Сергей Ступин

Я чувствую, значит, я существую

Foto 1

 

Родился в 1983 году в Пензе. В 2005 г. окончил Литинститут (семинар прозы А.Е.Рекемчука). Защитил диссертацию по эстетике «Феномен открытой формы в искусстве ХХ века», кандидат философских наук. Работает в НИИ Теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, ведущий научный сотрудник НИИ РАХ. Область профессиональных интересов: проблемы языка литературы и искусства ХХ-ХХI вв., формообразование, экзистенциальные ракурсы художественного творчества. Автор научных монографий и статей. Работы переведены на английский и китайский языки. Член Союза писателей Москвы

 

«Я ЧУВСТВУЮ, ЗНАЧИТ, Я СУЩЕСТВУЮ»

 

Светлана Левит. Сад нездешних песнопений: стихотворения. Москва – С.-Петербург: Центр гуманитарных инициатив, 2018. – 160 c.: ил.

 

В ретроспективном поэтическом сборнике философа и культуролога Светланы Левит картезианское «Cogito ergo sum» уступает место лирической апологии чувства как пути обретения собственного творческого трансцендирующего Я и способа диалога с «огромным и прекрасным» Миром.

Светлана Левит движется в траектории, заданной золотым веком русской поэзии и продолженной «академической» традицией русского стихосложения в минувшем столетии. В ее стихах – элегичных, ликующих, печальных, отрадных, тревожных, акварельных, порой обреченных –воскресают архетипы европейской культуры. Лирику поэта и мыслителя питают вечные сюжеты античной мифологии и новые мифы, сотворенные в осмыслении знаковых творений позднейших художественных эпох. На страницах книги незримо присутствуют духовные покровители автора – вдохновенный Эол и мудрец Соломон. Звучит музыка Баха, Альбинони, Шопена, Штрауса, Шуберта, Сибелиуса. Мелькают живописные образы Бенуа, Бориса-Мусатова, Шагала. Литературные аллюзии и реминисценции обращены к Рабле, Гофману, Преверу, а стихотворные реплики-вариации на польского поэта Леопольда Стаффа становятся лейтмотивом сборника.

Эрудиция профессионального культуролога не диссонирует с опытом чувства поэта. Откровения классиков постигаются восторгом «волшебствованья» - интуитивно, провидчески и вместе с тем с экзистенциалистски тонким пониманием первостепенной ценности Любви и Творчества, осознанием утекающего сквозь пальцы Времени, постоянства и непостоянства Памяти.

Пережитое, принятое и выношенное, облеченное в поэтическую форму, у Левит обретает силу сентенции: «Каждый день неповторим, невозвратен...».

Не случайно вновь воскресает пушкинское «Пора, мой друг, пора»:

 

«И душа постигает волю

И покой

               как замену счастья».

 

Метафизическое путешествие по «зачарованному саду» Минувшего, прорыв границ повседневного автоматического существования органично связаны у Левит с поиском убедительного поэтического приема. В лучших строках ей удается минимальными языковыми усилиями творить емкие, «выпуклые» метафоры.

Таковы персонифицированные образы:

 

«Печь там дышала, как сонный человек,

глубоко и спокойно,

и дровишки похрустывали в ней,

как орехи на зубах веселых мальчишек»;

 

«На губах зари простуженной

Стынет хриплое отчаянье».

 

Или экспрессионистический осенний пейзаж, мгновенный и четкий, как графическая импровизация:

 

 «Словно искры, летят листы,

Тонкий призрачный контур берез –

Гибкость линии Хокусая»

 

Или эпатажно броский, сюрреальный закат, отпускающий на волю смелые ассоциации:

 

 «Солнца клюв кровавый

                 утонул во ржи».

 

Там же, где стиль определяет «величие замысла», прорастает строгость «последней» «немыслимой простоты» Пастернака:

 

«Я знаю – все пройдет,

                                     и я

Растаю облаком,

                              и дважды

Не зазвучит душа моя,

Исполненная певчей жажды».

 

Вспоминается здесь и сокровенное евтушенковское «И я больше не буду никогда, никогда».

Читатель застигает лирическую героиню Левит в мудром созерцательном внимании к ускользающей хрупкости человека и его мира, в бережной попытке прикоснуться к загадке чужой жизни и благоговейно замереть перед невозможностью постичь внутреннее бытие Другого. Так поэтическое альтер эго автора встречается взглядом с героиней старинного портрета, волею судьбы извлеченного из забвения:

 

«В портрете была влекущая сила

                                и таинство чужой жизни,

которая, быть может,

                                 уже оборвалась

и никогда ни в ком не повторится»

 

Вслед за Паскалем и Тютчевым Левит верует «в тихие речи / И хрупкую стать тростника». В духе натурфилософской лирики Заболоцкого и Тарковского поэт растворяется в «веществе» мира как вечно живой, дышащей и шевелящейся всеобъемлющей субстанции. Со все большим смирением героиня Левит открывает себя через таинственную вплетенность в витальную ткань зримого и осязаемого:

 

«И я уже не царь, а ровня

                    всему живущему на свете,

Я – безобидная коряга,

                    я – отдых бабочек, стрекоз,

                                             я – вольный ветер».

 

Поэтическую антропологию Светланы Левит питает не ропот «мыслящего тростника», но пафос благодарного приятия чуда жизни в сакральном безмолвии, наполненном Любовью и Творчеством.

И благосклонная Вселенная платит поэту сторицей:

 

                        «Мир такой огромный

и прекрасный признал меня,

и он был добр и отмечен тишиной...»

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера