Анна Голубкова

Обманчивая простота Василия Розанова

Внешне тексты Василия Васильевича Розанова производят впечатление простых и очень понятных, так что многим кажется, будто можно просто взять ручку и листок бумаги, записать все, что придет в голову, и вот уже сразу получится «Уединенное». Нет, наверное, ни одного более или менее значительного писателя конца ХХ века, кто не пробовал бы сделать подобное. И тем не менее второго Розанова так и не появилось. В чем же тут причина? Конечно в том, что эта стилистическая легкость обманчива. Абсолютная искренность и открытость вовсе не означают простоты и понятности. Стремление высказать все как можно полнее только запутывает дело, потому что Розанов постоянно менялся. И если в сам момент записи Василий Васильевич был вполне искренен, то это не значит, что он все время испытывал одно и то же. Розанов развивался в течение всей своей жизни, и потому, не восстановив логику этого развития, невозможно понять его произведения в их целостности и полноте.


Интересно, что сам Розанов достаточно хорошо представлял эти этапы своей внутренней эволюции. Например, в «Мимолетном» 1914 года он писал (цитата дается в значительном сокращении): «В Симбирске (II и III классы) в Нижнем (IV-VIII кл.) – отчаянный нигилизм, позитивизм, матерьялизм. Ненависть к начальству, любовь к “простецкому” и народу, любовь к Некрасову, жажда озорства, “вреда аристократам” и какого-то неясного переворота. Все будет по-другому. В университете первые посещения сходок и поразивший на них галдеж <…> Делаюсь консерватором. Читаю “Леса” Печерского (чрезвычайное впечатление). Открытие (философское) целесообразности и сейчас за этим – вера в Бога (подробнее об этом в книге о Страхове). Все учительство я уже был народником, русским, “с Сусаниным”, ненависть в университете к Некрасову – была наибольшая. <…> Примыкаю к декадентам (знакомство через Перцова). Встреча со Шперком (славянофил-декадент). Запутанность семьи. Ненависть к церкви. <…> Примыкаю, полупассивно, к революции. “Ничего особенного”. “Но ведь и в чиновниках что же особенного”. День за днем – сутки прочь. Болезнь мамы. Удар. Нужда церкви и все теперешнее. Религия гроба. Ужас гроба. “Все темно”. “Ничего не вижу”. Не понимаю ничего». Чтение в хронологическом порядке статей Розанова, посвященных какому-то одному писателю, позволяет выстроить


 


 


вполне определенные закономерности, во многом совпадающие с этой авторской самооценкой.


В формировании мировоззрения Розанова, которое в том числе отразилось и на его литературной концепции, можно достаточно четко выделить позитивистский, консервативный и декадентский периоды. К первому периоду относится обучение в гимназии (1868-1878), которое у Розанова несколько затянулось – он окончил гимназию в 22 года уже вполне сложившимся человеком. В это время Розанов увлекался статьями Белинского, зачитывался Чернышевским, Добролюбовым и Николаем Некрасовым. Читал он также книги философов-позитивистов К. Фогта, Я. Молешотта, Г.Т. Бокля, Д.У. Дрепера, Д.Г. Льюиса, Д.С. Милля. Наиболее понравившиеся произведения («Литературные мечтания» Белинского, «Физиологические письма» Фогта, «Физиологию обыденной жизни» Льюиса) Розанов конспектировал. В круг его чтения входили и социалисты П.Ж. Прудон, Ф. Лассаль, Н.П. Флеровский (автор книги «К положению рабочего класса в России»). Несмотря на то, что в дальнейшем Розанов посвятил много времени и сил борьбе с «наследством 60-70-х годов», следы этого наследства так или иначе все равно обнаруживаются практически во всех его произведениях. Например, понимание места и роли литературы сформировалось у него еще в позитивистский период и в дальнейшем почти не менялось.


К консервативному этапу относятся учеба в университете (1878-1882), жизнь в провинции (1882-1893) и первые годы, проведенные в Петербурге. Именно в период учебы в университете в мировоззрении Розанова произошел перелом, связанный в первую очередь с чтением романов и публицистики Достоевского. Также в это время он увлекся поэзией Лермонтова, с восторгом прочел Библию, стал изучать труды славянофилов – А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, Н.Н. Страхова, закончил и опубликовал за свой счет философский труд «О понимании» (1886), вступил в переписку с Н.Н. Страховым, С.А. Рачинским и К.Н. Леонтьевым. При активной помощи Страхова Розанов делает первые шаги на поприще журналистики. Его статьи этого периода в основном посвящены достаточно сложным философским вопросам. Они выстроены безупречно с точки зрения формальной логики: любая статья имеет посылку, доказательство и вывод, никаких противоречий в них нет, каждая мысль четко формулируется и проговаривается до конца.


И все-таки рамки консервативного направления оказались для Розанова слишком узкими. Еще в 1889 году он писал Страхову: «…все мы, религиозные искатели, в сущности, еретики, т.е. ужасающе неортодоксальны». Декадентский этап начинается со сближения с П.П. Перцовым и знакомства в начале 1897 года с кружком Мережковских, занятых поисками нового религиозного


 


сознания. В этот период статьи Розанова как раз и приобретают те черты обрывочности, алогичности, интуитивного и эмоционального постижения предмета, которые в будущем станут считаться неотъемлемыми характеристиками его стиля мышления. Как видим, мировоззрение Розанова уже само по себе развивалось по достаточно сложной траектории. Однако есть еще одна особенность, которая совершенно запутывает и читателей и исследователей: Розанов никогда полностью не отказывался от своих прежних взглядов, которые продолжали существовать у него в скрытом виде. Более того, они могли в некоторые периоды актуализироваться и определять общий тон написанных в это время статей. Так после начала революции в 1905 году на первый план снова ненадолго выходят позитивистские воззрения Розанова, а в 1910-х годах наоборот оживает его консерватизм.


Кроме хронологического принципа, при изучении трудов Розанова важен еще и принцип аксиологический, то есть выявление и анализ основных ценностей, представленных в его произведениях. В настоящее время существует несколько различных трактовок ценности как философской категории. В рассуждениях Розанова категория ценности прямо не используется, однако ключевые понятия его философии оказываются близки ценностям в понимании Г. Риккерта: они объективны, существуют в особом идеальном пространстве, имеют абсолютное значение, не изменяются со временем. Отношение Розанова к той или иной ценности может меняться, однако ее значение как опорной точки его философской системы всегда остается неизменным. То же самое относится и к литературной критике,  которая, и это следует особо подчеркнуть, является неотъемлемой частью всей философии Розанова. Он может по-разному оценивать творчество того или иного писателя, но точки формирования этой оценки (то есть ценности) всегда остаются одними и теми же: это индивидуальность, религиозное начало, семья, теория пола, стихия/движение, жизнь/быт, слово/литература.


Главная ценность, по Розанову, это индивидуальность. В письме Страхову (август 1890 г.) он признавался: «Если к чему я никогда не питал ни интереса, ни любви – то это к историческому человечеству и какому бы то ни было его благу. Человека, лицо – всегда любил, человечество, да и вообще всех, кого не знаю, – никогда». Личность Розанов воспринимает как некую целостность, полное воплощение заложенных в человеке потенциальных возможностей. Именно отношение к человеческой личности является основным критерием оценки литературного произведения.


С точки зрения этого критерия наиболее высокого положения в литературной иерархии заслуживает Пушкин, который ничего не навязывает личности, и наиболее низкого – Гоголь, который своими произведениями


 


изменил мироощущение не только отдельных людей, но и всего русского общества. Не только для литературной критики, но и для всей философской системы Розанова необыкновенно важным является религиозное начало, которое в некоторых случаях оказывается очень близким жизни/быту и розановской теории пола. Религиозное начало теснейшим образом связано с понятием личности, хотя и никогда с ним не отождествляется. Только в религии открывается истинное значение личности, и только религия рассматривает личность как безусловную целостность. «Ни история, ни философия или точные науки не имеют в себе и тени той общности и цельности представления, какое есть в религии», – пишет Розанов в «Легенде о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» (1891). Однозначно религиозным поэтом для Розанова является Лермонтов, а вот религиозное значение Пушкина и Гоголя воспринимается им по-разному: в одном контексте Розанов подчеркивает присутствие в их творчестве трансцендентного и иррационального, в другом – отрицает. Во втором случае Пушкин становится исключительно земным поэтом, которому недоступна область высшего созерцания, а Гоголь выступает в роли богоборца, полностью отрицающего духовную сущность человека.


Со второй половины 1890-х гг. не менее важное место в системе ценностей Розанова занимают теория пола и вопросы семьи и брака. Теория пола присутствует абсолютно во всех литературных концепциях Розанова. Он по-своему интерпретирует семейную историю Пушкина, отыскивает связанные с половой символикой языческие мотивы в произведениях Лермонтова и Гоголя, приписывает особый мистический смысл отношениям Тургенева и Виардо, с сожалением отмечает отсутствие подлинного чувства в современной ему поэзии. Если раньше образцовым поэтом и писателем для Розанова был Пушкин, то теперь на первый план выходит Лермонтов. Также изменяется отношение Розанова к Гоголю, творчество которого он находит полностью соответствующим своим новым идеям. Одновременно меняется содержание понятий «стихия» и «стихийное», которые из отрицательных переходят в разряд однозначно положительных. Стихийными художниками оказываются Гоголь и Лермонтов, и именно они в этот период возглавляют розановскую литературную иерархию. Синонимом «стихии» у Розанова является «движение», что позволяет ему сопоставить развитие русской литературы со своим философским взглядом на историю.


Еще одной несомненной ценностью для Розанова является жизнь, которую он иногда отождествляет с бытом. Понятия мертвенности и безжизненности являются основными в его первой интерпретации творчества Гоголя, в этом же Розанов впоследствии упрекнет Брюсова и декадентов. Однако отсутствие быта в произведениях Тургенева Розанов считает оправданным, поскольку писатель


 


поставил себе задачей изображение идеальной любви. Весьма сложны у Розанова отношения жизни и литературы, которая тоже является ценностью. По его мнению, совместить жизнь и литературу невозможно, и в этом противостоянии Розанов принимает сторону жизни: «Нужна вовсе не “великая литература”, а великая и полезная жизнь» («Уединенное»). И в то же время он не может не восхищаться эстетическим совершенством произведений русских классиков. Вероятно, именно из особой чувствительности к слову и представлений о громадных возможностях его влияния на душу человека и происходят те завышенные требования, которые Розанов предъявляет к русской литературе.


Ведь слово, по его мнению, способно полностью изменить действительность. Как, например, это сделали произведения Гоголя, который навязал русскому обществу свое видение реальности и тем самым направил в совершенно другую сторону ход его развития. Обычно считается, что в своей эссеистике Розанов стремился преодолеть литературу и соединить ее с жизнью. Однако обращение к ранним его статьям о литературе показывает, что жизнь и литература для Розанова изначально едины, и он, наоборот, стремился к их разделению, отдавая жизни предпочтение перед литературой. В данном случае главным критерием оценки становится словесное мастерство писателя. И снова литературную иерархию Розанова возглавляет Гоголь, «словечки» которого оказались неодолимыми, изменив весь ход русской истории.


Кроме семи основных, в литературной критике Розанова в качестве дополнительной ценности присутствует также народность художественного произведения. Однако ее можно обнаружить далеко не во всех критических статьях Розанова. В основном он рассуждает о народности применительно к творчеству Пушкина, Некрасова и некоторых представителей современного ему литературного процесса. Поэзия Пушкина, по мнению Розанова, народна в силу его всемирной отзывчивости, которая является национальной русской чертой.


Однако по сравнению с творчеством Некрасова, который использовал элементы фольклора, произведения Пушкина несут на себе отпечаток чужой «барской» культуры. В то же время при сопоставлении с декадентами Пушкин оказывается все же народным поэтом. Одно и то же произведение («Сказка о царе Салтане») в зависимости от контекста интерпретируется то как сочинение барина, «погружающего себя в народность», то как истинное выражение духа русского народа. Видимое противоречие объясняется различными трактовками понятия «народность». Первая, более широкая, определяет его как выражение духа нации, вторая, более узкая, означает включение в творчество элементов фольклора. Изменение смысла определения в зависимости от контекста


 


свидетельствует о том, что в системе ценностей Розанова понятие народности было важным, но ключевого положения не занимало. Нужно также отметить, что все творчество Пушкина в отдельных случаях рассматривается Розановым как самостоятельная ценность.


Представление о литературе у Розанова изначально было системным, что доказывает обращение к его первой книге «О понимании» (1886), в которой Розановым были разработаны основополагающие понятия его эстетики и поэтики. Впоследствии часть этих понятий Розанов пересмотрел, а от некоторых из них вообще отказался, однако концепция литературы у Розанова на протяжении всего его творческого пути продолжала сохранять форму системы. Общие границы этой системы и обнаруживаются при помощи двух подходов – хронологического и аксиологического. Оба эти принципа обеспечивают системность подхода к изучению произведений Розанова, более того, они дают возможность выявить в его якобы хаотическом и амбивалентном творчестве вполне определенные закономерности. Распространенное мнение о принципиальной непознаваемости Розанова можно объяснить тем, что он становится популярным примерно в начале 1900-х годов, то есть именно в декадентский период.


Соответственно основные статьи о нем и рецензии на его книги были написаны современниками, не видевшими и не понимавшими особенностей этого развития. Для них Розанов существовал как бы синхронно со всеми своими очевидными на поверхностный взгляд противоречиями. И эта ситуация была невольно воспроизведена в 1995 году при издании двухтомника «В.В. Розанов: Pro et contra», где были перепечатаны прижизненные рецензии на его произведения. Оценки начала ХХ века были восприняты в конце ХХ века совершенно некритически. Именно оттуда, на наш взгляд, и перекочевали в современную научную литературу мифы об амбивалентности Розанова и его принципиальной непознаваемости. На самом же деле Розанов – это на редкость сложный автор. Его видимая простота обманчива. Но это не значит, что нам не нужно пытаться понять логику мышления Розанова, тем более что многие из поднятых им вопросов остаются актуальными и в начале XXI века.


 


 


 


 


 


 


 


 

 

К списку номеров журнала «ГРАФИТ» | К содержанию номера