Обнесенные богом. Роман. Часть II

Часть I опубликована в №10 ВЛ



Глава 1

Ботинок валялся на шконке и угрюмо размышлял над перипетиями прошедшего дня. То, что его кинули в наблюдалку, - нисколько не удивило. Да и не привыкать, в общем-то. Покантуется две-три недели - и за примерное поведение кум выведет обратно. А если и не захочет выводить - что ж! Долболобов на отделении хватает. Да и должников из чертей - целая куча. Только шепни Собаке или Быку - они такую бузу замастырят, что хоть все отделение в наблюдалку переводи! По оконцовке должникам скостится по пачке сигарет, а ему вновь будет светить любимая шконка в углу пятой палаты. А то, что бузотеров будут мослать аминазином и галоперидолом, его нисколько не волновало. Ботинок все просчитает. Ботинок - умный! Не чета этим шизанутым и олигофренам. Шизики «ловят голоса» и балдеют, а олигофренам везде хорошо. Он вспомнил Мору и усмехнулся. Как бывает хорошо - собрать кучу народа и подкалывать этого тупого цыгана. Спросишь - где живешь? Говорит, что в Череповце. А где Череповец? И тут Мору замыкает. Клинит по ходу. Сидит и думает. Не знает, что есть такая Вологодская область. Или же спросишь - кто такой Гитлер, например. Гитлер? Да, говорит, есть у нас один цыган - Мишка Гитлер. В красной рубахе ходит. А с кем война была? А с кем-то, говорит, была. Вроде… А давно? А, пожалуй, давно. Все, естественно, хохочут, да и Мора с ними заодно. Элементарных вещей понять не может. И читать совсем не умеет. Мокрушник чертов. Просил у матери чирик на водку, а та - ни в какую. Уперлась. Тогда он ей поленом по кумполу - и сапоги с нее снимать. Знал, где она бабки штырит. Полтинник надыбал и с дядькой всю ночь квасил, причем у дядьки же и водку покупал. А утром пришел - мать уже холодная. Другой бы закопал втихушную, а он, кусок кретина, скорую вызвал. Те - мусоров. И амба.
Да, мокрушников на отделении хватает. Один жену в припадке ревности пошинкует, другой - как, например, Леня Пучкис - троих соседей за обобранный куст смородины голыми руками придушит… А Ботинок не такой, нет… Он никогда не пойдет на «мокрое». А все почему? Да потому, что Ботинок умный. Таких, как он, на отделении всего двое - сам Ботинок, да еще этот Витька Гульков. Они не шизики и не френики. У них особая болезнь - эпилепсия. С такой болезнью люди до глубокой старости доживают. Даже среди «шишкарей» всяких эпилептиков хватает. Артисты там, политики… Это Ботинку его лечащий врач говорил. Еще на воле. И лекарства они с Витькой получают специальные: бромиды там всякие, люминал. Но, правда, по залету и галоперидол могут назначить, или же, как его обзывает Собака, - «галабабол». Но это, конечно, меры временные. Попринимает недельку - и баста. Засунет за щеку кусочек мыла, подергается пару минут на полу, пену пустит, и вот вам - классический припадок эпилепсии. И сразу же - ни галоперидола, ни аминазина… Умеючи все надо делать. А Ботинок все делает умеючи. О, только б вырваться побыстрее отсюда! И тогда он всем покажет! Все узнают - кто такой Ботинин…
Выйду - может, в «коммерсы» подамся. Башка вроде варит - вон, пол-отделения в должниках ходит. Или снова к корешкам пойду. Правда, маманя опять на мозги будет капать - иди, мол, на завод устраивайся. Но матери можно объяснить, что в гробу он этот завод видел. За копейки на нем горбатиться. И так там три года проработал - хватит! И батька на том же заводе гробанулся. Нет, Ботинок найдет себе дело по душе. Да и в деньгах еще будет купаться. Только бы вырваться. Комиссия будет уже в марте, а там еще месяца четыре на «тихом» отделении - и домой. И так уже два с половиной года здесь кантуюсь. И все из-за какого-то вшивого телевизора. Люди вон миллионами хапают - и то меньше сидят. И на фиг мне этот телевизор сдался? И всего-то за четыре пузыря ушел. А шуму-то было… Не лабаз ведь на уши поставил и не кассу подломил, а вот - пожалуйста! Нет, на такую мелочевку больше в жизни не поведусь…
Да, не забыть корешкам письмецо отправить. Что с того, что письма здесь кум проверяет? Через кума я матери пишу. А нелегальные послания уходили с санитаром Женькой. Только вот косяков напорол он - пришлось увольняться. Кум достал. Но Ботинок быстро заделал брешь. Снюхался с новым санитаром из ольгиной смены - Андреем зовут. Тезка, значит. Вели на прогулках и вечерами душевные беседы - «за жизнь». Он тоже деловым хочет казаться, хотя на самом деле - валенок. К таким легче всего подход найти. Вот только эти старые санитары - Валера и Сергеич даже близко к себе Ботинка не подпускают. Презирают втихаря. Ну и пусть себе презирают. Тронуть-то все равно не могут. Да еще Иванов, пожалуй. Но тот - вообще себе на уме. Подойдешь, поговоришь - все вроде чин-чинарем. Все по-людски. Но в конце скажет что-нибудь такое, что потом дня два себя дураком чувствуешь. Тоже, видать, не уважает. Ну и черт с ним. Главное, что на ольгиной смене лопушок есть.
Кстати, об Ольге. Надо будет заняться ей, когда выйду отсюда. Клевая телка! Блин, пока сижу здесь, только она одна и мерещится ночами. Такая свежая девочка, красивая, умная… Все отделение на нее западает. Если б на кухне брому в компот не подмешивали - чтоб меньше хотелось - то не знаю, что и было бы. Но когда мужики по нескольку лет бабы не имеют, то и на бром по фиг. Конечно, плохо без бабы-то! Некоторые, правда, умудряются, время от времени немцев трахнуть - но очень редко. Санитары, мать их, следят. На спецу насчет этого не в пример лучше. Но на спец раскручиваться - нет уж, дудки! Хотя там и чифирку можно хапануть и с педиками за пачку курева договориться, но санитары у них такие… Мужики говорят, что чуть чего - и метелят по-черному. Слова поперек не скажи. И контингент там… Не то что здесь - черти все какие-то. Конечно, и тут есть своя верхушка: Мотогоров, Димка, Яшка с Генахой. Но с Ботинком не кентуются. Но и против тоже не идут. Позволяют жить так, как он того хочет. Есть еще Глушак - но он одинокий волчара. Самый здоровый на отделении. Против него никто не рыпается. Один Димка, пожалуй, и заломает его за счет приемчиков всяких. Да и то вряд ли. Глушак дикий какой-то. И кроме Иванова ни с кем не общается. Вообще ни с кем. И чем это Иванов купил его? Может, тем, что сильнее? Морпех, мать его… А Женька как раз таких и уважает. И вообще - многое сейчас на отделении в Иванова упирается. И возле Ольги он крутится постоянно, когда смены совпадают. А Ольга-то! Чуть не по полу от него растекается. Готов поспорить даже, что у нее после приколов с ним все штанишки мокрые. Да и то сказать - на своей смене хмурая ходит, а как с Ивановым, так и расцветает вся. И Галина с Леной, санитарки, обе молоденькие, но уже замужем, а все равно на него косятся. Хвостами подкручивают. На меня бы так косились - уж я бы ни за что не упустил! Нет, пора Иванова убирать отсюда, а то он все отделение к рукам прибирает. Незаметно так, втихаря. То с яшкиной компанией балдеет, то с чертями возится - и не поймешь его. Пора начать постукивать на него куму. Потихоньку так, без свидетелей. А кум пусть выводы делает. Глядишь, к весне Ивановым тут и пахнуть не будет. И тогда все перед Ботинком на задних лапках бегать начнут. Все. Все.

Глава 2

На дальняк зашел новенький. Обе скамейки были забиты курившими мужиками. Прищурив близорукие глаза, он попытался рассмотреть что-нибудь в густом дыму. Но с таким же успехом он мог бы пробовать ночью, в туманном лесу собирать рыжики, причем без очков.
- Не найдется ли у кого закурить? - наконец вежливо осведомился он. - А то у меня все кончилось.
Больные возмущенно загудели:
- Ну, дает, длинный. Мы и сами-то на подсосе сидим, хапчиками перебиваемся. А он, видишь ли, закурить просит! Это тебе, приятель, - не дома. Тут пачку на два дня дают. Да и то только тем, у кого есть. Так что иди себе, раб божий, и не зарывайся! - и больше не обращая на новенького никакого внимания, углубились в прерванные разговоры.
Но Юриков уходить не собирался. Виноватая, просящая улыбка на его лице постепенно сменилась на хищную усмешку. Он хотел курить. Он дико хотел курить. Заметив в самом углу, где было поменьше дыма, Яшку с Генахой и вспомнив недавний разговор с Киселем, который объяснил ему, кто есть кто на отделении, он решил пойти ва-банк.
- А я вам, канальи долбанные, начну сейчас через одного головы откручивать, - проговорил он негромко, но убедительно.
В туалете тут же наступила полная тишина. С одной из скамеек поднялся Сашка Орлов, здоровенный сорокапятилетний мужик.
- Да я тебя, щенок, сейчас головой в очко засуну, да еще и полью сверху, чтоб еще длинше вырос, - и, поднеся к носу Юрикова кулак, размерами напоминающий небольшую дыньку, спросил: - Чуешь, гад, чем пахнет?
- Смертью, - не переставая улыбаться, ответил Юриков. - Но только твоей! - и быстро вытянув длинную ногу позади сашкиных ног, молниеносно толкнул его в грудь.
Орлов с оглушительным грохотом упал на спину, крепко приложившись затылком о порожек.
- Ну, гад!.. - прохрипел он, пытаясь подняться и держась одной рукой за затылок. Второй он лихорадочно лапал скользкий кафельный косяк, пытаясь отыскать точку опоры. - Ну все… Сейчас я тебя убью!
С одной из скамеек начали медленно подниматься сашкины кореша, решив, видимо, проучить новенького. Яшка с Генахой переглянулись.
- Ша, черти! - заорал Генаха. - Сели все на место! А ты, - он посмотрел на сидящего рядом Цветаева, - свинтил отсюда! Малыш сюда сядет.
Яшка подвинулся на место Цветаева, который уже стоял в углу, освобождая пространство между собой и Генкой. Орлов - как ничего и не было - уселся на противоположную скамейку. Юриков занял предложенное место.
- Говори, - потребовал Яшка, - зачем мужика обидел?
- Курить хочу.
- Ясно, - вздохнул Яшка. - Гена, выдели.
Генка, протягивая новенькому сигарету, не удержался и спросил:
- Зачем варенье лил бабе на г-голову?
Юриков усмехнулся - вот ведь, все уже знают! Не спеша, приткнулся к генкиной сигарете и с наслаждением затянулся.
- Да забухали мы с санитаром на судмеде - вот пьяный и был.
У Яшки с Генахой сразу же заблестели глаза.
- В-водку забухали? - спросил Генаха.
Слегка приоткрыв рот, он с нетерпением ждал ответа. Надо же - он сидит рядом с человеком, который всего три дня назад забухал!
- Не-а, - лениво потянулся новенький. - Спиртягу бодяжили.
- О-о!..
Авторитет длинного сразу же вырос на несколько пунктов.
- Н-ну, а с бабой-то, с бабой-то чего? - не отставал Мосейкин.
- А отлупил - да и все проблемы. Курева мало принесла - всего две пачки. Да варенья там со сгущенкой.
- Сгущенку-то не вылил хоть? - сразу же заинтересовался Яшка.
- Нет. Открыть не сумел. А то бы и вылил!
- Дак сюда подогнал?
- Естественно…
- Лафа! - зажмурился Яшка. - Сгущенки хоть поедим.
Юриков тонко усмехнулся. Вот и он уже почти принадлежит к сливкам местного общества. Как все просто! Тут он заметил, что на чинарик в его руке смотрит голодными глазами тот самый Сашка Орлов. Тогда он нахально посмотрел ему в глаза. Примерно догадывался, что будет дальше. Чинарик быстро дотлевал, и Юриков специально не затягивался - ждал. Наконец Орлов не выдержал, видя, как такой дефицит уходит на ветер. Он чуть привстал со скамейки и, ловя взгляд Юрикова, выдавил из себя:
- Покурить не оставите?
Новенький довольно усмехнулся - все сошлось.
- А какой сегодня день?
- Четверг, - слова давались Орлову с великим трудом.
- Ну, тогда кури. По четвергам я добрый, - и протянул окурок Орлову.
Тот проглотил и это и, схватив чинарик, плюхнулся на место. Сразу же раздалось несколько голосов:
- Александр, покурим?
Яшка с Генкой восхищенно посмотрели на новенького.
- Ловко ты, Малыш, вписался!
- О, кстати, - заинтересовался тот. - Откуда про Малыша знаете?
- А нам Граф сказал.
- Кто это?
- Да санитар, который сегодня на смене был.
- Это в очках? Тот, что наблюдалку пас?
- Да нет, наоборот - здоровый который.
- А-а, - протянул Юриков. - Этот мудак-то…
- А чего это мудак-то? - удивился Яшка. - Нормальный мужик. И поговорит с тобой, и научит чему. Приемчики разные показывает.
- А почему Граф? - «перевел стрелки» Юриков, видя, что мужики санитара уважают. - Потому что анахронизмами всякими выражается? Сударем меня на подъеме обозвал…
- К-какими еще… херизмами? - изумился Генаха.
Юриков засмеялся.
- Анахронизмы. Это словечки всякие старинные.
- А-а, - протянул Мосейкин. - Точно - любит он словечки разные. Иной раз т-такое загнет, что и язык-то сломается. К-как вот ты сейчас. Херизмы какие-то удумал.
- Так из-за этого? - не отставал Малыш.
- Да нет, совсем наоборот. С-сначала мы его Телеграфом звали - длинный потому что. Но это долго слишком. Вот и сократили.
- А он знает, что его Графом зовут?
- Вряд ли. А ты п-попробуй - назови. А мы посмотрим. Издалека только…
- Ну, уж нет! - усмехнулся Юриков. - Давай еще курнем?
- А кстати, - вспомнил Яшка, - варенье-то какое было?
- Клубничное…

Глава 3

- Привет, орлы!
- И ты, боярин, здрав будь! - Собака, Жир и Хорь, как обычно, встречали Иванова в дверях отделения.
Он достал сигарету.
- Исчезли…
Радостно толкаясь и топая, как стадо бенгальских слонят, больные скрылись в туалете. Иванов прошел дальше. В самом углу столовой, стоя так, чтобы в поле зрения находились и наблюдалка, и туалет, санитар Васька Светлов лениво играл с Усохиным в шахматы на подоконнике. Иванов уже больше года дружил со Светловым: с того момента, когда Васька впервые появился на отделении. Он был старше Иванова на три года, но это не мешало им иногда проводить вместе свободное время за пивом и шахматами.
- О, Володя, уже мастеров начинаешь бомбить? - спросил Иванов, похлопав Усохина по плечу и пожимая протянутую Светловым руку.
Усохин неопределенно хмыкнул, а Васька объяснил:
- Да вот, показал ему защиту Грюнфельда. А он двадцать минут уже думает над восьмым ходом.
- Рекорд! - похвалил Иванов обычно торопливого и неосмотрительного на ходы Усохина. - Пойдем, Васька, скажу чего.
Они подошли к банкетке у раздачи, сели и закурили.
- Санька Рябов вчера пиво звал пить. Наверняка у него чипсы еще остались. Я рыбки подгоню. Вывод?
- Сейчас я график притащу.
Через минуту Васька принес график, и они углубились в подсчеты.
- Ближайшее окно - двадцать третьего. Мы с Саней свободны, а у тебя ночь будет. Попьем пивка - и на работу почапаешь.
- У тебя же день, - удивился Иванов.
- Геннадьич мне смену должен - вот и отдежурит. Как специально - на двадцать третье договорились.
- Погоди, погоди, - Иванов почесал бровь. - Ведь двадцать третьего собрание будет. Объявление читал? Насчет усиления в Новый год.
- Только бы не затолкали, - расстроился Васька.
- А ты не боись - я сам к Валере на ночь проситься буду.
- Зачем это?
- Да все равно у меня первого - день. Так что весь праздник - псу под хвост. Да и опять же - с женой в разводе, она слиняет куда-нибудь, а мне с дочкой - лимонад хлебать. Так хоть здесь, с мужиками повеселюсь.
- Мудро, - одобрил Васька.
В это время Усохин наконец-то сделал ход и закричал от подоконника:
- Василий Васильевич, иди сюда - я пешкой походил!
- Которой? - поинтересовался Васька.
- Ферзевой!
- Ну, тогда передвинь моего коня с ф-6 на д-5, - и опять повернулся к Иванову, который в крайнем недоумении вертел головой.
- Бардак какой-то прямо, - пожаловался он Ваське. - Некому и чинарик отдать!
- А ты выбрось, - посоветовал Светлов.
- Увидят ежели - убьют ночью… Эй, Мора! - заметил он входящего в столовую Демидова. Курить будешь?
Мора со всех ног бросился к санитару.
- Ну, вот, - продолжал Васька. - На собрании отсидим, да и сбегаем на Стройку за пивом. Ведро у Рябова есть. Как раз до твоей смены и уделаем.
- А что? Мысль! - обрадовался Иванов.
- Зря ты на усиление полезешь. Лучше бы на первое с кем поменялся.
- Точно! - Иванов сделал вид, что задумался. - А давай с тобой маханем?
Васька посмотрел на Иванова таким диким взглядом, что оба они расхохотались.
- Ну, вот, - смеялся Иванов, - и все так же глядеть будут. Да еще посоветуют аминазин принимать на ночь!
Тут снова вмешался Усохин.
- Василий Васильевич!..
Васька самодовольно усмехнулся.
- Сдаваться решил. Ясен перец… Ну, чего там?
- Тебе шах, Василий Васильевич!
- Какой такой шах?! - взвился с места Светлов и рванул к подоконнику. - Не может там быть никакого шаха!..
Иванов, давясь от смеха, подошел посмотреть. Ваське, действительно, был шах. Причем положение было аховое.
- Ты смотри, - горячился Васька, - как дурят колхозники! Сходил королевской пешкой, а кричит, что ферзевой. Коня у меня слопал. Со скрытым шахом!
- Я попутал, - скромно опустил глаза Усохин. - Я их завсегда путаю - королевскую, что ли… да и другую тоже…
- Попутал!! - бушевал Васька. - Ложку, поди, мимо рта не проносишь! - ни к селу, ни к городу, добавил он. Но потом подумал и довел мысль до конца: - Рот-то с задницей не перепутаешь!
Иванова так и согнуло от хохота. Васька же, весь взлохмаченный и обидевшийся, смешал шахматы и сказал:
- Жулик ты, Усохин! Блефуешь потому что. Не буду я с тобой играть больше!
- Во-во, - продолжил Иванов, - не играй в мои игрушки, не садись на мой горшок…
Васька разобиделся и убежал с проверкой в наблюдалку.
- Молодец, Володя! - похвалил Усохина Иванов и, все еще похохатывая, пошел расписываться в журнале.
На отделении было людно, и Иванов, ловко лавируя между больными, стремительно шел вперед, кратко отвечая на приветствия. Не хотел задерживаться. Но у самых дверей сестринской остановиться все же пришлось. Его там перехватил Колобок, выскочивший из первой палаты.
- Александр Владимирович…
- Потом, потом, Валера.
- … но я полночи уснуть не мог.
- Меньше днем спать надо, - резюмировал Иванов и взялся за ручку двери.
- Нет, вы скажите, ко мне действительно вчера сестра приезжала на свиданку?
Иванов вздохнул и отпустил ручку.
- Так есть у тебя сестра или нет?
- Нет… Но кто-то все же приезжал? - Колобка нисколько, по-видимому, не смущал тот факт, что несуществующая сестра так вот запросто явилась к нему в Кувшиново прямиком на третье отделение.
Осторожно подбирая выражения, чтобы вконец не обидеть больного, Иванов ответил:
- Знаешь ли, Валерий Федорович, я вчера просто пошутил. Неудачно пошутил. Ты уж не бери в голову. И извини. Хорошо?
- А знаете, я еще в детстве мечтал все время, чтоб у меня сестренка была… Младшенькая.
- А зачем? - подозрительно спросил санитар. Он сразу же вспомнил, что Колобок и находится-то здесь за попытку изнасилования двух малолетних девчушек. Сестер близняшек. Вспомнил разговор с инструктором Валентином, который с болью в голосе говорил, что таких, как Колобок, сразу же к стенке ставить надо. У самого Валентина тоже росли две дочки, и поэтому его прекрасно можно было понять. Отпусти их погулять на улицу, а тут привяжется такой вот Колобок с кульком конфет… Да, об этом лучше не думать.
- … Я бы ей косы заплетал, - продолжал Колобок, - защищал бы от хулиганов…
- Ладно, Валера, не расстраивайся. Может, мать на выходные приедет.
- Может, и приедет. Давненько не была что-то.
- Ну, иди, иди к мужикам. Не замыкайся. Все хорошо будет.
Колобок побрел в столовую, а Иванов прошел в сестринскую. Там сидели медсестра Нина Павловна, сорокалетняя полная женщина с усталыми добрыми глазами, и санитарка Марина, вертлявая хохотушка, успевшая отработать всего две недели.
- Здравствуйте, сударыни, - поприветствовал их Иванов. - Отстрелялись уже? Какие последуют директивы на предстоящую ночную баталию?
Марина, еще мало видевшая Иванова, не удержалась и прыснула. А он продолжал весело балагурить:
- Не пора ли ретироваться на зимние квартиры - куда-нибудь в район Бердичева или на Соловки? А то бедные жены заждались бравых зольдат, а симпатичные маркитантки, - тут санитар взглянул на Марину, - больше не в силах переносить суровые российские морозы и сопровождать лихих вояк в их опасном походе. О чем это я? Ах да, вспомнил! Я вообще-то смену принимать пришел. Давайте мне журнал, я быстро-быстро расписываюсь и убегаю.
Нина Павловна улыбнулась.
- А ты все такой же…
- Вот те на! - опешил Иванов. - Да неужели ж я за трое суток смогу измениться? Дудки-с! Позвольте журнал, сударыня!
- Иванов, а у тебя в роду «бывших» не было?
- Да как же не было-то? Изучайте историю, дамы, и там, в этой истории, вы отыщете целую династию конголезских королей Ивановых!
Женщины засмеялись. Нина Павловна протянула журнал Иванову и обратилась к Марине:
- И так вот - каждый раз! И все время что-нибудь новое… Иванов, переходи в мою смену?
- Никак нельзя, - подумав, ответил санитар. - Если в одной смене буду я и Васька, то это уже будет перебор. Двадцать два.
- Точно! - хихикнула Марина. - Этот Васька тоже с приветом. У меня, говорит, дома персидский ковер на полу. Какого-то шаха… Насира, что ли? Ворс, говорит, до колена. И гравюры пятнадцатого века. Смотреть звал.
- Не верь ему, - убежденно сказал Иванов. - У него там не гравюры, а автограф Пугачевой в рамочке и диплом какой-то хитрый. И ворс на ковре не до колена, а по пояс. Не ходи к нему - заблудишься в этом ковре! Ты лучше, девушка, ко мне приходи! У меня в прихожей висит настоящий зуб дракона Оспитале. Я на него шляпы вешаю. Очень удобно, между прочим. Вот на это стоит посмотреть!
- Да ну вас обоих! - засмеялась Марина.
- Нет, обоих не надо, - улыбнулся санитар. - Лучше одного кого-нибудь - Боливар не выдержит двоих! - и, лихо расписавшись в журнале, вышел на гудящее голосами отделение.
Отпустив домой васькиного напарника Алексея, Иванов, на всякий случай, прошелся по палатам. Все было спокойно, эксцессов нигде не назревало, и Иванов пошел в столовую посмотреть, чем там занимается Светлов. Навстречу ему попался спешащий Гусь.
- Привет, Серега! Чего опаздываешь?
- Да у Валентина засиделся - мотор у мопеда перебирали. Вон, до сих пор руки не отмыл!
- Возьми хлорочки у Марины, а я за серной кислотой пока сбегаю!
- Ага, - парировал Гусь, - мне два кармана, пожалуйста!
Иванов зашел в столовую. Здесь собралась большая часть отделения - смотрели телевизор. Васька с Усохиным стояли на прежнем месте. Васька, еще больше взлохмативший свои белокурые волосы, так яростно передвигал фигуры по доске, что казалось, будто она вот-вот задымится. Усохин стоял весь вспотевший и поминутно хватался за голову.
- Васька, заканчивай над мужиком издеваться, - посоветовал Иванов, посмотрев на доску. - Так и до инфаркта довести недолго!
- Шестую партию деру! - радостно сообщил Светлов. - Реванш за Грюнфельда!
У Усохина было ровно вдвое меньше фигур, и король находился в таком плачевном состоянии, что так и виделось, как он сейчас же рухнет, обессиленный, на клетчатое поле и растечется по нему маленькой белой лужицей.
- Перестань, Васька! - опять вмешался Иванов.
На Усохина было жалко смотреть, и смягчившийся Васька начал «зевать» фигуры одну за другой. Воспрянувший из анабиоза Усохин начал радостно потирать руки, а Васька притворно хвататься за голову. Наконец, на доске осталось лишь по королю и по пешке, причем Светлов опережал Усохина на два хода. Пешки двинулись к краям доски в противоположные стороны. Васька первым достиг вожделенного края и, улыбаясь, выставил ферзя. Усохин, все еще надеющийся на чудо, сделал ход. Но он был обречен, и Васька быстро доказал это, хищно слопав пешку. Усохин некоторое время недоумевающим взглядом пялился на невесть откуда взявшегося нахального ферзя и, аккуратно положив своего короля на доску, обреченно махнул рукой.
- Эх… не успел доскакать!
И столько в этом возгласе было неподдельной горечи и сожаления, что Иванов с Васькой даже заикали от смеха. Отсмеявшись, Васька сказал Усохину:
- Иди, Володя, потренируйся!
Усохин собрал фигуры, захлопнул доску и отправился в туалет мыть руки. Он вообще, после того как что-нибудь делал, неизменно мыл руки. Тщательным образом и обязательно с мылом. Взялся ли в столовой за ложку, получил ли таблетки от медсестры - тут же бежал в туалет смывать микробы под краном…
В это время в дверь отделения постучали.
- Ольга пришла! - обрадовался Иванов.
- Точно! - подтвердил Васька, и, отталкивая друг друга, они по-бежали открывать.
- О, появилась моя любимая медсестра! - закричал Светлов, распахивая дверь.
- Не ври давай, - «обиделся» Иванов. - Это моя любимая медсестра пришла!.. - и отвесил Ваське легкого подзатыльника.
Тот не остался в долгу и дал Иванову пинка. Ольга засмеялась и, сказав: - Здравствуйте! - заторопилась к сестринской.
Васька с Ивановым переглянулись, недоуменно пожали плечами и отошли к подоконнику.
- Гусь что-то долго не идет, - забеспокоился Светлов. - Мне ж домой пора. Заснул, что ли?
- Да нет, - успокоил его Иванов. - Он, поди, лапы отмывает.
- Верно! - вспомнил Васька. - Показывал.
В столовой показались Нина Павловна, Марина и Гусь.
- Ну, давай, что ли, Васька!
- Давай, Иванов! - и они стали пожимать друг другу руки и похлопывать один другого по плечам.
- Давай, давай, Светлов!
- Давай, давай, Сашка!
«Голливудские» улыбки санитаров становились все шире и напряженнее, а хлопки по плечам - все сильнее. Женщины и Гусь остановились и с интересом наблюдали за сценой прощания. Сюда же подошли и несколько больных, привлеченные возней санитаров, но в отличие от слишком близко подобравшегося Гуся, благоразумно держались подальше от беснующихся, шалящих «монстров».
- Ну, держал, что ли, Иванов! - сказал Васька и, поплевав на ладонь, так хлопнул коллегу по плечу, что тот даже закачался.
- Держал, приятель, и ты!..
Иванов тоже плюнул на ладонь, размахнулся и нанес Светлову сокрушительный удар. Но Васька в последнюю секунду присел, и вся мощь удара, предназначавшаяся для него, досталась бедному, ничего не подозревавшему, Гусю. Тот так и влип в стену и, сползая с нее, все силился что-то сказать Иванову, широко открывая и снова закрывая рот. Но сказать так ничего и сумел, а севши на пол, с укором в слезящихся глазах, уставился на напарника.
- Ну, блин, не тому досталось! - искренне огорчился Иванов.
Нина Павловна с Мариной так и повалились от смеха на банкетку у раздачи, а Васька корчился на подоконнике. Наблюдавшие больные, по достоинству оценив удар, поспешили убраться восвояси. Ничего не соображающий Гусь, встав на колени и хватаясь руками за подоконник, пытался подняться на ноги. Иванов, которому было явно не смеха, схватил его под мышки и, поднимая, пробормотал извиняющимся голосом:
- Ну-ну, ты, Серега, не очень-то… Слышь, Валентиныч, извини, ежели… - и подведя его к стоящему в углу стулу, осторожно усадил.
Гусь тут же схватился за ушибленную Ивановым грудь. Кое-как отдышавшись, прокричал фальцетом:
- Ну и шуточки у вас! Вать машу…
Васька присел на корточки напротив Гуся и серьезно сказал:
- Я виноват. А ты тоже - хорош гусь - так близко подошел…
- Что?! - взвыл Гусь. - Я тебе покажу гуся! Я тебе такого гуся сейчас покажу!
Васька со смехом отскочил.
- А вот и не покажешь! Я домой погреб. Пока, Иванов! Сами разберетесь тут, - и выскочил за двери.
Гусь встал и, прохаживаясь возле наблюдалки, забормотал:
- Я ему покажу гуся! Я ему такого гуся покажу… не обрадуется!
Иванов вместе с Ниной Павловной и Мариной вышел вслед за Светловым в подсобки. Санитарка Шура домывала пол, а Васька уже почти оделся.
- Кстати, Иванов, - спросила Марина. - А кто такая Боливар? Маркиза или графиня какая? Ты говорил, что ей не выдержать двоих.
Иванов собрался что-то ответить, но не успел. Светлов заржал на всю раздевалку.
- Лошадь!.. Боливар - это лошадь!!! Графиня!.. Маркиза! Ой, помру сейчас!
Марина переводила недоуменный взгляд с Васьки на Иванова и обратно. Иванов, решивший, что хохмить над простоватой санитаркой сейчас не время, начал спокойно объяснять:
- Да, Марина. Боливар, действительно, лошадь. А если точнее, то конь… «Тьфу ты, - мысленно чертыхнулся он про себя, - вторую смену подряд сплошные кони!..» В рассказе О.Генри «Дороги, которые мы выбираем», гангстер Акула Додсон убивает своего напарника - тоже грабителя. Потому что коню Боливару не увезти двоих от погони. Фраза - «Боливар не выдержит двоих» - стала исторической. Все.
- Ну, - разочарованно протянула Марина, - а я-то думала… Думала, что и за Боливар такая - всего двоих, а не выдержит…
Васька сидел у шкафа и, не в силах больше смеяться, только всхлипывал и утирал шапкой слезы. Иванов вполне серьезно поинтересовался:
- А ты выдержала бы?
- Я? Да мне так - хоть взвод. Только рада буду! - и, повернувшись, пошла одеваться.
Васька уже полностью залез в шкаф, закрыл одну дверцу и только гулко ухал оттуда, словно филин из своего дупла.
- Ну, что, Васька, домой-то идешь? - спросил Иванов.
- У-у! - ответил из шкафа Светлов. И немного погодя опять: - У-у!
Иванов подошел к шкафу и легко вытащил Светлова на свет божий.
- Э, парень! Ты так до морковкина заговенья ржать будешь! - и, схватив его, подвел к двери.
Васька наконец разогнулся и, напялив на голову мокрую от слез шапку, вышел в тамбур.
- Привет Гусю! - сказал он на прощанье.
- Во-во, он там ходит и месть тебе сочиняет!
Васька взялся одной рукой за живот и попросил:
- Иванов, будь человеком! Не смеши. Не могу я уже смеяться!
- Ну, давай, шлепай, - спровадил его Иванов.
Зашел в раздевалку, попрощался с Ниной Павловной и Мариной и прошел на отделение.

Глава 4

Гусь, уже успевший оправиться от удара, нанесенного ему Ивановым, в чем-то горячо убеждал Демидова. Тот лишь пожимал плечами и отрицательно кивал головой.
- Мора, - окликнул его Иванов, - пошли за мензурками!
- О чем толковали? - поинтересовался он по дороге к сестринской.
- Да хотел мне букварь принести. Будем учиться, говорит. А на хрена мне оно упало? Учили, учили меня, а все равно я ничего не помню уже - дырка в башке потому что, - он вздохнул. - А ведь знал несколько букв. Э, санитар, - без всякой паузы продолжил он вдруг, - на гитаре поиграем сегодня?
- Попробуем…
- Ты на сутки пришла? - спросил Иванов у Ольги, заходя в сестринскую. - Я за мензурками.
- Тащи их в столовую. Я сейчас.
Иванов открыл дверь на отделение и, подозвав Демидова, кивнул ему на кастрюлю с водой. Мора схватил ее и убежал.
- За мензурками приходи! - напутствовал его вслед санитар.
Походил немного по сестринской. Ольга, закончив что-то записывать, положила ручку в журнал, захлопнула его и кинула в ящик стола.
- Пошли, что ли… любимый санитар!
Но, как ни странно, Иванов на это никак не отреагировал. Даже ничего не ответил. Взял в одну руку чайник, в другую кастрюлю с мензурками и, насвистывая мелодию из «Крестного отца», вышел за дверь. Ольга недоуменно хмыкнула, пожала плечами и, захватив ящики с таблетками и карточками, поспешила в столовую. Иванов, встретив по пути Мору, передал тому чайник и мензурки:
- Разливайте пока, - а сам пошел открывать ванную комнату. Открыв ее, зашел в столовую. Гаркнул:
- Люди, моем ноги и идем пить лекарство!
Лютик, смотревший телевизор, вскочил и умчался в палату за списком - он был заместителем председателя совета больных Мотогорова по гигиене и фиксировал злостных уклонистов от водных процедур. Показалась санитарка Шура, несущая ведро и валявку.
- Александр Владимирович, я пока побуду в ванной, посмотрю.
- Хорошо…
Иванов подошел к столику, за которым Яшка с Генахой заполняли мензурки водой.
- О, Владимирыч! - обрадовались они. - Говорят, Гуся сегодня выхлестнул? Жалко, что мы не видели!
- Как это - «выхлестнул»? - удивилась перебирающая карточки Ольга. - Ну-ка, рассказывай!
- Потом, - отмахнулся Иванов и выловил из кастрюли с водой пластмассовый шпатель для проверки ртов. Постучал им о край кастрюли, сгоняя с него капли…
Через полчаса Иванов уже расположился в любимом кресле у сестринской. Рядом с ним околачивались Яшка с Генахой, Димка Щербицкий и Мора. Яшка взял из сестринской гитару и пытался ее настроить, дергая за струны и подворачивая колки.
- Не так настраиваешь, - заметил ему подошедший из наблюдалки Юриков.
- Ты кто, парень? - подозрительно спросил Димка. - Откуда умный такой?
- Димка, д-да это Малыш, - сказал Генаха. - Мы говорили тебе уже.
- А-а, - вспомнил Щербицкий. - Это тебе варенья не жалко?
- А нечего жалеть, - усмехнулся Юриков. - У матери дома целый подвал этим вареньем забит.
- О-о, - погладил себя по животу Яшка. - Чинно!
Иванов развернулся к Юрикову.
- А вы, молодой человек, что здесь делаете? Кто вас из наблюдалки выпустил?
- А я за бумагой к медсестре пошел. Письмо катануть надо.
- Ну, так идите и пишите… мистер Всезнайка!
Длинный засмеялся и пошел стучаться в дверь сестринской.
- Он вчера Орлова п-подкосил, - сказал Генаха. - На дальняке.
- Да? - заинтересовался санитар. - Говори!
Генаха с Яшкой, перебивая друг друга, начали рассказывать.
- Интересно, - пробормотал Иванов, когда рассказ был закончен. - Значит, курить хотел? Веселенького пионера к нам подсуетили!
- А кстати, где он? - закрутил головой Яшка. - Сквозанул уже?
- Уже. Минуту назад прошел.
Мимо проходил Колобок. Увидев Иванова, остановился, о чем-то подумал и спросил:
- А как ее зовут?
- Кого? - не понял Иванов.
- Ну, сестру, которая приезжала вчера.
- Наташа! - не подумав, ляпнул Иванов первое, что пришло ему в голову.
- Точно! - обрадовался Колобок. - А сколько ей лет?
- Тридцать два…
- Э, старуха!.. - поморщился Яшка.
Не обращая на реплику Яшки никакого внимания и весь погруженный в свои думы, Колобок зажмурился.
- Правильно! И как я мог забыть, что Наташке уже тридцать два? Она же на семь лет моложе…
Иванов не на шутку встревожился, а Генка с Яшкой заржали.
- Тихо! - шикнул на них санитар. - Валера, это ведь не твоя сестра приезжала. Это совершенно чужая женщина. Да, может, и не было ее вовсе… Ну, нет же у тебя сестры! Чего ты меня путаешь?!
- Нет, Александр. Раз вы сказали, что приезжала - значит, и приезжала. Вот ведь, - вдруг огорчился он, - а я даже и не видел ее. Надо было дать свиданку. Чего же это мне санитары свиданку-то не дали? - обратился он к мужикам, как бы ища у них поддержки и, расстроенный, побрел в палату.
- Мля… - вздохнул Иванов.
- Приезжий гусек! - подвел итог Яшка и легонько коснулся струн. Зазвучали первые ноты «Реквиема».
- Перестань, моро, - попросил санитар. - У пассажира период пошел.
- По фиг, - усмехнулся Генаха. - Здесь каждый день кто-нибудь с катушек соскакивает.
- Помолчите. Думать буду. Колобок на сестру повелся, которой у него отродясь не было…
- По фиг! - Генаха недобро оскалил зубы. - В зоне бы ему такую сестру показали… Над малолетками издеваться - это не хухры-мухры. Хрен бы он до конца срока дотянул.
- Все. Давай в палату сматывайтесь. Там репетировать будете.
Иванов встал и прошел в первую палату. Ничего не видящий Колобок яростно вышагивал между четырех кроватей - от окна к проему и обратно. Иванов подошел к нему и, надавив на плечи, усадил на кровать.
- Валера, так все-таки есть сестра?
- Есть, - убежденно ответил Колобок. - Вы же сами сказали. Наташа ее зовут. Я и сам помню же…
- Понятно, - вздохнул Иванов. - Ты пока посиди здесь, а я сейчас приду. Договорились?
Колобок ничего не ответил. Тупо смотрел в одну точку на стене. Иванов быстро прошел в сестринскую. Ольга с кем-то болтала по телефону.
- Чего? - спросила она, прикрывая трубку ладонью.
- Долго еще?
- Да нет. Я и быстро могу, - и, прижав трубку к уху, проговорила: - Ну, пока, Света. Послезавтра договоримся. Дела… - и, послушав еще немного, положила трубку на аппарат.
- Ну, рассказывай, - зачем Гуся выхлестнул?
- Да черт с ним, с Гусем. Тут у Колобка крыша съехала.
- А где и работаем…
- Я серьезно, Оля. Может, аминазином подлечим?
Ольга задумалась.
- В чем выражается? Буйствует?..
- Нет. Помнишь, я его вчера с кресла сгонил?
- Согнал, - автоматически поправила она. - Помню. Еще сказал, что сестра на свиданку приехала.
- Правильно. Теперь такой вопрос - есть у него сестра? Нет. То есть вчера еще не было, а сегодня уже - вот она! Причем зовут Наташа, и ей тридцать два года.
- А может, он забыл вчера про нее?
- Нет же. Никакой сестры у него нет. Один он у родителев. Я, когда личное дело читал, запомнил. А сегодня он на полном серьезе спрашивает - как, мол, звать, какой возраст? Я и повелся - похохмить решил…
- Ну, и…
- Что - ну? Ты старшая по смене. Решай.
Ольга задумалась.
- Как он?
Иванов поднялся со стула, на который он сел незадолго до этого, и, подойдя к застекленному шкафу, в котором стояли какие-то папки, начал рассматривать вырванную из какого-то глянцевого журнала репродукцию с картины Сальвадора Дали. Там из огромного граната выскакивала страшная рыбина. Из ее пасти выбирался здоровенный тигр, из открытого рта которого, в свою очередь, вылетал тигр поменьше, кидавший винтовку со штыком в руку обнаженной спящей девицы. На заднем плане нервно прохаживался белый слон на невообразимо длинных и тонких суставчатых ногах. Подпись под репродукцией гласила: «Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения. 1944г.» Пристально всматриваясь в страшные, необъяснимо притягательные глаза тигра, бросающегося ружьями, Иванов невольно поежился.
- Колобок бегает по палате. Только что из тапочек не выпрыгивает, того и гляди, подметки отвалятся. Нервничает. Расстраивается, что свиданку зажилили… Почему, Ольга Викентьевна, вы не дали больному Колобову свиданку с несуществующей сестрой? Нехорошо это - топтаться на лучших, светлых чувствах пациентов. А кстати, кто Дали притащил? Раньше тут сидел Васнецов.
- Не знаю, - Ольга тоже встала и подошла поглазеть на картинку. - Бр-р, ужас какой! Неужели они такие глюки ловят?
- Кто? - не понял сначала Иванов, но потом сообразил. - Больные, что ли?
- А кто же еще? - удивилась Ольга. - Да и Дали этот, по всему видать, с заскоками был. Наш клиент!
- Да наоборот совсем, - засмеялся санитар. - Чудак и оригинал, каких мало. Как он Хачатуряна в своем замке разыграл! До того довел беднягу, что тот начал мочиться в старинную китайскую вазу династии Мин.
- А как? - сразу же заинтересовалась Ольга.
- Потом… - махнул рукой Иванов. - С Колобком чего?
- Да ничего. Шефу позвоним - пусть решает. Надо же ему, хоть иногда, зарплату отрабатывать!
- Звони! А я за Колобком присмотрю пока.
Он вышел за дверь и сразу же заглянул в первую палату. Колобок, раскачиваясь, сидел на кровати. Иванов отошел к подоконнику - чтобы держать в поле зрения не только Колобова, но и весь коридор. Через пару минут появилась Ольга.
- Сейчас придет. Просил ничего не предпринимать.
- Как поговорили?
- Да так. Обрадовался вроде, засуетился.
- Ну-ну, подождем.
Минут через десять хлопнула входная дверь.
- Явление Христа народу. Картина моего тезки, - вздохнул Иванов. - Иди, мать, встречай!
- Если начнет копать, то говорить про тебя?
- А чего ж - и говори. Все равно докопается.
Ольга ушла в сестринскую, но пробыла там недолго. Выйдя, кивнула Иванову:
- Веди…
- Спрашивал чего?
- Пока нет.
Иванов подошел к Колобку и взял его за локоть.
- Пошли до начальства.

… На столе у шефа лежала раскрытая история болезни. На плитке уже закипал чайник.
- Добрый вечер, Андрей Андреевич!
- Здравствуйте, Александр Владимирович. Посадите Колобова, а сами присядьте сзади.
Иванов поставил стул напротив стола шефа и посадил на него Колобка. Стул для себя поставил чуть сбоку и сзади. Шеф отошел к столику в углу и начал заваривать чай в небольшом фарфором чайнике. Иванов сразу же сунулся в историю болезни. Отыскал взглядом заключение комиссии. Оно гласило: «Маниакально-депрессивный психоз на почве сексуальных извращений в прогрессирующей форме. Необходима изоляция от общества». Дальше шло несколько подписей. «Ни хрена себе - формулировочка!» - восхитился санитар и быстро сел на место. Губанов вернулся с чаем, сел на свой крутящийся стул и немного поерзал, устраиваясь поудобнее. Сегодня он был без халата, в каком-то нелепом, по мнению санитара, полосатом пиджаке. Отхлебнув глоток чая, он поставил стакан в тяжелом подстаканнике на стол.
- Ну-с, Валерий Федорович, рассказывайте. Валерий Федорович?..
Колобок был непробиваем. Как зачарованный, он смотрел на ажурный серебряный подстаканник. Чтобы привести его в чувство, Иванову пришлось ткнуть ему пальцем в бок. Колобок встрепенулся и завертел головой, видимо, пытаясь сообразить, где же это он очутился. Увидев шефа, он попытался подняться, но Иванов был начеку: быстро протянув руку, он положил ее на плечо Колобка, отчего тот сразу же плюхнулся на место. Глотая окончания слов и глядя на Губанова, Колобок быстро-быстро заговорил:
- Андрей Андреич, ко мне вчера Наташка приезжала - почему свиданку не дали? Сестренка младшая… ни разу в жизни не видел, а вы свиданку не даете. Не на тюрьме же! Другим так - сразу…
- С чего вы взяли, что к вам приезжала сестра? - перебил его шеф.
Колобок споткнулся, словно о невидимый барьер, и надолго задумался.
- Это я ему сказал, - нарушил молчание Иванов. - Расшевелить хотел…
Шеф поглядел на него и хмыкнул, как бы говоря: «Вот и расшевелил!»
- Правильно! - вспомнил вдруг Колобок. - Это мне Александр Владимирович сказал. А потом говорит, что не твоя сестра была - перепутал, мол… Но я-то сразу сообразил, что Наташа приходила. А вы свиданку замылили…
- А какой вчера был день? - опять перебил Губанов.
- …почему на свидание не пустили? - продолжал Колобок. - Что за порядочки тут у вас? Издеваетесь, как хотите…
- Какой вчера был день недели? - словно не слыша его, переспросил шеф.
Колобок схватился рукой за нос и, немного подумав, осторожно предположил:
- Понедельник?..
- Нет, Валерий Федорович! - восторжествовал Губанов. - Вчера был четверг, - и быстро записал что-то на листке бумаги. - А свидания, если вам известно, даются у нас только по выходным дням, то есть по субботам и воскресеньям. Так что, даже если и допустить, что к вам кто-то приезжал, то свидание было не положено.
- Но ведь Наташа… ни разу в жизни… - потерянно забормотал Колобок.
- А почему вы решили, что ее зовут Наташа? - спросил шеф, деликатно обходя слово «сестра».
- Да как почему? Как это почему?! Она и есть Наташка. Тридцать два года, на семь лет моложе…
- Валерий Федорович, а вам сколько лет?
- Сорок три! - не задумываясь, выпалил Колобок.
Шеф снова начал что-то записывать. Иванов вздохнул.
- Это, опять же, я сказал.
- Что? - не понял Губанов.
- Что Наташа и что тридцать два…
Шеф даже ручку отложил. С интересом посмотрел на Иванова.
- Дошутились, Александр Владимирович. Я так и думал, что все эти ваши шуточки…
Иванов, уперев глаза в подстаканник, как это совсем недавно делал Колобок, сказал:
- Кто ж знал, Андрей Андреевич? Он спросил, а я и не понял сперва. Я ж люблю пошутить, сами знаете. А потом сообразил… Да это же один шанс из тысячи, что он о сестренке всю жизнь мечтал - я бы, толкует, ей косы заплетал, защищал бы ее… Я на такой вариант и ржавый пятак не поставил бы, а вот поди ж ты!
Губанов задумался.
- Действительно, все предусмотреть нельзя. Но в каждой шутке должна быть толика юмора, иначе это будет уже не шутка, а издевательство.
«Во дает!» - изумился Иванов.
- Вот видите, до чего могут довести такие непродуманные грубые шутки, - продолжал Губанов.
Иванов, наконец, оторвал глаза от подстаканника и взглянул на шефа.
- Виноват, Андрей Андреевич, - расстреливайте…
Шеф негромко засмеялся.
- Молодец, Александр Владимирович! Именно здоровый юмор и отличает психически больного от нормального человека.
- А если юмор нездоровый? - подколол Иванов, почувствовав, что гроза миновала.
Шеф опять засмеялся.
- Ладно, хватит острить. Пригласите Ольгу Викентьевну.
- А?.. - Иванов кивнул в сторону Колобка.
- Ничего. Он уже успокоился.
- А? Что? - снова завертел головой Колобов, вырываясь из плена своих дум.
Иванов встал и пошел звать Ольгу, а шеф снова принялся гонять Колобка:
- Какой сейчас месяц? Правильно, декабрь… Но у вас нет никакой сестры… Как зовут вашу мать?..

Ольга сидела в кресле и, улыбаясь, слушала Яшку, который играл что-то на гитаре. Вокруг расположились Мора, Генаха, Димка и еще несколько человек. Все они больше пялились на медсестру, чем внимали яшкиному пению.
- Сеанс окончен! - объявил, подходя, Иванов. - Ольга Викентьевна, к шефу.
- Ну, как? - спросила она, вставая.
- Да ничего вроде. Сидит, смеется…
Ольга быстро прошла в сестринскую, а ее место тут же занял Гонин и, повернувшись к Яшке, заканючил:
- Ян, а эту песню…
Генаха с изумлением посмотрел на него.
- Гонька, черт, т-ты чо - рамцы попутал? Обдубашился на дальняке, что ли?..
Гоньку как ветром сдуло.
- Правильно, - похвалил его Иванов, садясь в кресло, - и постарше тебя найдутся. Всегда уступайте место в городском транспорте пожилым и инвалидам.
Гонин заулыбался.
- Хороший мальчик! - продолжал Иванов. - Мы тебя завтра на дальняке в пионеры примем. Как там говорится? - он прищелкнул пальцами. - Пионэр - всем пример? А ну, брысь отсюда, - неожиданно закончил он.
Гоня засмеялся и отошел к подоконнику.
- Весело тут у вас! - вдруг сказал Барышев, только что вышедший из палаты.
- А ты думал! Тут у нас цирк сплошной… Чего, Десант, скажешь?
- Да вот, песни пришел послушать.
Яшка сразу же заинтересовался:
- А почему - Десант?
- А он с двадцать первого с крыши сигануть пытался, - улыбнулся санитар. - Как на парашюте. Только вот зонтик прихватить забыл…
Барышев засмеялся. Он, и действительно, пытался сбежать с отделения судмедэкспертизы, правда, не таким экстравагантным способом. Но по обложке его личного дела шла диагональная красная полоса - «Склонен к побегу».
- Да я в армии в десанте успел послужить. В Песочном торчали, - объяснил он Яшке.
- О-о! - все с уважением посмотрели на Барышева. Лютик даже уступил ему место на банкетке - садись, мол, Сергей! Барышев с удовольствием сел.
- Границы ключ переломлен пополам… - негромко запел Яшка. Мужики, замерев, слушали. Слова о «дедушке Ленине, который разложился на плесень и липовый мед», почему-то особенно взволновали Димку Щербицкого. Он яростно чесал голову и негромко даже ругался по-цыгански.
- Чинная песня! - похвалил Десант, закончившего петь Яшку. - Кто поет?
- Егор Летов из «Гражданской обороны».
- Хорошая песня! - наперебой заговорили больные, когда Яшка закончил играть. - По радио таких не поют.
Иванов посмотрел на часы.
- Так. Уже «Время» идет. Желающие смотрят телевизор, а по окончании - на горшок и спать!
- Во Александр дает! - заулыбались мужики. - Как воспитатель в детском садике. А кефир на ночь будет?
- Ага, будет. Но только пополам с галоперидолом! Есть желающие?
Желающих, естественно, не нашлось, и все разбежались, кто куда. Иванов забрал у Яшки гитару и отнес в сестринскую. Прислушался к голосам в кабинете шефа.
- У вас нет сестры… А кто приезжал?.. Это санитар пошутил… А почему не дали свиданку?.. Сколько будет шесть и пять?.. Правильно, но у вас нет сестры…
«Так он с ним и до ночи провозится, - подумал Иванов. - А и действительно - что ему дома торчать? Тут хоть с народом общение какое-то…»
Выйдя, он увидел Яшку с Генахой и подошедшего Глушака, у которого был свободный выход из наблюдалки.
- Саня, письмо вот написал. Почитаешь?
- А ну-ка, сквозанули, орлы, - кивнул санитар Яшке с Генахой. - В маляву женькину вникать стану.
Они переглянулись и ушли курить, а Иванов развернул письмо. После первых же строчек скривился, как от зубной боли. Прочитав чуть дальше, сплюнул, скомкал письмо и швырнул его на подоконник.
- Жалкая подделка под Иванова, - сказал он и постучал себя кулаком в грудь, что должно было означать, что подделка была не под какого-то там Иванова, а именно под него. - Ну, сам посуди, что ты здесь нагородил?
- А и хорошо написал, душевно вроде, - осторожно предположил Глушак.
- Душевно? - вскипел Иванов. - И это ты называешь - душевно?! - он схватил с подоконника письмо, расправил его и, отыскав нужную строчку, зачитал: «…Моя любовь трипеща крылами как белый голубь, несет тебе в клюве весточку о моем освобождение, подобно лучам заката освещающем путь без домному бродяге…»
- Ну, что это такое? - бушевал он.
- А что? - почесал затылок Глушак.
- Не говоря уж об орфографии… ты, поди, и слова-то такого не слыхивал?
- Не-а, - честно признался Женька.
- Ну, это ошибочки всякие - а у тебя, их, кстати, до фига… Ты так стилистически нелепо построил фразу… У тебя получается, что любовь несет в клюве весточку, а «подобно лучам заката» - вообще ни в какие ворота не лезет! И причем здесь бродяга?
- А к слову. Красиво показалось.
- Вот именно - и близко к слову тебя подпускать нельзя. Такого напортачишь! Принес?
- Ага! - Женька с готовностью достал из кармана чистый лист бумаги и ручку.
- Ну, пиши, тогда. «Здравствуй, Лена! Никак не могу понять, что в последнее время со мной происходит. Хожу - думаю о тебе, валяюсь на шконке - в мыслях ты, сплю - только ты и снишься. Наверное, это и есть любовь. Когда дня не можешь прожить, чтобы каждую минуту не думать о тебе: где ты?.. что ты?..
Никак не могу определить, где кончается та невидимая грань, за которой теряется привязанность и начинается любовь. Где же та пропасть, в которую нужно упасть и, качаясь на веревке, что тоньше волоса, увидеть вдруг протянутую руку любимого человека? Увидеть в его глазах страх за тебя, мольбу, отчаяние…
Где та вершина, на которую нужно взобраться, чтобы прокричать на весь мир о том, как я тебя люблю? Хотя, нужно ли оповещать об этом Вселенную? Достаточно и того, что мы знаем о нашей любви…» - вдохновенно диктовал Иванов, а Женька, поминутно стряхивая со лба капельки пота, быстро строчил по бумаге.
«…Когда два сердца тянутся навстречу друг другу, когда две души переплетаются в медленном вальсе жизни, а время неумолимо отсчитывает такты, словно опытный дирижер…»
- Саня, подожди - сейчас рука отвалится! - взмолился Глушак и, бросив ручку, откинулся на спинку кресла. - Достал уже…
- Ничего-ничего, сейчас мысль закончу, - и, продиктовав еще несколько строк, он, наконец, сжалился над Глушаком.
- Кстати, на лодке катал ее?
- Катал…
- По Сухоне?
- По Пучкасу. Мы туда как-то из Сокола всей толпой рванули. Ну, я ее на тот берег на лодке и увез.
- Ну, и?..
- Чего - и? Я ее там того…
- В первый раз, что ли?
- Ее - в первый.
- Пиши! - обрадовался Иванов. - «А помнишь ту ночь на Пучкасе? Разлившуюся по воде лунную лестницу с перилами из хрустальных звезд, которые можно было собирать в ладони? Белоснежные лилии в подвенечных нарядах, ведущие свои бесконечные разговоры о любви и испуганно замолкавшие при нашем приближении? Мы отдали им это право - говорить о наших чувствах. Мы больше молчали. Да и к чему были слова, когда этой ночью в дело вмешалась сама Госпожа Любовь? Я ловил блеск звезд в твоих глазах, чувствовал биение твоего сердца, пил твою обнаженную душу, ощущал ток жизни, струящийся по твоим венам. Сводник соловей, притаившийся в ивняке, самозабвенно венчал нас той ночью. Лучшего священника и не придумать… Полевые ромашки были твоими свидетельницами в эту первую нашу ночь. Великий Космос затаил дыхание, пораженный нашей любовью. Ты шептала, словно в бреду…» Что она шептала?
- А ничего. Кричала, что больно ей, - Глушак, обрадовавшись неожиданной возможности передохнуть, отложил ручку в сторону. - Девочкой оказалась.
- Так… Так-так, - Иванов чуть подумал. - Пиши! «…Как больно и сладко ощущать себя впервые в жизни женщиной». С новой строки: «Я подарил тебе той ночью второе рождение. Из маленькой, неуклюжей Золушки ты стала настоящей принцессой... Когда я вернусь, то мы с тобой обязательно сходим на то место и посадим там березку - символ чистоты и святости. И пусть она каждую весну наливается любовным соком в память о нас…»
- А что? Идея! - сказал Глушак, не отрываясь от письма.
- А ты думал! У меня в башке целый сундук всяких идей и рацпредложений, - ухмыльнулся санитар. - Ну, закругляйся. Спать уже пора.
Через минуту письмо было дописано.
- Читай вслух! - потребовал Иванов. - Посмотрим, что получилось.
Женька начал читать, но тут же запнулся.
- Слушай, а может, вместо «шконки» написать - на кровати?
- Да ты чо, обалдел? Забыл, что ли, какие письма год назад писал? Матюги сплошные. А сейчас вдруг такой слог. Нет уж, давай и блатные словечки вставлять всякие.
Показались идущие из столовой больные. Иванов посмотрел на часы.
- «Время» кончилось. Через двадцать минут отбой.
Женька ушел за конвертом. Двери сестринской открылись, и оттуда вышли Колобок и Ольга. Колобок сразу же рванул к туалету.
- Ну, что, Оля?
- Иди за ключом - шеф уходит. Закроешь за ним.

Глава 5

Ровно в десять погасили верхний свет и зажгли ночное освещение. Иванов прошелся по палатам, проверяя, все ли легли спать. Сунулся было в столовую, но там уже шла уборка. Стулья стояли на столах, Красиков подметал пол, а Кисель, бодро шуруя валявкой, тут же мыл. Иванов стал прохаживаться по коридору, заглядывая в каждую палату и, гася, по мере возникновения, очаги перешептываний - спать, так спать! Минут через пятнадцать половина больных уже храпела - сработал неулептил, выдаваемый на ночь. Столовая была уже вымыта, и пол, покрытый линолеумом, ярко блестел под светом многочисленных ламп. Погасив лишние и оставив гореть только две из них, Иванов подошел к раздаче, где уже тусовались уборщики, ждущие настоящего, крепко заваренного чая, который должна была принести санитарка. Шура не заставила себя долго ждать и вскоре вынесла две железные кружки с чаем. Поверх каждой лежало по куску белого хлеба.
Гусь, важно сидя у наблюдалки, неторопливо читал газету. Время от времени он строго поглядывал на Красикова и Киселева, как бы предлагая им побыстрее заканчивать чаепитие. Но те, не обращая никакого внимания на «грозные» взгляды, продолжали мирно чаевничать, толкуя о чем-то своем. Иванов еще раз проверил все палаты и прошел в сестринскую. Ольга с удовольствием читала только что написанное письмо - совместный плод творчества Глушака и Иванова.
- Опаньки! - удивился санитар. - Ольга Викентьевна, нехорошо читать чужие письма, неэтично как-то.
- По службе положено, - улыбнулась Ольга. - Прямая, между прочим, обязанность дежурной медсестры.
Дочитав, она протянула письмо Иванову.
- Почитай-ка, как пишет красиво. Не хуже Экзюпери. И откуда он только слова такие достает? Третье письмо уже такое читаю.
- Это вот, - Иванов потряс письмом, - это вот - не хуже Экзюпери? Величайшего из великих, Антуана де Сент-Экзюпери? Да ты что - это же сплошные литературные штампы, не за что глазу зацепиться!
- А ты-то почем знаешь? - подозрительно спросила Ольга.
- Я?! Да кто же, по-твоему, мог писать эту ерунду? Глушак год назад попросил помочь письмецо накатать - так с тех пор и пошло. Раз в месяц - регулярно по письму. Мне вообще нужно собрать все эти письма и выпустить сборник любовных посланий. Деньгов хоть на этом заработаю.
- Трудненько будет, - съязвила Ольга.
- Почему это? - не понял он.
- Я и то, когда эти письма читала, чуть не плакала… Можешь быть уверен - эта Лена до такой степени залила их слезами, что уже и не разобрать ничего.
- Ты думаешь?
- Уверена просто!
Иванов почесал голову.
- Ну, и черт с ними! На чем-нибудь другом заработаем.
- А тебе вообще как - санитарской зарплаты хватает? - поинтересовалась Ольга.
- Нет, конечно!
- А как тогда живешь?
- Ну, как-как? Помаленьку, понемножку. Вечером - ножи точим, утром - деньги считаем…
Ольга расхохоталась, навалившись грудью на стол.
- Ну, молодец! - наконец проговорила она. - Слушай, Иванов… я, пожалуй, к вам в смену перейду. Фаине-то все равно, а я посмеюсь хоть!
- Щас! Перешла уже! Шеф тебе всех коней с пятиминутки припомнит. И все эти «наши личные дела», как ты соизволила выразиться. И непонятно, что еще по этому поводу скажет Сергеич.
- А при чем здесь Сергеич?
- Да… - Иванов поднялся со стула и принялся расхаживать по сестринской. - Это мы с Васькой так прикалываемся: чуть чего, и сразу думаем - а что по этому поводу Сергеич скажет? Очень удобно - все потом можно на Сергеича свалить…
- А если серьезно?
- Ну, если серьезно, то попробуй. Попытка не пытка, как шутил небезызвестный Лаврентий Павлович. Мотивируй чем-нибудь эдаким… Ну, например, что смены с подружкой не совпадают, или еще чего…
Ольга с удовольствием потянулась, подняв руки кверху и зажмурив глаза.
- Да уж, придумаю чего-нибудь.
- Нет, Оля, ты действительно к нам хочешь? Ты серьезно?
- Вполне…
Иванов начал было размышлять о преимуществах совместной работы, но не додумал и махнул рукой.
- Дохлый номер! Ни черта не выгорит. А кстати, что там с Колобком?
- Да уговорили вроде, что нет никакой сестры. Но мне кажется - не больно-то он и поверил. Ну, так Губанов аминазина ему побольше назначил. Ну, и естественно, наблюдение повышенное, но в своей палате. Да, еще сказал, что дошутишься ты, Иванов!
- Ха! Ты знаешь, чего он сегодня вывез? В каждой шутке, говорит, должна быть толика юмора. Вот ведь - удивил! Без юмора - так что и за шутка? Просто правило из учебника. Да, а какой это Свете ты звонила? Симпатичная девушка?
- Очень, - сухо отозвалась Ольга.
- Ну, так познакомь! - не заметил изменившегося вдруг тона Иванов.
- Обязательно, - она достала журнал и принялась что-то записывать, намекая, видимо, на то, что разговор закончен.
- Люблю имя - Света, - мечтательно произнес Иванов. - Есть в нем что-то легкое, светлое…
Ольга молчала.
- Оля, а давно, к примеру, ты в театре не бывала? - неожиданно поинтересовался санитар.
- А что - пригласить хочешь?
- Ну, - замялся Иванов, - более или менее…
- Так более или менее? - ехидно спросила Ольга.
Иванов поднялся с кушетки, отвесил галантный поклон и, шаркнув ногой, словно заправский денди, сказал:
- Приглашаю…
- Ах, вот как мы еще умеем! - засмеялась Ольга. - Но учти: я со Светой приду. Познакомлю…

Часа в два ночи Ольга уже отчаянно зевала, непонимающим взглядом следя за передвижением фигурок на шахматной доске. Иванов с Гусем, не торопясь, играли в шахматы. После пяти-шести ходов кто-нибудь из них вставал и, пока соперник думал, пробегался по палатам. Время от времени кто-нибудь из больных, в трусах, майке и тапочках, шатаясь со сна, словно лунатик, проходил в туалет. Двери в это заведение, именуемым больными дальняком, были предусмотрительно распахнуты настежь: мало ли кого на суицид потянет. Так что санитары, выставившие столик на середину прохода, могли одновременно держать в поле зрения туалет с наблюдалкой, а также весь длинный коридор - вплоть до сестринской.
- Гарде! - важно объявил Гусь, сходив конем.
Иванов задумался, а Гусь пошел разминать кости в обходе. Проверив наблюдалку, он прошел мимо столика на другой конец отделения.
- Ну, что, мать, покурим? - спросил Иванов у Ольги, доставая сигареты. - Да и иди-ка подремли малость. На сутки же пришла.
Ольга похлопала глазами, отгоняя сон, и, доставая свой «Опал», спросила:
- Чего это ты, Иванов, меня все время зовешь матерью? Сирота, что ли?
- Да я как бы и всех так зову. Мне все равно, а вам приятно.
- Ничего себе - приятно! - хохотнула она. - Да, кстати… Когда в театр собираться?
- Послезавтра.
- В «Драм»?
- Да.
- Чего про театр толкуете? - спросил подошедший сзади Гусь.
- А тебе чего? Тоже собрался? Ну-ну, приходи - со Светой познакомлю. Но учти - у нее пятый размер бюстгальтера.
Гусь заоблизывался, а Иванов схватился за голову.
- Не пугай хоть!
- Ага! - торжествовала Ольга. - Не любишь таких?!
- Я люблю! - ляпнул Гусь. - Меня познакомить надо!
- Во-во, оставь ее для Сереги. А чего? Мужик холостой, видный, в шахматы играет - чего ж ей еще надо? А мне больше по вкусу что-нибудь этакое хрупкое, воздушное…
- Ага. Принцессу из сказочки!
- Серега, посмотри на мою любимую женщину, - завздыхал Иванов. - Афродита, наяда, фея - ну чем не принцесса? А вот ведь беда - издевается постоянно. Сходить, что ли, вздернуться на дальняке? Как думаешь?
- Нет уж, - запротестовал Гусь. - Только не на моей смене. Давай придем к консенсусу…
- Давай, давай, придем к нему, - перебил Иванов. - Придем к нему и спросим. А не ответит - будем пытать подлеца, руки-ноги выворачивать, пытать всякими образами…
Гусь почесал затылок, соображая, что к чему, понял шутку, заулыбался.
- И все же вешайся дома, а? - попросил он. - И тебе хорошо, и у нас проблем не будет…
- Ну, ладно, уболтал. Тебе тоже - гарде, - ответил Иванов и сходил пешкой, нападая на ферзя.
Гусь задумался о выгодности размена.
- На что это ты намекаешь? - спросила Ольга. - Любимая женщина, наяда, фея…
- А вот на то и намекаю. Чем ты не фея? К тому же я давно тебе в любви объяснился. Не помнишь? Вчера еще, в раздевалке.
Мимо, пошатываясь, прошел Витька Переверзев. Потом остановился, развернулся и уставился на чинарик в руке Иванова. Стоял молча, переминаясь с ноги на ногу.
- Чего тебе?
- Покурить ба…
- Знаешь ведь - нельзя ночью курить. Приказ кума.
Витька покорно вздохнул и начал разворачиваться.
- Стой! Стрелять буду!
- Стою, - опять вздохнул Переверзев.
- Стреляю… - сообщил Иванов.
Ольга с Гусем засмеялись. «Чего это они - анекдота такого не слышали, что ли?» - удивился про себя он, а вслух сказал:
- Все равно на дальняк собрался, Витя. Так что выкинь, пожалуйста, чинарик. Но курить не смей!
- Ага, - ответил Переверзев и, жадно затягиваясь на ходу, поспешил к туалету.
- Вот они, дети хрущевской оттепели, - вздохнул Гусь, отодвигая ферзя в тыл своих фигур. - Никого не слушают.
- Точно! - подтвердил Иванов, смелым броском посылая своего ферзя вдогонку за Серегиным. - Вам шах, сударь!
Гусь начал грызть ногти, не отводя взгляда от доски. Ольга погасила свою сигарету в консервной банке, заменяющей пепельницу, и встала.
- Ну, так я пошла?
- Шлепай! - отозвался Гусь. - В половине шестого мы тебя, мать, поднимем.
- Еще один сыночек выискался! Поднимать-то по очереди станете, или как?
- Или как! - улыбнулся Иванов. - Уйди, Христа ради, сударыня, свет застишь!
Ольга быстренько убежала.
- Ишь ты, как сквозанула - чуть все пешки с доски не сдуло! - хмыкнул Иванов.
- Да-да, - рассеяно отозвался Гусь, думая, чем бы защититься от шаха - конем или слоном.
Из туалета возвращался повеселевший от курения Переверзев. Увидел в банке свежий окурок «Опала».
- Можно?
- Бери и отваливай.
- А огоньку? - спросил Витька, вылавливая негнущимися пальцами окурок из банки.
- Чего?! - возмутился Гусь. - Ты и так должен спасибо сказать, что покурил на халяву.
- Спасибо! - сказал Витька. - А огоньку?
- Ну, ты, блин, и наглец! - сверкнул очками Гусь.
- Иди, иди, Витя. Утром хоть покуришь, - поддержал его Иванов.
Переверзев вздохнул и, шаркая тапочками, поплелся в палату.

Часа в четыре Гусь начал клевать носом. «Пусть вздремнет», - решил Иванов и начал у стены «бой с тенью». Тень была хорошая, четкая и Иванову это нравилось. Минут через двадцать он скинул халат, рубашку и начал отжиматься. Потом попытался допрыгнуть до неработающих часов. Но часы висели высоко, и это ему не удалось. Подумав, он попытался достать до них с разбегу. Этот маневр тоже не удался, и тогда он, сильно раззадоренный, начал забегать на стенку ногами. Дело пошло лучше, и вскоре ему удалось выставить на часах точное время. «А хотя, на черта мне это нужно? Все равно не ходят!» - подумал он и, накинув халат, пошел по палатам. Все спали. «И то ладно!» - решил он и пошел отрабатывать растяжку и удары ногами. Потом вытащил из-за телевизора припрятанные с вечера нунчаки и долго занимался с ними, совершенствуя придуманные самим же «ката».
В пять тридцать, захватив полотенце Глушака, он открыл ванную и долго, с наслаждением умывался ледяной водой. Насухо обтеревшись, он оделся и, повесив полотенце на батарею возле женькиной кровати, разбудил Гуся.
- Вставай, Серега! Шура уже в кандейке шебуршится - наверняка чай заваривает. Сходи, проверь. А я Ольгу разбужу.
Легонько постучал в дверь сестринской и присел на стол. Из-за двери не доносилось ни звука. Постучал чуть громче. Результат оказался таким же нулевым. Тогда он открыл дверь своим ключом и заглянул в коридорчик. Ольга мирно посапывала на четырех мягких стульях, поставленных сиденьями к стене, по-детски подложив ладони под щеку. Иванов некоторое время с удовольствием полюбовался стройными ольгиными ножками под распахнувшимися полами коротенького халатика. Затем с явным сожалением вздохнул и легонько встряхнул ее за плечо.
- И здорова же ты, девка, спать!
- А? Что? - вскинулась она. - Уже, да?
- Уже, уже, - пробормотал Иванов и пошел к двери, чтобы не смущать медсестру.
Ольга, вставая, задвигала стуликами.
По очереди попив чаю, санитары стали дожидаться прихода смены.
- За ночь-то намело, поди, - закинул удочку Гусь. - Может, посмотришь?
Иванов понял, что Гусю страсть как не хочется вылезать из теплого отделения на мороз. Гусь вообще был лентяй изрядный и, видимо, считал подарком судьбы то, что напарник не претендует на дежурство у наблюдалки. Сам Иванов считал почему-то наоборот - что о таком напарнике, как Гусь, можно только мечтать, и за то, что тот неотрывно торчит у наблюдательной палаты, охотно брал на себя разные мелочи. Вот и сейчас, просто ответив:
- А что? И посмотрю даже! - пошел одеваться.
Снегу намело мало, но он все же решил его подмести. Взяв в тамбуре здоровенный голик, он сначала убрал снег с крыльца, а потом принялся разметать дорожку: от пятнадцатого отделения, где лежали туберкулезники, и до угла прогулочного дворика. Уже заканчивая, Иванов почти нос к носу столкнулся с вынырнувшим из-за угла сменщиком Геннадьичем - невысоким сухоньким мужичком с острыми чертами лица.
- О, Владимир Геннадиевич! Как почивалось? Вроде как бы и потеплело? Чего там на спиртометре - оборотов много ли? - встретил он его пространной тирадой.
- Девятнадцать, - ответил Геннадьич и, сняв с руки толстую шерстяную перчатку, пожал Иванову руку. - Привет, Саша. Как смена?
- Пойдем в раздевалку, расскажу. Колобок, понимаешь ли…
Пока Геннадьич переодевался и попутно вникал в обстановку, пришел Андрей - второй санитар с ольгиной смены. Следом за ним прибежала санитарка Галина. Иванов прошел на отделение. Возле Гуся уже вертелись Хорь с Собакой и потчевали его зоновскими байками.
- А где Славка?
- Встает уже…
Иванов встал у туалета и закурил. По отделению бродило несколько человек - из тех, кто рано встает. Словно привидения, они возникали из полумрака коридоров и снова скрывались в палатах. Иванов аккуратно потушил сигарету об косяк двери и отдал окурок подошедшему Шичигину. Затем прошел в сестринскую - попрощаться с Ольгой.
- Не завидую тебе - еще двенадцать часов торчать…
- А что делать? - улыбнулась Ольга. - Приходится.
- Ну, ладно, пошел я тогда.
В это время в сестринскую ввалились Геннадьич и Андрей с Галиной. Передал связку ключей Геннадьичу и пошел на выход. Посчитав измятые сигареты в пачке и выделив одну Собаке, прошел в раздевалку. Следом заскочил Гусь.
- Ну, пойдем, что ли?
- Пора, - зевнул во весь рот Иванов. - К матери будешь заходить?
- Не-а, - тоже зевнул Гусь.

Глава 6

Иванову надоело слушать ворчание бывшей жены, которая ходила по квартире, вытирала несуществующую пыль, передвигала с места на место какие-то безделушки и зудела, зудела себе под нос, распаляясь от этого все больше и больше. Чтобы не нарваться на очередной конфликт, он схватил книгу, сигареты, накинул полушубок и отправился в холодный подъезд, не забыв, однако, озадачить четырехлетнюю дочку недавно приобретенным кубиком Рубика. Та, немедленно оставив кукол, принялась немилосердно терзать странную игрушку. Поудобней устроившись на соседском ящике для картошки и закурив, Иванов погрузился в «Мир смерти» Гаррисона. Вскоре подъезд, холод в подъезде и все остальное перестало для него существовать. Вместе с межгалактическим авантюристом и каталой Язоном ди Альтом он лихо сшибал макеты представителей местной фауны в тренировочном лагере на какой-то особо хитрой планете и мечтал побыстрее оттуда смотаться. Пистолет на специальном шнуре сам прыгал ему в руку, и у Иванова даже захватывало дух от предстоящих перспектив. Но все хорошее почему-то слишком быстро кончается. Не успел он выкурить вторую сигарету, как из дверей высунула голову жена.
- Эй, папаша! Уложи дочку спать. Успеешь начитаться. А я к соседке наверх схожу.
- Щас! Все дела брошу и побегу к соседке наверх! Делать мне больше нечего, что ли?
Жена захлопала глазами.
- Это я к соседке…
- А-а, извини, перепутал. Я и забыл, что сегодня твоя очередь к ней идти! - и проскользнул мимо обалдевшей супруги в прихожую.
- «Спокойной ночи» уже кончилось? - спросил он у дочки, вертевшей кубик всяческими образами.
- М-м… Да… Не знаю… - пробормотала та, не отрываясь от странной игрушки.
- Эк тебя, милая, захватило. Давай-ка ноги помоем - и баиньки. Хорошо?
- М-м… Да… Нет…
- Ну-ка, Юля, перестань. Завтра поиграешь, - сказал он, отбирая кубик.
Когда ноги были помыты, верхний свет выключен и зажжен ночник, дочка спросила:
- Папа, а что ты делал сегодня ночью?
- Я работал.
- А расскажешь?
- У меня была сумасшедшая ночь, - ответил он, вспомнив, как выставлял на неработающих часах точное время. - Хотя тебе это вряд ли будет интересно.
- Почему? Мне интересно!
- Ну, ладно, - Иванов вздохнул, поняв, что от настырной и любознательной дочери он так легко не отделается. - Слушай. Я ловил на небе звезды и прятал их в бутылки с водой.
- Зачем?!
- Чтоб настоять звездное вино. Что может быть лучше звездного вина? Одна звезда - одна бутылка. Сегодня я их поймал шесть.
- А ты еще говорил, что всю ночь спасал шахматного короля от злой черной королевы. Ты кто на работе?
- Хм… Хороший вопрос… Ну, немного волшебник, немного спасатель…
- А зачем ты ложил в каждую бутылку по одной звездочке? - перебила его дочь. - Надо было, как чай делать - много сунешь, и чай крепче будет. Надо все звездочки в одну бутылочку положить. Вот.
- Нет, доча. Звезды - они словно маленькие смешные люди. Им хорошо, когда они вместе. Они начинают гоняться друг за дружкой, играют в жмурки. Они кружатся в маленьком сверкающем хороводе. Короче - поднимут такую кутерьму, что ни одна бутылка не выдержит. Только так: одна звезда - одна бутылка. В одиночестве звезды грустнеют и засыпают.
- Они умрут? Ты убиваешь звезды, как тот дядя?
Иванов даже пожалел, что недавно читал ей Гаррисона. Как, однако, ребенок развивается! Вслух же ответил:
- Нет, маленькая, они просто засыпают. Когда, немного погодя, вино будет готово и бутылку открываешь - звезда улетает обратно на небо. На свое прежнее место. А в бутылке остаются ее слезы, ее мысли.
- А это вино вкусное? Звездные слезки…
- Да, это самое лучшее вино на свете. От него нельзя стать пьяным, но оно разогревает кровь. Оно лечит больную душу.
- А мне нельзя еще пить такое вино? Оно как лимонад?
- Нет. Но когда ты вырастешь, то к твоей свадьбе я приготовлю несколько бутылок такого вина.
- А когда приготовишь?
- О, это будет нескоро! А хочешь - я оставлю эти шесть звездочек, которые поймал сегодня?
- Да. А потом, когда ты снова будешь ловить звездочки, то возьми меня. Ладно? - тут она ненадолго задумалась. - А как ты их ловишь? Сачком или удочкой, как в деревне?
- Знаешь, Юля, человек сам должен ловить свои звезды, без посторонней помощи. Когда-нибудь ты и сама этому научишься. А ловлю я их сказками, - вдохновенно фантазировал Иванов, не зная, куда же еще заведет его воображение.
- Как это - сказками? - даже при свете ночника Иванов увидел, как округлились глаза дочери.
- А вот так. Начинаешь рассказывать сказку. А звезды любопытны, как дети. Они маленькими светлячками слетаются поближе и застывают, открыв в восхищении рты. Тогда выбираешь те, что поярче, берешь бутылки и подставляешь под них. Когда они засыпают, то обязательно падают туда. И остается только заткнуть пробку.
- А ты тогда говорил, что звезды большие, как… - Юля задумалась, пытаясь подобрать сравнение. - …Больше домов, да? Потому их и видно. А бутылки маленькие. А как ты…
Иванов почувствовал, что достаточно еще пару минут поговорить с дочуркой - и совершенно спокойно можно будет заказывать койку в своем отделении. А там вылечат.
- Юля, все. Пора спать. Видишь - уснул телевизор. Засыпает старый стул. И дети тоже должны спать. Спи, хорошая…
Юля вздохнула и, повернувшись на бок, закрыла глаза.
- Спи, - еще раз повторил Иванов и вышел из комнаты. Через некоторое время он вместе с Язоном уже выходил в город, кишащий смертоносными тварями.

- В театр!! - решил Иванов и подошел к шкафу. Жена с дочкой ушли в гости к бывшей теще, и он мог без особых помех, не спеша, одеться. «Итак, что мы оденем? - размышлял он. - Старый добрый прикид или же банальную цивильную тройку?» Достал «прикид»: потертые, видавшие виды джинсы, тельняшку и какую-то хламиду - то ли джемпер без рукавов, то ли мешок из-под картошки с дырами для рук. Но зато на ней были яркие полосы елочкой, нашитые в мексиканском стиле. Это произведение сампошива Иванов гордо называл пончо. Быстро натянув этот мешок и джинсы, а также повязав на голову бандану, он взглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел и ухмылялся то ли участник фестиваля молодежи и студентов в Гаване, то ли индеец с Аппалачских гор, которому почему-то вздумалось вдруг посетить Вологду, вместо того чтобы мирно зимовать у подножия родной горы Митчел. Но к этому наряду были необходимы кеды, о чем Иванов сразу как-то не подумал. А в такой мороз в кедах идти не климатило, и поэтому, со вздохом повесив все обратно, он начал залезать в серую тройку.
- В театр, в театр, - напевал он себе под нос. - Да будь он неладен, если из-за него по полчаса одеваться приходится!
- А кстати, - самодовольно спросил он сам у себя, - в чем отличие чеховских сестер от Иванова? А в том, господа хорошие, что они твердили всю жизнь: «В Москву, в Москву…» - а сами так никуда и не уехали. А если Иванов сказал: «В театр!» - то он одевается и идет туда. Вот так-то, господа!

В театре оказалось многолюдно. Иванов поднялся на второй этаж с твердым намерением выпить чего-нибудь в баре. Очередь была средненькая, и он, не раздумывая, пристроился в конце. Симпатичная барменша быстро справлялась с работой, и очень скоро он добрался до вожделенной стойки.
- Вам? - улыбнулась барменша.
- Мне! - ответил Иванов и улыбнулся в ответ не хуже, чем Фернандель.
Девушка засмеялась.
- Что вам?
- Двести «Избушки»!
Подарив Иванову лукавый взгляд, от которого он ощутил дрожь даже в пятках, она повернулась, чтобы выполнить заказ. Получив вино, он присел за столик. Неожиданно сзади раздался голос:
- Иванов, наконец-то!
Он сразу узнал этот голос и обернулся. К нему подходила Ольга. Рядом с ней шла невысокая полненькая девушка. «Наверное, Света», - решил Иванов и улыбнулся.
Пьеса оказалась довольно смешной. По ходу действия режиссер, почему-то находившийся в зале, то и дело выбегал на сцену и давал какие-то указания актерам. Все суетились, кого-то встречали, чего-то ждали… А старый грабитель ходил по дому, воровал ручки от дверей и говорил, что «…в этакий промозглый осенний вечер нет ничего лучше баночки старых, добрых сардин!» Иванов сидел рядом с Ольгой и довольно посмеивался. Ненароком взглянув на часы, он увидел, что скоро будет антракт.
- Сухонькое пить будем? - шепотом спросил он у Ольги.
- Угощаешь?
- Естественно! Ну, я погреб столик занимать пока. Подходите.
Легкой тенью выскользнув из зала, он отправился в бар. Барменша, сидевшая за стойкой вполоборота, увлеченно читала какую-то книгу. При виде Иванова она дернула плечиком и продолжала читать. Иванов облокотился на стойку.
- А вы опять одна в такой чудесный вечер… И вновь передо мной волнующая грань - Пушистый синий плед, окутавший вам плечи, Открытое окно и белая герань…
Девушка даже книгу отложила.
- А дальше?
- А вот дальше, сударыня, забылось, к великому сожалению.
- Это Есенин? - как-то не очень уверенно спросила она.
- Нет, это мой друг Алекс. Но не нужно расстраиваться - не вы первая, их все время путают. Но, - тут он немного задумался, - если последует высочайшее соизволение, то в следующий раз я могу вас познакомить.
- Последует, - тут же сказала барменша.
- Вот и хорошо! - расцвел Иванов. - А мне, пожалуйста, три по двести. Того же.
- Чего - того же? - опять дернула плечиком девушка. - Я не обязана запоминать заказы всех клиентов.
- Всех и не надо. Но мой-то заказ, вы, возможно, запомнили?
- Нет, - отрезала она.
- Ну, хорошо. Тогда мне три «Избушки» и, - тут он заглянул в меню, лежащее на стойке, - пирожок с мисом и рясом.
- Че-его? - от удивления ее глаза стали похожи на юбилейные рубли.
Иванов обескуражено почесал затылок.
- Тьфу ты, пропасть - опять перепутал… С рясом и мисом!
Барменша заливалась смехом, схватившись за живот обеими руками. Когда приступ пошел на убыль, она попыталась что-то сказать, но, взглянув на Иванова, серьезно и даже с некоторой грустью взиравшего на нее, снова согнулась от хохота. Наконец, она все-таки смогла выговорить нечто неопределенное:
- Ты что - больной, да? Таких пирожков… у нас и не бывало!
- Я, я, фрау. Их бин кранк! - с готовностью согласился он. - Я же говорю - перепутал. Мне плитку шоколада с орехами.
В это время двери, ведущие в фойе, распахнулись, и зрители яркой сверкающей толпой устремились из зала: одни - на улицу покурить, другие, самые шустрые, - успеть перехватить чего-нибудь в баре, а третьи - просто походить по коридорам и поглазеть на фотографии артистов театра.
- Дас ист антракт! - констатировал Иванов.
- Ну, ладно, приводи своего поэта, - сказала барменша и быстро выполнила заказ Иванова.
Расплатившись, он подмигнул ей и, схватив стаканы, побежал занимать столик…
После спектакля, не принимая никаких возражений, он отправился провожать подружек. Обе жили в заречной части города. Сначала довели до дома Свету, которая хохотала над каждым словом Иванова, что, в конце концов, стало даже немного надоедать. Но зато, идя вдвоем с Ольгой, они больше молчали, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. Иванов вел Ольгу по набережной вдоль реки, лед на которой был вовсю исчерчен тропинками. Деревья вдоль тротуара печально тянули голые ветви к холодным, негреющим фонарям. Редкий снежок, плавно кружась в вечернем небе, падал на красивые старинные особнячки, длинной вереницей протянувшиеся вдоль набережной. Все это: деревья, фонари, дома - было похоже на какую-то нереальную декорацию. И если бы взгляду не открывалась перспектива, то легко можно было бы вообразить, что идут павильонные съемки, и вот-вот из-за фанерного каркаса очередного дома раздастся вдруг усталый голос режиссера:
- Снято…
Иванов поделился соображениями по этому поводу с Ольгой.
- Ты что, бывал на съемках? - поинтересовалась она.
- Нет, но все равно похоже, - ответил он, и оба опять надолго замолчали, очарованные тихим, ласковым вечером.
Прощание вышло скомканным.
- Ну, я пошла, - сказала Ольга, когда они дошли до ее дома.
- Как, сударыня? Даже не предложив кофе?!
- Не стоит, Иванов. После кофе плохой сон, а тебе завтра на смену.
- А может, мне сегодня как раз и нужен плохой сон? - с надеждой спросил он.
- Иди, Саша. Тебя жена заждалась.
Иванову мучительно хотелось ее поцеловать. Покрепче прижать к себе это невесомое хрупкое тело, взглянуть в печальные серые глаза и - кто знает? - может быть, увидеть там свое отражение. Или прочесть ответ на вопрос о смысле жизни?
Но, как бы то ни было, но он решил не нарушать правил придуманной кем-то игры, не искушать судьбу. Зачем? Все должно идти своим чередом. Если признанный гениальный режиссер ставит спектакль, то начинающие актеры, как правило, с ним не спорят, а в точности выполняют все его требования. И глядишь, наутро после премьеры они просыпаются не безвестными исполнителями, а общепризнанными любимцами публики.
Так и здесь. Если какому-то небесному гению вздумалось вдруг подергать за ниточки, проверяя реакцию Иванова - то пусть его потешится! Не жалко! Жизнь впереди - а в это Иванов твердо верил - длинная, так почему бы немного и не подождать? Все успеется...
- Пока, Оля, - улыбнулся он, слегка дотронувшись до ее плеча. Развернулся и быстро зашагал к реке. Она некоторое время смотрела в спину уходившего Иванова, потом повернулась и медленно пошла к подъезду.

Глава 7

Барышев как-то на удивление быстро сдружился с Яшкой и Генкой, и теперь повсюду они ходили втроем. Барышев с Яшкой были помешаны на технике. Яшка рассказывал, как он «раздевал тачки» за считанные минуты, а Барышев смаковал историю о том, как удирал от ГАИ на краденой «Яве».
- Зверь-машина! - убеждал он, на что Ян пренебрежительно щурился.
- Я бы тебя на своей «семере»…
- Не скажи! - горячился Серега. - «Ява», если новая… Зверь-машина! - не находил он других слов.
Решили спросить у Иванова.
- Тю на вас! Сказились, чи шо? - смеялся санитар. - Нашли дуже гарну технику. От, «Запорижец» - усим машинам машина!.. Самая коханная. На нее стильки рокив копят! А бо велосипед - техника тож…
Они плевались и продолжали свой нескончаемый спор. По вечерам, взяв в свою компанию Димку и Юрикова, они просили у раздатчиц достать из холодильника общие припасы и объедались батонами с маслом и сгущенкой, вареньем и прочими лакомствами, которые им регулярно доставляли родители. Правда, и у других больных были кой-какие запасы, но поскромнее. Иванов обозвал как-то раз такую трапезу Лукулловым пиром, на что Юриков усмехнулся, а остальные не поняли.
- А по фигу - чей пир! - сказал Генаха, запихивая себе в рот бутерброд с ветчиной и запивая его концентрированным молоком прямо из банки. - Мне бы пожрать от пуза… Домой приду - буду две недели жрать, а потом две недели пить!
- Молодец! - похвалил Яшка вечно голодного друга.
…Дни летели быстрее пули, и отрывной календарь на стене раздевалки становился все тоньше и тоньше. Казалось, что до Нового года уже можно было дотянуться рукой. Все ходили в приподнятом настроении. Как ни удивительно, но перед праздниками даже «стучать» меньше стали, на что Иванов как-то сказал Гусю:
- И у стукачей, видно, бывают праздники!
Гусь подумал и пообещал притащить религиозный календарь, мотивируя это тем, что там на каждую неделю не по одному торжеству приходится.
- Может, и вовсе стучать перестанут? На завтраке объявлять, что сегодня, мол, такой-то праздник или именины того-то и того-то. Они и притихнут.
- Как бы не так! - съязвил Иванов и «вывез» Гусю тут же придуманную сентенцию: - Не пытайтесь обучить барана гоняться за утками. С него, бедолаги, достаточно и того, что он дает шерсть и мясо. А если и затопчет утку - то это явление неординарное, просто случайность… Не возводи исключение из правил в статус закона. Попробуй объявлять им, чьи сегодня именины, так они, из подлючести, только именинников ломить и начнут. То-то устроят праздничек!
- Ты, как Козьма Прутков! - позавидовал Гусь.
- Это в смысле: «Если на клетке слона прочтешь надпись «Буйвол» - не верь глазам своим»?
- Нет. Зришь в корень!
- Ну, это легко, - согласился Иванов. - Особенно если корень квадратный, а ты неплохо знаешь таблицу умножения!

На собрании Иванов напросился-таки на усиление в новогоднюю ночь. Все посмотрели на него, как на пациента из наблюдалки, однако шеф был доволен. После собрания, лениво потягивая пивко у Саньки Рябова и заедая его чипсами, Иванов ехидно ухмылялся.
- Вишь, как папик обрадовался! Он и так хотел меня пихануть - в наказание за Колобка. А я ему такой фортель!
- Мудро! - похвалил Рябов.
- Сальто-мортале! - поддержал Васька. - Нарезался - вот и молодец!
К пяти часам все пиво было выпито, а изрядно захмелевшие санитары резались в преферанс, расписывая «пульку» до двадцати. Рябов достал бутылку водки.
- Вздрогнем?
- Я - пас, - тут же отказался Иванов. - Смена…
- А я - вист! - захохотал Васька.
- Ну, вы тут бухайте, а я в сушилку спать пошел, - сказал Иванов и начал одеваться.
- Но у меня нет сушилки, - не понял Рябов. - На диван вон ложись. А к семи мы тебя растолкаем.
- У тебя нет, зато на отделении есть! А на диван я не лягу. Вы тут напьетесь и сами заснете. Нет уж, пусть меня растолкает трезвый Гусь!
- Как санитар санитару, я тебе скажу… - начал было Васька, но Иванов, вытянув вперед руку, перебил его.
- Как санитар санитару, я скажу себе сам… - и приложил палец к губам, требуя тишины.
Почувствовавшие очередной прикол Васька и Рябов застыли в ожидании.
- Я скажу себе сам, - повторил Иванов и, посмотрев на застывших приятелей, твердо отчеканил: - Полная изоляция!! - после чего повернулся и выскочил за дверь, оставив коллег в величайшем недоумении.
- Заработался… - вздохнул Васька и поднял стопку. - Поехали…
Выпив, крякнул, посмотрел на Рябова и многозначительно кивнул на дверь:
- И непонятно еще, что по этому поводу скажет Сергеич?..
Удивленный столь ранним приходом Иванова Геннадьич все же проводил его в сушилку и закрыл на ключ. Набросав на горячие трубы фуфаек, Иванов тут же улегся. Перед глазами замелькали восьмерки, тузы, дамы… Ему снилось, что он «падает в мизер», а Васька с Рябовым цепляют ему «паровозище» из семи взяток.

На отделение пришел новенький - некто Федотов, с новгородского «спеца». Тощий, невысокий, с большой головой и себе на уме. Мужикам на дальняке хлестанул, что прежде чем довелось познакомиться с психиатрами, отсидел в общей сложности семнадцать лет. Пораскрывавшие рты мужики слушали о его похождениях.
- Гужуюсь как-то у Финбана, а мимо пассажир два угла прет в электричку. Я в тот же вагон. Доехали до Лемболова, и пока он в большой угол за хавкой ползал, я маленький-то и вертанул. Чемоданишко хоть и мелконький, но увесистый. Развел, короче, карася по полной. Подорвался из вагона - и к лесу, к прокурору зеленому. Там замочки вскрыл гвоздиком - мать честная: хрусты, рыжье… Помянул я того фраера добрым словом, денежки на карман, а чемоданишко с золотом под кочку на болоте притырил. Место запомнил. Ну, с такими деньжищами - как не гульнуть? Сажусь на встречную - и на Загородный в «Тройку». Снимаю шкуру, пою ее, кормлю, а она, задрыга, по концовке бомбанула меня - и ну на выход ломиться. Я по карманам. Хрен там - сплошной голяк! Я за ней, а за мной холуй - не заплатил, мол. Я кричу - шкуру цепляйте, у нее баблы! А они ласты мне клеят. Ну, тут я стул схватил и повеселился. Трешник «лесник» на суде накрутил. Ну, треху отмотал, откинулся по звонку от хозяина - и на болото. А там, мать бы их так, мелиорация полным ходом. Я до кочки. Хрен там, и следа нет - где эту кочку искать? Все перекопано! Вот тут-то крыша и потекла. Начал я гонять дрыном этих мелиораторов, будь они неладны! Но я-то один, а их восемь пассажиров, да еще проститутка эта, мастерица ихняя. Зачикировали по ходу и в мусарню сдали. А я там репой как начал стенки крошить… - тут он продемонстрировал всем желающим старые шрамы на лбу. Сашка Орлов даже уважительно провел по одному из них пальцем. - Ну, менты, конечно, «скорую» вызывать - я ведь в кровищи весь. Те от крови отмыли, зашили, что смогли, и на экспертизу. Под Новгородом на «спецу» три года отсидел, да сколько здесь еще прокантуюсь. Но выйду - все болото перекопаю, гадом буду!
- А золотишка-то много ли было? - осторожно поинтересовался Орлов.
- Да с килограмм где-то…
- Вот непруха! - посочувствовали мужики и дали ему сигарету.

Перед самым Новым годом пришла из отпуска Фаина Григорьевна, медсестра со смены Иванова, и сообщила, что переходит на второе отделение. Там освободилась должность старшей медсестры. Шеф тут же принялся искать замену, а Ольга, узнав об этом, попросила о переводе. Губанов, как ни странно, особо не возражал, захотев, видимо, побыть немного в роли доброго Санта Клауса. Но одно условие все же выдвинул: пока не придет новая медсестра, бывшая смена Фаины Григорьевны остается общей. Узнавший об этом Иванов только покачал головой и сказал Гусю:
- Нисколько не удивлюсь, если папик нацепит фальшивую бороду и красную шубу и придет поздравлять нашу смену. Шуре хрянцузскую хлорку и новое ведро, а тебе ключи от своего старого «Зарубежца».
- А тебе? - поинтересовался Гусь.
- А мне он подарок уже сделал!..
- А может, это мне подарок, а ключи тебе… а?
Иванов начал было засучивать рукава халата, но Гуся уже как ветром сдуло.
- Гусь - птица приезжая! - сказал Юриков Яшке. - Ишь, сквозанул от Графа, как черт от ладана. Чего и не поделили?
Они сидели в самом углу столовой и, не торопясь, толковали за жизнь.
- Когда тебя из наблюдалки-то выведут? - спросил Яшка.
- А пока очередного новенького не подгонят или из чертей кто-нибудь не залетит.
- Ну, это недолго устроить, - усмехнулся Яшка. - Сделаем скоро.
Когда на отделение пришел Пашка Федотов, из наблюдалки вывели Ботинка, а из второй палаты ушел домой больной, выписанный на последней осенней комиссии. Ботинок пожелал занять свою старую шконку в углу пятой палаты, и Барышев, усмехаясь и особо не споря, быстренько скатал свой матрац и умотал во вторую, где его с удовольствием встретил Димка Щербицкий.
- Вишь ты, - завистливо вздохнул он. - Люди годами ждут мест в первых трех палатах, а ты не успел из наблюдалки выйти, а уже здесь.
- Ну, так ведь… - заулыбался довольный Серега. - А ляпни чего-нибудь по-цыгански?
- Гэем ту… (пошел ты) - лениво отозвался Димка и завалился на шконку.

И еще одно событие произошло под Новый год. Губанов провел собрание совета больных. Председатель совета Мотогоров выступил даже с докладом по теме: «Результаты работы за текущий год». Лютик коротко осветил вопрос гигиены, а Димка Щербицкий закатил речь о физподготовке и необходимости приобретения нового спортинвентаря. Анна Николаевна начала было говорить что-то о реабилитации, но под конец так запуталась, что шефу пришлось договаривать за нее. Приглашенный на собрание в качестве «независимого наблюдателя» (а на самом деле - следить за порядком), Васька Светлов отчаянно скучал и зевал с похмелья. Наконец шеф завершил свою речь торжественным аккордом и перешел к обсуждению программы праздника. По организационным мероприятиям с ним никто не спорил, но когда дело дошло до отбоя, начались жаркие дебаты.
Губанов предлагал лечь спать в час ночи, а подъем устроить в полдевятого. На что больные категорично заявили, что раньше пяти спать не лягут. Шеф предложил промотивировать решение, и ему под нос сунули программу телепередач. Он внимательно все изучил и запретил включать какие бы то ни было программы, кроме первой, самой «прилизанной». Совет взвыл - они-то под шумок собирались смотреть эротическую комедию по питерскому каналу. Но шеф оставался неумолим. Споры разгорелись с новой силой. В конце концов, он пошел-таки на компромисс и разрешил общий отбой в два ночи. С двух до трех особо отличившиеся могли смотреть любой канал. Все были рады даже этому. Затем перешли к обсуждению текущих проблем. Как ни странно это могло показаться, но слова попросил Светлов. Удивленный шеф предоставил ему эту возможность. Васька затронул вопрос, давно уже волновавший весь персонал.
- Дело в том, - начал он, - что Серегину пришла посылка с папиросами. Вы, - обратился он к сидящим за столом, - видели, чтобы он курил сейчас свои?
Все дружно помотали головами.
- Вечно на подсосе, - немного подумав, осторожно выразил общее мнение Лютик.
- Правильно, - поддержал Васька. - Вопрос: куда же деваются папиросы после их получения?
- Да он вроде долги раздает, - неуверенно предположил Мотогоров.
- Не долги, а долг, если более конкретно. И причем исключительно Ботинину, который за две сигареты, данные в долг, забирает у него целую пачку. Мы видим перед собой новоявленного папашу Горио, - с пафосом разглагольствовал Светлов.
Шеф, обалдевший от такой информации, что-то быстро строчил в блокноте.
- Что вы предлагаете, Василий Васильевич? - спросил он, откладывая карандаш.
- А вот то и предлагаю - чтобы папиросы Серегина забирал санитар и выдавал ему строго по графику, одну штуку в два часа. Ему и пачки почти на неделю хватит, и он не будет зависеть от капризов Ботинка. То есть Ботинина, я хотел сказать. А то что получается? Мать по копейкам на пенсии экономит, чтобы посылку собрать, а Со… Серегину ничего и не достается. У меня все.
- Ну, как? - спросил шеф у притихшего совета.
- Давно пора, - ответил Мотогоров. - Молодец санитар. Мы этот вопрос как-то выпустили из виду.
- Я за, - поднял руку Лютик, сразу же учуявший немалую халяву.
- Я тоже, - согласился Димка.
На этом собрание и закончилось. После собрания Лютик сразу разыскал Собаку и, пока никто его не опередил, сообщил тому радостную новость, явно намекая на то, что тут не обошлось без его, Лютика, участия. Довольный сверх всякой меры Собака тут же пообещал через раз курить на двоих и долго тряс ему руку.

Глава 8

Наконец уходящий год, под сонные всхрапы больных и поскрипывание пружинных сеток на кроватях, разродился новым днем. Последним. Как бы желая показать, что и он еще на что-то способен, уходящий распахнул настежь ледяные ворота Арктики, и на древнюю периферийную Вологду обрушился мороз в тридцать три градуса. Правда, старушка Вологда видала морозы и покруче, когда ртутный столбик термометра опускался ниже сорока, но уходящий этого, видимо, не знал, и минус тридцать три оказалось всем, на что он был способен. А в Анадыре веселые чукчи уже готовили оленьи упряжки, чтобы с триумфом провезти юный, зарождающийся год по тундре и, словно эстафету, передать его дальше. Для них минус сорок шесть не являлось чем-то из ряда вон выходящим, а было обычным, однако, делом. И поэтому они разводили большие костры и плясали вокруг них, радуясь, словно дети и отсчитывая последние часы уходящего года.
- Мать честная, минус тридцать три! - ахнул Геннадьич, соскребя линейкой сквозь решетку морозные узоры на стекле и поглядев на недавно установленный термометр.
У него порядком подмерз бок, обращенный к окну, несмотря на то что под подоконником проходили трубы центрального отопления. Он даже отложил в сторону газету, чтобы узнать, какая на улице температура. Увиденное сильно его огорчило, так как они всей семьей собирались на Новый год к теще в деревню, а от автобуса до тещиного дома надо было топать восемь километров.
- Сколько-сколько? - не расслышала санитарка Галина.
Они с Андреем сидели за столиком и с увлечением вырезали из бумаги снежинки и фигурки различных зверей, чтобы повесить их на елку, срубленную рядом в роще, вместо игрушек. Стеклянные и пластмассовые игрушки шеф вешать запретил: не дай бог, кто из больных утащит, да проглотит - греха не оберешься! А елку установили только днем, на валериной смене. Она стояла посреди столовой и радовала больных крепким лесным запахом.
Когда Валентин поставил ель, то Рыжий и Ленька Мохов целых два часа не отходили от нее, останавливая всех проходящих мимо, и нечленораздельными возгласами предлагали полюбоваться на лесное чудо, неизвестно, как и почему поселившееся вдруг на отделении и нарушившее привычный, сложившийся уклад жизни.
Валентин, желая чуть-чуть похохмить, разжевал иголку и пощелкал себе ногтем по кадыку. Этот жест Рыжий, безоговорочно верящий инструктору и всюду таскающийся за ним, конечно же, знал. Не теряя времени, он набрал целую пригоршню иголок и показал себе на рот - мол, туда ли? Валентин подтвердил кивком головы. Тогда Маленький немец принялся усердно жевать, исходя зеленой слюной и строя невообразимые гримасы. Валентин опять прищелкнул себя по горлу и закачался. Рыжий выставил вперед большой палец - мол, все хорошо! - и продолжал героически двигать челюстями, ожидая обещанного кайфа. Но так и не дождался. Наконец заметив улыбки на лицах больных, он понял, что его провели и, покрутив пальцем у виска и продемонстрировав Валентину неприличный жест, ломанулся на дальняк избавляться от своей «жвачки». После этого он целый вечер обходил елку стороной и даже сумел нажаловаться на инструктора Татьяне Андреевне. Подойдя к ней, он показал пальцем на белый халат, что должно было обозначать кого-то из персонала, потом показал «очки», приставив указательные пальцы колечком к глазам.
- Валентин Олегович! - догадалась медсестра.
Рыжий согласно закивал.
- Ну, и что? - продолжала допытываться она.
Тогда он снова покрутил пальцем у виска и безнадежно махнул рукой в сторону своей кровати, явно намекая на то, что именно Валентин, а не он, Маленький немец, должен находиться на лечении и принимать галоперидол с аминазином. Татьяна Андреевна от души рассмеялась, а расстроенный Рыжий, сказав свое неизменное «ба-ба-ба!», ушел отпиваться водой из под крана.
Правда, потом, желая отыграться, он поймал на ту же удочку своего Большого собрата. Но тот, жадно сожрав одну порцию иголок, тут же запросил вторую, так что Валере пришлось прогонять его и охранять елку от полного уничтожения. А Большой, довольно похлопывая себя по животу и мотая круги по столовой, ждал момент, когда санитар отвернется, чтобы пополнить на халяву недостающий запас витаминов. Тут даже Рыжий призадумался - а правильно ли он поступил, так опрометчиво избавившись от «лакомства». Но вспомнив горький вкус хвои, он даже сплюнул и отправился искать каких-нибудь новых развлечений.
…- Сколько-сколько? - переспросила Галина, откладывая в сторону только что вырезанного зайца.
- Тридцать три, - ответил Геннадьич и пошел в обход по палатам.
Возле сестринской сидела Ольга Викентьевна. Развернув кресло, в котором так любил балдеть Иванов, и подставив его к самой батарее, она что-то вязала.
- Ну, как? - окликнула она Геннадьича.
- Все спят, - ответил он и отправился дочитывать газету.
Ольга взглянула на часы. Без пятнадцати четыре. Как говорил Иванов - самое поганое время, когда безумно хочется спать. На флоте этот промежуток времени имел даже свое собственное название - «вахта собака». Вспомнив Иванова, которому уже сегодня ночью придется справлять праздник на отделении, Ольга усмехнулась и, скинув тапочки, с ногами забралась в кресло.

- Привет, гвардейцы!
- И ты, боярин, здрав будь!
- С наступающим, орелики!
- Пролетарии всех стран - соединяйтесь! - в пионерском салюте вскинул руку Хорь.
Собака и Жир с невольным восхищением посмотрели на сотоварища - ни хрена себе, какие слова знает!
- Молодец! - похвалил его Иванов и достал сигарету.
- А нам? - тут же заканючили Собака со Славкой. - За ради праздничка-то!..
- Ага… Заговор! - засмеялся санитар. - Статья пять восемь. Мера наказания до двадцати пяти лет, либо расстрел галоперидолом! - но сигареты все же дал. - Исчезли…
- Не рановато, Александр Владимирович? - поприветствовал его Сергеич, сидящий у наблюдалки. - Еще шести нет.
- Да нет, Александр Сергеевич, не рановато. Решил тебе подарочек к Новому году сообразить. Иди домой, празднуй.
- Ну, так ведь… - враз засуетился Сергеич. - Я тогда ухожу...
- Давай. Выпьешь там за нас.
- Обязательно! - уже на ходу прокричал тот.
Иванов зашел в наблюдалку.
- С наступающим, господа!
- И вас так же! - вразнобой ответили больные.
Усевшись около наблюдалки, он принялся ждать Валеру. По телевизору шел какой-то фильм, но больных в столовой было немного: в основном все бродили по проходам в ожидании праздничного ужина, который должен был начаться часов в десять. Из туалета вышел Костя Голубцов.
- О, Александра Владимирыч! Дай вам бог здоровья! С нами сегодня будете?
- Да, Константин Васильевич. На усиление пришел.
- Вот и ладно-хорошо. Хоть праздничек по-божески справите!
Костя стоял перед Ивановым и переминался с ноги на ногу. В тапках на босу ногу, курточка застегнута не на те пуговицы, отчего ее перекосило, а из-под нее выбился кончик белой нижней рубахи.
- Чего это ты такой расхристанный бегаешь? - спросил Иванов. - Ну-ка, приведи себя в порядок, да и расскажи чего-нибудь.
Костя быстро исправил погрешности туалета и сел рядом с санитаром.
- Я в пятьдесят четвертом годе ведмедя завалил. Вот: Мишка Копейкин не даст соврать, Кузнецов Константин Николаевич - шофер с МТС, Виталий Никтополеонович - покойничек, царство ему небесное… - начал перечислять он своих бывших соседей по деревне.
- Ну-ну, - заинтересовался Иванов. - Прохоров Алексей Гаврилович - инвалид фронтовой, Сережка племянник… Я уже всех твоих свидетелей, кто «не даст соврать», наизусть помню. Ты лучше про ведмедя толкуй.
- Я и говорю, - продолжал Костя. - Прохоров Алексей Гаврилович, Сережка племянник. Вот хрест святой - не дадут соврать! Посылают меня жены за лесиной…
- Какие на этот раз?
- Что - какие? - не понял Костя.
- Ну, жены… Какие?
- А-а, - облегченно вздохнул Голубцов и, загибая трясущиеся, с трудом гнущиеся пальцы, начал перечислять. - Голубцова Антонина Степановна, Хрущева Татьяна Никитовна, Суслова Анна Михайловна, Пельше Ядвига Арвидовна…
- А Косыгиной Светланы Андреевны не было? - невинно поинтересовался Иванов.
- А разве Светлана? - озабоченно спросил Костя.
- А леший ее знает, - чистосердечно признался санитар. - Ты про ведмедя давай.
- Ну, вот, - продолжал Костя. - Рассекаю я эдак-то с топором, а встречу пионеры шарашатся: Митьки Петрова сын…
- Дальше, - перебил его Иванов. - Без подробностей.
- Ну, кричат, значит, что ведмедь шлендает по оврагу. Я домой - за ружжом. А патронов-та и нет. Я к Ваське суседу, за жаканами. Он два дает, ну, я быстрей к оврагу. И пионеры за мной - Митьки Петрова сын…
- Дальше! - почти простонал Иванов.
- Ведмедя, значит, нет уже. Мы в лес. Вот он, батюшка! А и здоров же, ровно лешак! Я патрон заряжаю и в бошку ему - хрясь! А оттеда - дробь! Васька-от надул, сволочь. Пионеры, как горох - врассыпную… А я думаю себе - помирать, так с музыкой! Вгоняю второй патрон - и по буркалам ему, по буркалам! А он бежит, орет, а остановиться-то не может. Но сразу видать - очумел. Я ружжо-то в сторону - и топор из-за кушака. А сам за березу мырнул. Он мимо проносится - морда в кровище, из роту пена… Я его пропустил чуть и сзади топором по-за уху - шварк ему! Он так-то и завертелся, голубок! Минут двадцать не мог отойти - все подпрыгивал и рычал чегой-то. Пионеры по нему из рогаток пуляют…
- Чем?!
- Ну, чем-чем, - смутился Костя, но все же выкрутился: - Шишками!
- Ай, молодца! - захохотал Иванов. - Ну и наплел! А и здоров же ты заливать, дед!
- Вот хрест святой… - забожился было Костя, но потом передумал. - А покурить оставите?
- Оставлю, оставлю, - смеялся санитар. - За такой рассказ и пачки не жалко. Вот тебе штука, иди покури - может, отравишься…
- Спасибо Александра Владимирыч! Вы богобоязненный человек. И крестик освященный носите, и соборы, церкви, синагоги и мечети не разрушаете. И за мир во всем мире боретесь. Дай вам бог счастья и здоровья. Вам, вашим деткам и женам, вашим уважаемым родителям. А за то, что вы циркачей и циркачек уважаете, не хулите их понапрасну, заборов у святых храмов не ломаете…
- Константин Васильевич! Сколько раз говорить, что не циркачей, а церковников, хотя бы… или - как и обозвать-то? - служителей культа, что ли… И вообще - надоел ты уже, дед. Иди кури!
Костя схватил высохшей рукой, похожей на куриную лапку, сигарету и, крестясь на ходу, умотал в туалет. Довольный Иванов сидел и улыбался, вспоминая костин рассказ.
- Шишками, говоришь? Сильно!!
- С наступающим, санитар! Здоровья тебе! Чего лыбишься? - к нему спешили Яшка с Генахой.
- Вам также! - ответил он и, вместо приветствия, легонько ударил обоих под дых.
Они отскочили, как резиновые мячики.
- Генаха! Санитар буреет. Мочканем? - боксируя, запрыгал вокруг Иванова Яшка.
- П-потом, - махнул рукой Мосейкин. - Чего смеешься?
- Да Костя толковал, как медведя топором вальнул. В курсах?
- Не-а. А где он?
- На дальняке курит.
- О, пошли, разведем на базар Циркача! - обрадовались кореша и поспешили в туалет, доставая на ходу сигареты.
Минут через пять оттуда раздался дружный взрыв хохота. Дверь распахнулась, и на отделение выскочил взъерошенный Костя. Вслед ему кто-то из больных крикнул:
- Канай отсюда, Циркач! Да не гони бутор больше!
- Не верят? - спросил Иванов.
- А они вообще ничему не верят. Антихристы! Храмы рушат, свя…
- Иди, Костя, иди. Мне подумать надо.
Голубцов ушел, и - свято место пусто не бывает! - его тут же занял Барышев.
- С наступающим, нептунова пехота!
- Привет, привет, Десант! Чем порадуешь?
Барышев заулыбался.
- Сегодня Витя на конвертах новый стишок задвинул.
- Помнишь?
- Не-а…
Барышев убежал, а Иванов решил навести порядок в туалете. Вышел в подсобки и включил вентиляцию. Потом прошел в туалет. Там сидели около пятнадцати человек. Курили от силы четверо.
- А ну-ка, орлы, на отделение. Пусть проветрится.
Больные дружной толпой повалили из туалета. Подождав, пока все выйдут, Иванов захлопнул дверь и уселся на прежнее место.
- Саня, вот он! - к наблюдалке подходили Барышев и местный поэт Витя Попов - маленький, кругленький пятидесятилетний мужичок.
- О, Виктор Викторович! - обрадовался санитар. - Говорят, новые перлы удумал? Почитаешь?
Витя встал в свою обычную позу: левую руку засунул за отворот курточки, а правую вытянул вперед и вверх. После чего скороговоркой начал читать.
- Хрущев досыта наигрался и банкротом стал,
В круги весь облажался, чего никак не ожидал.
У Хрущева две ошибки: субъективизм, волюнтаризм -
Не спасают коммунистов ни марксизм, ни ленинизм!
Хрущев досыта наигрался и банкротом стал,
Насадил он кукурузу, а я дрожжи продавал!
- Душевно! - захохотал Иванов. - Душевно! Молодец, Витя, порадовал!
- А мое любимое почитай? - попросил Попова Барышев.
Не меняя позы, Витя с пафосом произнес:
- Сгноить меня хотят на третьем отделеньи,
Сучат и грозят в волчьем озлобленьи!
Сумасшедшие фашисты по Кувшинову гуляют,
Суки, дикие бандиты - меня домой не отпускают!
Барышев засмеялся.
- Не отпускают, говоришь, домой - да?
- Восемнадцать лет уже. А у меня три тетради стихов в печати находились, когда забрали меня. Все кэгабэшники сожгли.
Педантичные шпионы шпионят много лет,
Московские драконы - разума нисколько нет!
Ничего, выйду отсюда - все президенту напишу!
- А зачем ждать? - удивился Барышев. - Вдруг да еще восемнадцать лет продержат? Пойдем и прямо сейчас напишем.
- А отсюда не доходят письма. Губанов тоже кэгабэшник. Он с них копии снимает и отсылает в Москву, а оригиналы в личное дело подшивает. Знаю я эту систему!
Барышев вопросительно поглядел на Иванова. Тот усмехнулся уголками губ. «Заливает!» - решил Барышев и приобнял Попова за плечи.
- Как там говоришь-то? Немцы-гады-паразиты по Кувшинову гуляют?.. Ну, пойдем покурим - я угощаю! - и, прикурив у Иванова сигарету, они пошли в туалет.
- Все гуляют и гуляют - меня домой не отпускают… Так, Витя?
- Нет, там по-другому. Сумасшедшие фашисты…

Вскоре подошли Валера с Санькой Рябовым, Татьяна Андреевна и санитарка Тоня.
- Ты бухло принес? - спросил Рябов у Иванова.
Тот вместо ответа схватил за шиворот спешащего по каким-то своим загадочным делам Левку Шпица.
- Лева, как ви думаете, - спросил он, автоматически переходя на одесский жаргон. - Могли мои старенькие родители замастырить для себя идиета?
Маленький, тщедушный Шпиц, взглянув на горой нависшего над ним Иванова твердо ответил:
- Нет. И никаких викрутасов!
- А куда дел? - продолжал допытываться Рябов.
- Лева, а учила ли вас ваша уважаемая бабушка класть все яйца в одну-таки корзинку, а потом подставить ее вместо стула местечковому раввину?
Шпиц немного подумал и ответил в том плане, что его уважаемая бабушка советовала для этой цели использовать тухлые продукты, после чего, благополучно отпущенный Ивановым, помчался дальше.
- Ты все понял? - спросил Иванов.
- Не все. Ты куда «яйца» распихал? Я так - в сугроб у входа.
- В который?
- В левый…
- А я - в правый, - засмеялся Иванов. - У санитаров мысли сходятся!
- А с собой притащил чего?
- Естественно! Ноль-пять пива - для отвода глаз. Если папик шмон в раздевалке устроит, то увидит только безобидное пиво.
- А какое пиво?
- «Жигулевское»…
- У нас не только мысли, но и пиво сошлось! - засмеялся Рябов. - Как думаешь - во сколько шеф умотает?
- Да уж никак не раньше одиннадцати. А то еще и ночью припрется.
- Это было бы печально, - сник Рябов. - Ты расписался уже?

В десять часов начали накрывать столы. Из окна раздачи Антонина выдавала клокочущие паром чайники, пироги, печенье, конфеты. Пока санитары бегали по столовой, разнося праздничный ужин, мимо, не торопясь, прошел Губанов.
- Шмон пошел наводить, - шепнул Иванов Валере.
- А и пусть себе наводит, - усмехнулся Валера. - У меня там только пиво.
- А остальное в сугробе! - продолжил Иванов.
- Откуда знаешь?! - оторопел тот.
Иванов с Рябовым переглянулись и захохотали.
- Валерий Александрович, ты - настоящий санитар!..
- Не понял…
- Хватай чайник, потом расскажем!
На ужине шеф закатил предновогоднюю речь. Поздравил, посочувствовал, сказал, что надеется, переживает. В ответ больные пообещали вникнуть, исправиться и больше не попадаться. После чего похлопали и дружно набросились на пироги. В одиннадцать, как и предсказывал Иванов, шеф поднялся и отправился домой, не забыв, конечно же, припугнуть санитаров тем, что придет с проверкой.
- Напугал ежа голой задницей! - прокомментировал Валера заявление шефа, и, едва за Губановым захлопнулась дверь отдельного выхода, они с Рябовым побежали на улицу.
- В моем сугробе покопайся, - попросил у Рябова Иванов.
Минут через пять, что-то дожевывая на ходу, пришел Валера.
- Иди, там Рябов тебя ждет.
Весь столик в кандейке был заставлен разнообразными закусками. Татьяна Андреевна с Антониной пили какое-то сухое вино, а Рябов протянул вошедшему Иванову водки в железной кружке.
- С наступающим!
Ровно в двенадцать послушали по телевизору поздравление подвыпившего уже президента, крикнули «Ура!» и заставили Собаку с Бычком плясать «русского», что они с удовольствием и сделали. После чего больные разделились на две группы: более пожилые остались в столовой смотреть телевизор, а молодежь, в том числе и оба глухонемых, пошла к сестринской - слушать принесенный Рябовым магнитофон. Кой черт занес немцев в эту компанию - не знал, наверное, и господь бог. Правда, минут через пять они оттуда удрали, не обнаружив в кассетнике ничего интересного. Время от времени санитары по очереди исчезали в кандейке и появлялись оттуда изрядно повеселевшими.
В половине второго позвонил шеф и предупредил, что отбой ровно в два часа. К этому времени половина больных уже завалилась спать, да и остальные начинали позевывать. Минут за пять до отбоя Иванов решил попить чаю. Не успел он отрезать кусок торта, как зазвонил телефон. С интересом взглянув на него - не шеф ли снова звонит? - он Иванов подошел к тумбочке и взял трубку.
- Санитар Иванов, находящийся на усилении смены, слушает вас внимательно!
Сначала в трубке раздавалось только сопенье и иканье - видимо, оппонент, находящийся на другом конце провода, пытался вникнуть в сказанное.
- Какое от… деление? - наконец раздался голос.
- Третье…
- Ага! - обрадовались в трубке. - Вы что… там, пьяные все, м-м? Полчаса трубку… не снимали!
Иванов почесал затылок - что за ерунда? Не звонил никто!
- Позвольте поинтересоваться - с кем имею честь?..
- Дежурный… врач Мякишев! - наконец разродилась трубка связным ответом.
- Пардон, господин Мякишев, не признал. На отделении все чередом. Больные смотрят новогоднюю программу и водят хоровод у елки. Ждут Бармалея…
- Какого… Бармалея? Я вот сейчас приду… наведу у вас порядки!
- Не спотыкнись! - хмыкнул Иванов в сторону, а в трубку сказал: - Извиняюсь великодушно, сударь. Я перепутал. Больные ждут дежурного доктора Айболита со шприцем серы, по совместительству подрабатывающего Дедом Морозом.
В трубке кряхтели, икали и, наконец, разразились нечленораздельной тирадой, из которой Иванов разобрал лишь одну фразу: «Наведаюсь в гости…»
- Ждем-с! - ответил он и кинул трубку на аппарат, отчего тот жалобно звякнул. - Тоже мне - умник! Сам ни строки, ни лыка - а туда же! Придет он, надо же… Ну, приходи, Айболит, спляшем тарантеллу! - после чего спокойно отправился доедать торт, напевая вполголоса: - В желтой жаркой Африке, в центральной ее части…
В это время опять зазвонил телефон, словно желая отомстить Иванову за хамское бросание трубок.
- А, черт бы вас всех! - заругался санитар. - Опять… Ну, я с тобой побазарю сейчас… Усиленный Иванов слушает!
- Привет, Иванов! - радостно взорвалась трубка ольгиным голосом.
Иванов даже в ухе почесал на всякий случай, проверяя - не застрял ли там этот «привет»?
- С Новым годом тебя!
- Меня, - довольно подтвердил он.
Ольга засмеялась.
- Иванов, какая лапушка!
- Как праздник? - бодро поинтересовался он. - Ладно ли отдыхается? А к нам сейчас дежурный врач придет, некто Бармалей Мякишев, - с Новым годом поздравлять. А в подарок пообещал галоперидол всей смене…
- Иванов, давай хоть сегодня-то о работе не будем…
- Давай не будем. А будем, так давай…
Ольга опять засмеялась. Потом сообщила:
- А мы уже пьяные все. Вот! И на елку собираемся.
- А интересно, что…
- А мне наплевать, что по этому поводу скажет Сергеич, - перебила она его. - Понял?
Иванов тоже засмеялся.
- Быстро сообразила! А я тоже завтра пьяный буду. А елка и у нас есть. Сейчас пойду и завалюсь под ней спать. А мужиков там у вас много?
- Да есть… - уклончиво ответила Ольга. - А чего это интересуешься-то?
- Да так. Счастливые… Водку пьянствуете, закусочки всяческие едите. А завтра что делаешь?
- Не знаю. А ты что-то предложить можешь?
- Конечно. Можно купить вина и забуриться к моему другу Виктору Иванычу в мастерскую. Картины всякие посмотреть. Художник он потому что.
- Вот еще! - хмыкнула она. - Но, вообще-то, подожди - сейчас у Светы спрошу.
Через некоторое время она поинтересовалась:
- Где и во сколько?
Иванов объяснил.
- А гравюры пятнадцатого века у твоего художника есть?
- Оба-на! - изумился Иванов, сразу же вспомнивший хихикающую санитарку Марину. - Это не Васька ли тебя, случаем, в гости звал?
- Васька… - в свою очередь изумилась Ольга. - А ты почем знаешь?
- И про ковер шаха Надира говорил?
- Говорил…
Иванов засмеялся.
- Вот ведь штемп! Но не верь ему - он так мою сестру обманул!
- Какую сестру? - не поняла она. - И как так - обманул?
- А вот сходишь к нему, так узнаешь…
- А что? Можно попробовать!
- Но-но! - загорячился Иванов. - Я же пошутил. И вообще - с праздником вас и все такое-прочее. И топайте на елку. А завтра - как договорились. Пока?

Из-за позднего отбоя больные полдня бродили, словно сонные мухи, и после обеда почти все завалились спать. Один Леня Пучкис был свеж и бодр, как огурчик. Он ночью лег в двенадцать и поэтому выспался на славу. Сейчас он бродил по отделению, исполняя «обязанности» санитара: от клюющего носом похмельного Гуся у наблюдалки до сестринской, где Иванов в своем любимом кресле героически боролся со сном. Борьба явно шла не в его пользу. Тамара Сергеевна, медсестра, пришедшая на сутки, уже два часа не вылезала из сестринской: видимо, тоже спала. Губанов приходил утром, но, недолго покрутившись на отделении, убрался восвояси, чем немало обрадовал персонал, а в особенности Гуся, который сквозь очки таращился на шефа от наблюдалки, как кролик на удава.
Леня мерно наматывал километраж, шляясь из угла в угол. Кроме него, бодрствующих больных не наблюдалось, и поэтому Иванов решил, что противиться сну - дело неблагодарное и к тому же совершенно бесполезное. Оставив в покое кресло, он по притихшему сонному отделению направился к наблюдалке.
- Слышь, Серега… ты спал сегодня?
- Да часика три успел перед сменой хватануть, а что? - ответил Гусь и широко зевнул.
- А вот и хорошо. Я тоже, пожалуй, пойду часика полтора вдарю. Лады?
Гусь ненадолго задумался.
- Ладно, иди. Ты ж тут со вчерашнего вечера пасешься. Я тебя толкану потом.
Через три минуты Иванов уже сладко спал, раскинувшись на трубах в сушилке.

Вечером после смены он, купив колбасу, хлеб и четыре бутылки «Изабеллы», дожидался подружек у главпочтамта. Они умудрились опоздать всего лишь на десять минут, что Иванова, рассчитывающего, по крайней мере, на полчаса, несколько обрадовало.
В мастерской Виктор Иванович, невысокий усатый художник, и Митя Флор, бородатый здоровяк, степенно и мрачно допивали последнюю бутылку водки без закуски.
- Привет, орлы! - сказал, входя, Иванов. - Я вам тут девушек привел. Девушки молодые, симпатичные - не вздумайте обидеть.
Как раз перед этим вторжением Митя Флор развивал теорию одиночества отдельно взятых художников в новогодние праздники: что никто к ним, дескать, не идет, и даже Иванов черт-те где шляется; и не взять ли им баян и не забуриться ли к кому-нито в гости, где хотя бы есть элементарная колбаса на закуску. И что где-то на далеком Западе изобрели новые портативные такие телефончики: их можно таскать в кармане и звонить, откуда угодно. Звонишь, например, тому же Иванову и говоришь, что нам скучно без колбасы и водки. Он тут же бросает все дела и, взяв необходимое, а также набрав полную охапку девушек, галопом мчится в мастерскую. На что Виктор Иванович, посоображав, ответил, что флорова голова, как обычно, забита всяким мусором из раздела научной фантастики. И в гости они не пойдут, пока к ним самим кто-нибудь не заявится. Тут как раз и пришел Иванов. Обалдевшие друзья посмотрели на него, как на Деда Мороза.
- Волшебник! - рокотал Флор, помогая снять пальто Ольге.
- Чисто волхв! - пританцовывал Иваныч около Светы.
- А что вы на это скажете? - засмеялся Иванов, доставая из пакета вино и закуску.
- Давид Копперфильд! - ахнул Флор. - Куды тому Акопяну!
- Нет слов… - развел руками Виктор Иванович и, смахнув со стола наброски и эскизы, объявил: - Па-апрашу к столу!
Митя Флор, обладавший фотографической памятью, пристально посмотрел на Свету.
- А не были ли вы, девочка, сегодня ночью на елочке?
Света пригляделась к Флору и ахнула:
- Ой, точно, вы там без пальто под гармошку плясали!
- Под баян, - солидно поправил Флор.

Глава 9

На этот раз Он появился в виде светящегося тумана, по которому, время от времени, пробегали сполохи светящихся искр. От Него, даже на расстоянии, исходило довольно ощутимое напряжение. Он явно был чем-то озабочен.
Появившись, Он долго молчал, пристально изучая меня. Через пять минут я уже чувствовал себя словно выжатая губка. Наконец Он заговорил. Сегодня Он говорил скупо и веско, роняя тяжелые слова, точно булыжники. Он сказал, что наконец-то выяснил тайну своего происхождения. Для этого Ему пришлось опросить десятки тысяч камней на том месте, где Он впервые начал осознавать свое «Я». Это было долго и утомительно, но, наконец, ниточка потянулась наверх, к более конкретным источникам информации.
Когда Он кое-что выяснил, то попытался войти в контакт с представителями своей цивилизации, некоторые из которых находились на Земле. Но они захотели схватить Его. Это им не удалось, потому что за время скитания Он многому научился, и даже сумел заполучить одного из них. С помощью вновь приобретенных знаний Он узнал от него все.
Оказывается, они были Великими Сторожами и сторожили, как это ни странно, - именно Его. О, он много ему поведал, один из этих Великих. Для той расы, из которой они оба происходили, не существовало понятия времени. Они жили вне его, по совершенно другим понятиям и измерениям. Они не были смертными в обычном понятии этого слова. Они зажигали Сверхновые, уничтожая в их огне все, что мешало спокойствию Вселенной. Они называли себя скромно - Санитары Космоса, поддерживая Великое равновесие в царящем кругом Хаосе. Иногда, после трудных заданий Совета, некоторые из них отдыхали на маленьких цветущих планетах, хотя это и было строго запрещено, так как там могли оказаться разумные аборигены, которые после таких посещений неизменно создавали себе богов. И вдруг, совершенно неожиданно, некоторым из них начинало нравиться это поклонение. Все чаще и чаще они посещали «свои» планеты, купаясь на них в ореоле почитания. Тогда Великий Совет Космоса вынужден был принять безапелляционное решение: изолировать таких особей во вневременном континууме и ставить для их охраны Великих Сторожей, которые, перевоплотившись в местные формы жизни, должны были нести неусыпную вахту, не позволяя амбициозным особям вырваться во внешний мир. Запреты, наложенные на них, в конце концов, должны были полностью уничтожить их память, и через определенный цикл времени их выпускали совершенно обновившимися, полноценными членами общества.
…Но тот, который ко мне приходит (бывший когда-то - ни много, ни мало - самим Зевсом!), не пробыл в своей темнице положенного срока. В результате слишком большой магической активности некоторых представителей планеты, живущих в других измерениях, и слишком часто переходящих из одной реальности в другую, Кокон Запретов оказался частично нарушенным. Вследствие этого пленник оказался на свободе - уже ничего не помнящий, но с необъяснимой жаждой мести.
И вот, после того как Он выпотрошил в смысле информации Великого Сторожа, Он пришел ко мне. Почему Он выбрал меня? Что Ему нужно?..

Глава 10

Собака бесцельно шлялся по отделению. Заложив руки в карманы штанов, он слонялся из угла в угол и даже пытался что-то насвистывать. Но при полном отсутствии зубов делать это было довольно трудно. Вместо свиста получался какой-то шип, но собака был доволен и этим.
- Эй, Барбос, чего губы тянешь - вафлю хочешь? - рассмеялся попавшийся навстречу Быков.
- А посел ты, Бысек! - отозвался Собака.
Ссориться с Бычком Собака не хотел, так как они вместе тянули лямку на спецу в Питере и считались корефанами. Наконец он забрел в столовую и уселся смотреть телевизор. Недалеко от него сидели Яшка с Генахой и Юриков.
- Четвертая палата подойдет? - спросил у Юрикова Яшка.
- А кто там? - поинтересовался тот.
- Да вон хотя бы и Собака. За сигарету устроит махач и залетит в наблюдалку. А ты на его место. Идет?
- Идет! - обрадовался Юриков, и они ударили по рукам.
- Эй, пес! - подозвал Собаку Генаха. - Курить хочешь?
Собака недоверчиво посмотрел на него.
- Сутис?
- Какие, к черту, шутки. В-вот тебе сигарета, а перед отбоем рубанешь кого-нибудь. П-понял?
- Понял. А кого?
- Д-да кого хочешь, - начал терять терпение Мосейкин. - Кто тебе не нравится?
Собака ненадолго задумался.
- О! - вспомнил он. - Усохин за завтлаком яйсо этому пидолу Паске Хабадулину одал. Хотя я пейвый пьесил.
- Ну вот, Абадуллина и рубанешь, - подытожил Яшка.
- Не-а, - заулыбался Собака. - Луссе Усохина… А засем?
- Гена, Собака курить не хочет. Может, с Киселем побазарить? - обратился Яшка к Мосейкину. - Он хоть вопросов не задает.
После этого все трое уставились на Серегина. Тот, не сообразив, что его самым наглым и простейшим способом «взяли на арапа», тут же схватил протянутую сигарету и пообещал все устроить в лучшем виде, не задавая никаких вопросов. Прихватив по дороге скучающего Хоря, он с довольным видом убежал в туалет.
Покурив и пройдясь пару раз по отделению, он зачем-то забрел в ванную комнату. Там несколько человек сосредоточенно мыли ноги. Санитарка Тоня, взяв ведро и тряпку, пошла мыть душевую. Открыв дверь, ведущую туда, она легкомысленно оставила связку ключей в замке, чем Собака тут же и поспешил воспользоваться. Сунув ключи в карман, он посмотрел на моющих ноги мужиков. Никто ничего не заметил, и тогда Собака быстро побежал в пятую палату. На своей шконке в углу сидел Ботинок и листал какой-то спортивный журнал, который дал ему Димка Щербицкий. Собака подошел к Ботинку.
- Слусай, - прошептал он. - У меня вон сего есть, - и, не вынимая руки из кармана, показал ему связку. - Сбезать мозно…
Ботинок задумался. Ключи, конечно, иметь хорошо. Но когда пропажа обнаружится, то на отделении непременно устроят шмон. Проверят каждую щель, но ключи все равно найдут. И опять же: если ключи понадобятся, то при таких полоротых санитарках достать их будет не проблема. А в том, что ключи Собака подрезал у санитарки, Ботинок нисколько не сомневался - с Валерой такой фортель ни за что бы не прошел. Поэтому, все трезво взвесив, Ботинок решил зарабатывать очки в счет предстоящей комиссии.
- Чего хочешь? - спросил он так же шепотом.
- Паську сигалет! - Собака от возбуждения даже начал пританцовывать.
- Пошли, - сказал Ботинок, залезая в тапочки. - На дальняке побазарим.
Ничего не подозревающий Собака устремился вслед за Ботинком, то и дело забегая вперед и неся какую-то околесицу. И только он собрался прошмыгнуть на дальняк мимо сидящего у раздачи Валеры, как был остановлен за шиворот Ботинком.
- Валерий Александрович, у тебя ключи на месте?
- А что? - удивился санитар, хлопнув себя на всякий случай по карману.
- Да вот, Собака мне чьи-то ключи за пачку сигарет торгует.
Приставленный к стенке, Собака начал потихоньку бледнеть. Валера нащупал у него в кармане ключи, присвистнул от удивления и, поудобней ухватив за ворот, потащил в сестринскую.
Через десять минут удивленный и обрадованный Юриков скатал свой матрац и занял собакину койку в четвертой палате. А Ботинок, покуривая на дальняке, охотно рассказывал всем желающим, как он спас отделение от шмона.
- Веревки, - говорил он. - Из-за ключей они бы такой шмон устроили…
Шмона никому не хотелось, и поэтому поступок Ботинка как «западло» не рассматривался. Собака же, привязанный в наблюдалке к шконке, мрачно размышлял о том, что Усохина придется вырубить немного попозже.

Иванов в довольно неплохом настроении шел на смену. Иногда он даже улыбался, вспоминая, как недавно, провожая Ольгу поздно ночью из мастерской, умудрился даже несколько раз ее поцеловать. Правда, еще в провожатые набивался и Митя Флор. Он весь вечер ретиво ухаживал за Ольгой и был весьма удивлен, когда Иванов, отведя его в угол, просто приподнял и подвесил за отворот кожаной безрукавки на какой-то крепко вбитый крюк. А потом пообещал встретить его, Флора, где-нибудь ночью на узкой дорожке и потыкать мордой в сугроб. Флор посмеялся над своей недогадливостью, попросил отцепить с крюка и, хлопнув Иванова по плечу, пожелал удачи. Иванов кратко осветил ему теорию о том, что вино, женщины и песня есть суть радости человеческой, и что-то насвистывая, увел Ольгу.
Сейчас он пробирался по заснеженному полю. Узкая тропинка причудливо огибала редкие чахлые кустики. От Второй Вологды доносился лязг сцепляемых вагонов и резкие свистки локомотивов. Иногда в динамиках пробивался высокий женский голос, предлагающий четвертому или же седьмому отвести вагон с каким-то совершенно немыслимым номером то в один, то в другой тупик. Потом очень неожиданно в тех же динамиках прорезался простуженный мужской бас, чуть ли не кроющий матом какого-то неизвестного Полькина. Что бы там этот Полькин ни натворил, а оказаться на его месте у Иванова не было совершенно никакого желания. Между тем, голос, почти захлебнувшийся на каком-то очень сложном словообороте, вдруг, неожиданно спокойно, предложил незадачливому Полькину явиться в контору. После чего динамик всхлипнул, щелкнул и замолчал. Иванов даже тихонько засмеялся - таким неожиданным оказался этот переход. Порадовавшись в душе за бедолагу Полькина - видимо, у мужика остался еще шанс выкрутиться! - он ускорил шаг, но вдруг неожиданно наткнулся на нечто странное.
Прямо посреди тропинки был воткнут прут. Иванов только было начал размышлять о том, что бы это могло означать, как с левой стороны тропы увидел на снегу написанное слово «граф». Кроме Гуся сделать это никто не мог. Тогда он выдернул из тропы прутик и им же вывел рядом с этим «криком души» слово «Гусь». Но уже раза в три крупнее. «То-то Гусь вечером обрадуется! - решил он и поспешил дальше, раздумывая на ходу о ребяческой проделке напарника. - Мужику почти сорок, - думал он, пробираясь через многочисленные железнодорожные пути, - а все еще как пацан!»

- Привет, соколики!
- И ты, боярин, здрав будь!
- Не понял… - закрутил головой Иванов. - А где же Гомо Собакус?
Славка с Хорем переглянулись.
- В наблюдалке он…
- Вот-те раз! - опешил Иванов. - А я-то думаю: может, выписали его? То-то, думаю, на отделении скукота будет. Чего он залетел? Опять стекол наглотался или, как Бык, зеленку начал хлестать?
- Да нет. Он у Тони ключи подрезал. И торговал их Ботинку за сигареты.
- А Ботинок его ломанул? - попытался угадать он.
- Точно… - вздохнул Славка.
- Гомо гомини люпус эст, - вздохнул Иванов, доставая сигарету.
- Чего там про гомиков? - сразу насторожился Хорь.
- Это по-латыни. Человек человеку - волк…
Узнав от Валеры подробности, он надолго задумался. То, что Тоню подставили и она схлопочет строгача, было ясно даже кактусу. Но с другой стороны - нельзя же быть такой доверчивой. А спустить на тормозах - тоже не вышло бы. Ботинок режется перед комиссией, и если дело замять, то он поднял бы хай на все Кувшиново. И тогда наказали бы всю смену. Всяко нехорошо. Куда ни кинь… Рыба ищет где глубже… Человек человеку… Тьфу ты, пропасть! А что еще скажет Сергеич?
- Пошел я расписываться, - прервал он свои размышления.

После обеда к Иванову подошел Сашка Орлов.
- Александр, можно с вами поговорить?
- Жалуйся! - отозвался санитар, поудобнее устраиваясь в кресле.
- Как вы думаете: выпишут меня?
- А когда комиссия у тебя будет?
- В марте…
- Которая? Первая?
- Да, первая комиссия, - вздохнул Орлов.
- Ну, это, брат, навряд… После первой никого не выписывают.
- Но когда меня сюда с пятнадцатого переводили, то врач сказал, что на пару месяцев всего. На исправление. А я уже здесь целых пять. Так что, я думаю, что меня все же должны выписать. Да и Губанов то же говорит.
- Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол»… - начал было Иванов, но вовремя осекся, вспомнив случай с Колобком.
В таких разговорах нужно быть предельно осторожным. Слишком буквально они все воспринимают. Как бы хуже не вышло. Пошлешь, например, такого в баню - он и будет всю неделю вторника ждать и тереться у ванной комнаты. Или же, как в данном случае, вообразит себя слоном и станет топать по отделению, задирая на всех несуществующий хобот. И стоит ли объяснять, что как раз на пятнадцатом-то отделении он и был временно, потому что у них на третьем в это время не было мест?
- …не верь глазам своим? - вдруг неожиданно продолжил за Иванова Орлов.
Тот даже глаза вытаращил.
- Откудых знаешь?
- Козьма Прутков. Афоризм номер сто шесть.
- Ого! Даже номер помнишь?
- А как же! Я ведь эту книгу на тюрьме за полтора года почти наизусть выучил.
Иванов даже присвистнул.
- Полтора года под следствием?
- Точно! - хмыкнул Орлов. - Вы, Александр, должны, наверное, помнить «гэпэзовское дело»? Когда подшипники воровали. Вот житуха была! - тут он даже зажмурился. - В кабаках обедали. Бабок невпроворот было…
- А кем ты там был? - осторожно поинтересовался санитар.
- Инженер-плановик. Через меня много бумажек проходило.
- О, так у тебя верхнее образование? Молодец! - похвалил его Иванов, подвигая тем самым на дальнейшее продолжение разговора.
Орлов расцвел словно ребенок, получивший новую игрушку.
- Да я же закончил институт в Тольятти, а года через три меня занесло сюда, в Вологду.
- Интересно, интересно, - забормотал санитар. - А расскажи за Тольятти? Ты сам оттуда?
- Нет. Это же молодой город. Страсть неуютный: сплошняком новостройки. А назван, кстати, в честь одного итальянского коммуниста - Пальмиро Тольятти, - взахлеб начал говорить Орлов. - Он восстание против фашистов поднял. И победил даже. А сам я с Хабаровского края. Город Троицкое, прямо на Амуре.
- Добро. Про Троицкое в следующей серии расскажешь. А сам-то как? Настроение там, туда-сюда…
- Да все бы ничего, только курить хочется постоянно, - сник Орлов. - Ко мне ведь ходить некому: семью не успел завести, а родители в Тольятти живут. Старенькие уже. Вот после комиссии выйду на пятнадцатое - так покурю хоть вволю. Там тем, кто работает, курева не жалеют.
- Ну, ладно, - засмеялся Иванов, понявший, что весь разговор был затеян лишь с одной целью - чтобы «пробить на жалость». Старый, истасканный приемчик, но действующий довольно эффективно. - Сигарету я тебе не дам - мало осталось, но через полчаса подойдешь. Оставлю.
Орлов довольно заулыбался.
- Спасибо, Александр. Так я подойду через полчаса?
Иванов решил провести воспитательную беседу с Собакой. Подойдя к Гусю, торчащему у наблюдалки, он попросил его погулять по отделению.
- И то верно, - согласился Гусь. - Дай ключи, а то на дальняк что-то пробило.
Со скрипом поднялся и, позвякивая ключами, пошел к сестринской, где находился туалет для персонала.
- Смотри, ключи в дверях не оставь! - напутствовал его вслед Иванов.
- Будь спок! - отозвался Гусь и зачем-то щелкнул по морде большого бумажного зайца, висевшего на елке. - Повесили зайца! - непонятно почему, громко объявил он на всю столовую.
Больные, находящиеся в этот момент в столовой, с интересом уставились на Гуся - к чему это он? Может, и еще что-то скажет? Но Гусь не оправдал надежд: он просто ушел. Иванов хмыкнул, почесал затылок и прошел в наблюдалку.
Привязанный к шконке Собака вертел во все стороны круглой стриженой головой в поисках развлечений. Увидев входящего Иванова, он тут же прикинулся спящим. Санитар, разгадавший этот нехитрый маневр, остановился возле Собаки и, скрестив руки на груди, начал ожидать его «пробуждения». Собакиной выдержки, действительно, надолго не хватило: потихоньку-потихоньку он начал открывать один глаз. Увидел спокойно стоящего Иванова и чуть приободрился, но все же решил доиграть до конца. Зевнув во весь свой беззубый рот, он беспокойно заерзал по постели, словно пытаясь освободиться от вязок. Потом, открыв глаза, посмотрел на спокойно стоящего Иванова и попробовал осторожно улыбнуться. Санитар с невозмутимостью сфинкса наблюдал за этими ухищрениями.
- Ну, проснулся, солнышко? - наконец «ласково» поинтересовался он.
- Я не солныско, - почему-то вдруг обиделся тот. - Я - Собака, злая и кусасяя.
- Да какая же ты Собака? - удивился Иванов. - Ты далеко не Собака, ты - щенок еще, по сравнению с теми собаками, которых я знаю. Просто мелкий срущий пакостник.
Иванов зло вбивал слова в притихшее пространство палаты - крепко и точно, словно гвозди. После каждого слова Собака все больше съеживался, и если бы не вязки, стягивающие его руки и ноги, то к концу тирады он вовсе растаял бы под одеялом.
- Ты мудак, - продолжал гвоздить санитар. - Маленький вонючий хорек - вот ты кто. Тоня же тебе - то шмат хлеба подгонит, то чинариков из дома притащит, то чайку заварит. А ты (тут он столь искусно ввернул в свою обвинительную речь трехэтажный матюжище, что даже видавшие виды больные, внимательно прислушивающиеся к монологу, восхищенно зацокали языками, а Пашка Федотов, не удержавшись, шепнул Киселю: «Увесисто санитар по батюшке кроет!..») наклал ей в карман целую кучу дерьма. Она сегодня утром плакала в раздевалке. Вот до чего ты ее довел. Тут и получается, что ты сволочь редчайшая и таких, как ты, надо подвешивать к колоколу заместо била и лупить твоей лысой башкой по стенкам этого музыкального инструмента, чтоб другим неповадно было. И я еще не уверен - что будет звенеть громче: твоя пустая башка или колокол. Попробовал бы ты на моей смене такой фортель выкинуть! Я вбил бы тебе эти ключи в задницу и заставил всю ночь бегать по отделению…
- Мне нейзя кьюси обивать - у меня глыза, - наконец умудрился вставит слово Собака.
- Чего?! - вскипел Иванов. - Грыжа? Да я бы тебе твою грыжу на уши натянул! Погоди ужо. Вот вечером папка на смену придет и покажет тебе, где раки зимуют!
При упоминании о Сергеиче, Собака сжался еще больше, а Иванов, решив, что для первого раза достаточно, щелкнул Собаку по носу и вышел из наблюдалки.
«Папок» на отделении было двое, и причем оба персональные. У Собаки «папкой» являлся санитар Сергеич. Он постоянно воспитывал Серегина пинками и подзатыльниками, за что и был возведен в ранг «отца». Собака боялся его, как черт ладана, что давало повод для многочисленных шуток. При упоминании Ивановым о том, что вечером на смену придет Сергеич, Собака, наконец, начал немного понимать, что же он натворил. Он даже тихонько завыл, представив себе разъяренного санитара. Ему стало до боли жалко себя, едва он вспомнил свое детство в родной Сусловке и постоянно меняющихся «отцов», среди которых Сергеича и близко не было. «Черт побери, и навязался же этот лысый пень на мою голову… Что ему - других не хватает?» - грустно размышлял он и чуть не плакал.
Вторым «папой» был Витька Гульков, крепко сбитый, обстоятельный мужик. Он единственный на отделении выписывал кой-какую центральную прессу. А «сынком» у него был идиот Ленька Мохов. Ленька и двух слов связать не мог, но отдельные слова иногда говорил и даже понимал их значение. В основном он неприкаянно бродил по отделению, теребя в руках неизменный носовой платок и все и всех обнюхивая. То ли это вошло уже в многолетнюю привычку, то ли нюх у него был развит от природы, но делал он это весьма умело. Подойдет, бывало, к санитарке или же медсестре, нюхнет где-то у плеча и стоит, комкая платочек.
- Чего, Леня? - спросят его.
- Пахнет…
Польщенная женщина, думая, что он унюхал слабый запах духов, обязательно поинтересуется:
- Чем пахнет, Леня?
А Леня постоит, подумает, да и ляпнет:
- Бабой пахнет…
В зависимости от чувства юмора, женщины либо смеялись, либо плевались и уходили, поминая ленькиных родителей.
По ленькиным словам, от Валентина Олеговича всегда пахло «околоном», от Иванова почему-то - железом, а от Сергеича - бородой, хотя ни бороды, ни усов тот никогда и не нашивал, да к тому же был совершенно лыс, как лампочка. Запахи остальных варьировались, но в ограниченном спектре. Он мог, например, понюхав вечером Ваську Иванова, заявить, что тот пахнет шашками, а утром, повторив ту же процедуру, уверенно утверждать, что Васька стал пахнуть шубой или же деревом. Тех же, кого Ленька по каким-либо причинам не любил, например Киселя или шефа, он никогда не обнюхивал. Ну, а Витька Гульков для него всегда пах папой. Папой - и никаких вариантов! Гульков никому не давал Леньку в обиду и, когда не бывал занят, то благосклонно разрешал Мохову находиться рядом с ним. Сейчас Ленька ходил вокруг елки и обнюхивал ее со всех сторон.
- Чем пахнет, Леня? - крикнул Иванов, усаживаясь на стул.
Мохов повернул к нему маленькое усохшее личико.
- Елкой…

Глава 11

День рождения Иванова уже «висел на носу», а его самого терзали сомнения. Если справлять дома, то не получится никакой душевности, просто очередная вульгарная пьянка. Рябов с Флором опять будут весь вечер тягаться на руках, после чего спокойно уснут, один под столом, другой в салате. В прошлом году в салате дрых Флор, а в позапрошлом - Рябов. Алекс будет опять пить, совершенно не закусывая и мрачнея от каждой выпитой стопки все больше и больше, а потом будет всем надоедать, предлагая послушать свои стихи. И добро бы еще, если бы он читал их, как полагается, так нет же! Растопырив пальцы и все на свете переврав, будет перескакивать с пятого на десятое и выдаст такой винегрет, что даже чертям станет тошно. Забредшие, как обычно - на огонек (!) - две-три подруги жены засядут в кухне и, дружно закурив, начнут обсуждать всякие животрепещущие проблемы: от модных шмоток и рецептов зимних салатов до какой-нибудь Наташки, которая очень уж в последнее время зарывается. В общем, все будет, как обычно: обычный набор выпивки и закусок, обычный набор гостей, обычный мещанский день рождения. Все, как всегда. Рутина, болото…
«Что ж, переведем локомотив на новые рельсы - и пусть потом бывшая с ума сходит. А то, понимаешь ли, успела уже гостей наприглашать», - решил Иванов и пошел к Виктору Иванычу. Поговорив с ним ровно полторы минуты, он разрешил все свои проблемы. Выцепив из соседнего подвала Флора, где тот активно зарабатывал на выпивку, обучая подрастающее поколение игре в «преферанс» и «белот», они дружно принялись прибирать мастерскую, готовя ее к предстоящему дню рождения. В этот же вечер Иванов с Алексом рванули в театр и так запудрили мозги барменше, что бедная девочка вовсе очумела. После чего пригласить ее на день рождения не составило ровно никакого труда.
- Алекс, ты заметил, как она на тебя смотрела? - смеялся Иванов, садясь в автобус. - Хоть сейчас - под венец!
- Венец - делу конец! - смеялся и Алекс.
- Не делу, а - в деле! - подколол Иванов, и они долго хохотали на весь автобус, пугая косившихся на них бабушек.
Махнувшись сменами с Сергеичем, Иванов отдежурил на день раньше, а в день рождения, с утра, уже топил печь в мастерской и, обливаясь едкими слезами, вовсю чистил горы лука. Часа в два подошел Васька - тоже «кумекавший кое-что по кулинарии», и они принялись наводить последние штрихи на закуску. Через некоторое время начали собираться гости. Первым пожаловал Флор.
- О, в шахматишки режемся? А как насчет «префика»?
- Не успеть уже, - мрачно отозвался Иванов. Он уже минут десять пытался вырваться из васькиных «клещей», но из этого мало что получалось. - Тут и без «префика» Васька мне такой «Сталинград» устроил, что - будьте нате!
Флор, с места в карьер, ринулся было подсказывать, но тут же получил суровую отповедь от обоих игроков. Васька сказал, что подсказчиков и шулеров полагается бить канделябрами, а Иванов пошел еще дальше - поставил Флора в угол. Почти одновременно появились Рябов и Ольга со Светой.
- Ничего себе! - завозмущалась Ольга. - Сидят, в шахматы играют, а мы тут во все двери тычемся! И не стыдно? Хоть бы встретил кто-нибудь. Вот ты, чего тут стоишь? - напустилась она на Флора.
- Наказан… - буркнул Иванов, пытаясь вывести ладью из хитросплетения васькиных фигур.
- Не имею я права вас встречать, - заухмылялся Флор. - Меня Иванов в угол поставил. Провинился я. Если он с друзьями так, то представляю, что он там над больными у вас вытворяет!
- Да он им как отец родной! - заржал Васька. - На его смене все отделение как шелковое ходит!
Ольга подошла и смешала фигуры на доске.
- Хватит, наигрались! Лучше помогите дамам раздеться.
- Ничья! - радостно заорал Иванов, тряся расстроившемуся Ваське руку.
- А это уже превышение служебных полномочий, - хихикал из угла Флор. - Когда подчиненные помогают раздеваться начальству.
- Ничего, - ответил Иванов. - Когда начальство такое молодое и симпатичное, то - можно. А ты, если стоишь в углу - то и стой, нечего здесь языком шлепать!
- А разве можно живого человека в угол ставить? - подала голос Света.
Все в величайшем недоумении уставились на автора этой реплики и принялись рассматривать ее, как редкое, экзотическое животное, неизвестно каким ветром занесенное в родные палестины.
- Мертвяка поставить гораздо сложней, - на полном серьезе ответил Иванов. - Привязывать, подлеца, придется!
Все так и согнулись от смеха. Флор, под шумок, попытался было выбраться из угла, но Иванов был начеку и тут же водворил его на место.
- Да я не то совсем хотела сказать! - начала оправдываться Света. - Я в том смысле, что взрослого человека… в угол… Бред какой-то!
- А мы так шутим, - объяснил Иванов. - Я у Флора на дне рождения сорок минут в углу простоял. Спросишь, за что? Отвечу. За то, что утащил у него горбушку на закусь. А тут провинность более серьезная. И к тому же Флор при свидетелях хлестался, что мой рекорд стояния в углу перекроет…
- Сколько? - перебил Флор.
- Двадцать минут, - ответил Иванов, посмотрев на часы.
Флор тяжело вздохнул и отвернулся лицом к стене. Ольга достала из сумочки фирменный одеколон.
- Это от нас со Светой подарок тебе, - сказала она, чмокнув Иванова в щеку. - Поздравляем. Расти большой и толстый и все такое прочее.
- О, йез! - засмеялся он, тут же побрызгавшись «подарком». - «Околон», как говорит Ленька Мохов. А я скажу больше: немного счастья в красивой упаковке.
- Не фига себе - подарочки! Девчонки, я вас тоже к себе на день рождения приглашу. Мне тоже «околон» подарите… - заныл из угла Флор. - Саня, будь человеком, дай побрызгаться?
- Когда из угла выйдешь, - ответил Иванов, ставя одеколон на какую-то полочку.
Рябов с Васькой, тоже на двоих, подарили резные шахматы. Все посмотрели на Флора.
- А я подарю, когда из угла выйду…
Подтянулись Алекс с барменшей. Ее тоже звали Ольгой. Познакомив спутницу с присутствующими, Алекс, смущаясь своей роли «кавалера», от которой он давненько отвык, пробрался в угол к Флору и стал с ним о чем-то загадочно перешептываться. Иванов озабоченно посмотрел на часы.
- Что-то Иваныч опаздывает…
- Как всегда, - пробормотал Флор. - Я подозреваю, что Иваныч и на собственное рождение умудрился опоздать. То-то, поди, акушеры удивились!
- Ну, ладно, придет. Никуда не денется. Начинаем без него.
Все, кроме Флора, уселись за стол.
- А?.. - повела на него глазами Ольга-барменша.
- Наказан! - с удовольствием объяснили ей.
Она похлопала ресницами и придвинулась поближе к Алексу - черт его знает, если таких здоровых мужиков наказывают…
Иванов налил стопку водки, положил на нее бутерброд с колбасой и отнес в угол к Флору.
- Двадцать семь минут! - объявил он.
Выпили по первой. Как всегда в таких случаях, разговор пока не клеился. Все дружно закусывали и вполголоса переговаривались между собой. Флор перетаптывался в своем углу, как медведь в клетке, и голодными глазами смотрел на закуску.
- Сколько? - простонал он.
- Тридцать пять…
В это время в коридоре раздался грохот. В мастерскую, энергично топая ногами в пол, вошел Иваныч.
- А чего это ты в углу делаешь? - подозрительно спросил он у Флора. - Наказан, что ли?
Флор выразительно кивнул на Иванова.
- Понятно…
Иваныч заглянул за шкаф и достал оттуда припрятанную картину.
- Подарок тебе, - буркнул он, подавая картину Иванову.
Там на фоне помойки сиротливо прижалась к земле церковь Варлаама Хутынского. От такого резкого контраста у Иванова даже дух перехватило.
- Мощно… - наконец проговорил он, не отрывая взгляд от полотна. - Мысль понятна. Спасибо, дружище.
Виктор Иванович специализировался на изображениях церквей и монастырей. И еще, почему-то, у него была навязчивая тяга к дому Гутмана, а если говорить проще, то к «Петровскому домику», где находился музей Петра I. Он рисовал его со всех, каких только можно, сторон. Однажды Иванов посоветовал нарисовать его с берега - очень уж неожиданный ракурс получался! - и Иваныч, на промозглом осеннем ветру, постоянно сморкаясь и фыркая, целых два часа изображал на полотне тот домик, задирая голову кверху так, что с нее чуть не падала кепка. А Иванов в это время лениво прохаживался по берегу, кидал камешки в воду и рассуждал о поэзии Су Ши и Цюй Юаня. В конце концов, он так задолбал его своими рассуждениями, что Иваныч не выдержал и огрызнулся:
- Сплясал бы лучше!..

- Сколько?! - заподпрыгивал в углу Флор.
- Сорок две, - сообщил Иванов, глянув на часы.
Сшибая по пути какие-то рейки, Флор бросился к столу.
- Ура, люди! Рекорд побит! А теперь пожрать, пожрать, пожра… м-м…
Засунув себе в рот изрядный кусок колбасы, он уже наваливал в тарелку огромную гору салатов, рыбы, картошки. Не дожевав толком колбасу, принялся уписывать все это за обе щеки.
- Изголодался в углу… м-м… понимаешь ли, - объяснял он сидевшему рядом Рябову.
- Да, брат, в углу - несладко! - поддержал тот. - У нас на отделении как? Залетел - и вперед, в наблюдалку. А здесь, он тебя просто в угол поставил. Но все равно обидно должно быть.
- М-м! - соглашаясь, промычал набитым ртом Флор.
- Угол как воспитательный фактор - великая вещь, - продолжал Рябов. - А ты пока мычи, брат, мычи… - и замахнул две стопки подряд - свою и Флора.
Тот попытался что-то сказать, но, кроме того же мычания, у него ничего не получилось. Прожевав, набросился на Рябова:
- Сволочь…
За столом в это время царило относительное спокойствие, и поэтому все удивленно посмотрели на Флора.
- Что это за крик души? - поинтересовался Иваныч. - Опять в угол захотел?
Флор все же выкрутился. Поменяв ударение, он затараторил:
- Сволочь, говорю, все закуски надо. И поближе, поближе… - и действительно, начал придвигать к себе разные тарелки с закусками.
- Но-но! - завозмущался Иваныч. - Мы так с голоду подохнем, - и поставил все назад.
Через два часа от первоначальной благопристойности не осталось и следа. Все были достаточно пьяны и веселы. Иваныч зажигал на баяне, Иванов пробовал подыгрывать ему на гитаре, а стоящий в углу кассетник вносил в эту какофонию звуков свою определенную лепту, извергая из себя какой-то модный танцевальный ритм. Алекс в углу, где совсем недавно томился Флор, попыхивая трубочкой, читал свои стихи восхищенной Ольге-барменше. Читал на этот раз по своей же книжке и потому умудрился ни разу не сбиться. Флор с Рябовым, как обычно, тягались на руках, а появившийся на халяву хромой старик сосед потчевал Ваську рассказом о том, что задолго до того, как эту комнату снял Виктор Иваныч, ее, тоже под мастерскую, арендовал один художник, к которому в гости запросто захаживал Рубцов. Виктор Иванович взял баян и объявил:
- А сейчас - танцы…
- «На сопках Манчжурии», - заказал Иванов и повел Ольгу на середину комнаты.
Ольга-барменша тут же повисла на Алексе, а Васька принялся галантнейшим образом расшаркиваться перед Светой, приглашая ее на тур. Иванов, танцуя, легонько прижимал Ольгу к себе.
- Чего не спрашиваешь про закусь? - наконец спросил он.
- О! - сразу же заинтересовалась Ольга. - Где ты так цыплят научился делать? Я чуть пальцы себе не съела вместе с крылышком…
- Секрет, - улыбнулся он.
Виктор Иванович доиграв «На сопках…», без перехода запел «Вальс-Бостон» Розенбаума. Пары, словно зачарованные, кружились в медленном ритме. Всем было хорошо. Халявный дед втихаря замахнул стопочку и балдел, пуская дым самокрутки в потолок. Ему тоже было хорошо. В это время, совершенно окосевший Иваныч, ни к селу, ни к городу, вдруг заиграл «Семь сорок». Флор, уловивший знакомую мелодию, тут же пустился в пляс, высоко подкидывая ноги и засунув большие пальцы рук за отверстия от рукавов на жилетке. Иванов рванул вслед за Флором. Топая, как стадо бизонов, несущееся на водопой, они громко выкрикивали слова песни: «Семь сорок - он подъехал, Семь сорок - он подъехал, Наш старый, наш славный, Наш Аицын пар-ровоз!» К ним попытался, было присоединиться хромой халявщик, но плясунам и вдвоем-то было тесновато. Подпрыгнув, причем достаточно проворно, пару паз, он получил удар плечом от Флора, который его просто не заметил, и отлетел в аккурат к столу, где с горя, сразу же начал выпивать. «Везет с собой вагоны, Везет с собой вагоны, Набитые людями, словно сеном воз. Он выйдет из вагона И двинет вдоль пер-рона»… Стоявшие в стороне принялись выкрикивать что-то в такт мелодии. Флор, польщенный таким вниманием, не выдержал и пустился вприсядку, залихватски взмахивая руками. Иванов выкаблучивал нечто среднее между цыганочкой и лезгинкой. «На голове его Роскошный котелок. В больших глазах, открытых на восток, Горит одесский огонек»…
Через пол часа Иванов с Ольгой пошли на кухню покурить.
- Весело тут у вас, - сказала Ольга, выпуская струйку дыма и разглядывая сквозь нее Иванова.
- Еще бы! - улыбнулся он. - Но народу многовато. Вдвоем где-нибудь лучше было бы.
- Это тебе так хочется…
- Конечно, хочется! - он взял ее руку и приложил ладонью к своей щеке.
- Горячий какой… - прошептала она и погладила ему волосы.
- А знаешь, какой самый лучший подарок для меня сегодня?
Ольга призадумалась.
- Ну, не знаю. Картина, может?
- А вот и не угадала! - он выдержал небольшую паузу. - Ты!
- Я?! - изумилась она. - Тут ты не прав. Я вовсе не подарок!
- За словом в карман не лезешь! - засмеялся Иванов.
- А потому, что у меня карманов нет! - парировала она.
- Слушай, а не смотаться ли нам отсюда, прихватив бутылочку? Посидели бы вдвоем где-нибудь…
- Где? - сразу же насторожилась она.
- Да где угодно, лишь бы не здесь. Просто поговорить с тобой хочется…
- Ну, ладно, - согласилась она. - Смываемся!

Вечер был великолепен. Легкий морозец заставлял скрипеть снег под ногами. Звезды веселой гурьбой высыпали на небо и перемигивались в холодном воздухе. На улицах было еще довольно многолюдно.
- А я тебе уже нравлюсь, - вдруг сказал Иванов.
- С чего бы? - опешила Ольга.
- А ты меня сегодня два раза подряд Сашей, вместо Иванова, обозвала.
- А ты и считаешь все! Ну, так вот тебе - Иванов, Иванов, Иванов, Ива…
Он закрыл ей рот поцелуем. Шедшая навстречу пожилая женщина с сумками неодобрительно покосилась на них, но ничего не сказав, протопала мимо. Позади нее следовал дед, с грустным лицом и в шапке с распущенными ушами. Он вел на длинном поводке, егозящую во все стороны, левретку. Увидев целующихся Ольгу и Иванова, он, неожиданно просветлев лицом, засмеялся.
- Молодец, парень! Так ее! Если в такой мороз целуешь, то представляю, что вы вытворяете дома! Я тоже в молодости губ не жалел!
- О, батя, спасибо за поддержку! - оторвался от ольгиных губ Иванов. - Иванов моя фамилия. Запомни, дед, - Иванов! - и, захохотав, они рванули прочь от «не жалевшего в молодости» губ деда.
А он стоял и с грустной улыбкой смотрел им вслед. Потом не удержался и махнул рукой на прощанье. Левретка, воспользовавшись неожиданной остановкой, уже обнюхивалась с неизвестно откуда появившимся и драным, как старый сапог, пуделем.
- Ну, что - будем прощаться? - «закинул удочку» Иванов у ольгиного дома.
- Еще чего! Зря, что ли, с риском для жизни вино воровали? Пойдем уж, выпьем…
Поднявшись по старой скрипучей лестнице на второй этаж, Ольга открыла дверь и пропустила Иванова.
- Входи, кавалер!
Иванов почему-то сразу прошел в кухню. Сел на табуретку и закурил неизменную «Приму». Увидел стоящий на плите чайник, зажег газ и только тут, по-настоящему осознал, что находится у Ольги в гостях. Его даже в жар кинуло. Появилась Ольга - уже в домашнем халате и шлепанцах.
- А я весь на изменах сижу: думаю, куда и сквозанула? - как обычно, начал хохмить Иванов. - Не обратно ли убежала? Прямо расстроился весь…
Ольга улыбнулась.
- О, ты уже и чайник поставил? Хозяйственный мужичок!
В это время чайник вскипел и, сердито клокоча и отплевываясь паром, пронзительно заверещал. Ольга немедленно заткнула уши, а Иванов, еще немного послушав свист, повернул ручку плиты. Чайник, подергавшись еще немного, успокоился.
- Не фига себе - перепад! - восхищенно пробормотал Иванов. - Как только их и штампуют?
- Ты про что? - не поняла Ольга.
- Да про чайник говорю. У меня выдает ноту «фа», а у тебя - строго «до». Если, думаю, подобрать восемь штук на все ноты, - продолжал он развивать свою мысль, - то можно любую мелодию насвистеть - только чайники успевай менять!
- А почему восемь? Нот-то всего семь.
- А без си-бемоля не обойтись никак, - авторитетно заявил он.
Ольга представила себе Иванова в белом санитарском халате, всего в клубах пара, вдохновенно меняющего чайники на плите, и негромко засмеялась.
- Ну, ладно. Кофе будешь пить?
- Наконец-то сподобился. Удостоился, так-скать, чести, - заухмылялся он. - Буду, конечно! Два месяца такого кофе ждал!
- Какого - такого?
- Ну, в смысле - из твоих ручек.
Открыв бутылку «Изабеллы», он налил понемногу в пузатые рюмки, выставленные Ольгой.
- Ну, за день рождения…
Потом, пригубив вино, поставил рюмку на стол и принялся ломать шоколадку.
- Оля, - спросил он, - свеча есть?
- А что - запор? - невинно поинтересовалась она.
- Отличная шутка… - пробормотал он. - Я… в смысле романтики. Зажечь бы…
- А ты со всеми женщинами при свечах сидишь?
- Оля, не мотай душу. Ишь, ревнивая до чего…
- Больно надо, - дернула она плечом.
- Я дочке при свечах сказки рассказываю. Понятно?
- Так бы сразу и говорил. А то - романтика…
Она принесла свечу в железной кружке, зажгла ее и выключила свет. По кухне сразу запрыгали какие-то тени, неизвестно, где до того момента скрывавшиеся. Иванов даже заглянул под стол - не оттуда ли? В голове от выпитого приятно шумело, и ему стало глубоко плевать на всех на свете призраков.
- Ну, рассказывай, - прервала его поиски Ольга.
- Чего?
- Как чего? Сказку, конечно же. Не зря же я свечу притащила!
- Ну, ладно, - вздохнул Иванов. Налив по полной рюмке, он сделал добрый глоток и придвинулся поближе к Ольге. - Жила-была на свете принцесса…
- Что-то новенькое! Оригинальное, знаешь ли, начало. Но, ничего, ничего - продолжай.
- И была эта принцесса семи пядей во лбу, страшная, как грех, горбатая и к тому же хромала на обе ноги…
- Заплачу сейчас, - захныкала Ольга.
- И посватался к ней принц, прекрасный, как молодой месяц, храбрый, как сотня львов, богатый, как Крез, и к тому же исполнитель модных шлягеров.
- Уже лучше, - пробормотала Ольга, придвигаясь ближе.
- Но старый король, отец принцессы, наотрез отказался выдать дочь за принца.
- Идиот! - возмутилась Ольга. - Глупый, как тысяча ослов, и надменный, как стадо индюков! Ну, кто еще на такое сокровище позарится…
- Ты уже читала эту сказку? - подколол Иванов.
- Нет-нет, продолжай, пожалуйста.
Иванов допил остаток из рюмки и налил снова.
- Тогда принц объявил войну старому королю.
- Правильно, - прокомментировала Ольга. Поднеся рюмку к свече, она задумчиво рассматривала янтарные блики вина.
- И, конечно же, победил. Зарезал ножиком старого идиота короля и помчался на крыльях любви к возлюбленной, трепеща, как осенний листок на ветру.
- Молодец! Не то, что некоторые.
Тени продолжали бегать по кухне, вино играло загадочным цветом в рюмках, а Иванов, вплотную прижавшись к девушке, продолжал рассказывать.
- Но вот беда - пока он скакал лесами и полями, его любимая принцесса умерла от старости, ведь ей было девяносто четыре года…
- Интересно, сколько же было королю ослов?
- Он был долгожитель и прожил бы еще сто лет, если б я его не зарезал.
- Ты? - удивилась она. - Ах, да - это же сказка. И ты, естественно, принц. А кто же тогда я? Неужели принцесса? - тут она предприняла слабую попытку отодвинуться от «сказочника», но Иванов ее удержал.
- Дойдет очередь и до тебя… Найдя вместо любимой лишь хладный труп на постели…
- Бр-р, ужас какой! На ночь-то глядя… Слушай, налей еще, а то у меня кончилось.
Иванов разлил остатки и слизнул с горлышка последнюю каплю. Чокнувшись, они без всякого тоста допили «Изабеллу», и он продолжал рассказывать дальше.
- Пока он убивался над любимой, пришла ее служанка - изящная, как газель, грациозная, как музыка, прекрасней воды в ручье и невесомая, словно фея одуванчиков.
- Хорошо! - прошептала Ольга. - Это, наверное, я.
- Принц, естественно, тут же разлюбил мертвую принцессу, забыл все обеты верности и безбрачия, которые давал ей минуту назад, и приказал слугам готовиться к свадьбе…
На этом месте Иванов запнулся и облизал пересохшие губы. Выловив последнюю каплю из рюмки и, конечно же, этой каплей не напившись, он хватанул порядочный глоток уже подостывшего кофе.
- И мне кофе, - попросила Ольга, открывая глаза и потянувшись губами к чашке. Руки ее были заняты: ими она обнимала Иванова, а голова мирно покоилась на его плече. - Какая сказочка хорошая. Все? - спросила она, отпивая кофе из поднесенной Ивановым чашки.
- Это только начало, - успокоил ее Иванов. - Слушай дальше.
Он поставил чашку на стол и вообще задул свечу. Ольга не возражала. Тогда он положил ей руку на грудь и принялся ласково шептать на ухо:
- Той же ночью, когда ветер, как сумасшедший, бесновался на улице; когда филины, словно лешие, ухали в черных лесах; когда тоскливо запел козодой; когда древние ведьмы варили черные снадобья из змей и лягушек; когда ветер… а впрочем, про ветер уже было… так вот - в ту ночь, в седьмой башне старинного замка, он взял молодую служанку…
- А как взял? - прошептала Ольга, ища губами губы Иванова. Он впился долгим поцелуем в ее чуть приоткрытый рот. Подняв Ольгу, словно пушинку, он отнес ее на кровать, которую предусмотрительно приметил заранее в комнате и, снимая с нее халат, прошептал: - Он взял ее примерно так…
Ольга пылала и изнемогала под ним. Глухие горловые стоны срывались с ее губ и носились по комнате, отражаясь от деревянных стен. У Иванова от животного счастья, которого он не испытывал уже много месяцев, шла кругом голова, и он только повторял, словно в бреду:
- Любимая… фея… наяда…
Это было ни с чем не сравнимое чувство. Ни разу его бывшая жена не отдавалась ему так яростно и полно. С Ольгой он, пожалуй, впервые в жизни ощутил себя настоящим мужчиной. Его душа витала где-то в заоблачных эмпиреях, а он сам, крепко прижимая к себе любимую девушку, лежал и хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Ольга, вдруг уткнувшись ему в плечо, заплакала.
- Саша, Сашенька, где же ты был раньше?
Обретший способность говорить, Иванов, покрывая поцелуями ее залитое слезами лицо, исступленно повторял:
- Я здесь! Я теперь здесь и никуда, слышишь - никуда не уйду…

Окончание следует