Фабрика пластиковых эмоций

НУ ЧТО, БРАТ МОИСЕЙ?

(Л. Ким, «Библия-миллениум». – СПб, «Нева», 2005)


На заре литературной юности Лилия Ким без тени сомнения записала Вронского в педерасты, а Стиву Облонского в алкоголики. Все это было проделано со снисходительной хлестаковской фамильярностью: ну что, брат Толстой? Добро бы тем и кончилось. Но нет предела совершенству. Немного погодя наша героиня самочинно напросилась в соавторы Ветхого Завета: ну что, брат Моисей?..

Речь идет об эпохальной дилогии «Библия-миллениум». По-видимому, это эпическое полотно должно было поставить авторессу в один ряд с Булгаковым, Томасом Манном, Фейхтвангером и прочими авторитетными экзегетами. На самом деле Ким показала себя достойной наследницей папы Карло: настрогала из библейского полена добрых полсотни буратин – фатально безмозглых, зато с аршинными причиндалами. И заставила прилежно выполнять древнейшую заповедь господню: плодитесь и размножайтесь. О чем бы Л. К. ни толковала, разговор неизбежно съезжает к промежности; любая библейская тема неизменно сворачивает к «Песни песней». Сейчас буду цитировать – но отсекая самое тошнотворное и то, что цитировать в нормальном литературном журнале просто нельзя:

«Фамарь закурила крепкую сигарету, предложенную ей Иудой, и закашлялась… И в ту же секунду жадный поцелуй закрыл ей рот, мощные руки сжали ее, как тиски, горячее соленое дыхание наполнило все внутри. Она почувствовала, как влагалище двумя сильными сокращениями исторгло из себя что-то вязкое и горячее…»

«Амман вытянул губы – девушка с неясными чертами лица целовала его. Ласкалась, забираясь рукой в его джинсы… Как она его хочет! А он медлит, отстраняя ее руки. Но она настойчива, нетерпеливо закусив губы, расстегивает ему ремень, затем молнию. Раздвигает ноги – под короткой юбкой на пуговицах ничего нет. Розовая складка между ногами становится алой. Его член вторгается в эти мокрые, набухшие половые губы, у нее внутри узко и жарко. Она вся выгибается ему навстречу и орет».

«Авессалом блевал на пол, а Фамарь мастурбировала перед ним, широко раздвинув ноги…»

Mach’ weiter meine Liebe! Oh, das ist phantastisch!

Когда авторессе надоедает популярная сексология, в ход идет сексопатология: Онан страдает нарциссизмом, Сара и Агарь записались в лесбиянки, а повальный диагноз большинства мужиков – гомосексуализм. Ким с энтузиазмом прожженной бандерши сводит Артаксеркса с Мардохеем, Соломона с Завуфом, Саула с Самуилом. И даже заклятых врагов Давида и Голиафа не минула чаша сия: «Давид улыбнулся еще шире и одним прыжком оказался возле Голиафа, зажав его рот поцелуем. Голиаф весь обмяк, опустив руки, и весь отдался этому жаркому, страстному лобзанию ненависти. Давид буквально расплющил его по стене, словно кучу мяса … Голиаф со слезами на глазах, не владея собой, опустился на колени... Медведь был в состоянии сексуального аффекта, он прижался к бедрам Давида…»

Ох… Освежите меня вином, подкрепите меня яблоками, ибо я изнемогаю. Увы, не от любви, – как раз наоборот.

Право слово, зря ругаем 90-е годы. Тогда порнуха печаталась в приснопамятном «Бульваре крутой эротики», была честна, незатейлива и не претендовала на звание современной классики. К чести авторов «Бульвара» должно заметить, что они для приличия расцвечивали свои тексты эвфемизмами вроде «горячих кисок» и «влажных пещерок». Ким режет правде матку с пролетарской прямотой рабкора, освоившего учебник гинекологии: член – влагалище – клитор, клитор – влагалище – член…

Черт возьми, и это – Россия, страна с богатейшей традицией эротической литературы! Но ни галантных иносказаний «Гавриилиады», ни томной чувственности «Темных аллей», ни даже похабного озорства «Луки Мудищева» здесь нет. Одна и та же заезженная пластинка: член – влагалище – клитор. И ничего кроме.

Если верить «Комментарию к УК РФ», материал или предмет является порнографическим, если он, взятый как целое, направлен на возбуждение похоти и при этом не имеет существенной литературной, художественной или научной ценности. В «Неве», судя по всему, юридическую литературу не читают. Или читают? Тогда впору предположить невозможное: а вдруг текст «Библии-миллениум» имеет некую литературную ценность? Но за пределами паховой области Л. К. становится окончательно невыносима. Ибо оперирует штампами, до дыр затертыми еще в позапрошлом веке. Если тело – то непременно «прекрасное, гибкое», если глаза – то обязательно «ясные, чистые», если гром – то неминуемо «оглушительный». Прав Достоевский: отчего ж не быть пошляком, если это платье в наших широтах выгодно носить?..

Тем паче критикам, по традиции, что ни дурно, то и потешно. Первым в их ряду стал (само собой!) доктор Курпатов. И популярно разъяснил, в чем именно права его мармеладная. Если стоите, рекомендую сесть: оказывается, Ким высмеяла весь интеллектуальный мейнстрим ХХ столетия, от фрейдизма до феминизма. Теледоктору ничуть не уступает А. Вишневецкая: «Это кажется невероятным, но известная писательница Лилия Ким создала новую художественную трактовку библейских сюжетов. В дилогии “Библия-миллениум” читатель сможет найти все – страсть и ненависть, загадку и парадокс, и вместе с тем глубокий философский подтекст». Освежите меня вином, мне снова плохо. Где тут загадка, где парадокс, где философский подтекст, – одному Господу ведомо…

А Вседержитель, кстати сказать, появляется в «Библии-миллениум» лишь единожды. Но с многозначительной фразой на устах: «“Упс!” – сказал Бог, сообразив, что второпях что-то напутал».

Ну очень точный автопортрет.





ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

(Г. Садулаев, «Я – чеченец!». – Екатеринбург, «Ультра-Культура», 2006)



Давеча Юлия Латынина очень верно подметила: что бы чеченец ни вытворял, у него всегда найдется больной на всю голову защитник-кяфир. Нохчи и впрямь не знают недостатка в адвокатах: Новодворская, Ковалев и иже с ними. Но мало кому так повезло с защитниками, как Герману Садулаеву: от Латыниной (Аллы) до Топорова.

Первым в этой славной когорте стал покойный Кормильцев. В последние годы жизни фронда для Ильи Валерьевича перестала быть средством и сделалась самоцелью: «Ультра-Культура» сыпала пощечинки общественному вкусику направо и налево. Что, в принципе, понятно: скандал – безотказная PR-стратегия. Но не лучшая редакционная политика, ибо первичным при таком раскладе становится эпатаж, а качество текстов неизбежно уходит как минимум на второй план. И «Чеченец» – лишнее тому подтверждение.

Итак, Герман Садулаев. Ему судьба готовила путь славный, имя громкое чеченского заступника. А вместо чахотки и Сибири – букеровский шорт-лист (дважды) и бесчисленные глянцевые фотосессии. Дебютная книжка Г. С. под шаловливым названием «Радио Fuck» отчего-то прошла незамеченной, так что первой ступенькой к парнасским высотам стал именно «Чеченец».

Эпиграфом к этому сборнику малой прозы вполне могла бы служить строчка «То, что было не со мной, помню». В необъятной памяти автора нашлось место и ариям, и викингам, и хазарам, – но лучше всего он помнит перманентную чеченскую войну, которую благополучно пересидел в Петрозаводске и Питере. Само собой, выморочные эти реминисценции выглядят, мягко говоря, неубедительно. С легкой руки Черчилля известно: если довод слаб, надо кричать. Садулаев выкрикивает свои мемуары невыносимо визгливым скопческим фальцетом – аж уши режет: «Может, даже я напишу: настоящие сюжетные романы и повести. В них будут герой и героиня, завязка, интрига, неожиданное развитие сюжета, второстепенные персонажи, развязка, вся композиция. Я напишу… Это потом. А сейчас, сейчас толчками выходит кровь. Это не темно-синяя венозная кровь, текущая размеренно и плавно, это алая, артериальная, она бьет фонтаном из горла, пронзенного стрелой, она рассыпается в капельки брызг, ее будет трудно отстирать, вы знаете? Не читайте дальше».

Истерика семипудового мужика – зрелище поганое. Истерика Садулаева омерзительна вдвойне, ибо это чистой воды лицедейство, рассчитанное на невзыскательных лохушек обоего пола. Насколько мне известно, будни г-на сочинителя проходят не в перманентной скорби о бедах чеченского народа, а во вполне гламурных радостях, как-то: юбилей журнала «Собака.ру», отпуск на Красном море и проч. Но это жизнь. А в искусстве Садулаев, как и любой обыватель, всем жанрам предпочитает жестокий романс. Да такой, чтоб только клочья летели:

«Я убит пулей снайпера на улице Грозного, я взорван гранатой в Самашках, я смертельно ранен осколком бомбы в Шали, и я сгорел в танке в том бою, под Урус-Мартаном».

«Русские – наша последняя надежда. Они не позволят нам оставаться женщинами. Они заставят нас быть чеченцами и мужчинами, потому что каждый чеченец – боевик, каждый чеченец – враг. И остается только: победить или умереть».

У приличных людей, независимо от национальности, принято отвечать за сказанное. После таких слов следует ложиться под ближайший товарняк с поясом шахида на брюхе, в противном случае ломаный грош тебе цена. Но уважаемому Герману Умаралиевичу не до примитивной этики – у него есть заботы поважнее. Скажем, съемка для журнала «Аэрофлот-стайл». А что вы хотели? Великому писателю Ичкерии помирать никак нельзя – кто тогда изречет миру истину?

«Трудно быть чеченцем. Если ты чеченец – ты должен накормить и приютить своего врага, постучавшегося к тебе, как гостя, ты должен не задумываясь умереть за честь девушки, ты должен убить кровника, вонзив кинжал в его грудь, потому что ты никогда не можешь стрелять в спину, ты должен отдать свой последний кусок хлеба другу».

Страсть как хочется продолжить авторскую ламентацию. Ой как трудно быть чеченцем – надо убивать безоружных (как Родионова в 1996-м, как Волкова в 2010-м), надо подделывать авизо, надо печатать фальшивые пятихатки… А теперь держитесь за стул – оказывается, это подлые русские совратили с пути истинного белых и пушистых нохчи: «Руками понтовитых и безбашенных горцев все кому не лень таскали каштаны из огня. В Питере тамбовцы и казанцы, деля сферы влияния, использовали чеченцев как боевые отряды. Алхазуры с казбеками падали на мостовые с простреленными головами, а владимиры и талгаты получали свои кормушки».

Эк все запущено! Может, напомнить пареньку, кто такие Лечи Исламов и Мовлади Атлангериев? Хотя, судя по всему, бесполезно, – ему хоть кол на голове теши, а он все про свое: «Ответьте, по ком звонит колокол? Ну? По ком звонит колокол??? А колокол не звонит. Даже колокольчики – тренькают, бубенцы на хомуте тройки. Куда мчишься, тройка? Семерка, туз. Никуда уже ты не мчишься, катаешь новых тузов с их бубновыми дамами в дорогих мехах, с их шестерками, по Невскому проспекту, по Дворцовой площади».

А не присмотреться ли повнимательнее к тузам, что вояжируют на тройке?    Ба-а, знакомые все лица: Владислав Сурков (в девичестве Асланбек Дудаев) в обнимку с Умаром Джабраиловым да Рамзаном Кадыровым… Впрочем, к изящной словесности это отношения не имеет.

Так вот, вернемся к литературе. «Я хочу, чтобы ко мне относились без снисхождения, судили меня с позиций русской словесности без скидок на экзотическую национальность», – настаивает Г. С. Что ж, всегда пожалуйста. Никто за язык не тянул.

«Чеченца» окончательно гробит невыносимо слащавый, под стать лавбургерам, слог. Тут не продохнуть от стократ замусоленных клише: «пустые глазницы окон», «светлые, хрустальные слезы счастья», «золотые поля», «радуга подковой», «дивные волосы», «холодная сталь» и прочая, прочая, прочая, – для полного комплекта не хватает лишь косых лучей заходящего солнца. Должен заметить: Садулаев совершенно прав. Стоит джигиту расседлать объезженную лошадку банальностей – и начинаются корявые перлы: «бендеровцы» (бандеровцы, чтоб тебя!), «кремниевое ружье» (кремневое, черт возьми!)… Время от времени автору удается вознестись до чисто сюрреалистических высот: «радиоэфир извергался внутренностями предсмертного мата». Вот уж не думал, что у мата есть внутренности, – но век живи, век учись. Для полноты картины добавьте ненаучную фантастику вроде самолета, сбитого, a la Василий Теркин, одиночным выстрелом из АКМ. Да летальную дозу дурной литературщины: «Мы стояли и смотрели в глаза друг другу, и наши измазанные лица озарялись пожаром. Целую секунду, которая длилась больше чем вечность. Мы успели вспомнить себя – от первого лета в песочнице до последней зимы, все наши игры и разговоры… И это ничего, что за спиной одного из нас были несколько бойцов ОМОНа с автоматами, а у поворота канавы другого прикрывали вооруженные ополченцы… Тот из нас, кто выстрелил первым, написал эту повесть».

Но бумажная пальба завершается совершенно неожиданным резюме: русский с чеченцем братья навек.

«Мы родились в СССР… У нас общая историческая судьба. Поставив картонные перегородки, мы все равно живем в одном доме. У нас одна общая культура, и Михаил Булгаков – и наш великий писатель».

Хм… Но раз пришел человек с миром, не посылать же его куда подальше. Только все же разберемся, как дружить будем. Мы, значит, вам ежегодную дотацию в 37 миллиардов да Булгакова впридачу – а вы нам? Зикр и жестокие романсы Садулаева? Да-а… Знаешь, любезный, – возьми свои тряпки, отдай мои куклы…

Напоследок – одна суть важная ремарка. Риторики про моральное превосходство чеченского народа, а равно и филиппики в адрес фашиствующих оккупантов – вот ведь парадокс! – написаны на великом и могучем. А победитель никогда не говорит на языке побежденного.



МИНАЕВ-LIGHT

(Э. Багиров, «Любовники». – М., «АСТ», «Астрель», 2008)



Главного героя «Любовников» зовут Роман Образцов, и по профессии он – невысокого полета фармазон. Собственно, этим все и сказано: авторская претензия на образцовый роман на поверку оборачивается мелким мошенничеством. Сюжет до невозможности размыт, герои картонные, композиция удручающе линейная, а из всех образцов высокой, куды не на фиг, словесности присутствует лишь Сергей Минаев.

Начать следует с начала, то бишь с «Духless’а». Там, изволите видеть, вскользь упомянут некий Эдик (?!), который «лепил бабки на том, что продавал всяким лохам поддельные часы известных марок». В «Любовниках» этот эпизод разверстан на две сотни страниц. Со всеми, как говорится, вытекающими.

Подробно толковать о тождестве Минаева и Багирова означает ломиться в открытые двери: оба в Сети рождены (fuck.ru и udaff.com), вездесущим Рыковым взлелеяны и placement product’ом вскормлены. Вводная гарантирует нулевую ценность написанного сиамскими близнецами. Но коли спросят, кто матери-истории более ценен, без колебаний отвечу: Минаев. Ибо из двух зол надо выбирать меньшее.

Дело даже не в том, что Минаев копировал Бегбедера, а Багиров перепевает Минаева. Если уж на то пошло, то Буратино удался ничуть не хуже своего итальянского прародителя. Но в нашем случае всякий раз и труба пониже, и дым пожиже.

Офисная сага Минаева была худо-бедно структурирована: все действия героя подчинялись какой-никакой идее, и каждый фабульный поворот так или иначе ее иллюстрировал. Багировский опус, лишь пальцем ткни, расползается по швам: ряд абсолютно разнородных эпизодов, сшитых на живую нитку. Побухал паренек, с кентом потрепался, в Интернет залез, – г-н сочинитель, а зачем это реалити-шоу? Не дает ответа. До обобщений, видимо, не дозрел.

Минаевский «Духless» был наделен неким подобием рефлексии и при любом удобном случае резонерствовал о мертвенности гламурного мира. И, духовной жаждою томим, искал проблески высшего – правда, не там, где лежит, а там, где светло. В поисках идеала он вояжировал из офиса в кабак, из реала в виртуал, из Содома в Гоморру. Но всякий раз итогом было томное разочарование: типа шаурму жрут одни лузеры, а суси – понтовитые лохи… Типа москвич в гарольдовом плаще и все такое. Рома Образцов даже снобизма лишен и морально пребывает на уровне протоплазмы. Ему что суси, что шаурма – все комильфо. Там, где у Минаева статусная рента, у Багирова примитивное вымогалово; где у Минаева бренд, у Багирова контрафакт. Овердоза разочарования, тем не менее, присутствует. «Любовники» пестрят проклятиями роду человеческому: «тупое и бесполезное быдло», «конторские хорьки», «офисные мыши», «лоботомированная мразь», «пивная шелупонь», «отстойные упыри», – далеко не полный реестр. Топ-менеджер в романтических обносках выглядел нелепо, а фармазон в таком наряде и вовсе становится карикатурой. Однако окружающие этого упорно не замечают: the telki у дверей Образцова лежат штабелями, причем одна другой краше. Хотя ни денег особых, ни ума, ни шарма за ним не водится. Вы верите? Автор тоже не особо верит, но делает вид: иначе разводка не проканает.

Надо сказать, и у Минаева с достоверностью были ощутимые проблемы. Но Багиров возвел их в квадрат, ежели не в куб. Скажем, под занавес Рома, впопыхах пережив не слишком убедительную эволюцию из козлищ в агнцы (в прорабы), получает главный приз – умницу-красавицу из богатой и влиятельной еврейской семьи. А еще ему на днях «занесут нормально бабла». Жизнь удалась, happy yuppie end и поцелуй в диафрагму. Вы верите?

Но пуще всего умиляет даже не голливудский финал. А издательские заклинания, что «Любовники» есть книга о настоящей любви. Рекомендую не заблуждаться: роман на две трети состоит из бизнес-разборок и многопудовых рассуждений о том, где лучше баб снимать, на «Одноклассниках» или на порносайтах. Страданиям молодого Образцова отведено весьма скромное место, но лучше б их и вовсе не было. Ибо амурная линия написана на редкость тошнотворно. Попробуй радугу фруктовых ароматов!

«Тонкий луч разума всё же иногда пробивался сквозь перманентно захлестывавший меня ураган эмоций».

«Любой взгляд, каждое прикосновение вызывали мгновенную электрическую реакцию, снова и снова бросавшую нас друг к другу. Каждую минуту, секунду, вообще всё это время я был ослеплен и оглушен».

«Ты мне необходима потому, что ты – богиня… Ты нужна мне уже хотя бы потому, что при твоем появлении мужчины замирают и роняют из рук предметы, а женщины преисполняются ощущением жесточайшей зависти с откровенной ненавистью…»

На язык просится опять-таки Минаев: «Пластиковые люди дарят друг другу пластиковые эмоции». А что вы хотели? Не Стендаль, чай, трудился и не Бурже – всего-навсего Багиров. Кароче, браза, креатифф низачотный, фтопку, браза. Я плакалЪ и валялсо пацталом. Патамушто литературо, браза, – типо ни разу не udaff.com. Тут штоп вставило нипадецки, нада чёта уметь. Ты фкурил, аффтар?

Впрочем, это вряд ли. Ибо у Э. Б. есть все поводы для самоуважения: «Любовники» изданы 50-тысячным тиражом и до дыр зацелованы Илиасом Меркури, Тиной Канделаки и прочими достойными экспертами робского десятка. Пластиковые люди, пластиковые эмоции. Ну и словесность, знамо дело, соответственная. Будь и гонорар того же свойства – все встало бы на свои места…