Памяти пустого пространства

Саратов место магическое, и магия его, скорее всего, не светла. Это место, где мы – сами себе, в первую очередь, – не нужны. И всё, что бы мы ни начинали, отравлено этой ненужностью. Может быть, печать времени? Но мне думается, время течёт не везде одинаково, а в зависимости от того, где течёт, течёт по-разному. Иногда плодотворно и «позитивно», а иногда – нет, совсем нет. Как в притче про семена. Если в добрую землю падают – урожай, если нет – судьба... Отчего одни сходят с ума, спиваются, выпрыгивают из окон, а другие – нет? Отчего одни принимают этот мир как чужой и бессмысленный, другие – как свой и должный? Неужели дело только в психотипе?

Кажется, сейчас привычные оппозиции стёрты.... И, в самом деле, трудно понять, где читатель, где писатель, где зримое, а где зритель, и кто из нас для кого глас, кто пустыня, кто звезда, а кто бездна. Для продолжающего мутацию под трансперсональным действием информации хомо виртуалиса, мир уже не может остаться прежним. И не останется – ни одной минуты. Это конец статичного мира. То есть, по сути дела, конец истории. Так иной раз подумаешь – жутко делается. Но ведь как любопытно. Небывалое многообразие и разнородность систем и традиций, предстающих на одной как бы сцене, но сформированных в изоляции, и потому по отдельности универсальных и уникальных, а вместе – совершенно взаимоисключающих. Не в этом ли смысле стоит понимать вавилонское столпотворение? Как фантастический инцест и неудержимое буйство несовместимых «культурных кодов»? В этом даже можно усмотреть черты апокалиптики (возляжет лев с ягненком!) и выход за пределы всех местовремён, вМесте взятых, в принципиально иные (только ли «виртуальные»?) измерения.

Однако всё ещё существует-продолжается необходимое встречное напряжение между местом и душой, – напряжение, которое очень нелегко уничтожить, видимо, по причине взаимной и мистической («мысленной» и «онтологической») связи с Пространством. («Кто войдёт Мной, тот войдёт и выйдет и пажить найдёт.») И, конечно же, существует связь между местом и волей, равно как местом и мыслью, местом и словом. Те люди, на которых место действует похожим образом, чувствуют себя не чужими друг другу, и слова, которые они говорят друг другу, воплощают частицу этой «нечуждости», как причастности месту. Так что место объединяет и разъединяет своим действием. К сожалению, я думаю, что большинство мест людей разъединяет – не только, но по преимуществу. И наше место одно из них. Но, возможно и, скорее всего, на характер и качества мест можно (и нужно) влиять и изменять их – с помощью уводящих за местовременные пределы мыслеволь и словодействий. Поскольку выход к виртуальным измерениям оставляет временные места и местные времена позади истории. У нас в конечном счете остаётся только одно место – место души. Правильнее даже – место-душа, небольшая часть суши, окруженной временем. Но обладатель этого магического места, наиболее магического из всех, – обладатель и всего остального, и любого другого места, потому что нет мест вне пространства, включая место-мысль и место-слово, и нашу свободу сделать шаг в направлении любого из них, потому что душа по природе своей свободна. Можно даже сказать, что душа – это только свобода и ничего больше. А что было раньше, свобода или пространство?...

Поэтому... как сказала когда-то в жутковатых стихах про «детский адик» Елена Шварц, человек, взрослея, понимает не что он, а где он – и это и есть духовная зрелость, прозрение истины. Все мы любим и ненавидим этот город – сказал другой талантливый поэт и человек (А.Голицын). То есть все мы больны шизофренией места. И несём на себе, как и все другие не вспомнившие родства – пока ещё – блудные дети, нелегкое подобие своего творца.