Давид Паташинский

Задохнувшись густой водой. Стихотворения

***

Горький воздух московских предместий,
золотая вечерняя желчь
собирает настойчивых бестий,
только книги останется сжечь,

со ступени идя на ступень же,
подобрав инвалидный паек,
если больше у женщины меньше,
остальное она не дает.

Вечерами фарфоровой ванной
дорогое смятенье волос,
опускаясь на нож деревянный,
синерукой луной назвалось,

выбирая из каторжных душ ту,
что запишет последний курсив,
горький воздух дыша сквозь подушку,
терпкой кровью его закусив.


***

за мной по утрам приходят местные мужички,
на недетских плечах старые пиджаки,
в глазах вечный вопрос задает ответ,
дым папирос, а где у папирос свет?
блеск в глазах, думаете, очков?
это время вытекает из мужичков.

я ухожу с ними в хлопок и лен,
бреду с ними, будущим окрылен,
иду в посевы, по осени жду помол,
курю север, а то курю беломор,
у меня, как у них, слезы бегут ручьем,
каждый раз, когда иду с мужичьем.

в чем беда их, вот чего не понять,
где масть не пошла, ты не знаешь, мать?
вопрос вечен, вокруг настает среда,
и ты, худая, поди сюда,
видишь, черный дым изо рта бежит,
посмотри, я еще мужик?


патриотицкая

Здравствуй, русский народ, где ты есть?
Или нет тебя вовсе совсем?
Хочешь ложь от меня, или лесть?
Хочешь месть от меня, или съем?

Как Цветаева в сказке конца
съела все, что лежало стоймя,
маяковскую морду лица
до сибирских широт распрямя.

Как Ахматова сирот своих
отправляла в изменчивый мир,
избавляя от каторжных лих
поминать, кто кого накормил.

Как Высоцкого злая вожжа
разводила нас на ассорти,
по дубовой спине дребезжа,
а других нам вождей не найти.

Как осенняя грянет пора,
да пойдут по утру поезда,
да веселая сталь топора,
ливни ливнями, лишь бы вода.

Здравствуй, милая сердцу толпа,
ты слепа, или снова права?
А рубашка горит от пупа,
как родная степная трава.

Утром встанешь, не видно ни зги,
нынче зга и с огнем не видна,
и фуражка сдавила мозги
до смолы, до чугунного дна.


***

Я живу и не живу, дайте кто-нибудь жену, подержать на пять минут.
Пусть чайку со мной попьет, песню горькую споет, вам потом ее вернут.

А потом и суп пустой, эй, красавица, постой, полюбуйся на экран.
Мир чужой перелистай, заполошных птичьих стай разгоняя по утрам.

А потом и суп с котом, да с малиновым листом, под мостом его дают.
Забирают тоже там, я умен не по летам, у меня в руке каюк.

У меня в руке земля, пляски подлого Золя, Мопассана маета.
Придавлю ночную тлю, никого не полюблю, ненавижу, как с куста.

Остается только дзен, я живой, но не совсем, мне бы женского тепла.
Чтобы потно, как борцам, чтоб не мучился пацан, если вовремя ушла.


***

Гуляет мышья свадьба, жених в малиновой манишке,
невеста, спелая, как яблочко, но мышка.

Невеста радостно смеется, хохочет, мордочкою серенькая,
гостей мохнатенькие лица, а жизнь такая.

Играет музыка мышиная, пищит карманный патефончик,
а подарю им крепдешина я, пусть зубки точат.

Гуляет маленькая свадебка, танцуют плюшевые штучки,
кричат веселые приветики, едят ватрушки.

Еще, еще, чудесные смешныши, пока печь в доме не остыла,
а выпью я за вас, дорогие мыши, стаканчик сыра.

***

На черный день оставлю раскосые слова,
раскрытые, как ставни, сухие, как трава,
на черный, день, на черный, чернее не бывать,
обители никчемной холодная кровать,
житья-бытья спросонок, безутреннего дня,
мне глубоко за сорок, не думайте меня.

На белые скатерки расплескано вино,
во глубине каптерки печаль моя давно,
каких, бывало, песен до полночи хрипел,
смертельно куролесил, безудержно хотел,
но белая стояла, давала, не любя,
щекой горела ало, шипела, как змея.

На зелени защитной ползу себе, ползу,
и хлебушек свой житный глотаю сквозь росу,
по жизни страшно скаред, вздыхая впопыхах,
а надо мной сверкают кокардами папах
казаки-казановы, смеются надо мной,
не чувствуя земного протяжности степной.

День черный, неподвижный, и слова не скажи,
медлительною вишней лиловы витражи,
и сколько ты не прячь ту, что за сердце брала,
сквозь воздуха горячку, и черная смола,
и черная клубится, напиться не дает,
и ледяная птица глаза мои клюет.


***
Хотят ли русские войны? Хотят, но больше мира.
Карманным помыслом сильны. Забиты по кормила.
Забыты по вселенский рай. По сгорбленные шеи.
По прохудившийся сарай, где, жизнью хорошея,
супонят часто, день деньской, и ночь ночскую тоже.
По горло залиты тоской. По выцветшую кожу.

Хотят ли русские дышать? А то, хотят и прыгать.
Хватило б только осень сжать, да на дуде пиликать.
Играют девочки в грязи, гуляют ветры на Руси,
дожди там, снегопады. А мы стоим, и рады.
Стоим по уши в болтовне, пустыми дураками.
Нас позабыли на войне. Оставили в стакане.

Хотят ли русские? Хотят. Штаны давно протерты.
Что до детей, что до котят готовил нож остер ты.
Ловил в подъезде, на меже, в проеме между сосен.
С тоской безудержной в душе. Неистов и несносен.
Война закончена, пойдем, побалуем по душам.
Наш паровоз судьбой сведен и рельсами задушен.


***
Задохнувшись густой ключевою водой,
я ложусь на траву у ручья.
Ты осталась вдали навсегда молодой,
навсегда не моя и ничья.

Ты считала, я должен в солдаты пойти,
чтобы прямо прожить, не тая.
Ты осталась когда-то, пойми и прости.
Навсегда, навсегда не моя.

Задохнувшись водой, я на небо гляжу.
Проплывают вдали облака.
Ничего я тебе никогда не скажу.
Ты опять от меня далека.

Ты опять, или снова, совсем, или вдруг,
слышу голос вечерних волчат,
поднимаются совы в темнеющий круг,
птицы помнят, но звери рычат.

Обещала любовь, но достался покой.
Без тебя, только память поет.
Ветер гладит лицо осторожной рукой,
словно кто-то меня узнает.

Ты считала, я должен побыть на войне,
только этим мужчины сильны.
Ты считала, я должен в солдаты, но мне
удалось убежать из войны.


другие ямбы

Цикуту пьющим, по хребту рабу
бессильною рукой поддающим,
топыря воспаленную губу.

На то нам и медовый суринам,
пусты карманы, вытерты до паха,
простите однодневным плясунам.

Иди, проспись, паленую не плющи,
на голове огромная папаха,
неиздан, нелюбим, незван, не знам.

Не нравится коллекция моя?
А ты другие камешки попробуй.
Тебя поймет нагретая змея.

А то швея, по ткани разобрав,
что это платье барыне негоже,
кто виноват, когда никто не прав.

Поэтому утешься грубой робой,
пойди по свету бледною рабой,
тебя найдет какой-нибудь хворобый.

Узнает по усталой тонкой коже,
морщины разбегаются гурьбой.
Цикуту пьем? А наливай мне тоже.

***
Залипают тузы в рукавах, замирает столица.
Пьется тихо, а что нам шуметь у себя взаперти?
Собирается ливень пролиться
на пути.

Молчаливое племя угрюмых, усталых соседей
разбредается, сладко зевая, по гулким домам.
За углом замирает в засаде
эконом.

Ледяные зрачки отражают замшелые камни.
Соль земная прозрачнее соли морской.
На пороге пекарни
день деньской
собираются, иногда даже по два,
чтобы время чудовищное унять,
это, знаешь ли, подло
понимать.

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера