Эльвира Частикова

Валерий Прокошин. Вечный диалог.


Поэт Валерий Прокошин ушёл в феврале, не дожив до своего первого юбилея – 50-летия, которое должно было исполниться в конце декабря 2009-го. Живший в калужском Обнинске, он, с одной стороны, обитал недалеко от Москвы и нередко наезжал туда, а с другой, так и не прибился к столичной тусовочной «стае». Да и стихи его говорят о том, что вряд ли при всём желании он мог бы этой «стае» соответствовать. Неслучайно Прокошина записал в «дикоросы первого призыва» собиратель талантов глубинной России, поэт Юрий Беликов. Валерий - автор нашего журнала, и его стихотворные публикации неизменно вызывали жгучий интерес читателей. Долгие годы одной из близких душ Прокошина была поэтесса Эльвира Частикова, с которой они часто издавали сборники «на пару», перекликающимся дуэтом. Отдавая дань памяти замечательному поэту Валерию Прокошину, мы посчитали возможным, перед тем как читатель погрузится в его стихи, опубликовать её мысленный диалог с ушедшим другом.

Редакция «ДиН»    
«Жизнь мою отпустили морозы…»
(интервью, взятое после смерти)

Когда-то давно Валерий Прокошин написал: «У поэта всегда есть ответ, на который пока нет вопроса». Выходит, что никогда не поздно его задать? Даже сейчас, когда мне особенно не хватает Валеры, потому что на смену первой, ошеломляющей, сбивающей с ног, вести об уходе является вторая – болевая, изводящая…

- Что же это такое, Валера? – спрашиваю я и наугад распахиваю его книгу «Между Пушкиным и Бродским».
В.П.: «Я ушёл от всех, кого любил…» стр. 113

- Но как же так, почему?
В.П.: «С точки зрения абсурда
       В этом тоже есть успех».  Стр.111

- Да уж, знаю я эту твою точку зрения. А с позиций реальной жизни?
В.П.: «Жизнь нереальна, пока мы живём».   Стр. 74

- В моих руках как раз неоспоримый факт твоей жизни – стихи. Всё ли ты успел сказать?
В.П.: «Я выдохнул полжизни прокуренным нутром».  Стр. 100

- На вторую половину не хватило воздуха, времени? Ты говорил, что за последний год не выдохнул ни строчки…
В.П.: «Это время – просто пропуск
       В мир несбыточный, как сон».  Стр.  51

- Но что-то же сбылось?
В.П.: «Ментальность, харизма, дурные привычки, как встарь,
       Способность к предательству, преданность делу и слову,
       И слёзы, и ангельский стыд…»   Стр.7

- Не всё хочется перечислять, так ведь?
В.П.: «Не хочу вспоминать эти пьяные сны,
       Явь с придурками, дом с дураками,
       И почти несусветную «точку росы»…
       Два в одном: Гоголь еnd Мураками».  Стр. 25

- Сны, может, и пьяные, а жизнь тебе выпала на редкость трезвая. «Продолжалось время простых человеческих драм», - как ты сам написал в стихотворении «Акакий Акакиевич». Кстати о Гоголе. Мы как раз отмечаем его двухсотлетие. Что ты для себя понял, прочитав всего Николая Васильевича?
В.П.: «Чтоб каждая тварь, чтобы каждую божию тварь
       Любили, любили, любилилюбилилюбили».   Стр.7

- Меня потрясают твои ответы. Сейчас они кажутся истиной в последней инстанции. Так и есть? Позволено ли тебе подавать знаки, посылать весточки нам?
В.П.: «Текст не имеет силы той, что, допустим, свет.
        Детской слезою или
        Горстью февральской пыли
        Ангел пришлёт ответ».       Стр. 53

- Эта февральская пыль, этот разлучный месяц… Как ты вычислил его, угадал, почувствовал? «Нынче февраль, как огонь пятипарусный, лик обжигает до слёз…»
В.П.: «Здесь всё время зима,
            Даже если стоишь
            В трёх шагах от июля…»   Стр. 54

- Нет-нет, ты замерзал, не мог согреться, и всё время проговаривался про неотступность именно февраля: «С крыш сползает февральский парик», «За окном непролазная тьма, и февраль, и сугробы по пояс…», «А февраль поимел с пурги…», «Оставляя следы меж февральских сугробов из хлорки», «И февраль лошадиною мордой над нами покачивал…». Ты даже рассказал мне сон, который приснился тебе 17 февраля 2008 года. Ты видел себя юного, красивого, с длинными до плеч волосами – не в зеркале, а как живого персонажа, находясь рядом и будучи самим собой, уже зрелым человеком, но больным, облысевшим от «химии», сегодняшним. Этим сном с точностью до дня за год обозначена дата твоей смерти. Выходит, как поэт ты способен предвидеть?
В.П.: «Здесь, посреди российских жгучих зим,
      Так сладко быть среди своих чужим,
       И наблюдать за будущим с крыльца…»     Стр. 16

- Насколько я в курсе, ты не хотел знать своего будущего, даже чтобы оно случайно промелькнуло перед глазами. Тебе милее было оборачиваться назад – к прошлому. Потому что оно незыблемо и уже состоялось?
В.П.: «Всё условно в этом мире, где враждуют половины,
       Но библейские сюжеты так и ждут в конце пути.
       Здесь над нынешним событьем вьются прошлые причины,
        И легко уйти от жизни, а от смерти не уйти».    Стр. 26

- Увы! Но остаётся память…
В.П.: «Память – это магический клей:
       Скрип ведра или шорох полозьев,
       Сытный запах пшеничных колосьев
            И подсолнечных – с солью – полей…»    Стр. 90

- Вот мы и дошли до образа Родины. Здесь, как считают откровенные патриоты (к которым ты не относишься, ибо  сокровенное не превращал в лозунги), ты наиболее уязвим. Они хотят умереть, до смерти боясь смерти, в России, а не где-нибудь. Ты же заявляешь: «В этой стране умирать не хочу», «Живущий в России – всегда обречённый», «Что мне эта дикая страна, что я – крайний?», «Ничего больше нет за душой, кроме родины этой чужой…», «Потому что за окном сегодня сплошь Площадь Ленина и памятник ему». Чего ты не приемлешь?
В.П.: «Нам с тобой никогда не уйти от советской судьбы…»   Стр. 80

- Бог с ней, с советской! Ты ведь – русский, и имеешь полное право говорить о русском всё по-честному. Главное, что ты думаешь, чувствуешь по-настоящему?
В.П.: «На хрена нам русские отморозки,
       К нам летает дымом из папироски
       Шестикрылый наш Серафим Саровский».     Стр. 76

- Да, это прекрасно. Попутно ты приручаешь певчих птиц и предлагаешь  «увидеть в подлиннике Россию». Я верю твоему «Как сладко … остаться в России – быть болью её».
В.П.: «Отсюда уезжать – какой корысти ради,
       Сжимая чернозём в отравленной горсти?
       В Венеции – чума, блокада – в Ленинграде.
       И Бог глядит в глаза – и глаз не отвести»,   Стр. 94

- «Крещеный на дому у священника», православный, ты истинно верующий человек?
В.П.: «Я верил всегда: жизнь сильнее молитвы,
       Как сон перед битвой,
       Как стон – после бритвы…»    Стр. 95

- Тот, в ком не сильна вера, легко может стать добычей тёмных сил. Тебя иногда так заносило, тянуло на какую-то чернуху… Что это?
В.П.: «Помнишь, мы с тобой купили Книгу предостережений
       Неизвестного японца – где-то в пензенской глуши?
       После дьявольских сражений ничего не остаётся,
       Кроме жирных пятен солнца на поверхности души».   Стр. 103

- Но сама душа знает направление?
В.П.: «Во тьме не разглядеть, куда теперь грести,
       Где Бога снежный след, а где безумье Блока?
       И некому сказать последнее прости»,   Стр. 94

- Ты называл себя посредником между жизнью и смертью и, как теперь выясняется, чётко представлял, как всё будет. За день до твоей смерти мы разговаривали по мобильнику. «Кошмар – задохнуться», - сказал ты. Мне не даёт покоя, как ты уходил. Осознавая происходящее?
В.П.: «Ослепший, упавший судьбы поперёк,
      Хватая чужой кислородный паёк,
      Во мрак погружаясь почти что библейский,
      Я бился от боли, как рыба на леске…»           Стр. 95
- Валерочка, в таких случаях говорят: - Отмучился… Примерно за месяц до… ты не выдержал и произнёс: «Умереть бы уж, что ли!»  Но, несмотря на это, продолжал строить планы на март, апрель… Теперь мы за тебя должны осуществить их. Тебе ведь важно продолжение твоей жизни?
В.П.: «Давит небо гекзаметром прошлой тоски
       На виски. И всю ночь из-под чёрной доски
       Осыпается вниз штукатурка.
       Всё летал бы и воздух ворованный пил,
       И вынюхивал дым меж чердачных стропил,
       Дым Отечества – Санкт-Петербурга».           Стр.112

- Говорят, душа летает сорок дней, находясь на Земле, посещает любимые места. Ты можешь называть их и называть?
В.П.: «Оглядишься вокруг –
        Это Брянск или Керчь,
        А, быть может, и вовсе Калуга…»    Стр. 54

- Значит, всё-таки в России?
В.П.: «Есть страна, из которой давно и навек
       Улетели все ангелы, чувствуя грех.
       Небеса сыплют сверху то пепел, то снег…
       ……………………………………….
  В той стране, где прошедшая жизнь не видна,
       Только голый осенний пустырь из окна,
       Я допил свою чашу до ржавого дна.

       В той стране ветер треплет сухую полынь,
       Медь церковная льётся в озябшую синь,
       Я забыл её райское имя. Аминь».             Стр.93

- Оно всплывёт само не только как география места, но и как твоя боль, и то, без чего немыслима твоя поэзия. Тебе уже не выпасть из своего времени и Родины. Зря, что ли, мы цитируем? – «А в России всё снег, снег… И черней арапчонка земля под ним».
В.П.: «Что мне времени сивый кауркин бег,
        Если вся история движется вспять,
        Пусть в России по-прежнему снег, снег…
        Слаще снега лишь слово с дурацкой ять».     Стр.89

- Это когда сходятся все времена?
В.П.: «К будущим судьбам струится река,
      Речь настоящего сносит теченье,
      Время растёт бородой старика…»     Стр.74

- В нашей с тобой книжке-перевёртыше у тебя есть такие строки:
    «Только ты не подумай обманчиво,
Что оплакиваю судьбу.
Просто жаль уходящего мальчика
Без единой морщинки на лбу».
А как мне жаль – и словами не выразить! Почему я ищу утешения именно у тебя?
В.П.: «У поэтов нет ни строчки, исцеляющей от бед».    Стр.26

- Ошибаешься. От тоски по тебе я лечусь твоими книгами, хотя у меня, как ты понимаешь, огромный выбор…
В.П.: «Если можно выбрать одну из книг,
       Я бы взял словарь иностранных слов».     Стр. 89

- Да ладно тебе! Кто-кто, а я-то знаю твои книжные пристрастия. Тебе лишь бы поразить в данную минуту, а на самом деле…
В.П.: «У тебя в запасе есть Чехов и три сестры,
       А за мной мелким бесом шляется Сологуб».     Стр.68

- Не пугай меня! Я верю, что ты – на пути к раю: хотя бы за то, что не боишься шутить и разыгрывать.
В.П.: «Не пугайся, это детство
       Ускользает между пальцев…»    Стр. 67

- А как насчёт рая?
В.П.: «Не заглядывай за погасший край.
      Эту ночь делить нам с тобою не с кем.
      Мы вернёмся в рай опустевшим Невским,
      Мы вернёмся в рай, мы вернёмся в рай».      Стр.87

- Я могу что-то сделать для тебя тут?
В.П.: «Пусть последний нищий, припавший лицом к плечу,
       За меня поставит копеечную свечу…»         Стр. 88

- Валерочка, 28-ого марта – как раз сорок дней… Это ведь уже весна.
«Что в эту ночь передать журавлю,
Мимо летящему?»

В.П.: «Дождь – передай, передай – дежа вю,
             Только по-нашему».         Стр. 82
                                                                                    

  Эльвира Частикова  
                       г. Обнинск  
Валерий Прокошин
Рай остался внутри шалаша

***
Рай похож на огромный пломбир:
Сколько света кругом! Сколько снега!
Ангел кутает плечи в меха.
Я ещё не пришёл в этот мир,
Но в янтарной горошине века
Спит дитя – негатив человека
Без души, без судьбы, без греха.

Только Замыслу благодаря,
Тот апрель тайно лёг на распятье.
Рай остался внутри шалаша…
И расплавилась горсть янтаря:
Я родился, на волю спеша,
Раньше срока условного – в пятьде –
Сят девятом, в конце декабря.

Над Россией плывут облака,
Небо выгнуто заячьим оком.
Здесь, в забытом Генсеком и Богом,
Городке с прописной буквы «К»
Рай похож на глоток молока.
Вечность бьётся, как рыба, под боком
Левым: жизнь младше смерти пока.

В небе лунный зазубренный нож
Превращается в яблоко солнца.
Через край полдень мёдом прольётся,
Насекомых гудение сплошь…
На губах – неостывшая дрожь
Поцелуя. И мама смеётся:
Рай на первое слово похож.

***
Дом в темноте, как ребёнок, боится
Всякой пропажи земной.
Дому мерещатся пьяные лица,
Те, что приходят за мной.

Что их приводит: полночные страхи
Или сапожник-сосед?..
Въелись в обои в фабричном бараке
Эти четырнадцать лет.

Это из детства: над гнёздами люлек
Плыл керосиновый чад –
Мамы кормили из чёрных кастрюлек
Крепких барачных ребят.

После, напившись, плясали и пели
Заполночь, возле крыльца.
Помню, как вглубь коридора глядели
Мутные очи отца.

Спьяну жильцы веселились до драки
И поджигали с углов:
Ярко горели ночные бараки
Семидесятых годов.

Это оттуда летит на ресницы
Пепел отцовских обид.
Дом в темноте, как ребёнок, боится
И до рассвета не спит.

***
Дом культуры. Советская хроника:
Тень и свет, свет и тень, тень и свет…
Жизнь, размытая взглядом дальтоника,
С четырёх до шестнадцати лет.

Как ночной мотылёк или бабочка,
Угодившая в тесный сачок, -
Чёрно-белая Красная Шапочка,
Чёрно-белый Иван-дурачок.

Как «Титаник», но с русскими ятями,
Выплывает сгоревший барак,
И скользнув по заснеженной памяти,
Погружается в сладостный мрак.

Свет и тень, тень и свет – это полосы,
Что бегут и бегут, и бегут…
Чёрно-белые мамины волосы
Туго скручены в тоненький жгут.

Лента лжи извивается коброю,
Соблазняет нас красной ценой.
Мама верит в другую – загробную
Жизнь, которая будет цветной.

***
Этот город похож на татарскую дань
С монастырскою сонной округой,
Здесь когда-то построили Тмутаракань
И назвали зачем-то Калугой.

Сколько славных имён в эту глушь полегло.
Но воскресло в иной субкультуре:
Константин Эдуардович… как там его –
Евтушенко сегодня, в натуре.

Этот город, прости меня, Господи, был
То советский Содом, то Гоморра
Постсоветская: Цербер под окнами выл
В ожидании глада и мора.

Не хочу вспоминать эти пьяные сны,
Явь с придурками, дом с дураками,
И почти несусветную «точку росы»…
Два в одном: Гоголь & Мураками.
Этот город уходит в снега. На фига
Снятся мне в двадцать грёбаном веке:
Тараканьи бега… тараканьи бега
И татаро-монголов набеги?

***
Как странно:
Песчинкою жгучего мрака,
Прорвавшись сквозь ангельское забытьё
Апрельской любви двух людей из барака,
Родиться в России – стать плотью её.

Как страшно:
Когда не любили, не звали
По имени, и предложили жильё
В каком-то обшарпанном полуподвале,
Прижиться в России – стать мясом её.

Как больно:
Однажды проснувшись средь ночи,
Увидеть в окне отраженье своё –
Из слёз и дождя, и других многоточий…
Подохнуть в России – стать прахом её.

Как сладко:
Во мрак погружаясь, как прежде –
На самое донышко, в небытиё,
Не ведать, что это, быть может, надежда
Остаться в России – быть болью её.

***
Мы легко нарушаем границу обычной любви
под воздействием опия.
И в запретном пространстве на глупый вопрос:
«Was ist das?»
Я вокруг озираюсь, и вдруг понимаю,
что прошлая жизнь – только копия.
Настоящий роман начинается здесь и сейчас.

Мы сжигаем одежды – и в пламени лица мерцают
безбожными ликами.
Я по строму шву разрываю мистический рай:
Наша жизнь наполняется лаем, стрельбою, рыданьем,
молитвою, криками,
И разбуженный Штраус выплясывает: «Ein, zwei, drei…»

Я – полночный портье: и целуясь с тобой,
прижигаю соски сигаретою,
А потом твою плоть обжигает невидимый кнут.
Ты смеёшься в ответ – и схожу я с ума,
наслаждаясь картиною этою,
Прижимаюсь к тебе и кричу: «Alles!.. Alles, kaputt!»

И когда завершаются все превращения: ну, например,
головастика –
В лягушонка, а встреча с Христовой невестою – в стих,
У тебя на плече сквозь наколку креста проступает
фашистская свастика,
И ты шепчешь мне на ухо ласково: «Ich liebe dich».


***
Сны размалёваны страшными красками –
Крымско-татарскими, крымско-татарскими…

Ночь пробежала волчонком ошпаренным,
Ты изменяешь мне с крымским татарином.

Горькой полынью – а что ты хотела –
Пахнет твоё обнажённое тело.

Соль на губах, на сосках, и в промежности –
Солоно… Я умираю от нежности.

Я забываю, что нас было трое.
В синей агонии Чёрное море.

Дальние волны становятся близкими,
Берег усыпан татарами крымскими.

День догорает золой золотою,
Чайки парят надувною туфтою.

Щурься, не щурься в замочные скважины –
Палехом наши оргазмы раскрашены.

Пусть я отсюда уеду со всеми,
Вот тебе, Азия, русское семя!

Смазаны йодом окрестности Крыма
В память о ревности Третьего Рима.

***
Т. Б.
Москва – ненадёжное русское место
Для жизни счастливой. И здесь, как известно,
Напрасны рыданья твои.
Но всё же, за горстью туркменского плова
О бедной Татьяне замолвите слово
Хоть вы, Алишер Навои.

Ворона, щегол, воробей и синица,
Любая другая нездешняя птица
Поют на родном языке.
А четверо гуру из Третьего Рима
Забыли, что совесть непереводима,
И лучше уйти налегке.

Ни книгой, которой названия нету.
Ни Рейном, впадающим медленно в Лету,
Ни хлебом из сталинской ржи.
Единственная среди тех, между прочим,
Кто лечь отказался на грязный подстрочник
В чужой азиатской глуши.

Февраль расплатился по липовой смете
В присутствии близких, при ангельском свете,
С бумажной иконкой в торце.
С двенадцати до половины второго
О бедной Татьяне замолвите слово,
Которое будет в конце.

***
Есть страна, из которой давно и навек
Улетели все ангелы, чувствуя грех.
Небеса сыплют сверху то пепел, то снег.

Там однажды открылась барачная дверь,
Внутрь вползла темнота, словно раненный зверь,
И внесла меня в адовый список потерь.

Для страны, погружённой навеки в январь,
Как древесный жучок – в прибалтийский янтарь,
Я лишь – выкормыш, выродок, выблядок, тварь.

В той стране, где прошедшая жизнь не видна,
Только голый осенний пустырь из окна,
Я допил свою чашу до дна.

В той стране ветер треплет сухую полынь,
Медь церковная льётся в озябшую синь…
Я забыл её райское имя. Аминь.

ВЕЧНОСТЬ
В нас колдует и вечно дрожит
Жизни смысл, неразгаданный вроде.
Всё, что с нами порой происходит, -
Объяснению не подлежит.
Детство ли совершает балет
Или высшая звёздная тайность –
В этом мире случайностей нет,
Есть одна роковая случайность.
Наши дети не нам суждены,
Наши книги – ещё один случай –
Разгадать как привычную сущность
Под морозным наркозом луны,
Где нам жить и где весело плыть
Предназначено млечной улиткой.
Так весь век, пока прах наш и быт
Не окажется грустной улыбкой.
Сколько раз я пытался начать
Жить под собственный зов и беспечность…
До сих пор не сорвали печать
С тех дверей, за которыми вечность.