Максим Некрасов

Не плацкартом по родине новой. Стихотворения

Родился 20 октября 1998 года в Казани. Большую часть сознательной жизни прожил в Петербурге. Получал высшее образование в Москве. В данный момент студент Института физики КФУ. Стипендиат мэра города Казань. Лауреат и обладатель гран-при городских, республиканских, всероссийских и международных конкурсов академической музыки и поэтических конкурсов. Автор книги «4/10». Вдохновляется постсоветскими поэтами, последними поэтами Империи.

 

Максим Некрасов – автор, который, на мой взгляд, вряд ли кого оставит равнодушным. Его стихи предельно метафоричны. Причём, зачастую метафоры, сквозь которые поэт преломляет реальность, вопиюще внезапны, парадоксальны, многомерны. Образность Некрасова – это во многом бунтарская, вызывающая образность. Порой даже возникает ощущение маленького метафорического гармидера. Но это лишь первое, поверхностное впечатление. При более пристальном прочтении, погружении в эту беспощадную поэтическую речь начинаешь чувствовать и принимать уникальность и точность большинства образов, мало того, начинаешь жить в преображённой автором реальности и чувствовать правоту авторского высказывания. А это дорогого стоит.

 

О. Г.



 
* * *
 
не плацкартом по родине новой,
но по старой в СВ,
по костям цвета кости слоновой,
по янтарной листве,
по россии покатимся синей –
в смысле? да ни в каком –
мимо кладбищ, поросших осиной
и примятых катком,
мы с пригорка покатимся в память
на чужих тормозах,
чтобы слёзы застыли, как камедь
в оловянных глазах.
 
 
ВОКЗАЛЬНОЕ
 
что говорить если жизнь уже всё сказала
ты прочтёшь эти губы оставшиеся от лица
неизвестно кого принесёт на перрон вокзала
где последняя встреча не хочет себе конца
 
поезда поезда – дорогие сапсан и ласта,
чьи-то ноги – упавшие тело – в проём босой
голоса докучая как среднего признак пласта
чудом ещё не пропавшего в мезозой
 
что говорить раз листва зеленей не стала
во дворе дрова на траве рассыпаются на руках
поздняя осень рвётся излучинами состава
пряча себя в туманно-гнилой рукав
 
 
ОСЕНЬ
 
загнила наша осень безумная
в гардеробе чужих голосов,
и свистящая песня беззубая
осыпает багряный засов.
 
и глаза раскрываются заспанно,
и топорщится взгляд мотыльком,
точно плечи, которые за спину,
завели, размягчив молотком.
 
кто-то властвует, зверствует, шефствует
порывается в камень залечь –
и всему непременно предшествует
колокольная звонкая речь.
 
 
МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ
 
мы возвращаемся на места своих преступлений,
разжимаем сомкнутые в кулак пальцы, семьи, сомкнутые в колене,
и белеют наши костяшки, и кровоточат слёзы
несбыточным повтореньем.
мы возвращаемся. расшибаемся оземь в осень.
ровно в восемь смотрим на мир культёй замёрзшей рассады с подоконников пустых спален.
мы вспоминаем. мы рады, что живы, но разве живы?
разве мы живы?!
мы возвращаемся. это нельзя назвать жизнью и смертью.
наши танцы сгорбленны и ущербны, а песни скорбны.
наши тени в соседних окнах, как весёлые негативы.
это мы. наше счастье. мы вспоминаем.
мы возвращаемся. сыновья многоточья, дочери восклицательных знаков.
откуда мы знаем ответы на риторические вопросы?
мы замёрзшие тросы вдоль полей шерстяных исключительно красных маков.
мы вспоминаем, когда в последний раз вспоминали.
мы возвращаемся на место событий, на место встречи,
и наши пустые речи в земле разлагаются дольше, чем пластик,
и наши пустые головы гремят колокольным звоном по всем равнинам,
по дорогам и весям, по проспектам и переулкам.
мы возвращаемся ночью в пустые квартиры к креслам и стульям,
мёртвые с косами в наших парадных сочувствуют нашим судьбам.
чё мы делаем здесь, на земле, коль собаки плюют нам в спины?
чё мы делаем здесь, на земле, если воры гуляют в небе?
мы возвращаемся. мы вспоминаем, но мы не помним.
мы не помним, кто мы, кого любили, кому приговор писали.
мы на всё ссали, в наших дверях вместо ручек торчат шурупы.
мы заходим в наши жилища с чёрного хода.
мы возвращаемся год от года от года к году,
мы размазываем по нашим тарелкам гнилую воду,
растекаемся лбом по стеклу в полуночном трамвае: наш разум неприкасаем.
мы дрожим на ветру. нам не холодно. мы слезаем.
 
 
ЭТЮД В МОСКОВСКИХ ТОНАХ
 
Вечереет на Воробьёвых,
скрадывая цвета;
бело-чёрная лень опустилась ниже;
не колышутся воды и с ними иже;
на панели высокая тень кота.
 
Разобщение павших листьев,
сложенное в костры;
безымянные стоны дворов направо.
Так и хочется крикнуть туда-то: «браво!»,
где горячие вдохи ещё остры.
 
Но дыхание без ошибок
стягивает петля:
то ли шарф, то ли северный ветр, а то ли
пневмония, что лечится смертью, коли
умиление лечится словом …ля.
 
И не спрячешь сердцебиенье
остовами пальто,
и разбитый клендарь не подскажет даты,
и никто не спросит тебя: куда ты?
И припомнит навряд ли тебя никто.
 
 
СИНИЦА
 
От кормленья к кормушке,
от вершины к верхушке
ты под облаком вьёшь петлю.
Мера жизни недлинной
тебе кажется глиной,
но ты снова кричишь: стерплю.
 
Как писал из Америк
мой учитель-холерик,
за стеною, чай, не Париж.
Так зачем же, зачем же
всё надрывней, всё реже,
всё бессмысленней ты паришь?
 
 
ПИСЬМО
 
Ленинградская полночь. Фонари мельтешат, как созвездья.
В полутьмах не найти перекрёстка – читай перекрестья.
Тени чёрных осин перерезали горло дороги.
Ленинградская полночь. Колыбель безмятежной тревоги.
 
Я стою над водой. Я над гладью стою водяною.
Эта ночь, Боже мой! Эта чёрная ночь надо мною.
Ничего не видать! Ничего не увидеть за нею.
Так черно, что и сам я, наверное, тоже чернею.
 
Воспалённые мысли к виску прижимаю рукою.
То шептанье твоё померещится мне над рекою,
то твоя бездыханная нежность, то твоя черноокость.
Я стою и смотрю. Но со мной лишь моя одинокость.
 
Не дано прикоснуться. Не дано тебя слышать и видеть.
Не дано полюбить. Не дано тебя возненавидеть.
Где-то там, далека бесконечно, бесконечно пустынна,
ты как чёрная птица взмахнула с нечётного тына.
 
Боже, как ты быстра! Не погнать за тобой самолёта.
Так быстра, как фотоны, твоё создававшие фото.
В этих новых слоях атмосферы, где бесчинно и люто,
ты паришь высоко, но на свете не снишься кому-то.
 
Боже мой! Боже мой! В этот век, где вокруг только пластик,
отовсюду стираю тебя, но стирается ластик.
Отовсюду сдираю эту память, как пустую афишу.
Потому что не вижу тебя, потому что не слышу.
 
Так лети же! Лети в безотчётность, как чёрная птица.
Не проститься с тобой, так хотя бы с собою проститься.
Поджигаю тебя, не тебя, но себя отвергая.
Пропади же ты пропадом, догорая, моя дорогая!
 
До свиданья! Гудбай. Это больше не ты. Это некто.
До свиданья! Гудбай. По нулям твои брутто и нетто.
Темноты, черноты навсегда овдовевшая дочка.
До свиданья! Гудбай. Не нашедшая площади точка.
 
 
РЕБРО
 
и любовь и любовь – никчемушное слово
для того что сегодня в метро
запороло своё лебединое соло
и окажется скоро мертво
фонари фонари до фотона потухли
для меня дурака на перо
ну не станет со мной размалёванной куклы –
я ещё поломаю ребро
 
 
ВСЁ
 
за сиплое слово за розовость щёк
за бледные парки вдвоём
за новых листов хризолитовый шёлк
за пьянку в подъезде твоём
за бога за ангела что не пришёл к
обедне девятого дня
давлю на гашетку и делаю щёлк
а смерти не надо меня
 
 
АНГЕЛ
 
чёрный ангел на чёрном снегу
полежал и пропал
я скучал – я горел по нему –
и сгорел как пропан
дети взяли мелки – ну и ну –
толкотня беготня
чёрный ангел на чёрном снегу
а обводят меня