Ида Швидель

Гримасы судьбы. Повесть. Журнальный вариант

Часть первая

 

Один из них был сыном полковника КГБ, другой – сыном простого еврея. Они дружили. Не думаю, что нужно объяснять пикантность ситуации. Дружили крепкой мужской дружбой, чистой и верной. Без теперешней двусмыслицы. По окончании мединститута были распределены в заштатную больницу,где, как и в институте, их дразнили «сиамскими близнецами».

Была одна странность, однако Марк её не замечал: Станислав Смирнов никогда не приглашал товарища в родительский дом. Сам навещал Вайсбергов почти ежедневно. Вёл задушевные беседы с Михаилом Борисовичем, отцом Марка, с удовольствием поглощал кулинарные изыски его матери, Ривы Натановны. Короче, чувствовал себя как дома. О своей семье он не распространялся. Если любопытствовали, мрачнел и переводил разговор. Только однажды обмолвился другу: «Тебе повезло, у тебя классные предки!» Но сразу умолк. А тот, одолев любопытство, ничего не спросил.

Вайсберги были уверены: юноша не заражён бациллой антисемитизма, – и принимали его как родного. В институте, а потом в больнице, где друзья работали, у Станислава сложились ровные отношения со всем коллективом. Но только с Марком он был достаточно откровенным, даже критиковал власть придержащих, что в те времена было небезопасно даже для сына полковника КГБ.

Со своим отцом, человеком замкнутым и суровым, он задушевных бесед вести не мог. Тот воодушевлялся, только громя врагов народа: чеченцев, евреев и прочих инородцев. Бранное слово «жид» Слава слышал с детства. Если у полковника случалась неприятность, в ней всегда были «повинны» они. Жена не перечила, поэтому об её отношении к злокозненной нации сын не знал.

Первая накладка получилась в девятом классе: юноша влюбился в еврейку. Но девочка вскоре перевелась в другую школу, и любовь, не успев разгореться, угасла. Однако любопытство к таинственному племени осталось. Оно будоражило мысль.«Почему евреи вызывают неприязнь? – размышлял он. – Не потому ли, что проявляют смышлё-ность. И не только в торговле, как утверждает отец. Их имена блистают в математике, юриспруденции, медицине. Легче перечислить, где они не выделяются, в лучшем значении этого слова. Не отсюда ли зависть и ненависть?! Ведь некоторые более многочисленные народы не дали миру ничего. Сам отец, несмотря на предубеждение, пользуется услугами не районного врача, а Хаймовича. Ещё и лебезит перед ним». Пытливому молодому уму хотелось разобраться в проблеме, но не с кем было её обсудить. Отец отвечал грубо, по-солдафонски. Товарищи насмехались: его интерес казался им странным. 

С Марком он сблизился из любознательности. И не нашёл в нём ничего из утверждений отца: ни хитрости, ни корысти, ни зловредности. Друг ему нравился. Но рассказать о нём дома не осмелился. Да это и не требовалось: Родителей не интересовало, с кем он общается. Сыт, одет, обут – что ещё надо?! Им никто ковровой дорожки не подстилал, всё добывали своим горбом. И сыну не собирались её подстилать. Тем более что советская власть открыла все двери настежь, только учись.

– Молодёжь пошла не в нас. Нет в них ни комсомольского задора, ни патриотизма, – сетовал папаша. – Всё на прогнивший Запад поглядывают! Будоражат жиды народ. И в пропасть волокут!

– Что им неймётся? Все богатые, учатся в университетах и отды-хают в Сочи. Что ещё надо? – в ожидании ответа на полковника заинте-ресованно смотрела супруга. Лучше ему угодить она не могла бы. Оседлав любимого «конька», тот стал ораторствовать перед женой, как перед полными трибу-нами. С жаром громил ненавистную пятую коло-ну инородцев-космополитов, мешающих лично ему, Смирнову Ивану Ивановичу, построить коммунизм в одной отдельно взятой стране.

– Обнаглело проклятое отродье! Сталина на них нет! – кипел он от негодования. – Счастье, что вовремя узрел, ато бы «твоя» шальная доченька продолжала дружить с ними. Женишка моими «молитвами» забрили. Пусть теперь погорбатится. А я уж постараюсь, чтобы в армии нахлебался дерьма. За Славку не волнуюсь, – продолжил он спокойнее. – Он парень с головой, глупость не сморозит. Не то что эта дура!        

Сын тем временем всё больше «прикипал» к Марку и не представлял,  что их разведёт по разные стороны «баррикады». Они обсуждали все аспекты жизни, избегали только разговоров об Израиле. А именно, противостояние «миролюбивого» Египта еврейскому «агрессору» было главной темой средств массовой информации. Казнь Абдель Нассером коммунистов скромно замалчивалась. Марк Вайсберг и Станислав Смирнов даже наедине не касались этой животрепещущей и взрывоопасной темы. Интересы Смирнова были далеки от ближневосточного конфликта. Но, полагая, что проблема не волнует друга, он глубоко ошибался: Марк принимал её близко к сердцу и хотел бы узнать мнение друга. Но не решался.

«Со Славкой об этом говорить не стоит, – размышлял он. – Не только он, никто не может понять наших реалий, не столкнувшись с ними. Мне «повезло»: наша семья на своей шкуре познала «справедливость» Советской власти. Родителей за «пятую графу» дважды вышвыривали с работы, меня пытились оставить без распределения. Дяде Моте, «врачу-отравителю», пр-ишлось испытать на себе все «прелести» лагерной жизни. Он-то и помог развеяться моим юношеским иллюзиям. А Станислав живёт в тепличных условиях и не допускает мысли о двойных стандартах».

Вайсберг вспомнил, как Гайлитис – главный врач провинциальной боль-нички – пригласил его на работу. Как было обидно, что всех распределили, а им пренебрегли. Но самым обидным было безразличие друга. «Славку не колыхнуло, что меня, отличника, не только не оставили при аспирантуре, но не распределили. А ведь профессора уже обсуждали тему моей будущей диссертации. Какая ирония! Предло-жить аспирантуру ему, ленивому двоечнику, поступившему в институт по блату, а не по призванию! А меня, мечтавшего об этом с детства, оставить за бортом, – от обиды он заскрипел зубами, но тут же одёрнул себя: – Что я зациклился на своих проблемах? Он поглощён мыслью о Зенте. Где тут думать обо мне?! Любовь сильнее дружбы». 

Только известие о распределении Смирнова с Зентой в ту же боль-ницу утешило молодого доктора. Совместное проживание снова сбли-зило парней. После работы они часами играли в шахматы и обсуждали медицинские проблемы. Казалось, ничто другое их не интересует. Но это было заблуждением. Они были молоды. Оба были влюблены.

 

* * *

– Доктор Зента, все в больнице гадают, что вас привлекло к нам? Столичная молодёжь не рвётся в провинцию, – пожилая няня выглядела смущённой. – Да и Петушок только Вайсберга приглашал.

– У всех прозвища, – усмехнулась доктор. – Но Гайлитис совсем не похож на пернатого.

– Сами знаете: Гайлитис – по-латышски «петушок». Но вы не ответили: почему очутились у нас? 

Зента Викторовна пожала плечами.

– Что плечиками пожимаете? Меня не обманешь! Все ваши хитрости насквозь вижу: вы примчались за Вайсбергом, а Смирнов – за вами! Прямо карусель какая-то. Только Вайсберг влюблён в другую, – с загадочной улыб-кой произнесла баба Дуня.

– В другую?! – сдавленным шёпотом повторила та.

– И надо признать, соперница ваша – дамочка опасная! – няня выдержала театральную паузу. – Что не спросите, как её зовут? – Но вопроса не последовало. – А зовут её госпожа Медицина! – объявила старушка, довольная розыгрышем. – Однако раньше времени не радуй-тесь. Эта «мадам» опаснее любых вертихвосток. Будете дожидаться, пока доктор очухается, останетесь в старых девах. Лучше переключи-тесь на Станислава Ивановича. Жених – загляденье и веры нашей. А, главное, души в вас не чает! Напрасно вы глазки закрыли, ушки заткнули, не желаете ничего замечать. 

 

*  *  *

Зента Крастыня, сидя в напоминающей келью комнатке, перекладывала вещи. «Зачем притащила наряды? Чтобы пылились в чемоданах? Кому они нужны?! Надену кастрюлю вместо шляпы, Марик всё равно не обратит внимания! Я для него – пустое место! – Заплаканными глазами девушка оглядела комнатку. – Надо быть такой безмозглой дурой, чтобы бросить шикарную квартиру и помчаться за ним! Зачем? Что я вообще делаю в этой «собачьей» конуре?!  Он даже не заметил моих усилий. Я не нужна ему! – горько рыдая, девушка бросилась поперёк кровати. – Могила! Настоящая могила! Разница в два метра! Даже шкаф в этих четырёх метрах не помещается, вещи висят на стенках, вместо картин. Какая убогость! Маму хватил бы удар,если б увидела, как живу».

Дома единственного ребёнка, красивого и ласкового, баловали. Все желания выполнялись безоговорочно. Последствия этой неразумной любви предвидела только сестра матери, Барбара. Но и она боготворила племянницу.

– Избаловали тебя, принцесса, родители. Каждая твоя прихоть воспринимается, как неотложная потребность, – начала она однажды серьёзный разговор. Зента подбежала к ней и стала целовать. Старая дева растаяла, но, отворачиваясь от поцелуев, продолжила притворно ворчать: – Не все станут любить тебя, как мы. – В ответ девушка только засмеялась. Понимая, что разговор не получается, тётя напустила на себя строгость. – Судьба наказывает красавиц за самомнение. Потому замухрышки счастливы замужем, а красотки одиноки. Платят за свою уверенность в неотразимости. – Поймав снисходительный взгляд племянницы, она без тени улыбки продолжила: – Не ухмыляйся! Считаешь, старая тётка ничего не понимает?! Когда-то, слушая маму, также думала я.

Зента недоверчиво усмехнулась. «По своему опыту знаю, насколь-ко ты заблуждаешься. Стоит улыбнуться, и добиваюсь всего, что пожелаю, – мысленно оспаривала она доводы тёти. – Красота, милая моя, неодолимая сила! Твоя беда, что не сумела воспользоваться ею».

Рыдая в своей коморке, девушка вспоминала слова Барбары и горько сожалела о своей самоуверенности. «Надеялась, Марк умрёт от радости, что обратила на него внимание, а он и бровью не повёл, – терзала она себя. – Я отвергла более симпатичных парней, как же меня угораздило влюбиться именно в него? – копалась она в себе. – Никому не рассказать, но привлекли не ум и интеллект, а волосатые мужские руки. Мечтаю чувствовать эти обезьяньи лапы на своем теле. Чтобы они гладили и обнимали меня. При одной мысли об этом млею от счастья. Сколько раз стыдила себя, но справиться не могу. Просто наваждение. При любом случае, будто ненароком, стараюсь дотронуться до кудрявой «шёрстки» на его руках». – Она в истоме обняла себя за плечи. Так хотелось ласки! Но Марк, с которым ежедневно встречалась на занятиях в институте, не проявлял никаких чувств. – Я заблуждалась, принимая его равнодушие за робость, – с горечью осознала она. – Инициатива и изобретательность не могли помочь! Напрасно устраивала вечеринки, культпоходы, танцы. Больше всего уповала на них. Это – мой конёк. Знаю, как реагируют мужчины на гибкое женское тело. И Марик не исключение. Неоднократно ловила его восхищённый взгляд. Но этим всё ограничивается. Он держится «крепостью», не желающей сдаваться. До опре-делённой поры я не падала духом: на горизонте не виднелось ни одной конку-рентки. Да и что мне соперницы?! У кого ещё такая дивная фигура: высокий рост, тонкая талия и длинные ноги?! У кого такая нежная кожа, которую самой приятно поглаживать?! Черты лица не идеальны, но хороши. Ведь недаром его друг, Смирнов, столько лет пускает слюни. Однако Славка, по которому сохли все девчонки института, мне даром не нужен. Мне нужен Марик, и только Марик. И я не сдамся. Буду бороться за свою любовь, за которую успела заплатить высокую цену.

После окончания института у меня были все шансы остаться в Риге. Папа договорился с главным врачом 1-й городской больницы, и та прислала на меня запрос. Я рассчитывала, что Марка, как отличника, оставят при аспирантуре. Но неожиданно всё обернулось по-другому. Аспирантом чуть не заделался бездельник Смирнов, а самого талантливого студента «послали» на чёртовы кулички. После комиссии Марк был бледен, но держался с достоинством. Даже пытался шутить, что после полученного «нокаута» нелегко. Моё сердце разрывалось от сочувствия. С ним поступили так несправедливо, что хотелось кричать. Но это был бы глас вопиющего в пустыне. А все мои хитро разработан-ные планы рухнули. Рига меня уже не прельщала. Пришлось повоевать с комиссией, которая подло поступила с Вайсбергом, но без зазрения совести удовлетворила запрос больницы. Вернее, требование моего отца. Не обошлось без скандала и с ним. Впервые папа кричал и обзывал меня дурой. Но я настояла, чтобы меня распределили в ту же больницу, в которую взяли Вайсберга.

Подружки, зная причину моего «странного» поведения, также не одобрили его. Вокруг было много сплетен. Факультет напоминал мура-вейник. Только виновник моих манипуляций ни о чём не догадывался. Как же он изумился, встретив меня в своей провинциальной больничке. Не меньше, чем я, увидев там Смирнова. До меня ещё не дошли слухи о его «подвиге». Действительно «карусель» какая-то, как сказала баба Дуня. Чтобы быть ближе к Вайсбергу, я отказалась от Риги, а Славик из-за меня отказался от аспирантуры. С тех пор здесь работает «Святая троица» рижан: Вайсберг, Смирнов и я. Удивительно, что при любви провинциальных коллег давать прозвища, нас не прозвали тремя мушкетёрами. Причина, должно быть, в том, что они не читали Дюма.

Мы с Марком и Славой стали ближе друг другу. Рабочие дни проводим в больнице, а после работы и в общие выходные ходим в кино, играем в карты, совершаем прогулки.  Когда Марк дежурит, меня развлекает Смирнов. Его фантазия не знает границ. Однажды отвёз на конезавод, где нас обучали верховой езде. В другой – раздобыл фаэтон и возил по окрестностям на удивление глазеющим. Он не афиширует свои чувства и не досаждает мне. Только молча смотрит влюблёнными глазами. Дурачёк наивно полагает, что причина, по которой распреде-лился в нашу больницу, никому неизвестна. Марик тоже держится по-приятельски, но его отношение доводит меня до отчаяния. Несмотря на все мои уловки, этот тип выскальзывает из «рук».

Забыв, про свой атеизм и все сомнения, Зента начала неистово молиться: «Господи, если еси на небеси, пусть Марк Вайсберг полюбит меня! Раньше не досаждала тебе просьбами, а теперь не прошу, заклинаю! Я не умею молиться, родители не научили. Они и сами не молятся. Но ведь до тебя доходят простые слова, идущие от сердца. А моё сердце рвётся на части. Я люблю! Люблю его! Люблю так, как никто не любил. Не могу и дня прожить, не видя его. Каждой клеточкой чувствую Марика. Кажется, даже ощущаю биение его пульса. Господи! Заставь его сделать первый шаг! Заставь признаться в любви! Не каменный же он! Пусть на мне женится! Он не пожалеет. Никто не будет его так любить, как я!»

 

*  *  *

«Погода меняется. Ломит раненая нога, – скривился Гайлитис от боли. – Слава Богу, врачи пожалели молодого солдатика, не ампутировали её. По гроб жизни буду им признателен».

Сколько таких, как он, вернулось без рук, ног, глаз! Во время войны, среди массы изувеченных, они чувствовали себя не такими несчастными. Но после неё им пришлось выхлебать чашу «яда» до дна. Многим некуда было вернуться: ни дома, ни родни. Никому ненужные, не приспособленные к мирной жизни, они не знали, куда деться. Спивались и погибали. Погибали не от пуль и снарядов, а от беспросветной жизни.

Арнольд поражался равнодушию правительства, бросившего на произвол судьбы своих защитников. Желая облегчить их участь, он стал навещать госпиталь и помогать раненым. Старая врачиха, Анна Георгиевна, потерявшая на фронте сына, заинтересовалась хромающим волонтёром.  Худой до измождения, в потрёпаёной шинельке и старых солдатских сапогах, он ни разу не пропустил «дежурства». С трудом передвигаясь от одной кровати к другой, молодой человек находил в себе силы помогать другим и вселять в них надежду. Одно его присутствие уже благотворно влияло на несчастных. Постепенно доктор сблизилась с парнем и узнала его нелёгкую судьбу.

Арнольд или Ронька, как звали его в семье, несмотря на своё аристократическое имя, был сыном простого крестьянина, смертельно ненавидящего богачей-кровососов. Отец надеялся, что Красная Армия, освободившая Латвию в 40-м году, приведёт к порядку и справедли-вости. Но когда к богатеям стали причислять крепко стоящих на ногах крестьян, заработавших достаток собственным горбом, возмутился. И возмутился так громко, что услышали нескромные уши и донесли куда надо. Отца арестовали, но вскоре выпустили. Выручил родственник, большой человек у советской власти. Но домой вернулся уже не гор-дый и свободолюбивый человек, а его тень. Что с ним произошло, осталось тайной, в которую никого не посвятил. И вскоре зачах. За ним ушла и жена.

Когда началась Отечественная война, Арнольд добровольцем ушёл на фронт, а после демобилизации в живых застал только бабушку. Та приняла его радушно, даже всплакнула. Эти простые человеческие чувства его растрогали. Наконец-то, рядом появилась родная душа.

– Рядом с бабушкой жила большая еврейская семья, – делился с доктором Гайлитис. – Их старшая дочь, Хавка, была настоящим соло-вьём. Птицы замолкали, слушая её пение. А пела она, пожалуй, всегда, даже во сне. – Я же, – смущённо улыбнулся он, – готов был её слушать круглосуточно. – Но из соседского дома не доносилось ни звука. А где Васерманы? Ещё не вернулись из эвакуации? – допытывался я.

– Никуда они не уезжали, – бесцветным голосом прошепелявила бабуля.

– А Хавка?!

– Вы не можете представить, что я пережил в ожидании ответа, – обратился он к Анне Георгиевне. – Хавка была единственной девуш-кой, о встрече с которой мечтал в окопах. Мысленно засыпал её письмами с признаниями в любви. И страшился по возвращении найти замужней.

– Она выжила?! – нетерпеливо перебила доктор.

– Нет, – покачал он головой, – никто из них не выжил. Всю семью уничтожили в сотне шагов от нашего дома. В местечке не осталось ни одного еврея. Но уничтожение ни в чём не повинных людей не вызывало у моей бабки ни малейшего сострадания.  Она была удивлена моим пристрастием. «Что разорался? – напустилась она на меня. – Я в них не стреляла! А плакать у меня есть о ком! Твоего отца уничтожили не немцы, не полицаи, а твои коммунисты. Но ты убиваешься не о нём, а о каких-то жидах!» Не попрощавшись, я выскочил из дома и дал себе зарок: никогда не переступать её порога. Впоследствии узнал, что дядя Ян, сын бабушки, во время оккупации приложил руку к уничтожению евреев. Уверен, он участвовал в расстреле Васерманов. Хотя у него не было основания ненавидеть их. Они не были ни богачами, ни большевиками и не причинили никому зла.  Но это не волновало ни дядю, ни его товарищей. Они выслуживались перед гитлеровцами и «добросовестно» делали своё чёрное дело.

 

*  *  *

– Марк! Признайся, что у вас с Зентой?

Тот отвлёкся от статьи и с изумлением взглянул на друга.

– Отлично понимаешь, о чём спрашиваю! – Слава зло впился глазами в приятеля.

– Что на тебя нашло?! Оторвал от работы для пустой болтовни и злишься?!

– Перестань юлить и не мучай девушку. Если любишь – женись!

– Сбрендил? С какой стати мне жениться? – Марк покрутил паль-цем у виска. – Ты влюблён – ты и женись! А я претендую только на роль шафера.

Ответ Марка выбил парня из колеи. Но вскоре ревность снова ослепила его. Он не поверил, что можно остаться равнодушным к такой красавице.

– Послушай, ты, книжная крыса! – не сдерживая гнева, взревел Слава. – Хоть понимаешь, что творишь с нами?! Если не любишь, уйди с дороги! – Но вдруг, увидев ошеломлённые глаза Марика, глаза незаслуженно обиженного ребёнка, понял свой промах. – Налей ещё! – потребовал Смирнов, отмечая примирение в пустой забегаловке.

– Хватит, и так набрался.

– Чушь! Я трезв, как стёклышко! Только язык немного заплетается. Выпью кофе и будет хоккей!

– «Хоккей»! – передразнил Марк. – Видишь, как надрался!

– Я пошутил. Давай поговорим. Скажи, неужели ты равнодушен к Зенте? И не обманываешь?

– Надоел!– огрызнулся Вайсберг. – Три часа вдалбливаю: я люблю другую! Сколько можно повторять?!

– Но она замужем.

– Чувства не подаются контролю, – грустно произнёс Марк. – Но хватит! Прекратим разговор!

– Не красивее же она Зенты? – не веря в такую возможность, Слава с нетерпением ждал ответа.

– Для меня Фрида красивее всех красавиц.

– Яркая брюнетка с цыганскими глазами? Только женщина-вамп могла растопить такой айсберг.

– Считаешь, оно у меня ледяное? – указывая на своё сердце, Марк рас-смеялся. – Просто я однолюб. Но я напрасно разоткровенничался: ты пьян и ничего не понял.

– Что привязался? Не пьян я! – отмахнулся тот. – И расскажи, почему ты не со своей пассией?

– Сколько повторять? Замужем она! Замужем! А старый придурок ей изменяет!

– Ты-то откуда знаешь? Она посвящает тебя в семейные тайны?

– Тоже придумаешь! Меня информирует её мамаша.

– Что же твоя примадонна не бросит мужа? Детки за подол держат?

– Жалеет этого козла. Сопьётся, пропадет без неё. Он ведь талантливый режиссёр.

– Режиссёр?! Скажи ещё, что она актриса.

– Ещё какая! А была робкой девочкой. Он взял её в свой театр и заставил поверить в свои силы. Вот и бросилась за ним сломя голову.

– Так у тебя совсем нет шансов?! – посочувствовал Слава.

– Надеюсь, что не всё потеряно: одумается и уйдёт от него.

Марку надоела эта «волынка», и он решил предвосхитить очередной вопрос:

– Что мы всё обо мне, да обо мне? Решается твоя судьба, а не моя. Но решать её надо на трезвую голову. Так что ложись спать, а утром смело вперёд на покорение «пика любви» по имени Зента!

 

*  *  *

Зента увидела впереди себя спину Вайсберга, идущего по коридору с медсестрой Марией. Бёдра той с одной стороны упирались в бок доктора, с другой – в стенку. На ягодице можно было улечься, как на софе. Но в больнице привыкли к необъёмной Машеньке и перестали замечать её габариты. Видели только её восхитительную мордочку. Больные сходили по ней с ума. И она никого не обделяла вниманием.

«На ловца и зверь бежит! – обрадовалась доктор, увидев, как Марк с сестричкой вошли в ординаторскую. – Надо, наконец, поставить точки над «и». Сколько ещё ждать, пока раскачается и сделает предложение? Попрошу Машу выйти и поговорю с ним начистоту».

Зента взялась за ручку. Но дверь была заперта. Она постучала. Никто не открывал.

«Что такое?! Почему не открывают? – девушка не могла поверить, что её безупречный Марик, заперся с этойдевкой. – Нет! Это невоз-можно! – Она снова постучала. И снова тишина, щемящая тишина. Оглохнув от боли, она не слышала стука каблуков, проходящих мимо. Зента умирала. Умирала под дверью, за которой он занимался любовью. Жизнь потеряла смысл. –  Совокупляться с этой дешёвкой, которой брезгуют последние пьяницы! – негодовала она. – С дрянью, которая никому не отказывает. Отвергнуть меня и выбрать её, этупотаскуху, не стоящую ломаного гроша!»

Обида придала ей силы. Выпрямившись и высоко подняв голову, она направилась в свой кабинет. Никто не слышал её стенаний. Никто не видел слёз. Это снова была гордая и независимая доктор Крастыня! Только улыбка померкла на милом лице. Оно побледнело и осунулось.

 

                                                    *  *  *

Доктор Крастыня выпросила неделю отпуска, но у друзей не появлялась. Не возвратилась она и домой. Из коллег её также никто не видел. Встревоженные приятели обратились к главврачу.

– Какая-то она странная и торчит в своей комнате, – вмешалась в разговор баба Дуня.                    

Недоумённо переглянувшись, мужчины бросились к Зенте. Стучали, звали, но никто не отзывался. Лишь услышав голос главврача, девушка открыла дверь. Перед их изумлённым взглядом стояла не эффектная красавица, а её бледная тень. Плохо причёсанные волосы спадали на небрежно застёгнутый халат. Веки опухли. Губы, без помады, были бледны. Она казалась даже ниже ростом.

– В чём дело? Почему рвётесь ко мне? – хриплым голосом спросила Зента. – Я никого не звала! – и, не дав Гайлитису открыть рот и выяснить, что случилось, захлопнула дверь перед носом.

Но Смирнов настырно продолжал стучать. Отчаявшись, он разбил стекло и влез в комнату через окно. Стоя за дверью, Марк услышал плач, но войти не решился. Понимал: третий лишний.    

Через непродолжительное время Зента и Станислав объявили о своей помолвке. Крастыни устроили молодым грандиозную свадьбу в ресторане «Астория». Была почти вся элита города. Столы накрыли по высшемуразря-ду. Оркестр надрывался до утра. Среди известнейших артистов была Лайма Вайкуле. Нарядная публика куталась в меха и сверкала бриллиантами. Но ослепительно красивая невеста не казалась счастливой.

 

*  *  *

Смирновы были довольны выбором сына: умница, красавица и единственная дочка богатых родителей. Что больше радовало, сказать трудно. Даже национальность «простили» невестке.   

– Революцию спасли латышские стрелки, – утешал себя полковник. – И сват – наш человек! Видела, с какими людьми дружит?! – захлебы-вался он от восторга. – У нашего Славки губа – не дура. 

– Дело не в папаше, она красавица! – похвалила выбор сына Галина Петровна. – Интересно, почему в девках засиделась? Что за женщины пошли: замуж не торопятся, рожать не хотят? Бесятся от хорошей жизни. Другая на её месте умерла бы от счастья: такой парень взял! А эта сидела за свадебным столом, как обделанная.

Муж, не слушая её, размышлял, из каких средств Крастыньшотгрохал такую роскошную свадьбу: «Надо узнать источник и попри-жать мерзавца, – планировал кегебешник. – Развелось хапуг, разворо-вывают страну, раздирают в клочья. – Но сразу одумался: «Если уличат свата, отзовётся на Славке. И мне достанется на орехи. Разумнее не шебуршиться».

 

*  *  *

В больнице Смирновых ждал сюрприз: накрытые столы и остроумный «Капустник», разыгранный коллегами. Искреннего веселья было больше, чем в «Астории». Даже новобрачная развеселилась. Когда вечер подошёл к завершению, администрация вручила им ключи от квартиры. От неожиданности молодая супруга расплакалась. Вопрос о жилье вызывал у молодых бесконечной споры: Зента категорически отказывалась переселиться в комнату, освобож-дённую Марком.

– Не стану жить там, где всё пропитано его духом, – категорично заявляла она.

– Напрасно катишь на него бочку! – ревность царапнула сердце Станислава, но он старался сохранить объективность. – Другой на его месте воспользовался бы ситуацией.

– Всё равно он негодяй! – упрямо настаивала жена.

– Этот «негодяй» не посчитался со своими интересами и уступил нам комнату. И не только уступил, но отремонтировал её. А в наших Палестинах достать жильё нелегко.      

– Мне не нужна его помощь! Слышать о нём не хочу!

– Это не любовь, а каприз. Каприз красивой женщины, привыкшей к поклонению. Ты оскорблена, что он не поддался твоим чарам.

– Ты представить не можешь, как я его ненавижу!

– За что?!

Вопрос остался без ответа. Не посвящать же мужа в унижение, испытанное за дверью ординаторской.

 

*  *  *

Станислав чувствовал раздвоение личности. С одной стороны, он любил и уважал Марка, ценил его дружеское расположение и стремился к общению. С другой, – ревнуя жену, не мог справиться с неприязнью. Она нарастала, как снежный ком. Любое упоминание о Вайсберге отзывалось болью. Его тень сопровождала всюду, даже умудрялась делить супружеское ложе. Слава подозревал, что тот незримо присутствует в воображении жены, когда она отдаётся страсти. От этой мысли чувства улетучивались, и потенция падала. Повернувшись к жене спиной, он делал вид, что засыпает.Новобрачная не сомневалась в любви мужа, но не могла понять его поведение. Перепады настроения и понижение потенции вызывали тревогу. Она тоже любила мужа. Вернее, старалась полюбить, и дала себе зарок быть преданной и верной.

«Слава во сто крат красивее этого волосатого предателя! Что я в нём нашла?! Чем он околдовал меня? Каким зельем опоил, что, ненавидя, продолжаю мечтать о нём? Мечтаю впиться в его губы и искусать их в кровь! Мечтаю чувствовать на своём истосковавшемся теле его отвратительные волосатые руки и до боли в костях ощутить его объятия».

Отдаваясь со всей страстью, на какую была способна, она боялась открыть глаза и увидеть не того, кого так пылко желала.

Зента и предположить не могла, каким зорким делает любовь мужа, каждым своим нервом ощущающего её и молча страдающего от неразделённой любви.

«Мазохистка! Извращенка!» – в сердцах обзывала себя новобрач-ная, но не могла избавиться от страсти. Только встречаясь с толстухой Машей и вспоминая позор, пережитый за дверью ординаторской, она ощущала, как любовь переходит в ненависть. Тогда хотелось не целовать Марка, а застрелить, зарезать, изувечить, разорвать на куски. А когда, корчась в болях, он попросит прощения, смеяться, смеяться, смеяться! Как он с этой продажной тварью смеялся, наверное, над ней.

 

*  *  *

– Какую роль в моей жизни играет Марк? Неужели Зента ещё любит его? – Смирнов вздохнул. Мысль была невыносимой. – Но его порицать несправедливо. Ни один мужчина не останется равнодушным к чарам такой красавицы. Тем более, когда сама проявляет завидную активность. Но что же произошло между ними? Чем Марк обидел её? Причина должна быть серьёзной. Скорее всего, Зента с ним разотровенничалась, и он упрекнул, что она утратила девственность?! – вдруг осенило его. – Другого повода для обиды не вижу. Но со стороны Марка было смешно надеяться, что такая красавица сохранит невин-ность до свадьбы. Однако и я болезненно воспринял её признание, – вспомнил Станислав. – Что это было: наивность или цинизм? Но она совершенно спокойно поведала мне о самом интимном. И даже не заметила, что уязвляет мою гордость. Может быть, Марк пережил то же самое и не сдержал упрека?!

Заболев в десятом классе ангиной, Зента не пошла в школу. Телевизор почему-то не работал. Читать не хотелось. Было ужасно скучно. И вдруг пришёл одноклассник и стал склонять к близости.

– Не было ни сил, ни желания оттолкнуть его, – с улыбкой расска-зывала невеста. – И любопытство подвело. Об этом так интригующе говорят! Но ничего, кроме разочарования, не ощутила. Больше парня к себе не допускала. И других тоже. Решила никогда не сходиться с мужчиной без любви.  

– Но решение не сдержала! – превозмогая боль, прошептал жених, надеясь в ответ услышать, что не прав, что с ним она сошлась по горячему чувству.

– Думаешь, у меня были другие?! – неожиданно вскинулась Зента. Глаза её выражали обиду.

– Ты не сдержала слово, став моей без любви, – дрогнувшим голосом стал оправдываться Слава.

– Так вот ты о чём?! – облегченно вздохнула она. – Какой же ты глупенький! – Её голос звучал ласково, но признания в любви, на которое он надеялся, так и не последовало.

«Приласкала из жалости», – опечалился он. Печаль не покидала Станислава и после женитьбы. Не давала покоя мысль: что же произошло между его женой и Вайсбергом?

«Надо набраться смелости и расспросить Марка. Но как сунуться после того, как не пригласил на свадьбу? Объяснить, что в ресторане мест не хватило? Для 200 человек хватало, а для лучшего друга места не было? Не мог же он признаться, что Зента поставила ультиматум: свадьбы не бывать, если будет Марк! А я струсил! Кроме ультиматума Зенты, подвёл страх и перед папашей. Выпив, тот мог выкинуть какой-нибудь фортель. В любом случае, проявил непростительную слабость. Это – мягко говоря. А если быть точным, совершил подлость. Арнольд Фрицевич, узнав, что Слава не пригласил Марка, возмутился и без обиняков спросил: «Не позвал его, потому что он еврей?!» Вопрос возмутил. Оправдываясь, Слава чуть не выболтал условие невесты. Но вовремя спохватился и стал что-то путано объяснять. Гайлитис с плохо скрытым презрением смотрел на него. И вдруг начал рассуждать о важности дружбы и опасности антисемитизма.

– Ненависть к чужой нации – диагноз психического заболевания! И ты, как врач, должен это сознавать, – отчитывая Станислава, он стал посасывать трубку, которая была скорее декоративной, чем курительной. Насмешки коллег не отучили его от этой дурной привычки. «Трубка задерживает во рту лишние слова!»  – всегда отшучивался босс. Но в тот момент он не шутил, а был по-настоящему зол. Скулы резко выступали на худом лице. – И что плохого сделал тебе Марк Михайлович? – продолжал он долбить коллегу. – Почему с такой лёгкостью пренебрёг его дружбой?

Слава непроизвольно отвёл глаза. Ему хотелось крикнуть, что нет у него претензий к евреям, тем более к Марку. Что любит его, как брата. Но, чувствуя себя без вины виноватым на скамье подсудимых, сму-щённо молчал. Что бы он ни сказал, судья всё равно не поверит. Арнольд бегал по кабинету и, размахивая руками, поминутно обращал-сяк Станиславу. Так как тот продолжал молчать, он гневно продолжил:

– Ты не стесняться, а гордиться должен, что такой порядочный и умный человек дружит с тобой! Гордиться, а не стесняться! – повторил он. За всё это времяСлава не произнёс ни слова. Сам понимал, что совершил подлость, что любовь пересилила дружбу.

– Вы неправы! – наконец вымолвил он. – Я люблю и уважаю Марка. И напрасно…

– Напрасно?! – взревел босс. – Но пригласить на свадьбу постеснялся!

– Что вы говорите?! Почему не допускаете, что есть другая причина?

«Петушок» с интересом взглянул на собередника.

– Приревновал? – уже более мягко спросил он. – Испугался, что уведёт невесту из-под венца? Это можно бы понять! Но если такого мнения о друге, то плохо его знаешь!  А о тебе я был лучшего мнения! – скорбно поджав губы, промолвил он.

 

 

 

*  *  *

– Все девочки мечтают стать актрисами, – убеждала мужа Гольда Пинхусовна. – Думаешь, я не мечтала о том же. Часами декламировала перед зеркалом.

Муж окинул её скептическим взглядом.

– Сцену пришлось бы забетонировать, чтобы выдержала твою массу.

– Забыл, что была худенькой?! – обиделась Гольда.

– Не смотрелась в зеркало? Или не помещалась в нём? – продолжал он издеваться. – У меня рук не хватало обнять тебя!

– Не расстраивайся, за тебя это делал Витька. У него руки покрепче!

– Какой ещё Витька?!

– Тот самый! Ты знаешь!

– После свадьбы тоже встречалась с ним?

– А как же?! Если у тебя не хватало силёнок, приходилось прибегать к посторонней помощи!

«Шутит или правда? Эту чертовку не поймёшь!» – терялся в догадках Моисей и резко отстранил от себя тарелку.

– Почему не кушаешь? – как ни в чём не бывало, спросила жена.

– Спасибо! Накормила досыта.

– А компот? Твой любимый вишнёвый компот.

– Благодарю! Сыт по горло, – он схватил газету и уселся в кресло, но телевизор не включил.

«Ого, как зацепило! Даже в телевизор не уткнулся. Значит, всё-таки приревновал».

– И кофе не хочешь? – постаралась она задобрить мужа.

– Своему Витьке предложи! Будет крепче обнимать!

– Это идея! Только придётся объявить в розыск: четверть века, как пропал из виду.

– Вбила в голову девочки несуразную идею стать артисткой, – ворчал Моисей Абрамович. – Что за блажь? Разве вы похожи на артисток?

– Крачковская худее меня? Или красивее?

– Дело не в этом. У девочки нет дарования! Провалила даже роль снежинки на ёлке.

– Вспомнил! Она была совсем крохой…

– Если быть актрисой, то знаменитой, а не торчать, как пень, в массовках. Фрида может стать хорошим врачом, инженером, из неё получился бы прекрасный модельер. И престижно, и прибыльно. А ты её сбиваешь.

 

*  *  *

У Фриды действительно были золотые руки и острый глаз. Используя обрезки тканей, кожи и кружев, сочетая контрастные цветовые гаммы, она мастерила удивительные наряды. Но ни модельером, ни закройщицей становиться не собиралась. Вбив себе в голову, что награждена даром актрисы, девушка не пропускала ни одной репетиции. Но её использовали только в массовках. Она не роптала и ждала своего часа. И он наступил. Фрида знала все роли наизусть. Каждую реплику репетировала дома перед зеркалом, не обращая внимания на насмешки отца.

– Репетируешь? Ну, репетируй, репетируй! Но не забывай внима-тельно посмотреться в зеркало, – насмехался он. – Не верю, что тебя привлекает отражение. Ничто не напоминает красавицу Орлову или блистательную Тарасову! – Он не желал замечать, как опускается головка любимой дочери, и продолжал бичевать, снижая и так невысокую самооценку. – Посмотри, как стоишь?! Как держишь руки?! У кого из артистов они болтаются плетьми? И сразу поймёшь, что артистка из тебя никудышняя.

После таких «комплиментов» она не знала, как держать голову, куда девать руки. Ей вспоминался анекдот про сороконожку, которая нормально ходила. Но когда спросили, с какой ноги начинает, задумалась и перестала ходить, ибо не знала, с какой. Дочь не сомневалась, что отец старается из лучших побуждений, но обиду затаила, и всё больше отдалялась от родителей. Она стала нерешительной и нервной. Неизвестно, чем бы всё закончилось без поддержки однокашника.

– Никого не слушай! – наставлял Марик. – Ты прирождённая актриса! И поверь моему слову, скоро о тебе узнает вся страна.

– Прославлюсь, как Орлова с Тарасовой? – с горечью произнесла девушка, думая о примерах отца.

– Орлова?! – искренне возмущался Вайсберг. – По сравнению с тобой Орлова – тьфу! Если тебя принарядить и накрасить, она будет как луна по отношению к солнцу. Надо только научиться стэповать, а поёшь ты не хуже её, – без тени сомнения низвергал он авторитеты. – А косая Тарасова тебе в подмётки не годится! Ты похожа на Дину Дурбин, только красивее её.

Юноша вступал в яростные споры с Моисеем Абрамовичем, если тот осмеливался дать волю языку. Гольдберг язвил, но удовлетворённо усмехался в усы.

– Поддерживаешь её?! – издевательская улыбочка не сходила с лица папаши. – Тоже собрался в артисты погорелого театра? Обхохочешься с вами! Пошли бы в клоуны, это куда ни шло!

– Твои ядовитые стрелы пролетели мимо цели: Марик будет врачом.

– Врачом – это достойно! – Гольдберг протянул юноше руку. – А чтобы артистке пробиться, нужен не только талант, но и крепкие локти. А у моей доченьки ни того, ни другого.

Фрида упрямо продолжала бегать на репетиции. И однажды былавознаграждена за настойчивость. На премьере, при полном аншлаге, у главной героини сломался каблучок, и она упала. Да так неудачно, что разбила нос. Кровь полилась «рекой». Занавес закрыли. Еёнекем было заменить. Дублёрша уехала. Остальные артистки роли не знали. А публика неистовала и требовала продолжения. Ей дела не было, что некому выступать. Тут кто-то вспомнил о Фриде. Режиссёр, понимая, что спектакль всё равно провалился, рискнул выпустить на сцену бесталанную Гольдберг. А сам, кусая локти, скрылся в гримёрной. Каково же было его удивление, когда он услышал аплодисменты!По сцене свободно двигалась уверенная в себе артистка. Своевременно подавала реплики, умело выдерживала паузы, ни разу не сбилась и не отошла от сценария. «Как я, опытный руководитель, проглядел эту красавицу и прирождённую актрису? – недоумевал Газарян. – Как принял скромность за серость?!» Он тут же решил заменить исполни-тельницу главных ролей. И предвидя трагедию, которую та разыграет, инстинктивно схватился за голову.

 

*  *  *

Открыв шкаф, чтобы повесить свой белоснежный халат, Зента Викторовна задумалась. «Все давно закончили приём, а Вайсберг, завоёвывая популярность, все ещё торчит в кабинете, – презрительно скривилась она. – Пациенты рвутся на приём только к нему, как будто лучших врачей нет. Притягивает всех своей лучезарной улыбочкой. Все наши бабы в больнице без ума от него. Но напрасно губы раскатывают. Он из тех, кто «поматросит и бросит». Теперь даже «порхающая» Машка это поняла, вот и ходит как в воду опущенная. Получила б... от ворот поворот. – «Отставка» медсестры, вызвала мстительнуюусмеш-ку. – Так мерзавке и надо! Не будет встревать в чужие отношения!» Но тут ей вспомнились слова мужа о влюбленности Марка. Это сообщение было неприятным, даже болезненым, но сомнительным.«Марк – романтик?! Какая несуразица! Никакой подруги не было и быть не могло! Его любовь – плод больного воображения.  Если уж оттолкнул меня, то глупаяартисточка не могла тронуть сердце этого железобетон-ного идиота». Такое умозаключение несколько подняло её настроение.

Не успела она накинуть шубку, как услышала шум в приёмной. Пациенты доктора Вайсберга, переругиваясь между собой, обсуждали, не пора ли потребовать замены врача.

– Они скоро нас перетравят! – кричала худая, как мумия, женщина. – Уже заморили больше десятка больных. И на этом не остановятся!

– В Москве их пересажали! А тут расплодились, как тараканы! – поддержал её жёлчный старичок.

– Ты бы, старый хрыч, постеснялся! – вступилась рыхлая баба с кошёлкой. – Доктор с того света вытащил, а ты сплетни разводишь!

– Травил он меня, оттого я и болел! – упорствовал тот.

– Да ты же, гад, околевал! А доктор, добрая душа, без вызова навещал. Жалел тебя, одинокого да несчастного. Ещёяблочки приносил. Так благодаришь его?!

– Яблоки приносил? Может, это любовь? – на смех очереди, пошутил парень с подбитым глазом.                           

– Он обязан лечить, а не травить! – продолжал упираться старик.

– Не можешь забыть свои полицейские замашки?! – набросилась на того молодая женщина. – Не всех успел перебить?! – она кивнула на кабинет, явно намекая на национальность Вайсберга.

– Не смей оскорблять меня, соплячка! – продолжал разоряться дед. – Я всю войну в лесах вшей кормил, пока они в Ташкенте плов лопали.

– Не сомневаюсь! Фашистским душком и сейчас несёт, – не давала спуску молодая. – Только доктора в Ташкенте не было, он после войны родился.

– Сама жидовка, вот и защищаешь их! – во всю мощь закричала худая.

– Я?! Уже не знаете, что выдумать! У нас в роду не было евреев, – с испугом отреклась заступница.

– А ведь эта костлявая щука права! Мне один из общества «Память» показывал старую «Правду». Там про врачей-отравителей чёрным по белому пропечатано, – серьёзно промолвил парень-шутник. – Вы как хотите, а я домой, от греха подальше.

   Зента не верила своим ушам. «О чём они?! Какие отравители? Неужели сейчас, в 1988 году, раздаются отголоски сталинских времён?» Растерявшись, она не знала, что предпринять. Из сердца рвался крик: «Опомнитесь, люди! Доктор Вайсберг никогда не бросал вас в беде! При первой необходимости, не считаясь со своим временем и здоровьем, мчался на помощь. Как вы осмеливаетесь подозревать его?!» Но язык прилип к гортани.

«Он всё слышал! Всё слышал!» – чуть не стонала Зента. Эта мысль придала ей решимости. Почувствовав себя Жанной Д’Арк, готовой сражаться за своего «короля», она стремглав выскочила из кабинета. Но в коридоре уже никого не было. С пылающими от гнева щеками, она ворвалась к доктору Гайлитису и выплеснула на него всю свою боль.

 

*   *   *

Доктор Гайлитис читал прессу: «Правду», «Известия» и «Советскую Латвию». Должность обязывала. Но уже давно не верил навязываемым сентенциям. Двойные стандарты и бесстыдное противоречие между лозунгами и их претворением в жизнь убивали последнюю веру. Не единожды хотелось бросить партийный билет в лицо тем, кто проводил эту варварскую политику.

«А как было задумано! И как стремительно всё изменилось после революции! Куда подевалась высокая мораль? Почему вчерашние идеалисты съели друг друга, как пауки в банке?! Как усатый деспот мог сломить их?! Ни царская ссылка, ни каторга не сломили, а усатый сатрап своим изощрённым умом превратил целый народ в рабов. Мы уже и думать боимся! Боимся, что Иваны Ивановичи Смирновы прочтут наши мысли».

Однако Гайлитис был смелым только наедине с собой. Хотя беспредел власти привёл к крушению надежд на светлое будущее, на явный протест он не был готов. На фронте было легче: знал, кто твой враг, и стрелял. В мирной жизни врага в лицо не знаешь. Анонимку может настрочить любой, и никто не будет разбираться, не оклеветали ли тебя. Загремишь надолго, если не навсегда.

С председателем горкома Арнольд учился в школе и воевал в одной роте. Потом тот быстро вышел в начальники. Но друга не забыл и оказывал поддержку. То, что говорил этот партийный босс в кулуарах, было справедливо. Но стоило ему подняться на трибуну, и его нельзя было узнать. С таким энтузиазмом бил себя в грудь, что Гайлитис только диву давался. Но незаметно для себя начал тому подражать, что приносило недурственные плоды. Постепенно сам привык к двойным стандартам. Даже сросся с ними. Зная, что ничего изменить не сможет, загнал крамольные мысли в подсознание.

Арнольда все уважали. Власти за то, что этот национальный кадр, воевавший на стороне Советов, не высовывается. Коллеги за справед-ливость. Больные – как хорошего врача. Сам он тоже уважал и даже любил людей. Но с женщинами ему не везло. Первое юношеское чувство, испытанное к ХавкеВасерман, было не любовью, а прелюдией к любви. Потом рядом с неопытным парнишкой, попавшим в кромешный ад, не было ни одной девушки. Смерть, кровь, голод и ежеминутный страх пленения обостряют чувства. И он начал грезить о страстной любви, главной героиней которой была Хавка. Он так долго мечтал об этом, что сам поверил. Он писал ей письма в стихах и решил вручить их при встрече. Но она не состоялась: девушка погибла.

После войны, когда женщины ценили любого мужчину, даже искалеченного до безобразия, молодой, только немного прихрамываю-щий, парень был завидной партией. Но ни одна не задела его сердца. Холодные пустышки, увлекающиеся только танцами, не могли тронуть душу много пережившего человека. Он потерял надежду найти свою половину. И тут, поступив в мединститут, он познакомился с Дашенькой, у которой до голени была ампутирована нога. Общие воспоминания и опыт жизни сблизили их. Они чувствовали родство душ и могли часами, не уставая, болтать, вспоминая окопную жизнь. Но провожать себя домой она не разрешала, объясняя свой отказ тем, что у неё очень ревнивый муж.

Арнольд помогал ей сойти с лестницы, сажал в автобус и с сожалением уходил. Расставаться не хотелось. Напротив, было желание поговорить, разузнать, кто этот ревнивец. Были ли женаты до войны? Как воспринял её ранение? Но в отношения с мужем она не вдавалась. И он сделал вывод, что её семейная жизнь не сложилась. Возможно, поэтому она никогда не торопится домой.«Какая женщина! – востор-гался он. – Какая сила духа! Даже хромота её не портит. Я бы полжиз-ни отдал за неё. Но мне не везет, она любит мужа. А вторую такую не найти!»

Его постоянно сватали. Он только посмеивался. Никто ему не был нужен, кроме нежной, милой Дашеньки. Она напоминала ему Хавку. Хотя внешней схожести с той не было, он в своих грёзах путал этих двух недоступных ему женщин: давно скончавшуюся и чужую жену.

После окончания института он остался в Латвии. Даша уехала на родину, в Белоруссию. Обменялись адресами, обещанием писать. Но обещания остались обещаниями. Арнольд полагал, что она не отвечает из-за ревности мужа. И сам перестал писать. Зачем встревать в чужую семейную жизнь и вызывать конфликты?!                                                  

Прошло несколько лет в работе и в хлопотах по благоустройству больницы. Мысли о Даше приходили всё реже. Гайлитис стал задумываться о создании семьи и решил остановить свой выбор на одной из обхаживающих его медсестёр. Но не мог решиться. Не из-за Даши, её он в расчёт не брал. Было совестно делать предложение без любви, а лицемерие претило.                                    

Находясь по делам в Риге, он зашёл в Центральный универмаг купить колечко для избранницы. В лифт садилась женщина с ребёнком, чем-то напоминающая Дашу. Но женщина не хромала. Ещё не отдавая отчёта для чего, он побежал к лестнице, чтобы догнать лифт. Боль в ноге дала о себе знать. «Совсем сдурел! – одёрнул он себя. – Надумал соревноваться с лифтом и бежать за призраком».Немного отдышав-шись, он снова стал, теперь уже без спешки подниматься по лестнице. И у отдела золотых изделий увидел её. Не было сомнений, это была Даша.  

Ушли они из магазина без покупок. Взяв женщину под руку, он был поражён: она шла не опираясь, легко и свободно. Так ему, по край-ней мере, казалось. Поймав его удивленный взгляд, Даша лукаво улыбнулась.

– Нога не отросла! Просто хороший протез.

Он смутился. Хотел что-то сказать, но понял – слова излишни. В кафе было малолюдно. Обстановка располагала к общению. Но оба молчали. Мальчик с интересом наблюдал за ними. Скоро бездействие ему надоело. Он стал стучать ножом по тарелке, пытаясь обратить на себя внимание.

– Эдик, перестань безобразничать! – призвала его к порядку мать. – Я рассержусь!

– Ты не умеешь сердиться! – развеселился ребёнок. – Лучше позови официанта и закажи мороженое.

– Он занят. Освободится – подойдёт! – увещала Даша.

– Ничем он не занят, стоит и болтает! Позови его!

– Перестань капризничать! Стыдно перед дядей!

– Что мне стесняться? Он не мой папа.

– А где твой папа? – вырвалось у Арнольда Фрицевича.

– Погиб на фронте. А ты был на фронте? – с детской прямотой спросил он.

– Арнольд Фрицевич фронтовик. Теперь лечит больных, – пыталась прекратить расспросы Даша.

«Что-то тут не сходится, – подумал Гайлитис. – На каком фронте? Ребёнок послевоенный».

Подошёл официант и подал меню.

– Мне мороженое, – возбужденно потребовал Эдик. – Две порции мороженого! И лимонад! Мама, ты обещала! 

Даша нежно взглянула на него.

– А где твой муж? – отважился спросить Гайлитис.

– Объелся груш, – пыталась отшутиться женщина.

Арнольд бросил на неё удивлённый взгляд.

– Не было никакого мужа! – смущённо потупилась Даша.

Сказанное не сразу дошло до собеседника. А когда понял, так оттолкнул тарелку, что та разбила бокал для вина. Но он не обратил внимания ни на это, ни на испуганные глаза ребёнка. Не слышал он и возмущённого официанта, требующего оплатить разбитую посуду.

– К кому ты так торопилась, что не разрешала провожать себя?

На них стали оглядываться. Кто-то даже решил вызвать милицию. Но «буян» успокоился сам, и все снова уткнулись в тарелки.

– Почему так поступала? Почему? – с горечью переспрашивал он. – Зачем обманывала меня?

Её глаза потемнели, будто покрылись тучкой.

– К чему связывать судьбу с безногой и старой женщиной?!

– Всё решила за меня! – возмутился Гайлитис. – Какая «мудрость»! И меня в жертвенную овечку превратила и себя в старуху!

– Ронечка! Я старше тебя на целых два года!

«Ронечка» – отозвалось у него всё внутри, защемив сердце. Так в детстве его называла мама.

– На тебя заглядывались совсем молоденькие девушки, – продол-жила она и положила на его руку свою почти детскую ладошку. – Жизнь доказала, что была права!

– В чём ты была права? – яростно спросил он. Ответом было молчание. – Я спрашиваю, в чём ты была права? В том, что мы оста-лись одинокими и несчастными?!

– У тебя дети есть? – как бы не слыша, справилась Даша.

– Инкубаторские?! – огрызнулся Гайлитис. – Откуда дети без жены?

– Так ты не женат?! – поразилась она.

Он не стал отвечать. Всё без слов было предельно ясным.

– А ребёнок, ребёнок теперь есть! – кивнул он на Эдика. – И я не позволю снова обездолить меня!  И так по твоей вине был столько лет лишён тепла и ласки.  

Не успела она что-то сказать, как мальчик с криком: «Папа! Папа! Я знал, что ты не погиб! Что вернёшься к нам!» – бросился ему на шею.   

 

*  *  *

Дождавшись возвращения молодожёнов, Вайсберг взял отпуск и поехал в Ригу к родителям. 

– Давно так вкусно не обедал! Во всём мире нет лучшей поварихи, чем мама! – вытирая салфеткой рот, растроганно произнёс Марк.

– Даже в больничной столовой? – пошутила Рива Натановна.

– Этого не утверждаю! Но после неё – ты первая.

– Ничего себе комплиментик! – «возмутился» отец. – А мать ещё твоих подружек принимает.

– Каких подружек? – изумился Марик.

– Фрида сподобилась навестить нас.

– Фрида?! – сын чуть не подавился клёцкой. – Что случилось? – Марк с нетерпением ждал ответа.

Ему никогда не удавалось затащить девушку домой. Значит, произошёл экстраординарный случай.

– Причину она не доложила. Но девушка хороша! – с восторгом произнёс Михаил.

– Даже очень хороша, но... не девушка, – уточнила Рива.

– Какая разница?! – раздражённо дёрнулся муж.

– Уже забыл разницу?

– Совсем стыд потеряла: при сыне такие разговоры.

– Что ты, мама, портишь малыша?! – рассмеялся Марик. – Откуда ему знать, как появляются дети.

Родители с восторгом смотрели на своё чадо.

– У каждого в жизни своё предназначение, – начал философст-вовать Михаил Борисович. – Ты мечтал стать врачом и в своём выборе не ошибся. Фрида мечтала стать актрисой и тоже не ошиблась: стала большой актрисой! Мы в этом самолично убедились на спектакле.

– Не представляешь, как она играла! Без преувеличения потрясающе!

– Не хотелось, чтобы был антракт.

Перебивая друг друга, чета долго рассказывала о спектакле.

– Я так плакала, так плакала, что заболело сердце.

– Её кресло плавало в луже слёз, – подтрунил над женой Миша.

– Весь зал исходил слезами, не только я. И этот циник хлюпал носом. Вещь драматическая, и Фридино исполнение сжимало сердце.

– Потрясающая актриса! – восторженно повторял Михаил.

– При таком таланте незачем было ложиться под режиссёра! – не могла сдержать подкола женщина. Ей было обидно за сына, чувства которого не скрылись от неё.

– Что ты болтаешь?! Она замужем! – глава семьи пытался испра-вить сказанное.

– Он ей в дедушки годится, а не в мужья!

– Хватит! – рассердился Марик. – С какой стати перемываете ей кости?

Вскочив, он ушёл к себе и вернулся в пальто и шляпе.

– Ты к ней? – догадалась мать.

– А что, нельзя?!

Он зло хлопнул за собой дверью. Родители никогда не видели его таким рассерженным и подавлено молчали. После ухода сына даже воздух в квартире стал угнетающим.

 

*  *  *

Он не шёл, а бежал к автобусной остановке, чтобы добраться до Гольдбергов и узнать, что случилось у Фриды. Телефона у них не было. Позвонить виновнице своего беспокойства не решился: вдруг муж дома. Упоминание имени Марка вызывало у того буйную реакцию. Поэтому связь держали через Фридину маму и почту «до востребования». Каждый раз, направляясь к ним, Марк с замиранием сердца ожидал увидеть любимую женщину. Но она была занята и не часто навещала родителей. Марк тоже редко приезжал в Ригу, так что встречались урывками. Зато какими радост-ными были эти встречи! Сколько в них было тепла! Фрида относилась к Марку, как к любимому младшему братишке, и не сознавала, что тот любит её далеко не платонической любовью. Она была так увлечена режиссёром, что не замечала других мужчин.

В режиссёра Газаряна она влюбилась ещё девочкой, посещая драматический кружок. Его энергия, задор и увлечённость зажигали всех окружающих. Он казался ей самым умным, самым красивым, самым талантливым. Самым-самым. Из-за него-то и решила стать актрисой. Но Альберт Александрович долгое время её не замечал. Вокруг него роились красивые, уверенные в себе артистки, без особого таланта, но с апломбом. Как снисходительно смотрели они на востор-женную девочку, готовую сдувать пылинки с потрёпанного жизнью кумира. Как подшучивали над ней – без жалости и снисхождения! Но всё мгновенно изменилось, как только он «положил на неё глаз».

Альберт Газарян открыл для себя душу чистую, к которой не смел подступиться с двусмысленностью. Девушка была наивной, но не глупой, талантливой, но совершенно без амбиций. Её скромность поражала. Недооценивая свою внешность, она умела искренне восхищаться другими, что вообще не свойственно женщинам, особенно в артистической среде. Она не навязывала себя, не выторговывала ролей и старалась, чтобы он не заметил её влюблённости. За всю жизнь ему не встречался подобный феномен. И он не остался равнодушным. Решив сделать Фриду если не великой, то знаменитой, режиссёр взялся за дело. Это был благодатный «материал», из которого он «лепил» свою Галатею. Но ловеласу, избалованному женским вниманием, скоро надоела безропотная женщина. Жизнь с ней оказалась пресной. И кутежи снова вошли в привычное русло. Возвращался он домой под утро, с запашком духов и следами помады. Чтобы загладить вину, лез к жене, но она брезгливо отталкивала его. Обиженный и раздражённый, он начинал скандалить. Но пока не позволял грубости и рукопри-кладства, терпел. Ей не хотелось признаваться, что совершила ошибку, не послушав родителей и связав судьбу с пожилым мужчиной. Но однажды, когда в очередной раз отказалась от близости, муж изнаси-ловал её. Изнасиловал грубо, как продажную девку.

– Ты не женщина! Ты холодная лягушка! – брезгливо скривив губы, цедил он. – Но не та, которая превратилась в Василису Прекрасную, а обыкновенная болотная жаба! Строишь из себя примадонну? – молчание жены ещё больше распаляло его. – А кто тебя сделал? Кто вытащил из дерьма? Если бы не я, до смерти проторчала бы в массовках!

Усевшись на кухонный табурет и угрюмо опустошая «пузырёк», он продолжал чехвостить жену. Постепенно до его сознания дошло, что он натворил, но уже было не исправить.

Газарян по-своему любил жену, но она не была элитной и казалась ему ограниченной. Семья, дом, театр – вот и весь круг её интересов. Женщина мечтала иметь детей и возиться с ними, а у него дети были. Некоторых из них он даже не знал. Но и теми, кого знал, не интересовался. С его заработка взимали алименты. Это было всё, что он давал им. И искренне считал, что они должны гордиться своим талантливым отцом и быть обязанными ему за счастье родиться.

Вначале он воспринимал каждую похвалу Фриде, каждый цветок, подаренный ей, как комплимент себе. Но постепенно о «создателе» забыли. Её талант заиграл всеми гранями. Она стала «подавать» голос, споря с ним по трактовке роли. И чем разумнее были её доводы, тем больше раздражался он. Кто-то заметил, что жена затмила его. И зритель в его театре идёт не на режиссёра, а на актрису. Газарян понимал, что его уязвили из зависти. Но слова вонзились занозой и сыграли злую шутку.

*  *  *

Альберт нёс букет чайных роз, любимых женой, и подыскивал слова для примирения. 

«Фрида, по доброте душевной, простила бы, но тесть воспротивит-ся. Сам старше меня лет на пять, а выглядит стариком. А я спортивен, подтянут и по мужским показателям – хоть куда! Если не заглядывать в паспорт, сойду за Фридиного ровесника. Вот он, завидуя, и бесится».

Дверь открыла Фрида и пропустила в квартиру. Но цветы не взяла, пришлось положить их на стол. Газарян мялся, не зная, как приступить к разговору. Но тут из спальни, как пробка из бутылки с шампанским, выскочил Моисей.

– Вон из моего дома! – дрожа от злости губами, зыкнул он. – Накостыляю этим веником по пьяной роже, будешь знать, как руки распускать! – схватив букет, тесть замахнулся.

– Что ты выдумываешь! – вступилась за зятя Гольда. – Альберт пальцем никого не тронул.

– Тебя, толстая курица, ослепляет его положение – вот и заступа-ешься! – продолжал вопить Моисей.

– Успокойся и перестань вмешиваться в наши отношения! Сами разберёмся, – разверзла уста Фрида.

– Сами?! – передёрнуло Гольдберга – Этот старый развратник сов-сем распустился! Думает, тебя некому защитить? Но мы тебя в обиду не дадим! И он за всё ответит!

«Что этому крикуну известно? Неужели жена посвятила его в наши интимные отношения? – встревожился Альберт. – Но она – моя законная жена – и не должна отказываться от выполнения супружеских обязанностей. И я никому не позволю разбить нашу семью».      

– Фридуля! – ласково обратился он к ней. – Давай поговорим без свидетелей. Выслушай меня.

Она согласно кивнула. Но отец не среагировал и не собирался покинуть «поле боя».

– Папа, если ты сейчас же не уйдёшь, с Альбертом уйду я! – веско произнесла дочь.

Когда родители покинули их, Альберт бросился на колени и стал молить о прощении. Он обещал исправиться: ночевать дома, перестать пить и никогда не играть в карты.

– И дамочек своих бросишь?!

– Каких дамочек?! С тех пор, как женился, никогда…

– Не унижай меня ложью! – воскликнула она, гордо вскинув голову.

– Ты не поняла, что люблю и хочу тебя. Ни к одной из женщин не испытывал того, что к тебе!

– Поэтому можно позволить себе любое свинство?

– Давай забудем и начнём с новой страницы.

– Не получится! Все листы исписаны. И сказать нам друг другу нечего.

– Ты не можешь простить? – ему не верилось, что терпеливая, доб-рая женщина проявляет такую силу характера.

– Я простила, – покорно ответила она. – Но… но забыть не смогу. А из театра уволюсь.

«Если выполнит угрозу, всё полетит к чёрту! – не на шутку встревожился Газарян. – Сколько сил потребуется, чтобы начать всё заново! И где найти актрису, способную заменить её?!»

До него вдруг дошло, что другие театры переманивают её не для того, чтобы досадить ему. И напрасно он, уверенный во вседозволен-ности, бросал ей упрёки в самой нелицеприятной форме. Но зарвался и перегнул палку. Альберт не ожидал отпора. Он был уверен, что для получения главных ролей и статуса первой дамы Фрида вернётся к нему. В ином случае, который едва допускал, он припас «козырь»: отнимет надежду даже на самые маленькие роли. Но расчёт провалился. Она выбила оружие из рук.

«Ни одна женщина не бросала Альберта Газаряна! И ни одной это не сойдёт с рук! – распалялся он. – Быстро эта неблагодарная забыла мои заслуги. Забыла, что это я дал ей имя и путёвку в жизнь! – Его одолевало желание мстить. – Сотру в порошок! Позвоню во все театры и потребую, чтобы её не принимали! Пусть идёт в уборщицы, дворники, посудомойки!» Он ненавидел Фриду всеми фибрами своей артистической натуры. И так страстно любил, что готов был валяться в ногах, вымаливая прощение. Но понимал, все попытки вернуть её безрезультатны. Для него она потеряна.  

Звонили друзья, приглашали на сабантуйчики, но он всех посылал к дьяволу. Мечтая о возвращении его ненаглядной девочки, его любимой Фридочки, такой покорной и такой непримиримой, Газарян никого не хотел видеть. Три дня он беспробудно пил и никому не открывал двери. На четвёртый, когда в доме закончилось спиртное, принял душ, побрился и пошёл на службу. В театр пришёл не весельчак и бабник, а много переживший человек. И для театра началась новая эра.

 

*  *  *

– Наконец, вспомнили, что родители живы! – встретил полковник глумливой улыбочкой молодых. 

– Ванечка! Брось пугать невестку. Побоится в дом заходить, – хозяйка, маленькая бесцветная женщина, замахала на мужа руками, но обаятельная улыбка красила это невыразительное лицо. – Заходи, Зенточка, заходи, не бойся! Этот старый ворчун не такой страшный, каким хочет казаться.

– Какой я старый? Я не старый и не ворчун! Что ты меня, мать, под ноготь?! – фыркнул Смирнов. – Я ещёого-го-го! И любить умею.

– Ты любить? – с усмешкой протянула жена. – Это что-то новенькое!

– Как можно не любить нашу невестку-красавицу! – он обнял и трижды по-русски облобызал её.

Зента, предупреждённая мужем о суровости отца, была растрогана.

– Вы ждёте гостей? – удивился Слава, видя сервированный стол.

В этом доме не привыкли к приёмам. Отец не любил застолья, и знакомые, не жалуя грубого вояку, избегали общения.

– Сваты придут, – как-то робко пояснила мать, ощущающая себя рядом со сватьей прислугой в собственном доме. Она чувствовала при той свою ущербность и становилась косноязычной.

«Слава Богу, сын у нас удачный! Не в меня и не в отца, – униженно думала она. – А такой же красавец, как мой папаша, земля ему пухом! И повезло ему: в хорошую семью попал. Женщины, как иностранки. А сват простой, не задаётся. Видать, умный мужик. С моим не спорит». 

– Не надо мне помогать, сама управлюсь, – засуетилась она и стала вырывать грязные тарелки из рук гостьи. – У вас ручки нежные, не стоит портить кожу.

– С одного раза не погрубеют. Я пользуюсь импортным кремом и вам тюбик подарю.

– Зачем ей? Она кремами не пользуется. Естественна, как сама природа! – то ли похвалил, то ли подколол жену Смирнов.

– В нашем возрасте с морщинками трудно справиться. Но моё лицо, как у младенца. И это результат крема и косметолога, – Алма самодовольно тряхнула головой. – Виктора принимают за моего отца. Мне это нравится, а ему льстит.

Иван Иванович презрительно скривился: моя и так хороша будет!

– Не слушай его, мама! Он консерватор! Сходи в косметический кабинет.

– Меня слушать не надо? – как бы шутя, спросил хозяин, но чувст-вовалось, он негодует.

– Почему вы не пригласили на свадьбу главного врача? – желая снять возникшее напряжение, обратился Крастыньш к молодым. – Очень симпатичный человек.

– Он был занят, – сразу нашлась дочь.

– А почему не было Марика?

– С Бергами сидеть за одним столом?! – вскричал Иван Иванович. – Только этого нам не хватало!

– Но он ближайший друг наших детей, – возразил сват.

– Сионист не может быть другом моего сына! – возмутился полков-ник. – Пусть катится в свою Палестину и там заводит друзей!

Гости ошеломлённо смотрели на покрасневшего от гнева хозяина.

«Вот влип! – подумал Крастыньш. – Зачем завёл разговор о Марке? Как теперь доказать, что не знал о его сионистских пристрастиях».

Славик опустил голову, но оборвать папашу не хватило духа.

«Слава тебе Господи, что дочка не сошлась с Вайсбергом: рано или поздно посадят парня. С этим сволочнымкэгэбешником лучше не связываться. И зять оказался дерьмовым парнем: не защищает друга. Но, похоже, и Виктор наделал в штаны, – про себя рассуждала Алма. – А эти фашиствующие коммунисты изворотливы: называют евреев не жидами, а сионистами. Попробуй, придерись! Однако, как всегда, не последовательны: прогоняют евреев в Израиль, а сами не пущают! Как мне надоело их лицемерие! Но приходится молчать!»

Ораторствуя в своём духе, Смирнов увлёкся и не обратил внима-ния, что молодая чета покинула застолье. Они шли по улице в некото-ром отдалении друг от друга, и каждый из них думал о Марке.

– Поверишь, – начала разговор Зента, – я никогда не зацикливалась на его национальности.

– Как «благородно»! – съехидничал Станислав. – Такой недостаток, а ты мирилась.

– Незачем подкалывать, я не националистка.

– Пошла на лекцию «Памяти» и стала ею.

– При чём здесь эти недоумки?! – широко открыла глаза Зента.

– Эти сумасшедшие разбудили в людях звериные инстинкты, –  и, игнорируя её протестующий жест, он с холодной иронией  продолжил:   – До того не просто бегала за ним, а была по уши влюблена! Но как «памятники» прочистили мозги – вся любовь улетучилась!   

– Снова сцена ревности?! Только и знаешь, что говорить про эту волосатую обезьяну!

– Если ты такая интернационалистка, с какой «радости» вдруг воз-ненавидела его.

– При чём здесь его национальность?!  Разве он скрывал её?! А я любила его! Любила! Но зачем мучить меня?! – чуть не плача произнесла Зента. – Всё уже в прошлом.

– Я не спрашиваю, кого ты любишь, а кого нет! – повысил голос Станислав. – Спрашиваю, почему возненавидела его?! Я имею право знать! И не успокоюсь, пока не узнаю!

– Что сделаешь? – с издёвочкой спросила она. – Привлечёшь для пыток папочку и его коллег?

– ??? – потерял дар речи Станислав.

– Кэгэбэшники умеют выпытывать!

– Ты уже не способна рассуждать?!

– Думаешь, что я была его любовницей и скрываю? Это благодарность за мою откровенность?!

– Откровенность?! Только этого и жду. Недомолвки роют между нами пропасть.

– Но я не могу… не могу рассказать, – в голос заплакала она. – Мне стыдно!

Они стояли посреди улицы под моросящим дождём, но не замечали ни его, ни косых взглядов прохожих.

– Не рассказывай, если это так трагично. И прости. Никакого права не имею лезть в душу, – Слава с нежностью вытер щёки жены, по которым растеклась тушь. – Не плачь! Даю честное слово впредь не допытываться.

– Это всё Машка, Машка! – вдруг осипшим голосом выдавила она. – Во всём виновата эта дешёвка, соблазнившая его! – И, не устояв перед его лаской, неожиданно для самой себя рассказала о том, что ей пришлось пережить, застав Марика с медсестрой.

Станислав слушал с заледенелым лицом. Взяв себя в руки, он силой воли разомкнул уста:

– Он не хотел тебя обидеть! Да и не знал, что следишь за ним.

– Я не следила! – запротестовала жена.

– Что тебя так заело?! Какие могут быть претензии, если вы были только друзьями? Странно, ты ведёшь себя, как жена, заставшая мужа.

 Она уткнулась лицом ему в грудь и продолжала плакать. Горькие слёзы лились из её глаз, но ещё большая горечь проникала в его сердце.

 

*  *  *

– Ты расстроился, что Эдик отказался поступать в медицинский? – спросила Даша.

– Что делать, если, как он выразился, медицина ему претит. – Гайлитис сунул в рот свою неизменную трубку. – Конечно, мечталось, что сын пойдёт по моим стопам, но придётся смириться.

«Сын?! Кажется, забыл, что у них нет общей крови, – нежно подумала Дарья Наумовна. – И Эдик ни разу не спросил, кто его биологические родители».

Гайлитисы решили в день совершеннолетия открыть Эдуарду секрет усыновления и, волнуясь, долго готовились. Юношеские чувства так ранимы! Отец не спал ночами, подбирая слова.

– Тоже мне новость! Мне соседи лет десять назад нашептали! – огорошил его парнишка. – Я им не поверил! И ты не верь!

– Какой он умница!– только и могла воскликнуть Даша.

– Твоя заслуга, бесстрашная моя жёнушка!

Она закрыла ему рот ладошкой.

– Молчи, Ронечка. Слова могут сглазить! Я так боюсь!

– Разве мы не заслужили немного счастья? Особенно ты, пожертво-вав молодостью и здоровьем?!

– Господь вознаградил меня сторицей! В благодарность за мужа и детей надо бы каждый день ходить в церковь и ставить свечку святой Богородице.

– Вот тебе и «на»! – воскликнул супруг, смущённый этим призна-нием. – Ты стала набожной?!

– Когда плохо, все обращаются к высшей силе! А я – католичка. Этим всё сказано, – погрузившись в глубокое раздумье, она замолчала. Поняв, что в ней идёт внутренняя борьба, он терпеливо ждал продолжения. – Если бы ты знал, как неистово я молилась на фронте! Как после ранения просила Его сохранить мне ногу. Но, увы! Молитва не дошла. И я отреклась. Отреклась и стала большей атеисткой, чем вы, партийные. – Гайлитис удивлённо слушал, с какой горячностью она говорит. – Но Он великодушно простил меня! И осчастливил любовью и материнством. Я уверена, что этим обязанна Ему. И неустанно благодарю Его. И не надо оспаривать, прошу тебя! 

– Ладно!– согласился он. – Всё равно не смогу доказать или опровергнуть. Но сам давно утратил веру. Ведь высшая сила не пришла на помощь верующим, когда их безжалостно уничтожали.

– Ронечка! Прошу тебя, успокойся! Не надо вспоминать! – дрожа-щей рукой она подала ему стакан воды. – Мы уже не молоды, пора поберечь здоровье, – вздохнула она и тяжело опустилась на стул.           

– Прости, что расстроил, но увиденные ужасы не могу забыть. Перед глазами все эти долгие годы стоят рвы, заполненные трупами, дома, спалённые вместе с людьми, и разбитые черепа младенцев. За что убивали мирных людей?! Как они могли противостоять силе? Несчастные находились между молотом и наковальней! И где в это время была твоя высшая сила?!

– Дорогой! Перестань копаться в прошлом и рвать себе сердце. На твою долю пришлось слишком много горя! Нельзя это нести в себе всю жизнь. Опять кричишь во сне.     

– Ты пережила не меньше, а держишься молодцом! А я трус. – Он нагнулся к ней и тихо прошептал: – Давно понял, что Октябрьская революция была ошибкой, но боюсь признаться в этом даже себе. – Она изумлённо посмотрела на него. – России надо было ограничиться Февральским переворотом. Она давно стала бы передовой страной. И не было бы ни коммунизма, ни фашизма.

Даша перебила его:

– Теперь задним умом все умные.

– Ладно! Хватит об этом! – устало махнул рукой Гайлитис. – Что мы превратили кухню в Гайд-парк? Давай лучше обедать!

 

*  *  *

– Напрасно пригласил Вайсбергов. Они всё равно не придут.

– А по чьей вине между нами пробежала чёрная кошка?

– Не надо преувеличивать, не чёрная! А маленькая серая кошечка.

– Но в отношения внесла большую трещину!

– Перестань! Марк забыл о тебе думать. У него есть Фрида.

– Опять за своё! – с досадой произнес Станислав. – Это благодаря тебе наша дружба прекратилась.

– Какая потеря!

– Кстати, им пришлось, наверное, ползарплаты вбухать, чтобы купить нашему сыну коляску.

– Могли не выпендриваться, купить подешевле!

– Ты, как всегда, «благодарна».

– Если его принцессе хочется пооригинальничать, я не виновата. Вообще не пойму, что в ней находят? – Зента презрительно скривилась. – Не была бы актрисой, никто бы на неё не посмотрел.

«Опять ревность заговорила», – понял Станислав и вступился за жену друга:

– У неё лишь один порок – излишняя скромность. И напрасно уверяют, что она украшает. 

– Тоже мне скромницу нашёл! За первые роли отдалась этому потрёпанному Газаряну. А когда знаменитость наигралась и бросила, приползла зализывать раны к Марку.

– Не надо выдумывать разные гадости! Она красивая, умная и достойная женщина!

– А я в твоих глазах уже дура и уродина?!

– Ничего себе логика!

– Ей не надо кормить грудью. Вот и сохранила фигуру!

– При чём тут фигура?

– Господи! Уже и слова сказать нельзя! Каждый день из-за этих Вайсбергов затеваешь скандалы!

– Это я начал? Не хочешь приглашать их, не приглашай! Оставь меня в покое!

– Извини! – она сделала реверанс. – Осмелилась обидеть новую Грету Гарбо! Нашёл, кого защищать?! Эту бездарную комедиантку отказались пользовать даже в массовке! А как одевается?! Какая безвкусица! Рядом с ней стыдно пройти по улице.

Огорчённый вульгарностью супруги, Станислав направился в спальню, где, выплюнув соску, надрывался малыш. За ссорой родители не услышали плача. От досады у Славы «заиграли» желваки, но жену на помощь не позвал. Взяв ребёнка на руки и грустно напевая полузабытую колыбельную, он стал его укачивать. 

– Не приучай Андриса к рукам, – миролюбиво произнесла Зента, войдя на цыпочках в спальню.

– Он плакал, – боясь разбудить малыша, прошептал молодой папаша.

– А я не слышала, – виновато улыбнулась она. – Мы совсем о нём забыли!

– Проснулся, наверно, от наших криков.        

– Это я виновата. Стала такой нервной, сама себя не узнаю. Пони-маю, что не права, но в меня словно бес вселяется! Не сердись, ладно? – она протянула ему мизинчик, как делают дети, когда мирятся.

Маленький живой комочек, сладко посапывая, удовлетворённо закрыл глазки. Как будто понял, что между родителями наступило перемирие. 

 

*  *  *

– Не пора ли искать работу в Риге? – Фрида начала разговор, к которому давно готовилась. – Четвёртый год работаешь в этой дыре. Время подумать о себе.

– Как я брошу Гайлитиса? Он столько для меня сделал.

– Что он особенного сделал? – возмутилась жена. – Назначил сво-им заместителем? Дал повышенную ставку? Чем одарил тебя, что соглашаешься торчать в глуши до пришествия Мессии?   

– Он взял меня на работу, когда другие отказались, дал жильё.

– Какая неоценимая услуга! Лучшего выпускника превратил в ординарного ревматолога, – с раздражением произнесла женщина. – Не ты ему, а он тебе обязан. Благодаря тебе заштатная больничка превратилась в медицинский центр!

– Благодаря мне?! – не смог удержать восклицания Вайсберг. – Оказывается, не Арнольду Фрицевичу, а мне больница обязана?!

– Но не Смирновская же чета приносит ей славу. Не к ним рвутся больные.

– Ничего себе амбиции! – раздосадованный Марк неприязненно посмотрел на жену.

– Что злишься?! Задела твоего любимого босса и неприкасаемого Славку с женой-куколкой!

– Она не куколка, а уважаемый врач! – Фрида едва заметно усмехнулась. Но это не ускользнуло от его взгляда.– Неудовлетворе-ние работой не даёт права бросаться на людей. Понимаю, что тебе трудно после успеха в Риге, но не ты одна в таком положении. Раневская, великая Фаина Раневская, годами не удостаивалась роли. И таких примеров тьма.

Марк старался выговаривать слова как можно мягче, но для жены они звучали укором.

– Не надо мне тыкать в глаза Раневской. Я с ней не состязаюсь. Мне нужна постоянная работа и заработок. Тех грошей, которые мне платят клубы, не хватает даже на колготки.

– Скоро всё изменится: получу деньги за лекции и куплю тебе шубку.

– Не смеши меня. На одну «шубку» уже скопили. Теперь Зента возит в «ней» ребёнка! И какая была необходимость покупать самую дорогую?! Они всё равно не оценили.

– Зато какое удовольствие испытали мы. А главное, как удобно Андрису!

– Малыш – чудо! Надеюсь, и нас судьба не обделит. Кого бы ты хотел: девочку или мальчика?

– По мне, сразу обоих!

– Какой жадный! Или надоело трудиться над созданием?!

– Ну, нет! В этом я неутомим. Но не мешало бы уже увидеть результат своих трудов.

 

*  *  *

– Не уезжай, сынок! Подожди, пока найду замену.

– Но работа в Риге ждать не будет!

– Уже простил им, что не взяли при распределении?! – не сдержался Гайлитис.

– Там главврач сменился. Петрова меня и сейчас не взяла бы.

– Напрасно покидаешь нас. Мы – как одна семья. Все тебя любят и уважают: и коллектив, и больные.

Марку вспомнилось, как эти самые больные отказались лечиться у него, но напоминать не стал.

– Поверьте, мне самому жаль бросать вас. Но у Фриды здесь нет работы.

– А драмкружок в клубе?! – возразил Арнольд Фрицевич.

– Это работа для ведущей актрисы?!

– Думаю, Газарян постарается, чтобы ей и в Риге ничего не светило.

– А вдруг там улыбнётся удача.

– И всё же, подумай ещё. Не режь без ножа!

У главврача был такой вид, что Вайсберг сдался. Он обещал задер-жаться, пока ему не подберут замену. «Ах, дурачок, дурачок! Где я тебе замену возьму? Кто поедет в провинцию? Не те же, которых папочки пристроили в мединститут. И разве из них получатся настоящие врачи?! Это ты корпел над учебниками, искал новые способы лечения. Дежурил, невзирая на оплату. И Смирнова приучил работать с полной отдачей. Что Смирнова? Тебе все подражают! Нет! Никуда я тебя не отпущу! Буду за тебя бороться, чего бы мне это ни стоило». С тяжёлым сердцем Арнольд пришёл домой и рассказал жене о сюрпризе Вайсберга.

– Что ты расстроился, будто Марк твой сын. В конце концов, он не за границу собрался.

– Скажу тебе честно, прикипел к нему душой, как к сыну. И не могу помыслить, что расстанемся. 

 

*  *  *

– Тебе звонил главврач, ждёт в воскресенье к себе.

«Быстро же нашёл мне замену», – несмотря на желание уволиться, Марк был неприятно удивлён.

– Зачем ждать до воскресенья?! Немедленно позвоню и всё выясню.

– Тебе звонили из Риги! – пояснила жена.

Вайсберг присвистнул.

– Что-то на твоём лице не видно энтузиазма, – встревожилась Фрида. – Неужели упустишь такой шанс?! Тебя берёт самая престиж-ная больница Риги, а ты колеблешься?!

– Уже не колеблюсь, а твёрдо решил остаться!

– А обо мне? Обо мне ты подумал?

– Не могу идти против своей совести.

– То, что ломаешь мне жизнь, не беспокоит твою совесть?

– Где гарантия, что устроишься в Риге? Театров раз-два и обчёлся. А тут ты пользуешься спросом...

– В самодеятельности, – насмешлево закончила она.

– В Риге не настоялась в массовках?!

Получив этот удар ниже пояса, она расплакалась.

– Прости! Не хотел обидеть, но Газарян не оставил тебе шансов.

– Если решил остаться, я уеду одна, – жёстко произнесла уязвлён-ная женщина.

– Вольному воля! Неужели покинешь меня?

– У меня есть выход? Если сейчас не уволишься, застрянешь на годы! И моей карьере конец!

Сказала, как в воду глядела! Он продолжал работать на радость Гайлитису и его «команде». А Фрида «покипятилась» и осталась. Но систематически продолжала угрожать переездом в столицу.

Родив девочку, она успокоилась. Жизнь в провинции приобрела свои прелести: простор, чистый воздух и парное молочко для ребёнка. Не то что в загазованной Риге, где в очередь за молоком надо вставать в пять утра. Она сблизилась с Зентой. Та тоже нуждалась в подруге. У них были общие интересы. Пока дети играли, мамы увлечённо обсуждали проблемы воспитания, прочитанные книги и, конечно, мужей. Они были достаточно откровенны друг с другом и не скрывали своих разочарований.

– Славик стал неуправляемым, – в очередной раз жаловалась Зента.

– От такого красавца можно стерпеть! Настоящий Аполлон! – вос-торгалась Фрида.

– Марк хуже?

– Не сравнивай! У моего мужа другие достоинства, но до красоты Славы ему далеко!

– Давай меняться, – хихикнула Зента.

– Это как? Ночь я, ночь ты?! Я знаю две такие пары.

– Оригинально! Вот бы взглянуть!

– Красивые дамочки. Вернее, сексапильные. А муж одной похож на глиста.

– Но обслуживает двух самок! – развеселилась докторша.

– Думаешь, глисты не плодятся?! – засмеялась и Фрида. – Они тоже любят эту «работу».

– А Марик? – неожиданно в упор спросила Зента.

Фрида смутилась.

– Прости, если лезу не в своё дело. Но почему ты предпочла Газа-ряна? – решилась, наконец, Зента выяснить мучившую её проблему, и, вопреки сомнению, услышала исповедь подруги.

– Перед Альбертом я преклонялась! – взволнованно начала та. – Он был не от мира сего и казался мне небожителем! До знакомства с ним мне не приходилось встречать таких людей.

– А Марик? – не вытерпела Зента.

– Марик – это Марик! Обыкновенный парнишка.

– Марик обыкновенный?! – собеседница чуть не задохнулась от возмущения.

– Он слишком рациональный. Всё раскладывает по полочкам: это можно, это нельзя. Ничего не делает спонтанно. Круг его интересов: медицина, болезни, больные…

– Этого мало?!

– Не мало, но скучно! А Альберт – вулкан! Невозможно предуга-дать его поступки. Он привлекает импульсивностью, энергией, энтузи-азмом. Впервые увидела его на репетиции, когда мне и шестнадцати не было. Это был бог! Актёры смотрели ему в рот. Он был неподражаем!

 Фрида говорила с сильным чувством. Лицо, покрывшееся румянцем, выражало восторг.

– Ты всё ещё влюблена в него?! – с неприязнью воскликнула Зента и подумала: «Как она может сравнивать общипанного индюка с Мариком?»

– Влюблена?! Разве можно полюбить бога, как человека!.. – Фрида подыскивала слова, способные передать её чувства. – В моём отношении к нему было благоговение, без намёка на сексуальность.

– Кто же заставлял тебя выходить за него?!

– Я с ума сошла от гордости: сам Газарян, этот признанный гений, о котором и мечтать не смела, берёт меня в жёны. Как я могла устоять?!

«И эту слепую дуру Марик предпочёл мне?! – с неприязнью подумала Зента. – Какой идиот!»

После откровенной беседы на душе у подруг остался неприятный осадок. Им расхотелось не только откровенничать, но встречаться. Однако из-за мужей приходилось общаться. Те продолжали дружить, но по-прежнему избегали острых тем: еврейского вопроса в Союзе, растущей популярности общества «Память» и взаимоотношений Израиля с арабами. Фрида советовала супругу выяснить отношение Славы к этому вопросу, но тот не соглащался.

– Не стоит ворошить муравейник! Даже лучшие из них смотрят на нас через чёрные очки.

– Ты же не подозреваешь Славика?!

– Я же сказал: «Лучшие из них». Нельзя требовать невозможного! Система сделала нас самих антисемитами. Мы с какой-то противоестественной радостью обливаем грязью Израиль и всё еврейское. И не хотим понять, что бумеранг ненависти возвращается к нашим детям.

– Ты прав! Немногие понимают, что, унижая собственный народ, льют воду на мельницу врага.

– Несчастные подонки считают, что, открещиваясь от предков, перестают быть иудеями. Но в тяжкий час это не поможет. Как не помогло при фашизме немецким евреям.

– Может быть, такие люди страдают, что у нас есть изъяны. А где по земле ходят ангелы?

– Расисты всех мастей – сумасшедшие. Сам в автобусе слышал, как еврей с типичной внешностью предлагал бросить атомную бомбу на Израиль и таким образом разрешить Ближневосточную проблему. Но меня поразил водитель-латыш: он открыл дверь и вышвырнул эту мразь.

Ему вспомнилась дикая сцена в поликлинике. 

«Эти твари сознавали, что я всё слышу, но это их не остановило! Ненависть искала выхода. К сожалению, это не единичный случай. К Гайлитису обращались и другие. И в верхах предлагали избавиться от нежелательного элемента. Но он, рискуя потерять должность и партбилет, заступился. Я правильно поступил, оставшись. Хоть как-то отблагодарил старика. Но обстановка накаляется. Брось спичку – все взлетит на воздух! А первыми жертвами, как всегда, будем мы. Но уезжать не хочется. На этой земле мы родились. Тут наш дом, наши друзья, работа и вековые корни. И куда ехать? В Германию? Ни за какие коврижки! В Америку? Зачем мне Америка? Менять шило на мыло из-за подачек?! И там нас ненавидят. Читал «Молодые львы» Ирвина Шоу и многое понял. Отсюда уеду, если уеду, только из-за антисемитизма, нарастающего, как снежный ком. И только на историческую родину. Хотя, кому я нужен в Израиле, где своих врачей пруд пруди? Даже, если сильно повезёт и выучу язык, кто захочет лечиться у врача с советским дипломом?

И Фрида окажется за бортом. В «Габиме» играют на иврите! В камерном тоже. Русского театра нет. И не будет! Он не нужен: русских зрителей в стране раз-два и обчёлся! Интеллигенция, покинувшая страну в 70-е, уже говорит на языке аборигенов. Остальные в театр не ходят. С концертами тоже не выступишь, разве для экзотики кто-нибудь заглянет в зал. Так что перспективы нет! А в нашем возрасте приобрести новую профессию сложно. Разве что стать санитарами.

Однако здесь оставаться опасно. Не за себя, за Ритку. Нельзя повторять ошибок предков. Вера в гуманность стоила им жизни. Но и в Израиле неспокойно. Девочки служат в армии. Марк задумался.  Разноречивые доводы не позволяли прийти к окончательному решению. Как бы не попасть из огня да в полымя?! Но чтобы я ни решил, проблем не избежать. Во-первых, могут не выпустить. Как проживём, если с работы уволят, а накоплений нет? И помочь некому. Следующая проблема с тестем! Этот долдон не даст дочери разрешения на выезд. Не из-за любви к ней, а из антисионистских убеждений. Он уверен, что юдофобия в СССР появилась только из-за создания Израиля. И его не переубедить. Гольда же настаивает на срочной эмиграции. Значит, заботы о тёще тоже придётся взвалить на себя. Хотя нет уверенности, смогу ли жену с ребёнком обеспечить.

«Сохнут» обещает золотые горы: пособие, квартирные, коммуналь-ные. Но я не верю обещаниям и не привык гнаться за сыром из мышеловки!»

 

*  *  *

Кто-то крадучись приближался к их квартире. Слышна была одышка. Потом хлопнула соседская дверь. Не стерпев любопытства, Вайсберг резко отворил свою, но в коридоре никого не было. Выглянув, он услышал оклик женщины, поднимающейся по лестнице.

– Доктор! Что это?! – её округлившиеся глаза выражали испуг.

– Где? – он оглянулся, но стенки были чистыми. До недавнего ремонта «художеств» хватало. По надписям и рисункам можно было узнать, кто кого любит, кто непотребно ведёт себя и прочие пикантные сведения. Богатый русский язык сверкал во всём своём великолепии. Но теперь вход закрывался на ключ. И доступ посторонним был закрыт.

– Посмотрите! Посмотрите! – чуть не в истерике кричала дама, показывая рукой на шестиконечную звезду и свастику, намалёванные на дверях доктора.

– Вам никто не повстречался? – сдерживая гнев, спросил тот.

– Ни одной души! Никто не поднимался и не спускался. Но гро-мыхнула дверь вашего соседа.

«Нет сомнений: это напакостил тихий и вежливый астматик Василий. Уж если такие Васьки возьмутся за нас, то перережут, не моргнув глазом, – стало так тревожно-горько, что защемило сердце. – Что плохого мы сделали этому парню, не тунеядцу, не пьянице, не дебоширу? Чем помешали?!»

Стирая символику, Марк окончательно осознал, что пора спасаться.       

 

*  *  *

– Подпишете мне характеристику? – обратился Вайсберг к главному врачу больницы.

– В партию собрался? – пошутил тот.

– Не в партию! – без улыбки ответил Марк, отметая шутливый тон начальника. – Хочу уехать!

– Опять в столицу засобирался! – с досадой произнёс Гайлитис. – Чем вам снова не угодили? Кажется, все условия создали. Нет, вам столицу подавай! Там врачей мёдом кормят!

– Уезжаю в Израиль! – с вызовом произнёс молодой человек.

– В Израиль?! – оживился тот. – В Израиль?! Это правильно!

Вайсберг ожидал всего, что угодно, но не такой реакции, и оторопело смотрел на начальника.

– Правильно! Правильно, сынок! Здесь становится жарко. Сегодня еле избавился от лектора из общества «Память». Его райком прислал «просветить» нас об опасности пятой колоны. И досталось мне от парторга, что дал тому от ворот поворот! – главврач, усмехаясь, покачал головой. – Ты мне, старому дураку, объясни, – продолжил он, – зачем ОВИРу твоя характеристика?! Что мне в ней писать? Если ты отрицательный тип, то не выпустят, чтобы не порочил славную советскую медицину. Если прекрасный врач и морально устойчивый человек, тем более нельзя отпускать! – он весело расхохотался. – Вот тебе парадоксы нашего коммунистического мышления.

Сознавая, что подводит этого прекрасного человека, Марк подавленно молчал.

– Что раскис?! Хуже не будет! Свои 135 рэ всюду заработаешь. И скажу честно, завидую! Я бы тоже сбежал, но я не еврей! – он снова рассмеялся. – Впервые в жизни евреем быть лучше, чем латышом. – И став серьёзным, спросил: – А как твой дружок Смирнов отнёсся к твоему решению?

– Никак! Он ещё не знает!

– Да ты что?! Как это не знает? Так не поступают с друзьями. 

– Скажу, когда получу визу!

– Скажешь, когда и без тебя всё выплывет наружу, – съязвил тот. – Ты, конечно, волен поступать, как заблагорассудится, но это отдаёт трусостью! – глядя прямо в глаза, закончил начальник. 

 

*  *  *

– Бежите, как крысы с корабля! Отец прав, что не доверял вам!

– Кто эти «вы», кому твой отец не доверяет?

– Прекрасно понял! И ты не лучше! Только хитрее! Получил здесь всё, что возможно, и дёру!

– Слава! Что ты говоришь? – пытался урезонить его Вайсберг. – Потом раскаешься в сказанном!

– Уже раскаиваюсь! Раскаиваюсь, что столько лет был слепцом и дружил с тобой!

– Остановись! Ты говоришь лишнее!

– Правда глаза колет? – побледнев от ярости, Станислав несдержи-вал рвавшегося из души гнева. – В твоём Израиле ты, в лучшем случае, был бы сапожником. А скорее всего, торговал бы на рынке апельси-нами. Это советская власть дала тебе возможность получить образова-ние и сделать карьеру! А когда всё получил, плюёшь на нас?! – Ему хотелось нанести приятелю удар такой силы, какой ощутил сам, узнав, что тот покидает Родину. – Давно почуял душок, но надеялся, что ошибаюсь, что ты не такой, как другие!

– Кто эти другие? – насупив брови, бросил Марк. – Договаривай, не стесняйся!

– Мне стесняться нечего! Это вы совести не имеете, чтобы стесняться!

– Что с тобой?! Я не узнаю тебя! – сдерживая гнев, Марк ещё искал путь к примирению. 

– Меня всегда можно узнать, я не хамелеон! Отец не напрасно предупреждал, что придёт момент, и у меня откроются глаза! – и совершенно неожиданно добавил: – Теперь я понял, ты и Зенту отверг, потому что не еврейка!

 

*  *  *

То и дело хлопали двери. Люди приходили прощаться с доктором Вайсбергом и его семьёй. Сослуживцам, знакомым и даже незнакомым людям хотелось подбодрить их, сказать тёплые слова. Среди собрав-шихся было много латышей. После Шестидневной войны большинство из них стало уважительно относиться к евреям.

Стол Вайсберги накрыли «на полк солдат». И гости приходили не с пустыми руками. На кухне без устали колдовала баба Дуня, будто провожала родных детей. То ли от рюмочки, к которой изредка прикладывалась, то ли от лука, но глаза покраснели, и она всё время хлюпала распухшим носом.

Рита, подбегая к ней, выпрашивала гостинцы для ребят на улице. Она чувствовала себя важной персоной: ведь неспроста гости приноси-ли ей подарки и говорили приятные слова. Даже мальчишки во дворе выделяли её из всех и выражали сожаление, что уезжает. Это была еёпобеда! И вот тогда, когда её признали, надо уезжать. Какая несправедливость!

– А я убегу и вернусь к вам! – обещала она друзьям. – Нечего мне делать у этих евреев.

Еёслова всех поразили.

– А мой папа сказал, что пешком бы пошёл, если бы пустили, –  сказал самый старший из мальчишек.

– А кто его не пускает? Он же взрослый?! – поразилась девочка.

– Но билеты продают только евреям.

– Ха! – фыркнула Рита. – Мы не евреи, а билеты нам продали!

– Зачем ты врёшь? Вы евреи!

– Евреи! Евреи! – закричали дети.

Девочке это показалось обидным, и она в слезах побежала жаловаться маме.

– Радуйся, доченька, – смеясь, успокоила та, – в Израиль пускают только хороших людей.

– А разве евреи хорошие? Почему их тогда дразнят?

– Завидуют! Слава Богу, сегодня по этому поводу можно шутить. А сейчас отнеси свои игрушки во двор и раздай детям!

– Это мне подарили, а не им! – возразил ребёнок.

– Но мы не сможем взять с собой всё, что тебе надарили!

– Свои подарки можете, а мои нет? – с укоризной произнесла дочь. – Если так, никуда с вами не поеду!

– Это несправедливо: в двух большущих чемоданах только твои вещи, а мы не капризничаем.

– А Соньку всё равно никому не подарю!

– Соньку возьми с собой, а игрушки оставь друзьям!  У них будет память о тебе! – настаивала мать.

– Всё-всё надо раздать? – жалобно проговорила Рита. – Не хочу! Мне тоже полагается!

– Возьми немного! – разрешила Фрида. – А остальное раздай! И Андриса не забудь! Выбери для него самый-самый лучший подарок.

– Тогда он не забудет меня?!

– Никогда тётя Зента и дядя Слава не забудут нас!

– А почему они не пришли проститься?

– Ты же знаешь, они не могут бросить больных!

Она не могла посвятить девочку в реакцию Смирновых на их отъезд.

– Я подарю Андрису мою любимую Соньку! – вдруг решилась Маргарита. И не могла взять в толк, почему у матери появились слёзы: «Странные эти взрослые! Отдаю свою самую-самую любимую куклу и не плачу, а мама плачет».

– Мальчики в куклы не играют! – с хрипотцой сказала мама. – И Сонька без тебя будет тосковать.                                                 

 

*  *  *

Сердце обрывалось в груди, пока самолёт, подрагивая в конвуль-сиях, отрывался от земли. Он долго кружил по взлётной полосе, пока решился на взлёт. Вайсберги тоже долго не могли оторваться от земли, на которой жили веками. Здесь они трудились, растили детей и хоронили близких. Тут испытали счастье и пережили много горя. Это была их Родина. Они любили её, как мать. И много лет не могли осознать, что являются пасынками. Что она в любую минуту готова отторгнуть их. Поняв, что всегда останутся чужими, семья решила попытать счастье в другом месте. Они не прихватили с собой ни ненависти, ни злобы, ни обиды. Увозили только неразделённую любовь и недоумение: за что? Особенную горечь вызывало, что среди толпы провожающих не было ни Зенты, ни Славы. Неужели те ничего не поняли и продолжают считать их предателями?            

Марк удобно сидел в кресле, закрыв глаза. Он устал. Вся тяжесть сборов легла на его плечи: бесчисленное множество документов, их перевод, изнуряющие посещения ОВИРа, визы, билеты, отправка багажа. Всё было на нём. Отец на нервной почве слёг, мать крутилась вокруг него, а тестюшка, решивший снизойти до «агрессора», и пальцем не пошевелил, чтобы помочь.

В салоне «Боинга» было тихо. Пассажиры заинтересованно устави-лись в телевизор, по которому показывали Израиль. Марку тоже хоте-лось посмотреть, но одолела сонливость. Ему приснился чудесный красочный сон. Они спускаются с трапа самолёта. Их встречают с цветами. Кто-то сажает Риточку в корзинку с розами и, поставив на голову, идёт к аэровокзалу. Опасаясь потерять девочку в толпе, он бежит за ними и кричит ей: «Не уколись шипами!» Та в ответ весело смеётся. Вдруг человек с корзинкой оборачивается. Это негр. Чёрный губастый негр. Он говорит по-русски: «Розы не бывают без шипов! Хотите наслаждаться? Готовьтесь к трудностям! Тем значимее будет победа!» Марк требует разъяснения, но негр пропал, а слышен шёпот жены.

– Не буди папу! Он устал!

На душе так хорошо, спокойно. Марк улыбается. Что ответила дочка, он не услышал. Снова впал в забытьё. Он так устал! Так устал! И снова ему слышится голос жены.

– Таможенники вели себя очень достойно. Жаль, что наслушалась баек и не прихватила ещё немного вещей. Взяла только для Ритки. И для Марика костюм с рубахами и галстуки.

– Галстуки?! Вот насмешили! В Израиле костюмы и галстуки?! – загоготал чей-то бас.

– Мой муж врач! – с гордостью заявляет Фрида. – Как он пойдёт устраиваться на работу? В джинсах?!

– За границей не придают значения одежде, доподлинно это знаю, – продолжает тот же голос. – А меня два часа шмонали. Но что они могли найти?! Я ведь не дурак! Всё уже там, где положено!

– Мне нечего было скрывать! Но хотелось бы взять ещё немного самого необходимого. По сто раз взвешивала и перевешивала чемода-ны, чтобы уложиться в норму!

– Вот чудачка! Дала бы на лапу и вези хоть вагон!

– Зачем мне? Боялась только за любимую Риткину куклу, но они её не тронули.

– Что вы запрятали в ней? И как это таможенники её не распотро-шили?! – не мог успокоиться «умник». – Жаль, не был раньше знаком с вами! Помогли бы перевезти ещё парочку «безделушек». А то приш-лось оставить в Москве родственникам, – мужчина неприятно хихик-нул. – Боюсь, что попрощался с ними навсегда.

– С родственниками? – переспросила Фрида.

– Вот от чего не горевал бы! – снова расхохотался собеседник. – Мне с «цацками» расставаться жаль. На них мог бы безбедно прожить пару лет.

«Как Фрида может беседовать с таким типом?» – возмутился Марик и открыл глаза.

Самолёт парил между облаками. Стюардессы тенью скользили между кресел и предлагали напитки. Марик почувствовал страшную жажду, но от соков и напитков отказался. Думал, дорого стоит. И попросил воду. Обычную воду. Пил с такой жадностью, что кто-то пошутил: «Вы уже чувствуете себя в Негеве?»

– Это он с похмелья! – уверенно пробасил собеседник Фриды.

– Мой муж не пьёт! – обиделась она.

– Все пьют! Даже верблюды! – ответил тот и снова самодовольно расхохотался.

– Пожалуйста, пересядьте! – сердито потребовала Фрида. – Это кресло моего супруга!

– Пожалуйста! – фыркнул тот. – Пошутить нельзя?!

Марку не хотелось вставать, но, понимая, что соседство толстяка жене неприятно, пересел и, удобно расположившись головой на плече жены, провалился в сон.

 

Продолжение следует.

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера