Владислава Ильинская

Всё, что убивало и спасало

СЕЗОННОЕ ОБОСТРЕНИЕ

 

идиоты держат идиотов за идиотов,

планомерно, вальяжно прогуливаясь по городу…

однокашик становится самым обычным ботом,

отпустив беззаботно болтаться густую бороду…

ты читаешь ленту – приходит ленность, уходит лето

и летят над твоей головой шрифтовыми стаями

восемнадцать постов на метр и все об этом:

«марафонец достигнет первым последней стадии».

выключай поскорее комп, прогуляйся к пляжу –

наблюдать, как одна за другой, наливаясь памятью,

серебристые волны плетутся в седую пряжу,

соревнуясь за место на жаркой песочной паперти.

ассорти из приезжих вовсю поглощает свет,

заедая самсой, запивая «мицным черниговским»,

на складной табуретке у пирса сидит поэт,

предлагая приезжим свою юморную книжицу…

упиваясь последним летним солёным днём,

заруби на носу, на подкорке, на веках вырежи –

этот город зациклен настолько, что лето в нём

повторится четырежды.

 

 

***

 

он уверен, что каждая рыбка стремится к риску,

как маньяк подбирает часами прозрачность лески.

мы когда-то, по пьяни, ловили одну хористку

на тупые и беспонтовые юморески…

 

это был и забавный и даже полезный опыт,

потому что насколько бы не был твой червь надёжен –

для того чтобы видеть её неземную попу,

приходилось плевать на её восковую рожу.

 

и, хотя мы давным-давно не в одной с ним лодке,

у меня до сих пор дрожат стволовые клетки –

когда он, ухмыляясь, перебирает чётки

и подходит к какой-то очередной кокетке…

 

 

***

 

эти булки

ни разу

самостоятельно

не сжимались

нет, бывало, конечно,

но самую только малость

(например, неожиданно показалось,

что вот-вот случится невероятный пук)

эти белые ручки

николы

нищо

не крали,

потому что другие лайфхаки у суперкрали

всё, что может быть нужно в её колесе реалий,

совершается

(в целом)

без помощи этих рук

эти ночи и дни наполнены позитивом,

и сплошная вечно манит своим пунктиром…

дорогие машины,

бриллиантовые сортиры,

перспективы,

активы,

пассивы –

холодный душ.

по коралловой коже,

нежно, за каплей капля

подбирается вечность

с мыльным своим спектаклем

– улыбайся, красавица,

времени нет, не так ли?

я тебя

ещё

немножечко

подожду

 

 

***

 

она бывает слаще,

чем опиум и кэш,

и розовые чащи

в мозгу латают брешь.

 

она бывает жарче,

чем сам её язык,

старательный пиарщик,

забывший про азы.

 

она бывает строже,

чем хвост её потерь

и коль не уничтожит –

заставит попотеть.

 

она бывает жёстче,

чем пуля у виска,

и мальчики – на площадь,

держаться за АК.

 

она бывает древней,

как синий кашалот,

мочили всей деревней –

вовеки не помрёт.

 

она бывает разной,

как вантуз и конверт,

как бублики в маразме

и мумзики в мове…

 

она едва сутула.

она всегда одна…

принцесса Манипула –

любимая жена.

 

 

***

 

послевкусие рубля

в оцинкованной сберкассе…

ленно тянет ноту ля

Леся в музыкальном классе.

и пока она в строю

тянет партию свою,

окружная вырастает

из тропинки в колею.

в леденеющем ДК,

вопреки всему на свете,

дети пляшут гопака –

ведь на то они и дети…

только краток детства миг –

растворился, как возник,

и под ними вырастает

настоящий броневик!

но не сцена ведь – земля –

не выдерживает веса

и огрубевает ля

от глубоких интересов;

загоняет в ногу гвоздь

малахольный мальчик Вова,

гвоздь пройдёт его насквозь,

чтобы в пол вернуться снова.

и опять, на полпути

(безотходная прости),

вырастаем из ботинок,

а куда ещё расти?

 

 

СИРЕНЬ

 

плывёт по небу календарный день,

плывёт на модном свитере олень,

плывёт в канализации сирень,

отдаться поскорей в объятия газа…

плывёт листок (на нём плывёт печать),

где ясно было сказано – «молчать.

твою очеловеченную часть

на хлеб себе никто ещё не мазал».

а ты сидишь на крыше февраля

и слушаешь извечное ляля…

и не покинуть лоно корабля,

не залепить пробоины соплями…

такая уж тебе досталась днесь –

молчать, чтоб просто оставаться здесь…

молчания токсическая взвесь

повесилась над минными полями…

молчания высокий пируэт

отдай им на обет и на обед,

оставь себе – лишь музыку и свет,

струящийся из-за небесной двери.

молчание – питательная блажь.

молчание – сильней, чем отченаш:

хоть ешь его, хоть пей его, хоть мажь,

хоть удавись им – каждому по вере…

 

 

ICHTHUS

 

сигареты вымывают кальций,

воздух переварен и ворсист.

время, искривляясь, режет пальцы

о пространства акварельный лист.

не мертвы лежат они, не живы,

извиваясь в бежевом песке…

как, скажи, попробовать наживу,

чтоб не очутиться на крючке?

будет тина упиваться пеной,

будут чайки дронами пасти,

вымывают волны постепенно

фосфор из божественной кости…

но по синусоиде нисана –

даже через пару тысяч лет –

всё, что убивало и спасало,

непременно, обратится в свет.

 

 

***

 

такие чудеса

смущаются в тени,

такая благодать

томится у порога…

открой свои глаза

и руку протяни –

и тут же очутись

за пазухой у бога.

там пахнет очагом

шершавая зима,

щекочется и жжёт,

наваристая юшка…

там царствует лишь то,

что я тебе впотьмах

все зимы до того

нашептывал на ушко.

но восемь тридцать три!

но восемь тридцать три!

но скоро тридцать три!

орёт тебе будильник.

открой свои глаза

и просто посмотри,

как полон небосклон,

как строен холодильник;

ажурно декольте,

пристёгнуты ремни –

души моя душа,

шипованным ошеем –

ведь, что не говори

и, как не заверни –

чем беспощадней ночь

тем утро хорошее.

 

 

***

 

так невагомо, як немов би

ти здав усі свої бажання

і щось умовно невимовне

тепер мерцем тебе вважає

ти зачиняешься у скрині,

ти зачиняешься у скроні

ніщо тепер на тебе вплине

ніщо тепер тебе боронить

ніщо тебе тримає міцно

ніщо тебе кидає долу

і ти наповнюєшся змістом,

так неврятовно,

так чудово