Контур антиквара

Объект рецензии — стихи поэта Степана Бранда. Подборки можно найти на Литкарте (http://www.litkarta.ru/studio/participants/brand/). Для стихов, не входящих в подборки, в конце рецензии даны отдельные ссылки.

Прежде всего нам дана обстановка. Ее легко узнать и воспроизвести внутри себя, она всем нам знакома, моему поколению — по нашему детству. Детьми мы оказывались в царстве старых вещей. Целлофановые пакеты и старые тряпки аккуратно мылись и складывались в кухонные ящики. Расплывшиеся фигуры отражались в потрескавшемся лаке шкафных дверец, за которыми хранились вязаные, резко пахнущие долгим хранением шарфы и шапки. Щелкала тугая магнитофонная кнопка, на кухне звенели эмалированной крышкой белые кастрюли. Свет всегда был желтым, тусклым, а линолеум отходил в углу почерневшим краем. Прежде всего в этих стихах нам дана подобная обстановка, но не в романтическом воспоминании, а в заторможенной реальности современного окраинно-городского быта («Где мреют городские пустыри, / у ног людских лишь голуби» 1). Автор (которому согласно условиям конкурса нет еще 25 лет), обнаруживший себя внутри именно такой обстановки, не бежит от нее, не выталкивает себя в мир новых вещей, а принимает ее, более того — начинает жить этой обстановкой так полно, что она становится разрабатываемым поэтическим полем (очень конкретной территорией, за которую автор редко выходит лексически; вещи и сущности поясняются через вещи того же круга: «комнатная жизнь сквозняка / помещается в телефон», «пакет сделан из воды / и клекота лиственных арф» 2). Таким образом, из простого обитателя этого устаревшего мира автор превращается в антиквара, собирающего обладающие одному ему известной ценностью ветхие вещи.
Антиквар, коллекционер, старомодный дотошный человек-педант. Он не видит мир как хаос, но чувствует его организованность. Весь мир — складная система, одна из тех, что задают зазубривать в школе. Именно поэтому от доставшихся во владение, «порученных» старых вещей нельзя просто так избавиться: они не случайны, необходимо услышать и прожить их. Отсюда же многочисленные «таблицы» («Там сквозь окно — как часть большой таблицы — / ложится свет на добрые страницы» 3), «системы мер и весов» («Лунные лекари мер и весов» 4), «части мира» («Часть мира состоит из насекомых» 5). Жизнь расчерчена на отрезки, участки, почти вся познаваема: большую часть законов и правил нам преподают вместе со школьными предметами, университетскими дисциплинами, обычными разговорами и будничными наблюдениями («Величины пройденного дня / не сложнее, чем игольное ушко» 6, «Школьница сложная как латинский / собирается в медицинский» 7).
Но есть у нее и высшего порядка закономерности, которые в готовой схеме, таблице не даются, они доступны только в ощущении — как сгустившиеся привидения, они таятся по углам, определяют жизнь и ее радость, задают задачки для ума. Остающиеся всегда неуловимыми, неусвоенными до конца (как все божественное), эти высшие закономерности для своего проявления в мире прибегают к помощи «носителей мудрости», обладающих способностью их хранить и подспудно разъяснять. Ими оказываются звуки музыкальных инструментов, косой оконный свет, томик, отложенный после чтения в кровати, перекрестье оконных рам, некоторые птицы и некоторые старухи: «Вот объясняла учёная мне вдова — / в жизни растений веди себя как в метро… /  … Мерно воспитывай верящие шаги./ Или зачем тебе ноги и голова?»8. Но чаще всего носители мудрости — вещи. Потому и не отпускает их внимательный антиквар: вещи знают и вышептывают загадочную, нерасшифровываемую мудрость. Он слушает, как тайные (как те праведники) сущности поют божественные гимны и тем поддерживают мироздание (эти гимны есть, конечно, классическая музыка и хоралы — «Птичий король Бах», Фрескобальди в чайнике, «нун комм дер хайден хайланд / дурьх адамс фалль ист ганц фердербт» 9 и т.п.). Отсюда тема служения вещей («сколько кирпичных секунд удерживает этот дом?» 10, «голубиный пламенный квартал / слегка шуршал, справляя свою пасху» 11), воскресения вещей («будет время – и двор / встретится с коридором, / и воскресшие комнаты отчалят в открытое небо»). Таким образом, бытовой мир в этих стихах не противопоставляется небесному, как это бывает обычно, но оказывается его носителем, проявлением в будничной жизни. Быт попадает в стихи в точный момент реализации своего божественного предназначения — передачи сообщения, распевания гимна, — и потому мы видим его там прекрасным и осмысленным, несмотря на заданную бедность, окраинность и обветшалость.
Лирический герой (наш антиквар), который живет среди этих вещей, почти не дан нам впрямую, он сам обрисован через них («Розовый таз и жёлтое полотенце / помнят меня всего, а то и переживут» 12). Обстановка и ее видение создают его контур, очертания, рассказывают его темперамент. «Я» появляется редко (причем скорее в последних по времени стихотворениях, возможно, оно обозначает движение в новую сторону, см.: «я рассветная превьюшка» 13. Но там же: «я ничьё местоименье»). Жизнь, происходящая вокруг, сильнее жизни ее наблюдателя. Именно поэтому в стихотворениях герой часто недвижим, «ничем не занят», ощущает себя «ленивым барином» (более того: «я лестничный ленивый барин» 14 — лестница как бы «съедает» героя, становится сковывающей его ленью). Столько сил и времени уходит у него на созерцание, пережевывание этой жизни вещей, перешифровывание ее в стихи, что обычная человеческая деятельная жизнь не выходит — именно поэтому автор не раз сетует на «летящие дни», куда-то задевавшееся время («канул день гундосой глыбой» 15, «День снова сточен» 16, «Месяц февраль по-детски шатает / молочный выпадающий день»).
Ненарочитый, почти естественный абсурд этих стихов возникает в точке стыка «божьей жизни» и земного недоразумения, то есть при попытке описания зла. В своем обыденном состоянии жизнь ощущается здесь как спокойная, красивая и безгрешная («Недвижный сад слагается в портрет. / Часы хотят застыть и раствориться. / Сквозь шторы дышит лысоватый свет, / тяжёлая серебряная птица» 17) (Спокойствие со склонностью к абсолютному замиранию — это отчасти стариковское свойство данного топоса. Безгрешность вполне применима к вещи, к городу: она, как это свойственно многим явлениям в этих анимирующих стихах, состояние не только существа, но и пространства). Зло же все равно неизбежно, но внутри стиха оно теряет свою полновесность, вынужденно облекается предзаданными «красотой и безгрешностью». Это не убивает его, но меняет сущность: вызываемый им слом из страшного превращается в странный. И похожим же образом отражается на поэтике: «Два рояля, орган, клавесин, челеста / нападают, выманив на пустырь. / Лезут в карманы, грозят на местном - / медвежье-галочьем, кажущемся простым» 18.
Эти стихи — не обширный поиск, а многостороннее последовательное исследование одной территории. Территория — окраинная московская жизнь, устаревшая бытово, но воспринимаемая чутко и интеллектуально. Исследованием заданы жесткие рамки, в которые входит и довольно традиционная форма, и определенный топос, и четкий атмосферный и ценностный ряд. Двигаться, изменяться, создавать смыслы и новизну (особенно учитывая разработанность этой формы и этого топоса в русской поэзии ХХ века) автор вынужден на очень узком пространстве и очень тонкими средствами. Ему приходится менять логические связи, перетасовывать слова, увеличивать расстояния между мыслями и образами. Так и рождается (по крайней мере, может родиться) новый язык. Он будет не отражением, осмыслением разговорного (как работает, например, Андрей Черкасов, который записывает фразы из разговорно-рекламного-вывесочного языка). Это противоположно направленная, очень «байтовская» работа: новый язык не высматривается в актуальной разговорной речи, но возникает из приручения слов к авторскому материалу. Например, к звучанию в традиционной поэтической форме или к естественному сосуществованию с ушедшим миром и бытом. Таким образом он обретает новую пластику. Николай Байтов часто модную, «не поэтическую» лексическую единицу превращает в изящную звуковую и смысловую вещь (см., слово «контекст», например: «зыбкий контекст, где узелок ты вяжешь за узелком»), и она уходит в мир уже обработанной искусством, как бы просвещенной. В рассматриваемых стихах меньше конкретно лексической работы, но на уровне фразы в наиболее нелинейных абсурдных стихах она именно такова.

_ __ __ __ __ __ __ __ __
1. «Полёт пакета празднуется окнами.» - http://st-brand.livejournal.com/18804.html
2. «Комнатная жизнь сквозняка…» и «Облезлые тополя…» - http://st-brand.livejournal.com/2288.html
3. «Что почерк участкового врача…» - http://www.litkarta.ru/studio/participants/brand/brand2008/
4. «Выключить свет — сил нет…» - http://st-brand.livejournal.com/24061.html
5. «Что почерк участкового врача…» - http://www.litkarta.ru/studio/participants/brand/brand2008/
6. «Величины пройденного дня» - http://st-brand.livejournal.com/15426.html
7. «Прохладное утро в белом халате…» - http://st-brand.livejournal.com/7614.html
8. «Вот объясняла ученая мне вдова…» - http://www.litkarta.ru/studio/participants/brand/na-kvadrate-okna/
9. «Приди теперь, спаситель язычников» и «Всё испорчено грехом Адама» – хоралы; отсюда - http://st-brand.livejournal.com/3582.html
10. «Сколько кирпичных секунд…» - http://st-brand.livejournal.com/1889.html
11. «Я заплутал в полуденных дворах» - http://st-brand.livejournal.com/9437.html
12. «Розовый таз и жёлтое полотенце…» - http://st-brand.livejournal.com/11234.html
13. «Громко стукают часы…» -  http://st-brand.livejournal.com/27452.html
14. «Зависший полдень» - http://st-brand.livejournal.com/3582.html
15. «Канул день гундосой глыбой…» - http://st-brand.livejournal.com/21139.html
16. «На даче в тёмно-розовых тенях…» - http://st-brand.livejournal.com/12342.html
17. «В кармане вечера» - http://st-brand.livejournal.com/12244.html
18. «Дождь постукивает в медном лесу» - http://st-brand.livejournal.com/4500.html