Армянское время

В сдержанных формах армянских храмов благодать пребывает рядом с незримыми энергиями памяти. Кажется, древнейший монотеизм Древнего Востока отверг здесь византийскую пышность и остался при своей изначальной строгости. Пышность приличествует триумфам. А древняя печаль просит ясного графического пространства, тихо отстранённого от цветистости и кустистости коринфских капителей.

Церковь Святого Саркиса в Ереване не просто стоит. Она господствует. Даже теперь, теснимая суетными, многооконными прямоугольниками жилых строений, она господствует над пространством, над ложем Раздана меж «Киликией» и возвышением Эриванской крепости, над проспектом Маштоца и над мостом Ахтанак. Её могучие арочные ниши, подобно облачённым в броню плечам, зримо раздвигают городской ландшафт. И не только ландшафт. Она господствует вне времени. В неё входишь, как во врата иного мира. Во врата особой вселенной, где история воина–христианина, жившего в четвёртом веке и восставшего против безбожного императора, всего лишь одна из многих печальных и строгих историй. И, возможно, не самая древняя.

Я вхожу под своды храма с настроением туриста, но они, эти потемневшие от дымов и молений своды, быстро стирают суетные мысли. Под громадами потемневшего камня накопилось слишком много скорбной памяти. И туристы здесь не очень–то и уместны. Здесь надо быть или сопричастным сокровищу памяти или же быстрее выйти на паперть и разглядывать (фотографировать, рисовать, вдыхать глазами) сиреневую громаду Арарата.

Я остаюсь под обтесанными глыбами базальта и туфа. Я окунаю воображение в медленный поток иного времени. Метавремени. Один из древних поэтов назвал этот поток «золотым хронодромом». Мне не нравится прилагательное «золотой». В первом касании это слово отсвечивает тупиковым блеском монет, колец, кулонов и только во втором начинает сиять глубинами старой смальты. В моих ощущениях иное время сопрягается с потемневшим лампадным серебром или чёрной сталью горных клинков. Хотя, возможно, для этого храма «золото» означает тот таинственный и священный «истинный абрикосовый» цвет, который упоминается в древнейших армянских сказаниях. Цвет, выбранный Арзухатун для алтарного занавеса монастыря Гошаванк. Прямого потомка этого легендарного цвета мы теперь видим на государственном флаге республики.

Астрофизики говорят, что невидимая глазам и приборам «тёмная материя» преобладает в нашей вселенной. Что её в четыре раза больше, чем известной нам «светлой» материи. Что-то подсказывает мне: так и со временем. Тёмного (в смысле неощутимости и неопознанности, а не в смысле цвета) метавремени во вселенной больше, намного больше, чем привычной необратимой последовательности событий, именуемой «линейным» или обыденным временем. И его, это тёмное (и «вечно возвращающееся», как определил Ницше) время, можно почувствовать. Сложно, но можно. Мне хочется верить, что в тот октябрьский вечер в церкви Святого Саркиса для меня открыли портал в метавремя.

Потому что я ощутил запредельное. И оно останется со мной и во мне до конца дней моих.

Мне открылось, что тёмная форма времени может быть очень разной. Может быть украинской, русской, китайской, индийской, египетской. Она способна принимать в себя знаки, звуки и цвета племён и народов. В церкви Святого Саркиса течёт армянское время. Скорость его течения определилась много тысячелетий назад, в те века, когда на месте теперешнего Хор Вирапа стояло святилище богини Анаит, а вокруг него шумели улицы и площади стольного Арташата.

В разные эпохи армянское время пытались ускорить или замедлить. Его поток направляли в русла имперских времён, ставили на его пути плотины истреблений, окружали горячими кольцами войн. Древних богов заменили Христос и апостолы, древних царей — политики эпохи глобализации. Но армянское время продолжало размерено и неуклонно течь в грядущее. Оно вбирало в себя подвиги армянских просветителей и героев, труды армянских поэтов и строителей, песни и любовь, слова и образы. Оно хранит память о Ноевом ковчеге и Тигране Великом, о Месропе Маштоце и Торосе Рослине, об Ованесе Туманяне и Католикосе Вазгене Первом.

Ключ к тайне армянского времени спрятан в глубинах истории. Отблески ключа видятся мне в именах и названиях. Звартноц – Храм Бдящих Сил. Это предельно армянский образ. Бдящие Силы живут в потоках армянского времени. Забытые и проклятые языческие боги не оставили свой народ и стерегут благодатную долину с трёх вершин Священного треугольника – с Арагаца, Аждаака и Арарата. В пещерах Гарни и в недрах Гегамского хребта всё ещё живы недремлющие древнейшие духи – свидетели рождения армянского времени, свидетели его источника и его тайны.

За горами живут иные народы. Их время течёт иначе. Чьё–то быстрее, чьё–то замерло и заснуло. Всегда найдутся люди, которые скажут, что чужое время интереснее, что в чужом времени удобнее жить. Мир теперь разомкнут, открыт и принуждён экономикой к общению. Потоки времён смешиваются, мутнеют, становятся горячее. Возникают часовые водовороты, в которых тонут смыслы и захлёбывается память. Таков дух эпохи. «И это пройдёт», – говорила древняя мудрость Востока. Главное, чтобы основное русло армянского времени оставалось чистым и с правильно укреплёнными берегами. Чтобы новые смыслы новых эпох приходили к вечным водам с добрыми намерениями.

Не следует бояться нового. Не надо опасаться, что влюблённые армянские девушки и юноши забудут Святого Саркиса ради Святого Валентина. В необъятном армянском времени найдётся место для всех святых и всех добрых сил. И не надо ускорять возвращение древних богов. Они вернутся в своё время, и это время тоже будет армянским.

Кто возвестит их возвращение?

Может быть, литература? Может быть, поэзия?

Романтическая традиция Абендланда (Закатной земли, Европы) утверждает, что поэзия – акушерка нации. Что именно поэты в каждую из эпох вновь и вновь находят опорное настроение (Grundstimmung) для расчистки русла национального времени. Для возрождения этноса из небытия, пробуждения его от вековой спячки. Когда среди шума городов смолкают древние «песни народной колыбели», опорное настроение поэтов таинственным образом подключается к метавремени (и к пребывающей в нём охранительной Силе) и выравнивает судьбу народа.

Для этого обращаются к тому, что мистики называют Присутствием. Как писал Гёльдерлин:

«Мы, друг мой, прийти опоздали. Как и когда–то проходит / В иных мирах иная эра Богов, / Вместилище нежное наше их времени вместить не способно, / Только в священный особенный миг Бога примет в себя человек».

Тайна эманации Присутствия, как говорят философы, усложнена именно нашим теперешним обыденным временем – несовершенным временем искалеченных смыслов, когда Боги-демиурги былых времён фатально отчуждены от нас. Говорят, что ныне люди уже не способны услышать зов Богов, не способны помочь огненноглазому Ваагну-драконоборцу отгонять от благодатной долины и покоя армянского времени хтонических змеев. Только настоящие поэты способны преодолеть стены отчуждения и вступить в битву на стороне богов.

Поэты способны черпать из древнейших потоков и возрождать родовые смыслы на новых витках исторической спирали, в новых, неожиданных и непредсказуемых формах. Они не хранители реки национального времени, они, скорее, водоносы на её берегах. Из пепла поэзии возрождается феникс этноса. Это, пожалуй, единственная нелитературная проблема в истории, решаемая инструментами литературы. Когда феникс возрождается, его не узнают те, кто привык ощущать традицию, как удобный диван. Они достают из старых шкафов пожелтевшие и заплесневелые гравюры и сравнивают возрождённого феникса с его древними изображениями.

«Это не он! Это не он!» – кричат люди диванной традиции. – «Это не наше!»

Они не понимают, что живая традиция – битва, а не блуждания вдоль сонных витрин музеев. Иногда в этой битве не звенит сталь, а шуршат страницы и щёлкают клавиши компьютеров. Но смерть в этой битве не менее жестока, чем под вражеским клинком.

Так – не мечом, а стилосом – боролись средневековые переписчики книг. В страшном 1348 году, среди нашествий, чумы и голода, писец Отминского монастыря Нерсес не отрывался от книжных трудов. Не о себе думал он, а о незаконченной книге. Боль его рвения дошла до нас. На полях своего творения Нерсес написал: «Узрев вокруг себя бесчисленные мёртвые тела, превращался я в затравленного зверя, едва преодолевая страх перед смертью – вдруг не успею завершить книгу».

Любое время безжалостно к нам, смертным. Раннехристианские мудрецы, глубже всех понявшие это свойство времени, глубоко вчитались в строки пятой главы Послания апостола Павла к Солунянам: «А про время и сроки нет нужды вам писать, братья. Сами ведь знаете, что день Господний придёт, как тать ночной». Тут тайна тёмного времени выступает во вселенской, холодной, отчуждённой от наших желаний и молений ипостаси. Встреча с ней – столкновение человеческого с нечеловеческим – всегда была, есть и будет роковой, ужасающей и внезапной. И тут национальное время ничем не поможет тому, кто окажется перед лицом Времени Предвечного. Он, как и все смертные от начала времён, взойдёт на ледяной мост судьбы и канет в смерть, как и все до него и после него.

И ни скалы Анаит близ Еризы, ни священные камни Звартноца не заплачут о нём.

Из сборника «Араратское притяжение», издательство «Вернатун. Аредит», Ереван, 2013.