Причастность. Стихотворения

* * *

Если бы только ведал я раньше,
какое это ненужное бремя – оставаться собой.
Если бы умел я чувствовать,
как моё равнодушие приносит кому-то страдание.
И если бы звуки моего сердца
не посягали на чужое безразличие,
неисправимое, свободное от моей воли…

Вот тогда я научился бы наконец
слышать себя.

* * *

Каждый час каждого дня,
где и зачем бы ни находился, чего бы это ни стоило мне,
я думал и думал о своём предназначении.

И сейчас я склоняюсь к тому, что его у нас всё же нет,
как нет и нашего отсутствия в том или ином смысле жизни.

Пожалуй, грустнее всего сознавать свою непринадлежность
к тому Мимолётному, без которого дышишь через силу;
а также ту личную истину, что до сего момента
не создал ничего своего.
Значит, и сущность твоя
только останки времени, забытые в прошлом.

И ты вспоминаешь имена, имена,
живущие то ли с тобой, то ли сами по себе, -
как будто выжимаешь кровь из пальца.
Они тебе нужны как первая перспектива того, что ты склонен
принадлежать своей космосом назначенной планете заведомой пылинкой,
а она, возможно, тебе отвечает тем же.


Чем пристрастнее желаешь достичь равновесия, тем незаметнее
и тоньше понимаешь: довольно исходных состояний
и без того, чтобы питать себя не мудрой безучастностью,
а только отрешённостью от каждой голословной поры.

И тогда снова не удаётся понять, для чего ты здесь.

* * *

В моих зрачках эта ночь
темнее моей же тоски в ночи.
Утопающему во мраке не коснуться дна просветления.
Издали, как вестник чужих и близких голосов,
навстречу одинокому существованию
порождается разумное эхо.

Я смотрю в одну точку,
смотрю в одну точку,
смотрю в точку,
в одну точку,
в точку,
в точку…

Неподвижен ночной клубок паутины
моей бессонницы.

* * *

Я глядел на тебя, Эверест,
на склоны твои, занесённые давешним снегом,
что ветер носил так странно.

К вершине твоей не раз подбирались зачем-то, будто с неё
лучше видится мир.  И был удивлён я: тебя
столь часто они посещали, но ты себя не открыл им.
Тщетно тебя вспоминать и разгадывать.

Ведь каждый из нас – Эверест,
и древо любое вокруг – Эверест,


и травы, и камни, и реки – Эвересты своих времён и пространств.
И те облака, до которых рукой не достать никогда –
Эвересты созвучных веков.

И даже земля, что не спит вместо нас по ночам –
Эверест от последнего  вздоха до памяти звёздной о ней.

* * *

Когда ты относишься  к чему-то с повышенной серьёзностью,
вскоре начинаешь понимать: суть этого улыбается тебе
снисходительной и мнимой, точно отчаяние, улыбкой.

В ответ тебе не до смеха, только ступор уверенности
и скорость времени,
мелькание солнца, оттенки и цвета горизонтов.

На самом деле ведь вокруг ничего не происходит,
когда ты на коне, во всеоружии, готовый сразить того, кто на пути.
Последний не принадлежит тебе, и ноша твоя
украдена у чужой свободы.

Сколько можно быть чужим себе самому?

* * *

Я отказался почти от всех песен,
услышанных мной до сего дня.

Их мотивы стали гимнами вечности, отвратительной создателям,
и связаны с нелепостью моментов моего прошлого.
Их слова – брошенными камнями наугад и лишёнными тайн,
что наполняют моё сердце.

Смею сомневаться, нужны ли мне песни вообще:
тысячи птиц, отпущенных кем-то в неизвестности,
к которым я равнодушен.


Быть может, никогда ещё я не был так уязвим
перед ясным взглядом со стороны.

* * *

Я открыл глаза раньше времени, и ветер за окном
не успел замести все следы.
День продолжал растворяться в воздухе,
что оживлял органы чувств.
Мысли не бегали из угла в угол, а спокойно
ожидали своей участи.
Тишина замедлялась голосами вдали.

Я понимал, что и сам состою из попытки
присвоить своевременность собственному беспокойству.
Только не стоило спешить с отсечением пальцев руки
такой короткой жизни,
оставленной мной до того как в очередной раз
сомкнулись мои глаза.

* * *

Вполне допустимо, что в век да Винчи «Мона Лиза»
не считалась таким шедевром,
а дантовская «Комедия» была только наследием эпохе
гениального флорентийца.

Несомненно одно: мы не ответственны за всеобщее признание
и за наше восприятие прекрасного.
Зато мы всегда приходим, ибо иного не дано,
к окнам заповедного дворца, что раскинулся посреди пустыни.
Нам известно, что роскошь его убранства совершенна,
что здесь готовят самые изысканные блюда.
Отсюда едва доносятся звуки великолепных мелодий.

Мы успеваем исключительно к окончанию пиршества духов величия.

Над нашими головами светит безразличное солнце.


Наше сознание спит спокойно: широкие окна открыты для каждого.

* * *

Моя причастность,
моя уединённость,
моя странность у солнечного сада нежной тайны.

Здесь только что замёрзла чёрная роза,
и вместо неё расцвёл шиповник.
Цветы его – душа: прозрачный рисунок без теней,
без тёмных контуров.
На этом рисунке так сложно разглядеть чистую основу,
явный фон, заведомые черты.
Но сам он видит всё, поскольку его концепция поиска
лежит на протянутой руке.

Вот так я прихожу к тому, что поиск напрасен,
когда замирает ожидание.

Когда надменность красоты ускользает
из твоих представлений в медовое настоящее.