«Миллион предчувствий» Виктора Сосноры

Из всех существующих жанров, поэзия – самый трудный для восприятия и понимания, ведь поэтический „продукт“ чаще всего не поддаётся логическому объяснению, он создан чувствами на уровне подсознания, вот и нет конца спорам вокруг поэзии, как в читательской, так и в профессиональной литературной среде. К началу двадцать первого века человек сумел разгадать много тайн, которые окружают его с незапамятных времён. Но, как ни странно, самым загадочным созданием на планете до сих пор остаётся человек сам, особенно если этот человек – поэт. Кто может объяснить природу поэтического восприятия мира и протекания творческого процесса, способного вызвать у поэта ассоциации, в результате которых однажды брошенный на обыденное взгляд трансформируется в поэтические образы?
Конечно, перефразируя слова когда-то известной песни, нельзя оспаривать, что в Советском Союзе и постсоветском литературном пространстве было и „есть много поэтов хороших и разных“, о которых поговорить стоит, но сейчас речь пойдёт только об одном, о Викторе Александровиче Сосноре, который с момента своего появления на поэтической сцене стоял (и до сих пор стоит) несколько особняком от всех остальных.
Год 2011-ый стал для поэта годом чествований: в канун семидесятипятилетия Виктор Соснора награжден Почетным знаком „За заслуги перед Санкт-Петербургом“. В городе состоялись юбилейные торжества, в том числе поэтический вечер в зале „Петербург-Концерта“ и выставка графики в Центральной городской публичной библиотеке имени В. Маяковского, ведь поэт часто сам иллюстрирует свои произведения. А накануне дня рождения Соснора стал лауреатом премии „Поэт“.
Светлана Василенко в своём ЖЖ описывает, как проходило чествование лауреата: „Вчера вручали премию ‚Поэт’ Виктору Сосноре. Все было похоже почему-то на карнавал. Сам Соснора был похож на веселого Данте. Публика играла себя, но на сорок лет моложе: ведь все происходило в Политехническом! Бурно вставала, приветствуя поэта. Бурно аплодировала. Да и критик Сергей Чупринин рядом с Соснорой разребячился, переписываясь с ним, словно бы на уроке математики тайком от строгой математички“.
Чупринин в этот день тоже оставил запись в своём ЖЖ, он рисует внешний облик поэта: „Вчера вечером брожу по гостиничному холлу, поджидаю Соснору, который вот-вот должен явиться с Ленинградского вокзала. И наверное, нервничаю настолько заметно, что бармен подошел ко мне и кивком указал на стеклянную дверь: ‚Это не ваши ребята там во дворике стоят? Ну, чистый Голливуд’. И действительно Виктор – в тропической панаме, в долгополом плаще, застегнутом под кадыком, с седыми патлами до плеч и с сигареткой в худых пальцах – больше всего похож на постаревшего, но очень еще даже ничего героя из ‚Великолепной семерки’. Ничего уже много лет не слышит, а в последние годы еще и почти не говорит, но взгляд смеющийся, а оценки кинжальные“..
К вопросу о том, что такое поэзия сам Соснора высказался на этом же вечере, 19 мая 2011 года. В своей речи, которую зачитал Владимир Новиков, поэт задаёт вопрос: „Что же в таком случае эта пресловутая ‚поэзия’?“ И сам же отвечает: „Думаю, что это явление скорее генетическое, а отнюдь не литературное. Скорее, это явление паранормальное, а отнюдь не объяснимое.“  То есть, согласно Сосноре, поэтом надо родиться, чтобы всю жизнь слушать свой внутренний голос, чтоб ощущать „...миллион предчувствий в моей душе, как в башне Вавилона“. Конечно, никто не спорит с тем, что поэтом надо родиться, но это не всё. Необходимо ещё пройти (рано или поздно, долго ли, коротко ли) определённые этапы становления творческой личности, прислушиваясь к себе и всматриваясь в окружающий мир, при этом непременно настраивая свою арфу по собственному камертону, только тогда он, поэтический голос, зазвучит по-настоящему чисто, без фальши. Поэт Виктор Соснора этот путь прошёл. Но даже обретя своё поэтическое Я, поэт не может всё время петь в одной и той же тональности, он должен постоянно искать новые семантические каденции и стилистические модуляции, иначе он очень быстро перестанет быть поэтом, а превратится в обыкновенного версификатора. То есть, рождённый поэтом и ставший им, обречён на постоянный поиск, который чаще всего проходит под знаком штормового предупреждения, и если им пренебречь, то можно не только вознестись на гребень волны, но оказаться в пучине:

Когда от грохота над морем
бледнеют пальцы
и лицо,
Греби, товарищ!
В мире молний
необходимо быть гребцом.

В 2006 году в издательстве „Амфора“ вышла книга под названием „Стихотворения“, где собраны произведения Сосноры разных периодов, от самого раннего до самого позднего, что даёт возможность по стихам как по вехам проследить путь исканий поэта, становление творческой личности, а так же оценить многогранность поэта (все произведения, как написано в аннотации, даны в авторской редакции).
Возвращаясь к размышлениям о превращении случайного впечатления в поэтическое произведение, стоит привести в качестве примера интересный случай, произошедший с Соснорой много лет назад, благодаря которому родились вариации на тему „Слова о полку Игореве“, которые, собственно, и принесли известность поэту. Вспоминает Елена Иоффе в письме к Нине Королевой: „Он мне показывал < ... > первые стихи на темы ‚Слова’. Я была изумлена этим поворотом от современности и спросила, как он на это вышел. Он сказал, что как-то услышал в трамвае, как кто-то сказал: ‚Ярослав, передай билет’. И завертелось: Ярослав, Ярославна и т. д. Я ему поверила, ведь так бывает у поэтов – от слова, от музыки“.  Впитанные с детства сказки и предания, увлечение историей древней Руси, а также знакомство с русской религиозной философией, заложили ментальный фундамент, сформировали мировоззрение молодого поэта и стали тем источником, который питал поэтическое воображение Сосноры. В начале творческого пути Виктора Сосноры доминирует древнерусская тематика, тем не менее, сквозь архаику пробивает современность, среди его героев рабочие (в то время он сам был заводским парнем), ирония вдруг сменятся философским обобщением:

Тогда туман затвердевал,
как алебастровый раствор,
к лицу приблизишь кисти рук
и пальцы не видны.
Мы, существа земных сортов,
мы, люди улиц и садов,
как статуи, погружены
в эпический туман.

Часто стихи создаются в несколько в грубоватой манере, с использованием лексики разговорного языка, что создаёт ощущение простоты и отсутствия литературной зашоренности, с вкраплениями хорошо узнаваемых цитат и аллюзиями на произведения предшественников или народные песни:

Догорай, моя лучина, догорай!
Всё, что было, всё, что сплыло, догоняй.
Да цыганки, да кабак, да балаган,
только тройки – по кисельным берегам.

О днях давно минувших, „преданьях старины глубокой“ повествование ведётся без излишней сентиментальности и умиления. Уверенность и спокойная сила чувствуется в изображении воина-русича, „всадника весенней земли“:

Я всадник. Я воин. Я в поле один.
Последний династии вольной орды.
Я всадник. Я воин. Встречаю восход
С повернутым к солнцу веселым виском.
Я всадник. Я воин во все времена.
На левом ремне моем фляга вина.
На левом плече моем дремлет сова,
И древнее стремя звенит.
Но я не военный потомок славян.
Я всадник весенней земли.

И хотя пафос героики чужд поэту, дань силе и храбрости предков поэт отдаёт в полной мере. Меняется ритм, рубленный, отрывистый стих, разговор скупые характеристики, и вот уже несколькими строками нарисована живая картина со всей трагизмом жестокого боя, оставшегося за кадром:

Печенег шёл на Русь,
в сталь
и мех наряжён,
только не подобру
шёл
с ножом на рожон,
не слабец и не трус, –
получился просчёт...
И кочевнику Русь обломала плечо.
Был закат не багров,
а багрово-кровав.
За Изюмским бугром
побурела трава.
Солнце
чёткий овал
задвигало на гать.
Печенег доживал
свой последний закат.

Творчество молодого Сосноры трудно охарактеризовать лучше, чем это сделал Д. И. Лихачёв: „Поэтический метод Виктора Сосноры во многом как бы воспроизводит эту основную идею его стихов. Его стихи рождаются из преодоления обыденной речи, из находок в самых недрах русского языка. Идеи рождаются у самых корней слов. Соснора вызывает из недр русского языка ассонансы, однокоренные и однозвучные слова, схожие звучания и дирижирует этим хором словесных созвучий так, что постепенно становятся ясными новые рожденные ими смыслы, новые поэтические ассоциации“.  

На литературном небосклоне имя Виктора Сосноры впервые появилось в 1958 году, когда состоялась его первая публикация, а уже в 1962 году вышел первый сборник стихов „Январский ливень“ с предисловием Николая Асеева, которого можно считать крёстным литературным отцом поэта. Сразу после выхода сборника мэтр, не где-нибудь, а в „Известиях“, помещает статью „Машина времени и стихи Виктора Сосноры“. Сам Соснора рассказывает об опеке Асеева так: „К Новому году он уже выступил по всесоюзному радио и дал интервью Герберту Маршаллу (Англия), Иpжи Тауфеpу (Чехословакия) и другим крупнейшим поэтам Европы, да и культуртрегерам, в том числе и Арагону. <...> За четыре месяца я стал знаменит, распечатан в самых верхнепартийных изданиях и вошел в первую четверку поэтов страны“.  И не случайно свой новый сборник „Триптих“, который выходит в 1965 году, Соснора посвящает именно Асееву. Крёстной литературной матерью, долгое время опекавшей молодого поэта, была Лиля Брик. Поэту открываются двери университетов Франции и США, где он читает лекции, а в те времена, как известно, выезды за границу были скорее исключением из правил, чем обычным явлением.
Стихи Сосноры того времени не очень вписываются в традиционные рамки официальной советской поэзии ни по тематике, ни по используемому поэтом инструментарию, у его произведений своё звучание, свой, ни на кого не похожий голос. И хотя имя Сосноры звучит среди имён официально признанных поэтов, сборники его стихов выходят не так часто, как хотелось бы ему самому, а если и выходят, то с купюрами и правками, на которые автор вынужден был соглашаться. Стихи, однако, расходятся по стране через самиздат – то есть, практически, молодой поэт усаживается между двумя стульями-статусами, официальным и андерграундным. Уже тогда определяется место Сосноры – некое отшельничество, странное никуданенепримыкание. Его творчеству чужда какая бы то ни была идеологическая подоплека, он не является ни чьим-то певцом, ни, тем более, чьим-то рупором. Сам поэт говорит о своей аполитичности и объясняет, что его не слишком охотно издавали вовсе не потому, что в его стихах была какая-то опасность для власти, просто его поэтический голос вёл отличную от всего хора партию, его эстетика не соответствовала официально принятой.
Поэт идёт по пути Хлебникова и Кручёных, то есть продолжает традиции футуризма, ему близка звуковая игра слова, при помощи которой акцентируется смысл поэтического высказывания. Он приходит к выводу, что на современном этапе развития культуры ничего совершенно нового в литературе сказать нельзя, и поэту остаётся одно: внимательно рассматривать мир. Гораздо позже, в 1991 году, он объяснил свою позицию корреспонденту газеты „Россия“: „Важно, что я увидел то, чего не видел никто. Увидел что-либо, отличное от других, – только в этом есть смысл художника. Ни одного нового чувства в этом мире я не опишу. И ни одного чувства нового нет ни у Шекспира, ни у Пушкина, ни у Гете – все это старые чувства. Есть только новое видение мира“.  
Наряду со стихами поэт пробует себя в прозе (ритмические рассказы, такие как „Сабелька“, „Матрёна“ и другие). Своё отношение к тому, что происходит в стране (в том числе и с коллегами по цеху), поэт выражает в пьесе-фантасмагории „Ремонт моря“, которая увидит свет только в 1996 году. Нужно заметить, не только эта сатирическая пьеса Сосноры, но и многие другие произведения пронизаны сарказмом и иронией. После стремительного взлёта, будучи достаточно востребованным и за границей, в возрасте тридцати лет Виктор Соснора переживает полосу творческого кризиса, преодолев который, поэт иронизирует:

В больнице, забинтованный по-египетски, –
мне с суровостью, свойственной медицинскому персоналу,
объяснили и обрисовали, как я висел, как индивид,
в свете психоанализа и психотерапии,
у меня то же самое состояние (СОС – стояние)
по последним данным науки нас и масс,
имя ему – „суицид“,
а. исходя из исходных данных, мне донельзя необходимо:
„взять себя в руки“
„труд во благо“
а еще лучше „во имя“
чтобы „войти в норму“
и „стать человеком“
а не болтаться как килька на одиннадцатом этаже,
не имея „цели в жизни“
зарывая „талант в землю“.
В том-то и дело. Я до сих пор исполнял эти тезы.
Я еще пописывал кое-какие странички,
перепечатывал буквицы на атласной бумаге
и с безграничной радостью все эти музы – в мусоропровод
выбрасывал!

Возвращается поэт в творческую мастерскую уже в несколько в другом поэтическом амплуа. В это время Соснора увлекается чёрно-белой графикой, и его поэзия тоже теряет свою звонкую весёлую ноту, меняется мелодика и ритмика, краски темнеют, тени становятся гуще, иногда появляются нотки надломленности, даже трагичности:

Змеиный звон! за землю всех невест
моих и не моих ещё, – пью чашу,
цикуту слёз. Я не боюсь небес,
их гнев – лишь ласка ненависти нашей.
Униженный, и в ужасе с утра,
как скоморох на жёрдочке оваций,
о отступись! Ещё дрожит струна,
не дай и ей, последней, оборваться.
Пью чашу зла, и пью и днесь и впредь
веленье кары и волненье рока.
Мы в жизни не сумели умереть,
Жить в смерти – сверхъестественная роскошь.

И снова обращение к древности, не только русской, теперь предметом интереса поэта становятся древний Рим, Египет, Греция. И опять эксперименты с формой, рифмой, ритмом и семантическими рядами:

В ту полночь мы Цезаря жгли на руках,
о Цезарь! о сцены!
И клялся Антоний стоять на ногах,
и офицеры.
Мы шагом бежали в пустынный огонь,
как ящерицы с гортанью,
сандалии в коже а ноги голы, из молний когорты.

И здесь же:

В этой лодке нету, Аттис, на заплыв пучины морей,
трескнул Рим, и вёсла в ступе, пифы золото унесли,
плебса слезы не в новинку, и отстрел Сената хорош,
форум полон демагогов, Капитолий в масках воров,
гений хрипл, бескрыл и сомкнут, он всего лишь двоегуб,
но и две губы смеются, из металла именем медь,
нет уж светлых сковородок, тут уж гунны черных дыр,
не в новинку! не в новинку! где Двурогий? и где Бабилон?
будет цезарь с Миссолунги, и повешен вниз головой!

История переплетается с современностью, она идёт фоном для изображения человека сегодняшнего, усложняется поэтический синтаксис, поэт продолжает жонглировать ассонансами и аллитерацией. В стихах находят отзвуки размышлений о даре художника, о любви, а так же о добре и зле, которые способны уживаться в одной душе. Соснора размышляет о Державине, Байроне, Лермонтове, Мериме, Оскаре Уайльде, Бодлере:

Не „кто“ для всех, а некто никому.
Не для него звенели зеленя.
Добро – не дар. Ни сердцу, ни уму.
Еще от жизни отвращал свой зрак.
И не любил ни влагу и ни злак.
Все отрицал – где небо, где земля.
Он только рисовал свой тайный знак –
знак „зла“.

Или:

Творю. Мой дом – не крепость, – хутор
в столице. Лорд, где ваша трость,
хромец-певец?.. И было худо.
Не шел ни Каменный, ни гость.

В некоторые произведениях (например, в циклах „Две маски“ и более позднем „Спасительница отечества“) исследователи отмечают склонность поэта к импрессионизму, хотя сам автор, как он заявил в одном из данных им интервью, с такой оценкой не согласен. Стихи Виктора Сосноры всё больше и больше тяготеют к верлибру и белому стиху, а у прозы, которую он продолжает писать, всё сильнее проявляется характерная внутренняя ритмическая организация, приближающая её к стихотворной форме, то есть поэт и здесь оказывается словно между двумя стульями – поэтическим и прозаическим. Потом наступает период длительного молчания и полного уединения. Однако спустя пятнадцать лет Соснора снова заговорил, стих засверкал новыми метафорами (порою мрачноватыми), поэтический голос обогатился новыми обертонами:

Весна снеговая, а я не спиртной, а табачный.
– Три башни, три башни!
Сидящий пятнадцать непишущих лет,
три башни я вижу, их красно-коричневый цвет.
В тех башнях три женского тела сидят
и белые груди едят.
Пред ними три стула, новы и голы,
на стульях три шляпы моей головы.
И плавают в тучах из слизи и гроз
три лодки-селёдки в тарелке из роз!

Поэт Соснора говорит, что его одиночные стихи публиковать и читать не имеет смысла, его нужно читать блоками, потому что он пишет не отдельными стихами, а стихотворными книгами. Поэт идёт в метафизическом направлении, в поздних произведениях поэтический язык становится ещё более сложным, даже для подготовленного читателя. Соснора прибегает к синопсисам, которые настолько ослабляют логические и грамматические связи в стихах, что далеко не сразу можно уловить ход мысли автора. Сам же автор стихи не читает (в общепринятом смысле) – его речитатив то и дело переходит в распев, то есть одной из главных составляющих является мелодика, надо заметить, тоже очень своеобразная.
С возрастом всё большее место в творчестве Сосноры занимает проза, на которую он переносит свои излюбленные поэтические приёмы: „Отвержения рощ, скука ореховая, боги и флаги, безударные, как доски у столяра, дрожат добрые рыбы. Смешно обманывать то, что необманно“. Прозаические произведения Сосноры не менее сложны, чем поэтические, и хотя последние романы напоминают по стилю поток сознания, чёткой жанровой классификации они, всё-таки, не поддаются, то есть, опять где-то между... Вот что говорит по этому поводу автор: „У меня ни поэтического кредо, ни самоопределения, какой я, – нет. Я не принадлежу ни к одному литературному направлению: ни к прошлым, хорошо известным, ни к модному постмодернизму“.  
Прозу последних лет отличает философский характер, писатель продолжает развивать тему внутреннего мира художника и сложности его существования в современном обществе. Так, в романе-фантасмагории „День зверя“ со множеством вставных элементов-рассказов, питерский поэт Басманов (устами которого автор продолжает серию бесед с предшественниками, но уже с более близкими исторически: Хлебниковым, Цветаевой, Нижинским), так и не найдя своего места в этом мире, переступает черту безумия. Той же тематике посвящены „Книга пустот“ и „Башня“.
К творчеству Виктора Сосноры можно относиться по-разному, исходя из собственных эстетических воззрений, из исповедуемых моральных (или каких-то других) принципов. Сегодня единого мнения в оценке творчества Виктора Сосноры в среде литературных критиков нет, кто-то его поэзию принимает, кто-то, прямо скажем, не очень. Кто-то предпочитает Соснору раннего, кто-то, напротив, позднего. Некоторые исследователи определяют поздние стихи Сосноры как близкие к зауми, ставят ему в вину то, что он иногда грешит романтическими излишествами, оглядываясь на начало XX-го, а то и XIX-го веков, в несоответствии формы содержанию.  Другие же, напротив, с восторгом видят в них образец лингвистической свободы и прорыв куда-то в неведомое языковое далёко. „Стихотворный терем Сосноры – обитель духовидца“.  Третьи отдают должное его новаторству, но отмечают тематический архаизм,  четвёртые обобщают, что, в любом случае, Соснора своими творческими поисками внёс огромную лепту в объединение русского и западноевропейского литературного пространства.  
Как говорится, ещё не вечер. Современники спорят, и будут ещё долго спорить. Окончательная оценка за следующими поколениями исследователей творчества поэта. Пока что всё, написанное Соснорой, не только не совсем понято и оценено, но даже прочтено не достаточно внимательно, несмотря на то, что на сегодняшний день Виктор Соснора является автором многих книг, а также лауреатом трёх престижных премий: Премии имени Аполлона Григорьева (1999), Премии Андрея Белого (2004) „За особые заслуги перед русской литературой“, Национальной премии „Поэт“ (2011), которая присуждается за вклад в развитие русской поэзии.
Повторюсь, к поэту Сосноре можно относиться по-разному, к Сосноре как человеку тоже, если учесть его иногда достаточно провокативные высказывания, а так же сознательно или бессознательно мифологизируемую самим писателем биографию, в которой часто невозможно понять, где та грань, которая отделяет реальные факты, имевшие место в жизни писателя, от художественного вымысла. Но невозможно не признать творчество Сосноры явлением русской литературы, и невозможно опровергнуть факта существования яркой индивидуальности „всадника весенней земли“, который на всём своём творческом пути из века XX-го в век XXI-й был (и остаётся) „в поле один“.