Полина Синёва

Вавилонское радио. Стихотворения



***
Не выпитый с осени чай
превращается в молоко.
Снег вот-вот дотронется до плеча.
Обернешься – нет никого.

Клавиатуры полярной льды,
слепки с застывшей воды,
замедленные фаланги
пианиста, субтитры, птичьи следы,
клавиши из бумаги.

Нет никого,
только эхо в больничном холле,
только голос в небесном хоре,
комментаторы выключены.
День стоит, как стан кефира.
И снуют в плотном воздухе,
не оставляя нам тишины,
обитатели этого лета,
ультразвуком белым и фиолетовым
сводит им на морозе гланды.
Пятикрылые серафимы,
шестипалые ангелы.

***
Сквозь тебя смотрели – а ты им в ответ кивал,
взятый в плен ресницами, веками, берегами, –
как в дверном глазке качается океан,
шар земной изнутри, аквариум вверх ногами.

Полушарие линзы, вывернутый зрачок,
слепота медузы, ветра тугие жабры,
поцелуй, все глубже, леска, тупой крючок.
Пусть столетие целое ты лежал бы

в темноте, за влажной и теплой еще щекой
полусонной, тебя не родившей рыбы,
благодарный, блаженный и никакой.
Все планеты, все елочные шары бы

отражались в изгибе высохшего стекла,
отдалялись, вращались и возникали,
как друг с другом танцующие тела,
по горячей радужке бьющие плавниками.

ТАНГО

сквозняк весны гуляет по ногам
не тает снег на вытертом паркете
здесь по субботам и по четвергам
всегда с двумя танцует кто-то третий

пространство устремляется сюда
и залом завершается овальным
и музыка, как плотная вода
смыкается у них над головами

уходят пол и палуба и дно
и воздухом наполнится аорта
в очередную бездну подо льдом
ведет партнершу бережно и твердо

а кто – еще не различить его
и память ей нисколько не мешает
послушно делать шаг, и ничего
не знать еще о следующем шаге

пустоты открываются внутри
как двери раздвигаются в сезаме
и можно стать их зеркалом, смотри
и танцевать с открытыми глазами

***
Нам океана гул не переплыть,
глотая километры звездной пыли.
На ультразвук пора переходить,
как переходят улицу слепые.

На стрекот, щебет, на безгубый крик,
на темноту шершавую в ладони,
на танец пчел и музыку глухих -
родной язык рожденных в Вавилоне.

ЭВРИДИКА


Ты то мелькал впереди, в толпе, то пропадал из вида.
С севера на материк опять надвигались льды.
Фракия, Крит, Шумер и темная Атлантида
уходили под воду и вновь выходили из-под воды.

Жег мне ступни горячий песок пустыни.
Проносилась мимо воинственная Орда.
Позади оставались Мекка, Турин, Калифорния,
                                                           их святыни.
Может, меня и нет? Не было никогда?

Заходились лаем надрывные псы конвоя.
Ладоги страшный лед подо мной трещал.
А я так хотела белое…  Нет, не белое – голубое.
Помнишь, ты обещал.

Я добывала хлеб со вкусом земли и снега,
завтрашний день со вкусом хлеба и лебеды.
Я отставала, чтобы родить нового человека
и с ним на руках опять догоняла твои следы.
Все это было давно. Как разрослась планета!
Дети наши рассеялись по сторонам Земли.
Сколько раз довелось миновать край света -
а мы еще не пришли.

Где-то в садах, наверное, яблоком зреет август,
вода из колодца дышит холодом поутру.
Жизнь никак не проходит. Жизнь проходит.
                                                Нет, показалось.
Страшно: вдруг никогда не состарюсь и не умру.

Где-то в забытом доме ходики стрелки крутят,
на половицах – свет уходящего в вечность дня…
Пожалуйста, обернись – мне все равно, что будет.
Посмотри на меня.

***
– Видишь? Здесь мы ходили в школу.
А вот это дерево – было ниже…
– Нет, я просто чувствую холод.
Я ничего не вижу.

– А помнишь – летом? Заросли ежевики,
речку, лодку? Стрекозу на ладони?
Маму, папу? Собаку на той тропинке?
– Нет, никого не помню.

Свет. Неприкрытый, больничный,
                                   бьющий в глазницы.
Ни родиться, ни просто сказать спасибо.
Тебя – отпустили на волю птицы.
Меня – воспитали рыбы.

***
а в марте сходят снег и позолота
на ветки ветер небо намотал
и вновь земля
в земле не без урода
горбатого обнимет темнота

постелет ямки выемки и корни
грибы и мхи под лишним позвонком
и примет так
и теплой глиной вскормит
и талым молоком

сутулому
безрукому
слепому
уймет вину
и станет просто сын

все ближе к небу
вот почти и дома

ростки и звезды
луковки весны

***
я здесь еще побуду и исчезну,
не оставляй меня, не засыпай.
я больше не заглядываю в бездну.
я в этом абортарии проездом,
мне надо в рай,
мне надо парашют найти и компас,
билет на самолет.
пока я здесь, мой город не проснется,
мой поезд не уйдет.
и эти колесницы на Казанском,
и радио играет в голове,
я не был здесь, я просто оказался,
в Уфе или в Москве,
и этот сон - как путь назад в Египет,
как спуск в перинатал,
да что же, что,
наверное, я выпил
или давно не спал,
не тот портал,
не может быть, не верю,
уже четыре дня,
домой, домой
я перепутал двери
впусти меня

***
Ветер кружит, кружит над золой и пылью,
ясные глаза застилает дым.
В небе лестницы, лестницы – лестницы и крылья,
серые с голубым,

с голубым и розовым. В небе – птицы,
птицы, рыбы, львы – золотые нимбы, плавники,
крылья, крылья – и с любой страницы
стаи поднимаются, как со дна реки.

Там с любого неба – второго, третьего –
невесомы взмахи, легки шаги.
Где любовь была зеркалом и смертью –
ни следа, в небесах круги, –

там теперь везде – розовый, сиреневый
воздух, и слова значат только «да».
Там теперь летит легкими ступенями
летняя, синяя вода.

***
Деревья в сад выходят босиком,
принюхиваясь к духу дождевому.
Голодный воздух тянется к живому
и капли собирает языком.

Они пришли, столпились на траве,
оставив только справа часть пейзажа,
где видно птицу в мокрой синеве,
и стаю крыш, и море видно даже.
Мне интересно – я сейчас смогу
проснуться – или мне продолжить сниться?
И горизонт, повисший на реснице,
опять не получается сморгнуть.

***
Будильник до семи не доживет.
Под веками блуждают  пятна света.
В прицеле – день, не пущенный в расход.
За окнами спокойно дышит лето,
и в нем с утра разлито молоко.
И снова голос, как со дна колодца,
попытка никогда не удается –
вновь «молоко-о-о!» - так небо глубоко,
в него уходят ласточки и пули.
И пробуждение легко,
как смерть в июле.

***
Дни, исхоженные пешком; и легкая голова
говорит «спасибо», о чем ее ни спросите.
В пятки уходят мысли, а их слова
вообще спят в асфальте. Папоротники в антраците,

плауны, плавники, перепонки, пальцы. Еще вчера
было все на латыни и лишь иногда – по-русски.
Амфоры слуха, извилины, веера,
оркестровые раковины, приплюснутые моллюски.

Граммофоны петуний, лилии, глас трубы.
Флейты, стебельки, простейшие, просто черви.
Иногда асфальт становится на дыбы,
корни и грибы растут из него. Тротуар вечерний

на глазах растекается и уходит вниз –
море наступает, воздух когтями роя,
и лишь позвонки легкокрылых птиц
остаются в пене его прибоя.

***
Никак не проденется нитка, что тянется ниоткуда.
А когда лишь пара стежков останется впереди –
заглянет в окошко игольное рассветная морда
                                                              верблюда.
Встаешь, открываешь дверь, говоришь ему
                                                             «проходи».

На ухо шепчет что-то шершавое, шерстяное,
а в щель наметает вьюга шелк и песок золотой.
И из сказок домой возвращаются странствующие
                                                                          герои,
и воду в пути находят ушедшие за водой.

В лоскут, что семь раз отмерен, вмещаются
                                         реки, пустыни, страны.
В транзитный портал превращается
                                         двухкомнатное жилье.
И идут и идут по ночам целые караваны.
Поэтому ты не можешь закончить это шитье.

***
Город блуждает, затерянный, как игла.
Лампа из мрака вырежет край стола.
Рядом на ветке, растущей в твое окно,
птица сидит. У птицы внутри темно.

У птицы внутри холод, ночной туман,
пустое гнездо, полночный меридиан,
два океана, ветка в другом саду,
корабль, держащий путь не на ту звезду,
старая клетка, прутьев погнутых медь.
У птицы внутри – лететь еще и лететь.

У птицы внутри – трава, тополиный пух,
легкие косточки жизни, щебет и слух,
прутики, ветки, солома, бархат и антрацит.
Нитки пространства, которое не сносить.

Дай ей воды напиться. Отойди от окна.
Внутри тебя только птица, дерево и стена.
Внутри тебя даже негде посадить самолет…
Поет – или мне показалось?
Молчит?
Поет.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера