедимых покорителей могучих империй – македонцев, арабов, норманов, монголов, турок! Никому из европейских историков или путешественников не довелось проникнуть в мир скандинавских племён, когда все эти раумы, рюги, хорды, тренды, халейги воевали только между собой и лишь готовились к атакам на земледельческие государства. Однако из сохранившихся песнопений скальдов мы можем получить ясное представление о том, что уже тогда военные подвиги были главным наполнением жизни викингов-варягов, главным способом утоления всех трёх главных страстей человека.

  О междуусобиях монгольских племён накануне нашествия на Китай мы имеем лишь обрывочные сведения из китайских, персидских, арабских источников. Известно, что племена меркид, тайчут, юркин, татар и другие постоянно воевали друг с другом, и побеждённые становились вассалами победителей, Революционное преобразование, совершённое Чингиз-ханом, состояло в том, что он стал присоединять покорившихся к своему племени. Он даже уговорил свою мать усыновить мальчика из племени юркин, и этот поступок имел большое символическое значение. Теперь открывался путь для слияния ранее враждовавших племён под командой одного вождя.12

  По-настоящему структура племенной организации во всех её бесчисленных модификациях открылась европейцам лишь тогда, когда их каравеллы, бриги, шхуны достигли берегов обеих Америк, Карибского архипелага, Африки, Австралии. При этом обнаружилось, что большинство племён практиковали людоедство. «В Африке человеческая плоть продавалась на рынках, похороны были неизвестны. На Соломоновых островах людей покупали, чтобы откармливать их для еды, как свиней. На Таити старый полинезийский вождь объяснял особенности своей диэты: “Когда белого человека хорошенько пожаришь, он по вкусу напоминает бананы”. Но жители Фиджи жаловались, что мясо у белых слишком жёсткое и солёное, полинезийцы на вкус лучше».13

  Белых пришельцев также поражало полное отсутствие понятия собственности у туземцев. «Миссионер, живший среди американских индейцев сообщал, что они обращаются друг с другом с такой добротой и заботливостью, каких не увидишь у цивилизованных народов. Это происходит от того, что у дикарей даже нет слов «твоё» и «моё», тех слов, которые, по мнению Иоанна Златоуста, гасят в наших сердцах огонь доброты и разжигают пламя жадности... Они скорее лягут спать голодными, чем придержат для себя то, что может понадобиться нуждающимся собратьям».14

  Если испанские и португальские колонизаторы интересовались, в первую очередь, золотом, серебром, пряностями, приплывшие позже них англичане, шотландцы, французы имели в своих рядах также миссионеров и проповедников слова Божьего, которые не боялись жить среди дикарей, чтобы нести им свет христианской истины. Они-то и стали главным источником наших знаний об укладе и обычаях американских индейцев.

  Две мировые войны ХХ века тянулись примерно по пять лет каждая. В истории Средних веков кровавый след оставила Тридцатилетняя война (1618-1649) между католиками и протестантами и Столетняя война (1337-1453) англичан с французами. Противоборство американцев с индейскими племенами можно назвать Трёхсотлетней войной – с прибытия в Массачусетс корабля «Мэйфлауэр» (1620) до дарования индейцам прав американского гражданства (1924). И все эти триста лет не утихали военные конфликты между различными племенами, рассыпанными на огромной территории от Атлантического до Тихого океанов.

  Племена эти говорили на разных языках, сильно отличались друг от друга поверьями, обычаями, внешним видом, устройством жилищ, но были похожи в одном: каждый мужчина в племени был прежде всего воином. «Чтобы получить какой-то авторитет, собственность, уважение, даже возможность жениться юноша должен был отличиться на «тропе войны»... Охота была его трудовым занятием, но война была его страстью, спортом, полем для подвигов. Орудия, используемые им для охоты, были теми же самыми, которые он использовал на войне. Превратиться из убийцы бизонов в убийцу людей было для него делом минуты».15

  Все попытки белых американцев установить мирные отношения с племенами или мирить враждующие племена проваливались из-за одной и той же причины: вождь имел власть над своими соплеменниками только тогда, когда он вёл их на бой. Он мог быть даже искренним, заключая очередное перемирие с белыми, но он не имел возможности удержать горячую молодёжь от таких замечательных подвигов, как грабежи, похищения, убийства, сдирание скальпов. Никакой вождь не мог наказать нарушителя мира или выдать его для наказания врагам. «Если бы он сделал это, родственники выданного смельчака, исполняя священный обычай кровной мести, могли бы убить его самого».16

  Теодор Рузвельт, до того как он стал президентом США (1901), много лет изучал историю отношений с индейцами и опубликовал шеститомное исследование под названием «Как был завоёван Запад».17 В нём он рассказывает, как однажды англичанам удалось выступить мирными посредниками в войне между индейцами племени крик и племени чероки. «По заключению перемирия вождь криков сказал англичанам: “Вы потратили столько усилий, сидя в наших дымных хижинах. Вот погодите: вскоре наша горячая молодёжь, лишившись возможности убивать чероки, перекинется на вас”. Его предсказания оправдались. Молодые крики начали нападать на поселения белых... Поэтому в войну между чоктау и чикасау англичане уже не вмешивались».18

  Другие миротворческие попытки состояли в том, что белые вознаграждали враждовавшие племена за прекращение военных действий. Индейцам нравилось получать подарки. Но как они могли заставить белых расщедриться, если между ними воцарялся мир? Естественно, они затевали новые бои, мирились, получали вознаграждение и так далее. Когда в наши дни Нобелевскую премию мира вручают таким лидерам, как Анвар Садат (1978) или Арафат (1997), она играет такую же роль: приз за временное – и, увы, недолгое – примирение.

  Всё же в какой-то момент миссионерам квакеров в Пенсильвании удалось увлечь своей проповедью индейцев племени делавер и обратить их в христиан, исповедующих завет непротивления злу насилием. Эти обращённые получили название «Моравские братья». Результаты были плачевными: воинственные племена приплывали на пирогах издалека, чтобы потешить свою кровожадность на «непротивленцах». «Так как любая агрессия оставалась безнаказанной, удары сыпались на тех, кто их меньше всего заслуживал. Ни одна другая колония не понесла таких позорных поражений в попытках справиться с индейской проблемой, как Пенсильвания».19

  Миссионеры выбрали объектом своей проповеди делаверов, потому что те казались наиболее готовыми к переходу от охоты к земледелию. «Сельское хозяйство было основой экономики делаверов. Они выращивали кукурузу, бобы, тыквы, кабачки, табак...».20 Но им было совершенно чуждо понятие индивидуального владения землёй. Когда белый фермер, поселившийся по соседству и заплативший им за выпас, упрекнул их за то, что они выпускают свой скот на его луг, они не могли понять, о чём он говорит. «Для них дарующая жизнь земля была такой же неделимой, как воздух, солнечный свет, вода в реке».21

  На примере судьбы этого племени очень хорошо видно, какими опасностями грозило оседание на землю. На время посевных и уборочных работ делаверы должны были оставаться в своих селениях, и этим пользовались их давнишние враги – племя минква. Покрыв сотни миль, оно приплывало в пирогах по реке Саскэхуана и беспрепятственно грабило и убивало мирных земледельцев. Путешественник Де Врис однажды встретил группу делаверов, уцелевших после набега, спрятавшихся в лесу. Они рассказали, что все их запасы зерна были разграблены, дома сожжены, погибло около девяноста человек.22

  Всюду, где белые пытались помогать индейцам освоить земледелие, соседние племена враждебно относились к этим усилиям. «Племя Красные Палки во время нападений разрушало построенные мельницы, ткацкие станки, вырезало скот и всячески демонстрировало ненависть к новому образу жизни».23

  Самым крупным объединением племён был Союз шести наций – мохоки, онейда, онондага, каюга, сенека, тускарора, известный под общим именем ирокезы. Они обитали между Охайо и Великими озёрами. Им платили дань покорённые племена, даже находившиеся далеко к югу. Один из вождей сформулировал эти отношения таким образом: «Мы, мохоки – мужчины, это установлено свыше, а вы, делаверы – женщины, вы не созданы быть мужчинами, поэтому вы будете у нас в подчинении».24

  До прибытия европейцев индейцы не имели лошадей и не умели изготавливать металлическое оружие. И то, и другое начало просачиваться к ним уже в 16 веке, с мексиканских территорий оккупированных испанцами. Это произвело настоящую революцию в охотничьих приёмах и в тактике войны. Межплеменные стычки стали гораздо более кровопролитными.

  Скачок технического прогресса произвёл такой же эффект, какой имел место четыре века спустя, когда автоматическое оружие стало попадать в руки красных кхмеров, муджахидов, талибана, хамаса, тутси и хуту. Обновив свой арсенал, конфедерация ирокезов обрушилась всей мощью на племя гуронов, обитавшее на восточных берегах озера Гурон. «Они не представляли никакой опасности для ирокезов, но по причинам непонятным до сего дня, те выбрали их объектом нападений. Начиная с 1630 года, около 45 лет тянулась война, которая превратила когда-то сильное племя числом 22 тысячи человек в оборванную кучку беглецов, искавших укрытия в лесах Верхних озёр. Но и сами ирокезы понесли тяжёлые потери: число их воинов сократилось с 3000 до 1400».25

  Все, кто писал о войнах индейцев, не могли обойти тему их обращения с пленными. Несчастных подвергали таким пыткам, рядом с которыми бледнели сцены Дантова ада и испанской инквизиции. Для начала пленнику устраивали «бег сквозь строй». «Ему указывали на покрашенный столб посреди деревни и приказывали бежать к нему между двух шеренг мужчин, женщин и детей. Каждый из них держал в руке топор, палку, нож или что-то ещё и пытался нанести удар бегущему. Если тот падал, его добивали на земле. И это не было наказанием, а скорее весёлым развлечением для всей деревни».26

  Зрелище чужих мучений доставляло большое удовольствие туземцам. «Они танцевали, смеялись, напевали под вопли пленников, которых жарили привязанными к столбу; кусок за куском вытягивали из человека внутренности; сдирали кожу с живых и обрубали конечности. На глазах у матерей они разбивали головы детей о стволы и выбрасывали их тела в кусты. Женщин обнажёнными валили на землю и протыкали насквозь их тела заострёнными палками; другим отрезали груди и разрубали пополам».27

  Празднование победы непременно включало в себя какие-нибудь окровавленные атрибуты. Когда шайены отмечали победу над племенем шошон (1868), они танцевали вокруг костра, «украшенные кровавыми трофеями. Один размахивал ободранной рукой шошонской женщины; вождь Высокий Волк гордо щеголял в ожерелье из высохших человеческих пальцев; другой воин прижимал к груди кожаный мешок, в котором было двенадцать правых рук, отрубленных у шошонских младенцев... Над их головами, в свете костра, плескались свежие скальпы, привязанные к копьям и к веткам деревьев».28

 

  Другая трёхсотлетняя война земледельцев с охотниками и скотоводами тянулась в те же годы в другом полушарии, на восточных и южных границах империи Российской. Уже в конце 15-го века царь Иван Третий отправил пятитысячную армию на покорение территорий между Уралом и Обью. «Местные вожди уйгуров и вогулов, прибывшие на оленьих упряжках, поспешили выразить покорность завоевателям. Было захвачено около сорока поселений, в плен попали около тысячи туземцев, включая полсотни князьков».29

  Продвигаясь дальше на восток, Россия покоряла многочисленные племена, живущие по берегам Оби, Енисея, Ангары, Амура, дошла и до Тихого океана и Камчатки. Как и в Америке, мех был главной добычей завоевателей. Но если американцы получали его в результате торгового обмена, русские просто обкладывали туземцев данью и сурово карали «за невыполнение нормы».30

  Несмотря на многовековые контакты, внутренняя жизнь пограничных племён была мало известна русским путешественникам и летописцам. Если в Америке передовую линию обороны от набегов держали вольные поселенцы, осваивавшие земельные участки и строившие городки и форты, то в России та же роль выпала на долю казаков.

  Казачество можно считать уникальным явлением российской истории, не встречающимся у других народов. Их курени составлялись из пёстрой смеси беглых крестьян, дезертиров из русской армии, староверов, не принявших церковные реформы патриарха Никона в 17-ом веке. Они селились по берегам рек – Дона, Волги, Урала (Яика), Кубани, Терека. Жили в основном охотой, рыболовством, скотоводством, грабежами, но с начала 18-го века начали активно осваивать земледелие. Их боевые качества ценились очень высоко. На своих ладьях они решались нападать даже на турецкий флот в гавани Стамбула.31 Российские предприниматели на Урале нанимали их для охраны, а цари Михаил и Алексей Романовы стали даже поручать им охрану границ и платить за службу порохом, солью, мукой, сукном.

  Конечно, среди казаков не было образованных людей, которые могли бы собирать сведения о жизни соседних кочевых племён. Все эти буряты, тунгусы, черемисы, башкиры, калмыки, татары, ногайцы были для них лишь опасными и непредсказуемыми врагами, которые нападали каждый год, убивали тысячи и уводили в плен для продажи в рабство десятки тысяч.

  Даже в 18-ом веке неинформированность русского правительства в отношении соседних племён приводила к парадоксальным ситуациям. «В 1785 году Екатерина выпустила указ о веротерпимости, и соответственно приняты были меры для образования киргизов. Исходя из предположения о том, что киргизы исповедовали ислам, к ним были посланы из Казани муллы, чтобы преподавать в открывшихся школах. Также строились мечети и каравансараи для паломников. На самом деле киргизы в то время были язычниками-шаманистами. Получилось, что христианская Россия тратила немалые средства для пропаганды мусульманства, о чём впоследствии должна была пожалеть».32             

  Племена Северного Кавказа в течение многих веков оставались в относительной изоляции, защищённые своими горами от империй, нависавших над ними с севера и с юга. Но в конце 18-го века произошло событие, в корне изменившее ситуацию: Грузия, устав от конфликтов с агрессивными мусульманскими соседями – Турцией и Персией, – попросила русского императора принять её под своё покровительство. Теперь, чтобы защищать новых подданных и установить с ними экономические, культурные и административные связи, необходимо было создать сеть коммуникаций, которые неизбежно проходили по территории, занятой черкесами, ингушами, дагестанцами, чеченцами, осетинами, кабардинцами, адыгейцами и прочими воинственными народностями. Началась долгая война, прерванная только воцарением безжалостных большевиков в России в 1921 году и возобновившаяся сразу после падения коммунизма в 1991.

  Снова мы сталкиваемся с большим белым пятном в царстве Клио. Наши знания о том, как жили эти племена до начала 19-го века, очень скудны. Российские генералы и администраторы прежде всего заботились о том, как обезопасить горные дороги и морское сообщение с Грузией по Чёрному и Каспийскому морям. Многие племена, уставшие от собственных кровавых междуусобий, соглашались заключать с русскими мирные соглашения, обязуясь не нападать на караваны и отряды, двигавшиеся между поспешно строившимися фортами и укреплениями. Но соблюдались эти соглашения плохо. Любой князёк, днём разыгрывавший миролюбие, ночью мог устроить нападение на российские войска.

  Кроме того, «мирные» оказывались беззащитными перед «немирными», объединившимися к началу 1840-х под началом знаменитого имама Шамиля. «Не только истинные симпатии жителей Чечни были на стороне Шамиля, но и страх он внушал больший, чем русское начальство, от которого в конце концов можно было уйти в горы. Шамиль же был беспощаден к отступникам, и защитить их русские власти не могли. Поэтому население аулов, через которые проходили всадники Шамиля и его наибов, уходило вместе с восставшими. Уходили и те, кто прежде служил русским, чтобы не подвергнуться немедленному нападению наступающих».33

  Чтобы изучать народы, находящиеся на племенной стадии развития социума, исследователь должен погрузиться в их среду, выучить язык, облачиться в их одежду, подчиниться их жизненному укладу. Примерно так поступил Лоуренс Аравийский, который в годы Первой мировой войны поселился среди бедуинов Аравии, сумел завоевать их доверие и поднять на восстание против Турецкой империи. Но в наши дни клубки межплеменных отношений во многих странах Азии и Африки остаются такими же загадочными, непредсказуемыми, кровопролитными, а проникновение западных корреспондентов в их среду – таким же трудным и опасным.

  Взять в качестве примера Южный Судан. После долгой гражданской войны населяющим его племенам удалось в 2011 году отделиться от Северного Судана. Но как, на какой основе могут они сплотиться в самостоятельное независимое государство? Их верования представляют собой пёструю мешанину из язычества, ислама, христианства, шаманизма. Из возможных политических моделей только выборная демократия получит финансовую поддержку богатых стран. Но ждать, что они смогут выстроить такую сложную социальную конструкцию было бы слишком наивно. Естественно возник вакуум власти, и немедленно загорелись этнические войны между племенами нуба, нуэр, динка и другими. Результат: сотни тысяч погибших, миллионы беженцев, голод и эпидемии.

  Ещё более заметную роль племенной фактор играл и играет в текущей уже пятый год гражданской войне в Сирии. Диктатура аловитского меньшинства, возглавлявшаяся отцом и потом сыном Асадами, десятилетия удерживала от взрыва тлеющую межплеменную вражду. Но примеры насильственного свержения диктаторов с помощью НАТОвских бомбардировщиков придали смелости недовольным и подтолкнули на открытое восстание в 2011 году.

  «Вооружённые отряды племён ведут борьбу с сирийскими военными на местном уровне. Кроме того, племена Северо-Восточной и Восточной Сирии, например шаммар, баггара, джаббур, дулейм и угайда, имеют тесные и прочные отношения с родственными им племенными группами в Саудовской Аравии и Ираке. Это обстоятельство активно используется Дохой и Эр-Риядом для переправки оружия в Сирию, хотя официально такая траспортировка отрицается. Существуют также убедительные свидетельства того, что иракские племена оказывают помощь оппозиционерам из родственных им сирийских кланов оружием и боеприпасами, а также боевиками».34

  Сегодня цивилизованный мир объявляет священными два принципа в сфере международных отношений: нерушимость государственных границ и право каждого народа на самоопределение. То, что эти принципы несовместимы, как бы не замечается. Что делать с народом, находящися внутри какого-то государства, но захотевшим выйти из него и начать независимое существование? Как провести новые границы?

  Третий священный принцип: отделившийся народ обязан установить у себя демократический способ правления. Если же он выберет диктатуру, или олигархию, или халифат, или коммунизм, его выбор будет объявлен неправильным, и различными мерами, начиная от экономических и кончая ракетно-бомбовыми, его станут подталкивать в сторону священной демократии. Многие страны Азии и Африки, поспешно сколоченные после двух мировых войн по этим принципам – демократия и независимость каждого этноса, на самом деле представляют собой клубок враждебных племён, которые можно удерживать вместе только сильной центральной властью. Афганистан, Ирак, Пакистан, Нигерия, Руанда, Сомали, Эфиопия начинены взрывоопасной враждой, чреватой таким же извержениями, какие случились уже в Югославии, Ливане, Ливии, Шри-Ланке.

  Опасность местных локальных войн состоит в том, что сверхдержавы имеют тенденцию вмешиваться в них. Если бы в 1999 году, на пике конфликта между сербами и косоварами, в Кремле правил не Ельцин, а какой-нибудь воинственный безумец типа Жириновского, он легко мог бы послать в Белград ракеты земля-воздух, а то и несколько эскадрилий «мигов», чтобы защитить «братский сербский народ» от НАТОвских бомбардировок. Если бы в 2013 году американским президентом был Мак-Кейн, а не Обама, Путину не удалось бы уговорить его не бомбить Дамаск, удовлетвориться вывозом химического оружия из Сирии. Этнические столкновения в Кашмире – это постоянно тлеющий фитиль к вспышке очередной войны между двумя термоядерными государствами – Индией и Пакистаном.

 

  Чему же учит нас обзор межплеменных войн на протяжении мировой истории?

  При всём их многообразии, одна черта всплывает снова и снова почти во всех: отсутствие видимого мотива, повода, причины, выгоды. Иноплеменник подлежит уничтожению или порабощению не потому, что он представляет угрозу мне или моему племени или совершил какие-то враждебные действия, а потому только, что он – иноплеменник. Моё племя – это главная форма доступного мне бессмертия, поэтому я иду сражаться за него до конца.

  Удержать племена от взаимоистребления может либо воцарившийся диктатор, либо вторгшийся колонизатор. Защитники «прав человека», ратующие за демократию во всём мире, выступающие против деспотизма и колониализма, мечтающие одарить благами свободы полудикие народы, не хотят увидеть, что их благородные и бескорыстные порывы обернутся лишь тем, что миллионы хуту, тутси, нуба, динка, шаммар, баггар, джаббур и прочих лишатся главного человеческого права – права на жизнь.

  Переход от перманентной войны к слиянию через покорение или заключение прочного союза – огромный скачок в усложнении социальной структуры этноса. Но если воины заключают мир между собой, как же они смогут утолять свою жажду самоутверждения, сплочения, бессмертия?

  Нет ли опасности, что они выберут пуститься на завоевание мира?

 

 

Примечания:

 



  1. Weaver, Mary Anne. Pakistan. In the Shadow of Jihad and Afganistan (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2002), р. 76-77.

  2. Зальфикар Али Бхутто казнён в 1979, Мухаммед Зиа-уль-Хак погиб в подстроенной авиакатастрофе в 1988, Беназир Бхутто убита террористами в 2007.

  3. Herodotus. The Histories (New York: Oxford University Press, 1998), р. 241.

  4. Там же, стр. 260.

  5. Cunliffe, Barry, editor. Prehistoric Europe (New York: Oxford Univ. Press, 1994), р. 395.

  6. Herodotus, op. cit., p. 58.

  7. Durant, Will. The Life of Greece. The Story of Civilization. Part II (New York: Simon & Schuster, 1966), p 476.

  8. Tacitus. The Complete Works (New York: The Modern Library, 1942), p. 712.

  9. Ibid., p. 716.

  10. Ibid., p. 725.

  11. Armstrong, Karen. Muhammad. A Biography of the Prophet (San Francisco: Harper Collins Publishers, 1992), р. 46.

  12. Weatherford, Jack. Genghis Khan (New York: Free Rivers Press, 2003), р. 44.

  13. Durant, Will. Our Oriental Heritage. The Story of Civilization. Part I (New York: Simon & Schuster, 1965), р. 10.

  14. Ibid., p. 17.

  15. Vestal, Stanley. Warpath and Council Fire. The Plain Indians  Struggle for Survival in War and in Diplomacy, 1851-1891 (New York: Random House, 1948), p.6.

  16. Ibid., p. 14.

  17. Roosevelt, Theodore. The Winning of the West. New York: G.P. Putnam s Sons, 1902. In 6 volumes.

  18. Ibid., v. 1, p. 95.

  19. Ibid., v. 1, p. 129

  20. Weslager, C.A. The Delaware Indians. A History (New Brunswick: Rutgers Univ. Press, 1972), p. 56.

  21. Ibid., p. 37.

  22. Ibid., pp. 100-101.

  23. Hagan, William T. American Indians (Chicago: The University of Chicago Press, 1961), p. 59.

  24. Weslager, op. cit., p. 181.

  25. Tebbel, John. The Compact History of the Indian Wars (New York: Hawthorn Books, Inc. 1966), p. 34.

  26. Heckewelder, John. History, Manners, and Customs of the Indian Nations (Philadelphia: The Historical Society of Pennsylvania, 1876), p. 218.

  27. Tebbel, op. cit., p. 84.

  28. Vestal, op. cit., p. 261.

  29. Lensen, George A. (ed.). Russia s Eastward Expansion (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1964), р. 7.

  30. Ibid., p. 40.

  31. Longworth, Philip. The Cossacks (New York: Holt, Reinhart and Winston, 1969), р. 30.

  32. Lobanov-Rostovsky, A. Russia and Asia (New York: The Macmillan Company, 1933), р. 91.

  33. Гордин Яков. «Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне 19-го века» (Санкт-Петербург:Издательство журнала «Звезда», 2000), стр. 305.

  34. Нечитайло Д.А. «Племенной фактор в сирийском конфликте». Интернет, сайт «Охранка».

 

 

 

Продолжение следует