Мрачный приговор: Анна Каван. Механизмы в голове. Пер. В. Нугатова, А. Асланян и Д. Волчека. - Тверь, Kolonna Publications, 2012.

Анна Каван — человек с трагической судьбой. Когда ей было четырнадцать, ее отец погиб, предположительно совершив самоубийство. Она дважды была замужем, и дважды несчастно, причем ее первый муж, на двадцать лет старше ее, вероятно, был любовником ее матери. Ее сын погиб во Второй мировой войне, несколько десятилетий она боролась с пристрастием к героину и проходила курс лечения в психиатрической клинике, где сблизилась с врачом Карлом Теодором Блитом. Последний, по-видимому, сам был неординарной творческой натурой, потому что, по словам биографа Каван Джереми Рида, однажды сказал, что они с Анной Каван представляют собой пример будущих постлюдей, двух мутантов после воздействия космического излучения. Возможно, они были больше, чем просто друзьями, однако и есть более прозаическая точка зрения — писательница привязалась к доктору просто потому, что тот в неограниченных количествах прописывал ей героин. Так или иначе, образ врача-консультанта является чрезвычайно важным для творчества Каван. Это видно и по сборнику очерков «Механизмы в голове» — первому произведению, подписанному псевдонимом Анна Каван. До этого писательница выпустила несколько книг под настоящим именем, Хелен Фергюсон. Российские читатели могли составить впечатление о творчестве Каван по ее первому переведенному роману «Лед», вышедшему по-английски в 1967 году¹. Это, пожалуй, самая известная ее книга, где характерно проявилась ее сюрреалистическая и кафкианская техника письма. В сравнении со «Льдом» сборник «Механизмы в голове» выглядит более реалистическим, хотя сюрреалистические элементы сохраняются и здесь. В аннотации на сайте издательства Kolonna Publications, выпустившего книгу, говорится, что «Анна Каван описывает свой опыт пребывания в швейцарской психиатрической клинике, где ее пытались излечить от невроза, депрессии и героиновой зависимости». Это не совсем так. Непосредственно психиатрической клинике посвящен лишь рассказ «В лечебнице», и там речь идет не об Анне Каван, а о разных пациентах, возможно, вымышленных. В остальных же рассказах сборника повествование действительно ведется от первого лица, но назвать эти тексты автобиографическими нельзя — автор слишком мало сообщает фактического материала. Их даже рассказами назвать сложно, это скорее зарисовки, пробы для более крупного произведения. Каван подробно описывает помещения, места, людей, лица, но практически ничего не сообщает о себе. Известно лишь, что она ждет некоего приговора и в ожидании его пребывает во мраке, пытаясь отыскать проблески солнечного света.

В сборнике четырнадцать текстов. Все они, за исключением рассказа «В лечебнице», небольшие по объему. «Родимое пятно» — это рассказ об однокласснице Анны Каван, у которой было родимое пятно на предплечье. Много позже, оказавшись в другой стране, писательница посещает музей, совмещенный со спецтюрьмой, где, отбившись от экскурсовода, натыкается на заключенного и, как кажется, видит у него такое же родимое пятно. Она так и не может понять, привиделось ли это ей или нет. В рассказе «Как пойти в гору» повествуется о мистическом или же просто фантасмагорическом восхождении писательницы на небо и о ее встрече с некими Покровителями. Рассказчице тяжело сидеть в мрачной комнате без света и хочется тепла. Однако Покровители отказывают ей в нем, пока она не исправится и не искупит некие прежние прегрешения. Совсем короткий, трехстраничный рассказ «Враг» представляет собой рефлексию на тему врага. У рассказчика есть враг, однако кто он, непонятно. Приходится вглядываться в лицо каждого собеседника в попытке распознать его. Однако враг, похоже, все равно победит. В «Перемене участи» рассказывается о том, как старая часть дома, в котором рассказчица прожила семь лет, подозрительно наблюдает за ней. «Птицы» посвящены тому, как наблюдение за птицами позволяет хоть немного скрасить ужасы невроза и депрессии. «Как высказать претензию» и «Просто еще одна неудача» повествуют о том, как рассказчица пыталась поменять своего консультанта, то есть, по-видимому, психоаналитика, поскольку нашла в нем сходство с убийцей. У нее, однако, ничего не вышло — власти отказали ей. В «Повестке в суд» рассказчицу вызывают некие официальные люди прямо посреди ужина со старым знакомым. «Ночью» — короткая зарисовка, в которой фигурирует рассказчица, запертая ночью в тюремной камере вместе со своим тюремщиком. В «Неприятном напоминании» ей во время игры в теннис передают аптечную коробочку с таблетками — так выглядит ее приговор. В «Механизмах в голове» описываются трудности пробуждения. Рассказ «В лечебнице» — самый большой. В центре повествования обрывочные судьбы пациентов. Заключительные рассказы «Скоро конец» и «Конца не будет» представляют собой описания последних, как кажется рассказчице, дней перед Судным днем.

Кафкианский стержень прозы Каван очевиден даже невооруженным глазом. Как герой «Процесса» не мог понять, кто и за что собирается вершить над ним суд, так и рассказчица «Механизмов в голове» занята схожими размышлениями: «Если бы я только знала, в чем и кем обвиняема, когда, где и по каким законам меня должны судить, можно было бы методично готовиться к защите и рассудительно излагать обстоятельства дела. Но в том-то и беда, что до меня доходят лишь противоречивые слухи, ничего не ясно и все покрыто мраком, в любую минуту все способно измениться после какого-либо извещения либо вообще без предупреждения». Впрочем, если сравнивать «Механизмы в голове» с «Процессом», то выбор будет сделан не в пользу Каван. Тому есть несколько причин. Во-первых, чтение Кафки само по себе увлекательно благодаря интересному и динамичному сюжету. Каван в этом смысле похвастаться нечем. Ее сборник представляет собой мрачные и отрывочные наблюдения о своей или чужой жизни, которые трудно связать общим сюжетом. Во-вторых, Кафка в «Процессе» подробно описал феноменологию абсурдности судебной системы и на основе этих наблюдений пришел к фундаментальным противоречиям между жизнью человека и его судьбой, которую в действительности вершат другие. Каван тоже как никто другой чувствует эти противоречия, но материал ее гораздо слабее и не позволяет в рамках набросков и коротких рефлексий подробно описать механизм подавления человека посредством суда. В-третьих, персонаж Кафки страдает абсолютно беспричинно, что делает проблематику абсурда в «Процессе» принципиально не замутненной никакими возможными причинами. В случае Каван такая причина, пожалуй, имеется и берет начало в пагубном пристрастии писательницы к наркотикам. Поэтому, вообще говоря, вполне понятно, откуда у нее выросла вся кафкианская метафизика, — это метафора расплаты за реальную жизненную ошибку.

Все переживания писательницы имеют под собой ясные основания. Это несчастная жизнь в целом и пристрастие к наркотикам в частности. Биограф Каван Джереми Рид сообщает, что, когда писательница погибла и в ее квартиру прибыли наркополицейские, они, обнаружив мертвое тело со шприцом в руке, воскликнули: «Да здесь столько героина, что хватило бы убить целую улицу!» Тем не менее в «Механизмах в голове» нет ни единого слова про наркотики, ни единого намека, за исключением, может быть, рассказа «Неприятное напоминание», где рассказчице передают коробочку с некими таблетками. Отсутствие очевидной отсылки к пагубному пристрастию переводит мрачные рефлексии Каван в несколько литературную, даже вычурную плоскость, хотя и с сохранением реалистических черт — в силу самой манеры тщательно протоколировать жизнь, к чему располагает уже сам быт психиатрической клиники. Место Каван в этих рефлексиях самое что ни на есть центральное и основное. Она источник, причина и адресат мистического приговора, даже несмотря на фигурирование неких внешних Покровителей. Именно она заточена в мрачной тюрьме, и именно она ищет света. Именно ее взгляд проглядывает в лице каждого пациента рассказа «В лечебнице».

От книг наподобие «Механизмов в голове» ждешь документальной правды в изображении реалий своего времени. Увы, и здесь работа Каван ничем похвастаться не может. Не стоит ждать от нее сведений о жизни и быте в психиатрических лечебницах или о методах лечения. Атмосфера клиники передана абстрактно, как театральная декорация. В центре повествования поломанные судьбы пациентов, и то изображенные не в подробной художественной цельности, а неточно и обрывочно. Можно лишь предполагать ужас состояния этих больных. Ведь на дворе конец 1930-х годов, до изобретения первых антидепрессантов и прочих лекарственных средств пройдет еще около 20 лет. А пока в больницах люди с психическими недугами не столько лечатся, сколько содержатся — в безопасности для себя и окружающих. Появись современные лекарства раньше, от тревоги и ранней смерти можно было бы спасти Николая Гоголя и Акутагаву Рюноскэ.

Трудно обозначить аудиторию для книги Анны Каван. Те, кому важна информативность в изображении быта психиатрической клиники, будут разочарованы. Именно информации у Каван очень мало. Любителям книг американских психологов, объясняющих, как быть успешным и радоваться жизни, «Механизмы в голове» тоже не подойдут. У Каван вопрос о счастье даже не стоит. Она настолько сломлена ужасом болезни, что для нее счастьем будет уже просто покой, даже покой смерти. О каком позитивном напутствии читателям может идти речь, если Каван сама признает, что конца мучениям не будет? Она так и пишет, взывая к мучительному стоицизму: «Но к кому обращаться, если не знаешь, где отыскать судью? Как надеяться, что докажешь свою невиновность, когда нельзя узнать, в чем тебя обвиняют? Нет, для таких людей, как мы, справедливости нет, нам остается одно: отважно страдать и тем самым посрамить наших мучителей». Опыт Каван вообще непозитивен и не может служить примером. Поэтому ее книга также не является руководством к действию, которое часто напоминают опубликованные истории вылечившихся людей. Похоже, книга Каван будет интересна только тем, кому интересна она сама — ее образ, особенности ее личности и биографии и эволюция ее творчества от реализма к мрачному сюрреализму и иррациональности. Уже сейчас можно сказать, что «Механизмы в голове» станут библиографической редкостью. Прошедшей осенью в книжном магазине Петербурга книга стоила 565 рублей, и это при тираже в 500 экземпляров и объеме 130 страниц. Работали над ней три переводчика, и, судя по всему, путь к публикации был непростым. Назвать эту книгу событием в российском книгоиздании вряд ли можно, но то, что она ликвидирует определенный пробел в нашем понимании европейской сюрреалистической традиции, сказать можно точно.