Хаим Венгер

Мои дорогие московские родственники

 

 

Моя двоюродная тетя Нехама вышла замуж накануне октябрьского переворота. Ее жених Исроэль был на двадцать лет старше, зато происходил из очень богатой семьи, занятой в деревообрабатывающей промышленности. На свадьбу, по всей видимости, конкуренты, преподнесли молодым «подарок»: сожгли все склады и лесопильни. В итоге семья за одну ночь из богатой превратилась в бедную. Но пути Господни неисповедимы, и это преступление неожиданно обернулось для погорельцев благодеянием, так как большевикам нечего было у них экспроприировать. Впоследствии, уже перебравшись из провинции в Москву, дядя Исроэль всю жизнь проработал государственным служащим в Мосгорисполкоме, отвечая за оформление городских улиц во время приезда иностранных делегаций. Однажды у него случился казус, могущий привести к весьма печальным последствиям. Он перепутал венгерскую делегацию с румынской и повесил вместо венгерских флагов румынские. Но, слава Богу, все обошлось: в последнюю минуту ему удалось исправить свою ошибку.

Несмотря на довольно ответственную должность, семья Исроэля жила в одной комнате в коммунальной квартире, расположенной в подвальном помещении. Зато в центре Москвы, сразу за кинотеатром «Россия» и знаменитым памятником Пушкину. Это обстоятельство привлекало к ним многочисленных провинциальных родственников, готовых за неимением койко-мест спать на полу. В числе этих родственников нередко бывал и я. Хотя Ленинград, в котором я родился и жил, никак нельзя было назвать провинцией. Более того, его, в память о славном прошлом и не менее славном настоящем, называли и называют сейчас северной столицей. Причем, если мои командировки, как правило, были краткосрочными: четыре-пять дней, то однажды, приехав в Москву, чтобы изучать УДК (систему универсальной десятичной классификации), я провел у моих родственников не менее двух недель.

В Москве жила и родная сестра тети Нехамы – тетя Злата, женщина, потерявшая во время войны сына и мужа. Чтобы не оставлять сестру одну, тетя Нехама поменяла две комнаты в разных местах на две комнаты в одной квартире. Она располагалась в доме в пяти минутах ходьбы от очень популярного в те годы магазина «Лейпциг», где продавались дефицитные немецкие товары. В этой же квартире жила не очень нормальная, а, вернее, совсем ненормальная женщина. Опасаясь, что их соседка может выкинуть любую гадость, сестры никогда не оставляли без присмотра ничего из того, что они готовили на кухне. Кто-то из них всегда нес на этом ответственном месте постовую службу.

Но особые неприятности начались, когда их сын Мома женился, и у них с женой Леной родился первенец. Лена бо­лее года сидела с сыном дома, а затем, не добившись яслей, а впоследствии и детского сада, стала приводить сына к бабушке. Поскольку мальчик был очень живой и подвижный, его выкрутасы нередко выводили соседку из себя. Тогда она звонила своему взрослому женатому сыну и требовала, чтобы он немедленно приехал и навел в квартире порядок. Услышав, что дело пахнет неприятностями, тетя Нехама с самым серьезным видом говорила соседке: «Ну, что вы с этим мальчишкой церемонитесь: подайте на него в суд, а я пойду свидетелем».

Поскольку эти коммунальные разборки меня мало интересовали, я посвящал свое свободное время магазину «Лейпциг». Познакомившись с его директором, я за ленинградские конфеты «Пиковая дама», кстати, очень любимые москвичами, доставал без очереди и особых трудов продававшийся там дефицит. А конфеты действительно того стоили. Красочные три карты на коробке и ромовая начинка самих конфет не могли никого оставить равнодушным.

Но, как известно, всему приходит конец. В какой-то момент тетя Нехама решила съехаться с сыном и снова занялась обменом. На сей раз они обменяли две комнаты и комнату молодых на четырехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте рядом с магазином «Синтетика». Видимо, сама судьба поселяла их там, где можно было достать вещи повышенного спроса, которые их, в отличие от меня, мало интересовали. Причем три комнаты были небольшие и сугубо смежные, в них жили мои тетушки и дядя Исроэль. А одна – большая и изолированная. В ней жили Мома с Леной и малышом. Конечно же, приезжая в Москву, я всегда привозил родственникам подарки, но, возвратившись домой, неизменно находил их в своем чемодане. Когда же в очередной приезд я выражал неудовольствие по этому поводу, тетя Нехама говорила: «Не обижайся, Фимочка: мы же очень старые. Наверное, Злата что-то перепутала»

Пользуясь имеющимся в распоряжении командировочного свободным временем, а также конфетами «Пиковая дама», я приобретал для жены и дочери дефицитные товары в магазине «Синтетика», в «Детском мире», в ЦУМе и в ГУМе. Это доставляло мне несомненную радость. Но еще большую радость, а вернее, удовольствие я получал от певчих птиц, которых безумно любил Мома. Стояли клетки с канарейками и прочими представителями пернатых, способных издавать умопомрачительные трели, и в комнате молодых, и в комнатах их родителей. Птичьи концерты продолжались с утра до вечера, а конкретно до тех пор, пока клетки не накрывали полотенцами или чем-то в этом роде. В темноте птички не поют. Надо ли говорить, что за клетками тщательно ухаживали, а птичкам ежедневно задавали корм и меняли воду. Причем особенно ручных канареек Мома выпускал из клеток полетать и порезвиться. После чего они по его знаку возвращались на место.

Как известно, в Москве на Красной площади располагается Мавзолей, построенный после смерти Ленина. Как-то, году в 1958, мы с моей родной тетей Даней отправились в Евпаторию и на два дня остановились в Москве. Даня хотела повидать своих двоюродных сестер Злату и Нехаму с маминой стороны, и Симу – с папиной. Судьба последней сложилась особенно трагично: она родилась без ступни, из-за чего осталась старой девой. А во время войны погиб ее единственный, горячо любимый брат. Всю жизнь она его оплакивала. До ухода на фронт брат женился, и у них с женой родилась дочь. Свою племянницу Сима ревностно любила, считала, что та оказывает ей недостаточно внимания.

Закончив филологический факультет Московского университета, Сима преподавала в старших классах школы, вплоть до выхода на пенсию, русский язык и литературу. И хотя характер у нее был нелегкий, своих учеников она очень любила, и они платили ей тем же. И за преданность своему делу, и за доброжелательность и объективность по отношению к ним. Когда Сима заболевала, они постоянно навещали ее, помогали по хозяйству, убирали комнату и квартиру.

Побывав у всех родственников, мы с тетей решили посетить Мавзолей. Но это оказалось делом не очень простым. Чтобы лицезреть почивших вождей, в Мавзолей с самого утра выстраивались огромные очереди. А поскольку время у нас было ограничено, мы себе такое многочасовое стояние позволить не могли. И тогда Даня обратилась к Исроэлю с просьбой устроить нам этот торжественный «визит» вне очереди, так сказать, по блату. На что Исроэль сказал: «Куда вы торопитесь – теперь они уже никуда не денутся». И ошибся: в 1961 году, после разоблачений Никиты Хрущева на 20-м съезде КПСС, мумию Сталина вынесли из Мавзолея и захоронили за этим эпохальным сооружением в одном ряду с верными ленинцами. Так что, когда я стал регулярно ездить в Москву в командировку, и в один из приездов посетил Мавзолей, мне пришлось довольствоваться мумией только «вечно живого Ильича»

Когда же в головах членов моей семьи стали бродить крамольные мысли о репатриации, я, конечно же, в ближайший мой приезд в столицу поделился ими с моими тетушками и Исроэлем. И если тетя Нехама и дядя Исроэль отнеслись к ним с пониманием, но без особого энтузиазма, то тетя Злата расплакалась и попросила: «Фимочка, возьми меня с собой». Но как я мог решиться на это, ведь ей уже тогда было больше восьмидесяти…

Через девять лет после нашего отъезда в Израиль, в годы горбачевской перестройки, стало возможным приехать на свою родину. И я воспользовался этим неожиданным обстоятельством. В 1989 году, приехав тогда еще в Ленинград, я нашел в своей старой записной книжке телефон моих московских родственников и, не задумываясь, набрал их номер. Мне ответила… тетя Злата. Залившись слезами, она поведала, что Нехамы и Исроэля уже нет в живых. А она вот все еще скрипит. И вдруг неожиданно для меня снова попросила: «Фимочка, когда будешь возвращаться, возьми меня с собой». Но ведь в ту пору ей уже было за девяносто и, что скрывать, я побоялся взять на себя такую ответственность. А может быть, не выполнив ее просьбу, я навредил самому себе: от скольких необдуманных, легкомысленных поступков она могла бы меня предостеречь…

 

«Я ВАС НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ»!..

 

    Уже в первую мою поездку в Америку из Израиля в 1982 году к очень религиозным родственникам, с которыми мы жили в Самарканде, я имел дело с туристической компанией «Амбасадор». А поскольку привязчивость является моим неотъемлемым человеческим качеством, я не изменял этой компании и во всех последующих поездках. Их, кстати, было довольно много, и не только в Америу. Точно так же я поступил, когда в конце 90-х годов задумал лететь на кавказские Минеральные воды, ибо мой «блокадный» желудок настоятельно этого требовал. В 1949 году именно в Минводах, куда мы с мамой прилетели на транспортном самолёте (кресел в нём не было, сиденья тянулись вдоль бортов), я, семнадцатилетний мальчишка, на долгие годы залечил язву двенадцатиперстной кишки. Если же быть точным, то произошло это в Железноводске.

    Когда Советский Союз поднял для израильтян железный занавес, эта поездка стала возможной. Сотрудницы «Амбасадора» Циля и Ира в один голос посоветовали купить путевку в санаторий «Дубовая роща». Но в последний момент Ира вспомнила, что в предыдущем году в этом городе была их клиентка, русскоязычная израильтянка, проживавшая к тому времени в стране уже пятнадцать лет. Дав её телефон, она порекомендовала позвонить ей, чтобы получить толковые советы. Что я, естественно, и сделал. Знал бы я, какие «толковые» советы получу!

    – Зачем ехать в «Дубовую рощу»?! – удивилась моя собеседница. – Я в прошлом году была в бывшем санатории ВЦСПС и прекрасно отдохнула. К тому же главный врач санатория – еврейка. Она встретила меня в аэропорту Минвод и привезла прямо в санаторий. 

    В заключение «советчица», назвав фамилию и имя отчество главного врача, дала её рабочий и домашний телефоны. Взяв билет до Минвод, я позвонил этой врачихе, и она сказала, что меня встретят и привезут по месту назначения.

    Теперь я поведаю читателям, как встретили израильтян в аэропорту. Ну, во-первых, на таможенном досмотре, сверх предъявленной декларации, всех прилетевших из Израиля заставили вывернуть карманы и выпотрошить бумажники. Затем нас заперли часа на два в маленькой душной комнате отдельно от багажа. Видимо, с целью произвести его тщательный досмотр. Когда нас, наконец, выпустили  «на свободу», меня действительно ожидал представитель санатория. Он привез меня в корпус, расположенный в нижней части Железноводска. Это единственное, что мне удалось заметить. Смертельно усталый, я плюхнулся на койку в одноместном номере и уснул. Утром отправился в туалет, где рядом с унитазом увидел полное ведро воды. Той воды, которой, увы, не было в водопроводном кране.

    Поняв, в каких условиях мне предстоит жить и лечиться, я схватил чемодан, не успев его распаковать, и отправился наверх в основной корпус этого недоброй памяти санатория к рекомендованному мне главному врачу, вернее, врачихе. К тому же, как читателю уже известно, моей соплеменнице. Войдя в кабинет, я поздоровался и, назвав себя, сказал, что отвык за годы жизни в Израиле от таких свинских условий, а потому готов доплатить и перебраться в номер люкс. Она весьма неохотно дала мне ключи, конечно же, понимая, какие условия меня там ждут. В благодарность за такую услугу я протянул ей купленные в свое время в Америке кроссовки фирмы «Адидас».

    Что же предстало моему взору в двухместном номере с громким названием «люкс»?! Оконные рамы и двери были сделаны  из трухлявой древесины. Вернее, они, как видно, превратились в труху от долголетнего употребления без единого ремонта. И эта труха осыпалась на пол при малейшем прикосновении. Вода в ванной поднималась, вместо того, чтобы сливаться, да к тому же была почти черного цвета. Кстати, в обычных номерах, в одном из которых жила моя «советчица», ни ванной, ни душа вообще не было. Впрочем, и от моей ванной, как вы понимаете, никакого толку не было. Цвет простыней на двуспальной кровати не многим отличался от цвета воды в ванной. Подстать им были и  пододеяльник, и наволочки. Словом, я попал в настоящее средневековье. Если я оскорбил то далекое время, приношу искренние извинения. Закрыв на ключ дверь, а, вернее, то, что от неё осталось, я отправился к врачихе и выложил ей всё, что накопилось у меня на душе. После такого «душевного» разговора постельные принадлежности мне через некоторое время заменили, ситуация же в ванной не претерпела никаких изменений. То же самое можно сказать про рамы и двери.

    Если читатель думает, что на этом закончились мои злоключения, то он ошибается. Известно, что на желудочно-кишечный курорт больные приезжают для того, чтобы пить минеральную водичку, принимать необходимые лечебные процедуры и быть обеспеченными качественным диетическим питанием. Для первого раза я решил отказаться от минеральной водички – и потому, что очень устал, а дорога к ней была не близкой, и потому, что забыл, как надо ее пить: за сколько минут до еды и в каком количестве. К лечащему врачу меня еще не назначили. А потому направился прямо в столовую, намереваясь отвести душу, так как очень проголодался. Официантка сразу предупредила, что выбора у них нет, а есть только отварная кура с картофельным пюре. С паршивой овцы – хоть шерсти клок, подумал я и согласился.

    Кура оказалась не мягче подметки (простите за банальное сравнение), все пюре было в комках, а по цвету походило на цвет моего постельного белья до замены. Высказав свои претензии официантке, я услышал:

    – А что вы хотите?! Куре в этом году исполнилось «сто лет», а картошка… Да кто вообще обращает внимание на картошку!  Так что не обессудьте, а заодно скажите: зачем вы приехали из капстраны в этот доисторический санаторий?

    Из этой тирады я сделал вывод, что официантка совсем не дорожит своей работой. Как видно, надоело сердечной выслушивать постоянные претензии тех, кого «нечистая сила» занесла в этот, с позволения сказать, санаторий.

    На ее вопрос отвечать я не стал, но невольно подумал: как та израильтянка, находившаяся в стране уже пятнадцать лет, могла здесь жить, да еще рекомендовать это убожество другим?!

    И все же окончательно добили меня минеральные воды и медицинские процедуры. Последние в этом Богом забытом санатории вообще отсутствовали. Принимать их надо было в городской поликлинике. Добирался я до нее минут тридцать, а когда вошел внутрь, увидел такие очереди, какие выстраивались в бытность мою в Советском Союзе в конце месяца за «выброшенными» в продажу дефицитными товарами. А тут еще упорные слухи о том, что в Ставропольском крае обнаружены случаи заболевания холерой!

    Что же касается источников, то, как я уже писал, добираться до них было довольно далеко, и я не укладывался в двадцать минут между едой и водой (простите невольную рифму), назначенных мне врачом. Кроме того, по парку все время дефилировали одетые по полной форме казаки – соблюдали порядок. Но я знал, какими биологическим антисемитами они были. Мое мнение разделяла ныне покойная замечательная писательница Руфь Зернова. Мы с ней не раз беседовали, и одна из бесед вошла в мою книгу «Пророки в своем отечестве». И, наконец, в самом бювете с минеральной водой царила полнейшая антисанитария. Не только дети, но и взрослые насаживали на краны свои бутылочки, хотя при входе висел плакат, категорически запрещающий это делать!

      Понимая, что в этом заведении мне делать нечего, и вспомнив, что советовали мне Ира с Цилей, я в тот же день  отправился в памятный мне еще с 1949 года санаторий «Дубовая роща». Тогда он принадлежал не кому иному, как КГБ. За его высокой металлической оградой бегали огромные устрашающего вида овчарки, а у входа в будке восседал не менее устрашающий кагебешный чин. Теперь овчарок не было, а вместо «чина» сидел «мордоворот» в штатском. Еще я запомнил, что санаторий занимал огромную площадь и был окружен дубовой рощей, давшей названию этому месту отдыха и лечения. Кроме того, к нему были подведены минеральные источники. Разве «слуги народа» могли себе позволить смешиваться с этим самым народом да ещё пить с ним из одного крана, вернее, кранов! Тут мне вспомнилось, как, оказавшись туристом в английском парламенте, который, как известно, состоит из палаты общин и палаты лордов, я совершал в туалете то же самое, что совершал лорд. Причем мы стояли рядом, и он никакого неудовольствия не высказывал. С тех пор я любил в шутку повторять: «Вы со мной не шутите – я писал рядом с лордом!». Что же касается минеральных источников, то я о них ещё расскажу. 

    Итак, нажав на кнопку висящего у входа звонка и предъявив удостоверение журналиста, я получил возможность высказать свои пожелания. К моему удивлению, разговаривал со мной «мордоворот» весьма вежливо, а, выслушав мою просьбу, тут же позвонил главному врачу и сказал, что с ним хочет поговорить журналист из Израиля. Услышав: «Пропустите!», «мордоворот», неожиданно оказавшийся весьма приятным человеком, открыл вход на территорию санатория и объяснил, как пройти к главному.

    Проходя по коридору, прежде чем войти в нужный мне кабинет, я  обратил внимание на две огромные парикмахерские, освещенные большими хрустальными люстрами и отделанные белоснежным кафелем. Одна из них, по-видимому, женская, другая  мужская.  В санатории, где мне довелось остановиться, парикмахерская располагалась в некоем подобии чулана. Но это так, к слову. Постучавшись и услышав: «Войдите!», я открыл дверь. За большим столом сидел представительный мужчина. Я поздоровался и представился, предъявив удостоверение журналиста. «Садитесь, – показал он на стул, – я вас слушаю». Вкратце изложив суть дела, я буквально взмолился: «Пожалуйста, поселите меня в вашем санатории». «Рад бы, – ответил он, – но у меня нет ни одного свободного места. Постояльцами заняты даже служебные помещения. Вот если бы вы приехали в прошлом году, никаких проблем не было бы». Но я не сдавался, старался объяснить, что, вернувшись в Израиль, дам их санаторию обильную рекламу, в результате чего все последующие годы будут такие же, как этот. Что-то в лице директора изменилось, и он неожиданно сказал: «А вы знаете, что для тех, кто обращается к нам с улицы без направления от туристического агентства, с которым у нас заключён договор, плата за сутки составляет сто долларов!».

    Этот аргумент доканал меня окончательно, и я, пожелав директору всего доброго, с большим сожалением покинул «Дубовую рощу». Возвращаясь в «свой» санаторий, я увидел тумбу, обклеенную разными объявлениями. Среди них одно гласило, что завтра в доме культуры даст сольный концерт известная певица Эдита Пьеха.   

    Тут я должен кое-что рассказать. Много лет назад на наш институтский капустник, проходивший в клубе Десятилетия Октября, Веня Сквирский (у него в мире искусства были большие связи) пригласил созданный незадолго до этого Александром Броневицким ансамбль «Дружба». Солисткой этого ансамбля была Эдита Пьеха. Мы, студенты, естественно, обступили участников ансамбля, и я оказался рядом с молодой, красивой, но несколько полноватой Эдитой. Суть нашего общего разговора я не помню, но помню, что пели они очень хорошо. С тех пор я стал преданным поклонником «Дружбы» и очень часто бывал на их выступлениях. Обо всех перипетиях с ансамблем и с личной жизнью Эдиты Пьехи и Броневицкого я писать не буду: об этом известно всем. Скажу только, что после той памятной встречи Эдита Пьеха очень похудела и отличается от других певиц необыкновенным шармом и манерой исполнения.

    И вот, Пьеха в Железноводске! Разве мог я отказать себе в удовольствии увидеть и услышать ее «живьём»! По телевизору я нередко видел и слышал её в Израиле. Концерт прошел с большим успехом. А по его окончании в фойе продавали пластинки (да, да, тогда ещё пластинки). Именно там выпала мне удача познакомиться с руководителем оркестра, игравшего в местных ресторанах, но главным образом – Кисловодска. Лёва, как звали музыканта, оказался очень общительным и доброжелательным человеком. Узнав, что я из Израиля, он очень обрадовался и сказал, что его мама живёт там же, а именно в Реховоте. И что он собирается приехать к ней в гости.

    Уже на следующий             день он привез меня к себе, познакомил с женой, пятилетним сыном, солисткой  оркестра и её мужем. Потом мы отправились в памятный мне кисловодский парк, поднялись к «Красным камням», к ресторану «Храм воздуха». Рассказал, что с тех пор, как создали «Кисловодское море», погода в городе резко ухудшилась. А ведь раньше здесь было 360 солнечных дней в году! А в заключение оставил у себя ночевать. И опять я столкнулся с «водной» проблемой. Дело в том, что воду давали только раз в день. Вся ванна Левы была заполнена водой. Из этой воды варили суп, кипятили чай, стирали, купали ребёнка, словом, с ее помощью осуществляли все бытовые нужды.

    Утром Лёва отвёз меня в санаторий. Подойдя к двери моего «люкса», я увидел, что она взломана (недаром Лёва велел взять с собой все имеющиеся у меня деньги!). Этот факт явился последней каплей, положивший конец моему терпению. Войдя в кабинет директрисы, я высказал ей всё, а в конце заявил, что сегодня же уеду в аэропорт. Она молча написала записку в бухгалтерию, и мне вернули деньги за неиспользованные дни, а их оказалось большая часть.

    Не теряя времени, я созвонился с Лёвой и, вкратце обрисовав ситуацию, попросил отвезти меня в аэропорт. Что он и сделал. На прощанье мы крепко обнялись, выразив надежду на скорую встречу. Вспомнив, что не успел купить красивый свитер и спортивный костюм, я оставил Лёве доллары, а он обещал в ближайшее время прислать и то, и другое либо с оказией, либо почтой. Обещание своё он выполнил (когда я жил в Иерусалиме, Лёвин очень красивый и тёплый свитер зимой нередко выручал меня), а через некоторое время Лёва приехал в Израиль и целый день провёл у меня. Я объездил с ним весь Иерусалим, сделал массу фотографий, в том числе на фоне Меноры, расположенной напротив Кнессета. Эта Менора – дар парламента Великобритании. Через некоторое время после возвращения в Железноводск Лёва с семьей эмигрировал в США.    

    Но вернемся к «нашим баранам». Очень неприятный сюрприз ждал меня в аэропорту Минвод. Вся его территория была забита многочисленными и многодетными семьями горских и вообще кавказских евреев, стремящимися отбыть в Израиль. В аэропорту не было ни одной свободной скамейки, ни одного свободного метра площади. А какой аромат из мочи и еще чего-то более серьезного парил в воздухе! Конечно, я тут же понял, что в этих условиях попасть в самолет, летящий в Израиль, вряд ли возможно. Но одновременно понял и то, что, при такой массовой алие, здесь обязательно должен быть представитель Сохнута. Отправившись на поиски, я нашел его в зоне посадки на очередной рейс. Предъявив чиновнику удостоверение журналиста, я произнес:

    – Если вы не оправите меня в Израиль, я не знаю, что со мной будет. То, что мне довелось здесь пережить, может привидеться только в страшном сне.  А потому я нахожусь на грани нервного срыва. Поверьте, это не бред сумасшедшего, а крик  души…

    Сохнутовец оказался человеком чутким.                    

    – Успокойтесь, – сказал он, –  я сделаю все, чтобы отправить вас домой.

    Обещание он выполнил, и я оказался в самолете компании «Эл-Аль». Нетрудно представить, какие чувства испытывает человек, после стольких мучений приземлившийся в аэропорту еврейского государства.

    На этом можно было бы поставить точку, но как не сказать, что до сих пор не понимаю, почему не взял координаты того, кому обязан возвращением к нормальной жизни. И еще, хотя с опозданием, но мне стало ясно, что моя «советчица» специально направила меня в этот санаторий, чтобы не только она испытала все его «прелести», но и еще кто-то, а в данном случае я. По принципу – всегда и во всем делись с ближним.

 

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера