Виктор Аференко

Маковское. Четыре поворота судьбы. Глава из книги «Богатырский уезд»

Село Маковское Енисейского района — одно из особых мест Сибири и всей России. Зачато оно было как Намацкий (Кемьский, Маковский) острог в конце августа 1618 года и полторы сотни лет играло наряду с Енисейском судьбоносную, неповторимую роль в нашей истории: такую же, как в XV–XVIII веках Великий Устюг на перекрёстных путях Северной Руси (от Белого моря до Москвы, от Новгорода до Урала); как Тобольск — столица Сибири в течение двухсот лет — главный форпост на путях в Зауралье.

А в мировом масштабе Маковское сродни городу Библиосу на оконечности Аравийского полуострова, Гибралтару, греческим городам-колониям в Малой Азии и на островах Эгейского моря.

Вторая же ипостась таёжного поселения заключается в том, что оно не исчезло до сих пор, является артефактом истории, повторив в своей судьбе её плавное течение, изгибы, подъёмы и «спуски».

Впервые о Маковском я узнал после второго класса.

В июне 1944 года к нам в Атаманово уже на третий сезон приехала из Красноярска Анна Семёновна Кочнева — материна крёстная. В возрасте 16 лет она в 1905 году присутствовала при крещении нашей матери в Пророко-Ильинской церкви в селе Кекур Нахвальской волости (ныне Сухобузимский район). Мы её звали «хрёсной». На два месяца она становилась членом нашей семьи. Помогала своей крестнице: полола, домовничала, пряла, починяла. Ходила в сосновый бор, добывала сосновую смолу, готовила из неё жвачку (в простонародье серу) в виде палочек, увозила в город продавать. Приносила в мешке муравьиные копны, обкладывала ноги, лечила застарелый ревматизм.

В тот раз при встрече мать приготовила своё фирменное блюдо — верещагу: в большой сковороде поджарила до розового налёта ломтики свиного солёного сала и залила его смесью молока, яиц и муки, поставила в горячую русскую печь — омлет поднялся аппетитной шубой. Мы — три брата, девяти, семи и четырёх лет,— лежали на полатях, глядели жадно вниз, мать незаметно показывала нам кулак, мол, как не стыдно, не из голодного края (то была одна из её многочисленных поговорок и присказок, после называемых нами «чалдонизмами»). Пришла соседка, как чуяла, крепкая в кости, громкоголосая Наталья Бабичиха. По ходу беседы она начала говорить что-то осуждающее сельсовет. «Хрёсна» прервала её: «Что возмущаешься, Наташа, на „Маковку“ захотела!»

Наша мать, родившая 10 детей, была ярким представителем народной педагогики, прекрасным воспитателем; с нами не сюсюкала и отвечала на все вопросы, потому любознательность стала одной из черт наших характеров. Я спросил её однажды:

 


«А что это за Маковка?» — «Это глухое место в тайге, куда ссылали кулаков. Ну, сослали бы брата Анны Семёновны Степана Кочнева, его люди в Кекуре не любили. А старики-то и дети при чём? А уж хрёсинька пострадала совсем зазря, с 15 лет нянькой жила в городе у купцов, приехала домой и её загребли».


 

Я посмотрел на карту Красноярского края. Нашёл Маковское на севере в верховьях реки Таз; подумал: сослали далеко, условия суровые.

Летом 1951 года записал рассказ Анны Семёновны Кочневой об её трудной жизни, о пребывании с конца декабря 1929 по июль 1930 года в Маковском. Оказалось, что это село расположено в верховьях реки Кеть в ста километрах от Енисейска.

Начав в 1957 году заниматься краеведением, я более 50 лет посвятил исследованию истории красноярских династий, истории родного села и Сухобузимского района. И, конечно, не мог «пройти» мимо Маковского, ибо история этого села уникальна, подобной в мире нет: через него 130 лет шёл практически единственный (!) путь в Красноярск, в Восточную Сибирь и на Дальний Восток; оно стало местом ссылки нескольких тысяч крестьян Прикрасноярья в начальный период коллективизации; в нём жили 14–15 поколений чалдонов-енисейцев, потомков служилых, казаков, пашенных крестьян; земледельцы, охотники, рыбаки, лесники.



Время казацкое


(1618–1750)

Газета «Красноярский рабочий» к 385-летию со дня основания Маковского посвятила ему две страницы номера от 21 августа 2003 года под заголовком «Босиком по росе» (автор Л. Кытманова). Кстати, Кытмановы — знаменитые в прошлом деятели Красноярска и Енисейска. В газете помещены прекрасные фотографии села (вид сверху), его жителей — истинных таёжников-сибиряков. Материал предваряет преамбула, выделенная тёмным:

 


«385 лет назад казаки пробирались по глухой тайге к Енисею, увидели прекрасное место: высокий холм, маленькая речка, полная рыбы и одиноко стоящая сосна на берегу. «Острог должен стоять здесь,— решили люди,— и имя ему Маковский. Так и возникло одно из поселений нашей бескрайней Сибири».


 

С точки зрения создания интереса у читателей газеты — нормально, опора на общие знания мифов о казаках и о вольной Сибири. На самом деле не «одно из поселений бескрайней Сибири», а поселение с необычной биографией, с особой ролью в истории не только Енисейского района, но всего региона и даже всей Сибири, просто другого такого не было нигде от Урала до Тихого океана. Можно подумать, что казаки «пробирались по глухой тайге» сами по себе, «место угожее» искали и нашли его.

Нет! В конце августа 1618 года на то место пришли не только казаки, а целый отряд (около 100 человек) служилых (кроме казаков, дети боярские, стрельцы, кустари) под началом сына боярского из Пелыма Петра Албычева и стрелецкого сотника Черкаса Рукина. Пришли по указу царя Михаила Фёдоровича Романова с конкретной целью — построить не просто острог на Среднем Енисее, а форпост для продвижения из него далее по Великой Степи: в Восточную Сибирь, в Забайкалье, на Амур, в Чукотку, на Камчатку.

Не по таёжным дебрям шли: по рекам Иртышу, Оби, Кети — совсем не малой реки с общей длиной более полутора тысяч (!) вёрст. Это она в верховьях, ближе к истоку, не так широка.

15 больших лодок-дощаников с грузами, с запасами на 2 года перемещали против течения: и вёслами гребли, и шестами толкались, и паруса ставили, и по-бурлацки, идучи по берегам, тянули, а под конец толкали дощаники сзади в корму. Как писали они в челобитной:

 


«А мы, государь, холопи твои, бредучи в холодной воде, перемёрзли и перецинжали».


 

И место остановки уже было известно от служивых из Кетского острога, основанного в 1604 году и от дружественных остяков: здесь самый короткий путь по волоку в реку Кемь, впадающую в Енисей. Несмотря на малую воду в Кеми, всё же думали тащить лодки через волок, чтобы к зиме выйти на Енисей. Но остяки предупредили: тунгусы (эвенки) с правобережья собрали приличные силы и намерены напасть на отряд.

П. Албычев и Ч. Рукин «со товарищи» принимают оказавшееся верным решение: быстро, не теряя ни дня, строить острожные стены и внутри них избы и амбары. Едва закончили возведение острога, как его осадил большой отряд эвенков. Воеводы отправили вниз по Кети группу служилых в Кетский острог к воеводе его Челищеву с просьбой оказать помощь. Но уже стало холодно, Кеть обмелела, и до ледостава вряд ли бы помощь пришла вовремя. Эвенки простояли, как пишут, шесть дней и ушли за Енисей в свои владения, поняли, что запасов у русских много и они «огненным боем» один по одному выбьют осаждавших. Экспедиция провела зиму в Маковском остроге, весной по большой воде спустилась по Кеми и начала строить будущий форпост Енисейск.

В самом конце 1619 года (а новый год начинался до реформы Петра I, до 1700 г.) с 1 сентября в Маковское прибыла следующая экспедиция. И шли они более ста лет ежегодно из Тобольска и в Тобольск с грузами и с людьми. В Маковском, как пишут историки, на берегу Кети стояло до сотни судов: стругов, дощаников, лодок поменьше и обласков (так назывались юркие, остяцкие, выдолбленные из одного ствола толстого дерева челны). Служилые ремонтировали их, смолили, некоторые разбирали на отдельные доски, из которых делали заборы и покрывали дворы. Посёлок вскоре выплеснулся из острожных стен, бояться при таком многолюдстве некого. В больших амбарах и на складах хранились многие тонны хлебных, соляных и других запасов для Красноярского острога; для годовальщиков, для экспедиций из Енисейска во все стороны света. Хранились металл, топоры, железные изделия, провиант, то есть порох, фитили, кремний для стрельбы. Хранилась пушнина (как её именовали — рухлядь) и ещё много чего для нормальной жизни. Были созданы условия для отдыха, питания, ночлега сотен проезжавших людей разных сословий, статусов и званий. Читаем в Интернете на сайте Красноярского края:

 


«В 1618 г. на высоком правом берегу реки Кети был основан Маковский острог. В первой половине XVII в. здесь была построена Покровская церковь. До середины XVIII в. острог был важным транспортным узлом не только Енисейской губернии, но и всей Восточной Сибири. Знаменито село было также Маковским волоком — сюда, в точку, расположенную в 70 км западнее Енисейска, через 12-километровый волок между рекой Кетью (бассейн Оби) и рекой Кас (приток реки Енисей на уровне города Енисейска) заходили суда с продовольствием и прочими припасами. Из Маковского товары на волокушах доставляли в Енисейск, откуда шло снабжение других сибирских поселений: Красноярского, Абаканского, Саянского, Мотыгинского, Тасеевского и даже Якутского острогов, этим же путём вывозили пушнину.



Первыми жителями в Маковском остроге были служилые люди, промышленники и торговцы, вскоре появляются „государевы пашенные крестьяне“, а за ними селятся ремесленники и „гулящие“, то есть люди свободных профессий. Первым маковским крестьянином был Василий Михайлов, высланный в 1645 г. из Москвы.



По Маковскому волоку зимой 1662 г. везли в ссылку протопопа Аввакума Петрова. В 1675 г. с посольством в Китай здесь ехал учёный Николай Спафарий-Милеску. В 1734 г. волоком проезжал первый исследователь Сибири Герард Фридрих Миллер».



 


К сожалению, авторы этой интернет-статьи не избежали неточностей, в частности, Маковский волок находился между рекой Кетью и Кемью, а не «Кетью и Касом».

В 2013 году в г. Тюмени вышла прекрасная книга «Маковская сторона» (краеведческо-родословное исследование в двух частях). Автор её Виктор Максимов. В книге В. С. Максимов 1 изложил версию, что Маковский волок — весь сухопутный путь по тайге от Маковского до Енисейска. Все грузы, якобы, перемещались туда и обратно на телегах, возках, санях, волокушах или вьючно. Конечно же, в данном вопросе Виктор Сергеевич не прав. Вне сомнения, Маковский (Кемьский, Намаковский) волок существовал.

Дощаники перетаскивали по волоку в приток р. Кеми в любое время с мая по сентябрь, если позволяла вода. Тянули и по-бурлацки, и с помощью лошадей. Использовали вороты, закрепляемые на глубоко вкопанных сутунках. Грузы подвозили на берег Кеми на лошадях. Люди же шли пешком. Далее гружёные лодки сплавляли по Кеми до Енисея. Путь через тайгу до Енисейска летом использовали редко (распутица, разбитые дороги, гнус), основные обозы шли в предзимье после выпадения первого снега. При любом варианте трудностей хватало!

Есть три версии, почему острог назвали Маковским.


Версия первая

Острог был построен у волока рядом с улусом князца Намака и сначала назывался Намакским. При частом упоминании его в разговорной речи и в документах название сначала укоротили «Макский» и в конце концов переделали в Маковское — более звучное для русских. Версия неприемлемая, потому что на севере у р. Турухан примерно в те же годы начала XVII века возникло ещё одно поселение Маковское, ныне исчезнувшее.

Кстати, удивляет такой факт. Откроем «Енисейский энциклопедический словарь» (ЕЭС. Красноярск: КОО Ассоциация «Русская энциклопедия», 1998). На развороте (с. 732–733) представлены его авторы — академики, доктора и кандидаты наук, крупные руководители. А сколько они допустили фактических ошибок! Только по волостям, которые вошли в 1924 году в Сухобузимский район, насчитал их несколько десятков. Читаем на странице 370: «Маковское, пресное озеро на левобережье Енисея в приполярном районе Красноярского края, имеет рыбопромысловое значение. Из озера вытекает р. Маковская (бассейн р. Турухана). Пл. зеркала 163 км²».

Удивительно! Учёные мужи не забыли небольшое озеро и приток Турухана, но для них как бы не существовало уникального Маковского острога, через который 130 лет проходили практически все россияне, осваивающие бассейны Енисея, Лены, Амура и других рек; Дальний Восток и оконечность Азиатского материка; не проезжали в Китай дипломатические миссии, российские и зарубежные. Не было печально известной «Маковки», куда в 1929–1930 годах сослали сотни крестьянских семей из поселений от Саян до Казачинска.


Версия вторая

В остроге сразу же, в августе 1618 года была срублена церквушка, какой-то умелец соорудил на ней Маковку — типичный атрибут православных храмов — и покрасил. Кеть в этих местах петляет сильно, и надстройку в форме луковицы было видно издалека, за сутки-двое до прихода дощаников. Служивые радовались: «Наконец-то, добрались до Маковки (Маковского)».

Такой вариант возможен. Но, думаю, ближе всего к истине версия третья — этимологическая.


Версия третья

В праязыке Евразии слог-звук («языковой кварк») мак означает «голову» («головку»), «возвышение». Отсюда название: растение мак; скалы, похожей на голову человека и видной из Красноярска — Такмак, церковной Маковки. И имена: Намак, Ермак, то есть «вожак». И понятия: максимум, макушка. Значит, оба поселения — на Кети и на Турухане — возникли на высоких, видных издалека берегах.

 

Путь по Кети и Маковскому волоку начал терять своё значение с 1750 года, когда началось более или менее регулярное движение по Московскому тракту.



Время крестьянское


(1750–1917)

Чтобы написать главку о 1-м казацком периоде жизни в Маковском, автор использовал широко известные документы Тобольских архивов и трудов по истории Сибири и Приенисейского региона в XVII–XVIII веках. За последующие (XIX–XXI) века информации в концентрированном виде мало, её надо собирать по крупицам.

К сожалению, не сохранились архивы волостных правлений Красноярского и Енисейского уездов. Редкое исключение — фонд р-1575 «Сухобузимское волостное правление», в котором в 3-х описях значатся около полутора тысяч (!) дел. А вот соответствующие документы Яланской волости, к которой с 1783 по 1924 год относилось с. Маковское, не сохранились. К тому же по селу Сухобузимскому дополнительная уникальная информация заключена в воспоминаниях В. И. Сурикова (в записи М. Волошина): он жил в этом волостном селе в 1854–1859 годах и после неоднократно приезжал на могилу отца.

Ценные мемуары оставил бывший писарь Сухобузимской волости П. К. Матонин. Также удалось записать воспоминания своих земляков 1872-го и более близких лет рождений; посетить все 40 поселений своего района; увидеть воочию дома и усадьбы крестьян и купцов XVIII–XIX веков; хлебозапасные общинные склады, называемые мангазинами; водяные мельницы, кузницы, гончарные станки, кросны, дощаники, набор сбруи и весь инструментарий для сельхозработ.

Такие же социально-экономические условия, традиции, уклад жизни существовали на Кети, как и в бассейне Бузима. Потому закономерен метод экстраполяции: перенос того, что было в одном месте, с учётом местных особенностей.

 

Первое — это социально-политическое устройство, способ хозяйствования. Долина Бузима стала заселяться на сто лет позже, чем возникли Маковское и поселения в верховьях Кети и Кеми. Но там и там, как и по всей Сибири, основу сельского бытия составляла триада: община — род — патриархальная семья. Государство за аренду земли (она считалась боговой и не являлась товаром) плату в форме десятинной пашни после оброчных податей и трудовых повинностей предъявляло в целом крестьянским общинам.

Волостной старшина посылал рапорты сельским старостам, а те лично или, собирая сходы, распределяли требования по хозяйствам.

Роль Маковской общины была особенно велика из-за наличия многих малых поселений и зимовий.

 

Второе — общины скреплялись родами. В подгородних волостях под Красноярском раскинули «кроны» старожильческие роды переселенцев первой волны (XVII–XVIII вв.). Тюменцевых, Еремеевых, Матониных, Черных, Черняевых, Черкашениных (Черкашиных), Злобиных, Торгашиных, Седельниковых, Ковригиных, Корольковых, Кольцовых, Барабановых, Куваршиных, Сошиных, Самойловых, Соломатовых, Степановых и десятков других. Маковские роды перечислил в своей книге В. С. Максимов — добросовестный и дотошный исследователь.

Мы с ним родились в разных местах Красноярского края: Виктор Сергеевич — в Маковском Яланской волости Енисейского уезда (района), Виктор Александрович — в с. Атаманово Сухобузимской волости (района) Красноярского уезда; один — в таёжном углу в верховьях р. Кети, другой — на берегу Енисея, в Красноярской лесостепи. Аференко составил подробные схемы трёх красноярских родов: Тюменцевых, Матониных, Еремеевых, начиная с середины XVII века по XХI (15 поколений), а Максимов установил свою родословную по линии отца и линии матери с конца XVII века (с 1680 г.) И что же? Результаты и выводы почти одинаковы, что следует расценить как научный фактор. На каждое поколение в среднем приходится 25 лет, то есть за 100 лет сменялось 4 поколения, хотя бывали очень редкие случаи, когда один человек жил целый век.

Основными родами в Маковском являлись роды Максимовых, Угрюмовых, Коротких, Стыжных, Бондаренко, Распуткиных, Барбиных, Сапожниковых. При высокой рождаемости коэффициент увеличения числа мужчин — продолжателей фамильного рода в каждом новом поколении составлял с середины XVII до середины ХХ века 1,2, то есть за 100 лет увеличение в 2,0 раза. Конечно, такое же соотношение и у женщин.

Так как в поселениях жили от одного до пяти родов, а в приходах десяток или два-три десятка, то практически родственными или полуродственными (кумовство, свидетели при крещении — крёстные, поезжане во время свадеб и др.) связями были охвачены все общины. Максимов пишет:

 


«Мы с сестрой Максимовой Антониной Ивановной просмотрели Метрические книги Маковской Покровской церкви за 1850–1919 годы и проанализировали, как же и с кем вступали в браки наши прадеды и прабабушки.



В связи с удалённостью наших деревень от уездного и волостных центров, браки у нас в основном совершались между жителями села Маковского и деревень Лосиноборское, Ворожейка, Рыбная и Филиппова. По причине изолированности старожильческое население наших деревень практически всё породнилось между собой».


 

Повторюсь, что так было повсеместно, даже в пригородных, далеко не изолированных волостях. Виктор Сергеевич перечислил фамилии, имена, отчества женихов и невест в 132-х актах венчания. Пришли под венец: Максимовых — 53 человека из 250, то есть более четверти; Угрюмовых — 32, Белозёровых — 30, Коротких — 26, Барминых — 13, Пановых — 13, Сапожниковых — 11. В пяти случаях жених и невеста носили одну и ту же фамилию, то есть у них был один и тот же предок, не менее 4–5 поколений назад. Несколько подобных фактов зафиксировано и у нас в Атаманово в роду Тюменцевых.

Православная церковь стояла на страже крепких семей. Перед венчанием группа лиц во главе с тысяцким и даже сельским старостой в обязательном порядке предъявляли священнослужителям в церковь билет и делали запись в так называемой «Книге обысков».

Ключевыми являлись слова: «препятствия к супружеству между собой не имеют ни плотского, ни духовного». А это значило, что у жениха и невесты одинаковое вероисповедание, что они не являются родственниками минимум до третьего (в основном же 4–5-го колен); что до свадьбы не имели интимных связей. Второй раз венчали только в случае смерти одного из супругов.

 

Третьей основой после общин и родов сельских сибирских социумов была патриархальная семья. Иногда понятие «патриархальная» ассоциируют с понятиями «отсталая», «кондовая», «старорежимная».

Это абсолютно не так! Патриархальная потому, что во главе семьи стоит «патер» — старший, мудрый, владелец, хозяин. И это не только у русских, а у всех народов Евразийского и Американского континентов. Русские сибирские семьи были большими, минимум 5 человек.

К примеру, в Сухобузимской волости в с. Подсопки в 1769 году в 32-х крестьянских семьях числилось 316 человек (по 9,87 в среднем на семью); в д. Высотиной в 1819 году на 13 семей приходилось 163 едока (по 12,5 на семью в среднем).

Даже в 1920 году, на 16 августа, в Сухобузимской волости в 1873-х дворах жили 10 614 человек, по 5,67 в среднем. Так же и в Маковском приходе. В. С. Максимов упоминает семьи старожилов, состоящие из 10–14 человек.

Однажды в Доме-музее В. И. Сурикова в Красноярске экскурсовод рассказывала, что «стоило вырасти старшему сыну, как ему коллективно возводили новый дом, отселяли его», и так по порядку. Неверный посыл! Большинство семей состояло из 3–4-х поколений, вместе с родителями в возрасте 50–70 лет жили по 2–4 сына с невестками и с детьми, зыбки не пустовали. И когда община убеждалась, что сыновья готовы к самостоятельной крестьянской жизни, только тогда им выделялась пашня, пай, угодья.

В семьях шла передача навыков, умений; осуществлялось воспитание на основе христианских заповедей трудом, фольклором, традициями. Огромную роль играла и природа. Общины следили, чтобы не оскудевала она вокруг, к примеру, нельзя было заготавливать черемшу, ягоды, грибы, орехи, пока они не созрели.

В каких же домах размещались столь большие трёхуровневые семьи? Где все спали, отдыхали?

По мере роста общинных богатств и числа едоков в семьях за три века (начало XVII — начало ХХ) чётко прослеживается три этапа в строительстве жилищ и в возведении усадеб:



  1. юрты, зимовья, избушки-времянки;

  2. избы из кухни и комнаты с сенями, с кладовкой, подпольем;

  3. капитальные дома: составные, пятистенные, двухэтажные.

Конечно, одновременно существовали и старые избушки, и пятистенные дома, и супер-усадьбы. По их усреднённому виду и по их числу можно было судить о достатке, об уровне благосостояния большинства крестьян, о зажиточности или бедности поселения. Волею судьбы автор жил во всех трёх жилищных вариантах. В 1932 году наша семья из Кекура переехала жить в речной порт Сухобузимского района, в Атаманово, в барак, построенный на высоком яру Енисея для рабочих хлебоприёмного пункта. Завхоз Заготзерно, бывший кекурец, друг семьи В. Д. Жильцов предложил: «Переходите в избушку, что рядом стоит, она ничейная, живший в ней старик умер, нам пришлось его хоронить. Изба древняя, но подшаманишь её, материалы дадим».

В домишке том мы прожили 17 лет, в нём родились ещё четверо детей из десяти. В 1970 году в Атаманово приезжал учёный с Мезени, нашёл немало соответствий Северной Руси с Прикрасноярьем, в частности в деревянных строениях прошлых веков. На углу нашей короткой улицы Береговой, с западной стороны увала, стоял большой дом с коньком, со ставнями с резьбой, изображающей образ солнца, похожий на дома с Вологодчины. Учёный взял спилы с этого строения и с бревна, оставшегося от нашего жилища. В Свердловске, в лаборатории ему сделали радиоуглеродный анализ, он сообщил, что возраст дерева 270 (±20) лет. Судя по толщине брёвен, лиственницы, когда их срубили, имели возраст пятьдесят лет, значит, избу ту построили чалдоны где-то в первой половине XVIII века, она была типичной сибирской избой 1-го поколения. В окладе 6 × 4 м. Очень узкие окна для слюды или высохшего бычьего пузыря расширили, выпилив в стенах четыре прямоугольника для рам со стёклами. Пол был выстлан из половинок толстых брёвен. Тем не менее стена к Енисею опустилась вниз, явно изогнув половицы, а нижний край окон к реке оказался низко над завалиной. Крышу на двухскатную из дранья сменили уже после войны, первичная же, односкатная, состояла тоже из брёвнышек с выдолбленными сердцевинами; в них за годы нанесло земли, появилась лишайниковая зелень.

Приличную площадь избы занимала кирпичная печь. Всем известны фотографии и кадры кинохроник сгоревших, разбомблённых сёл и деревень с остовами таких печей в Центральной России, в Белоруссии, на Украине, в Польше. И везде, и у нас в Красноярье, называли их русскими.

В. Астафьев написал проникновенную «Оду русскому огороду». Заслуживают подобной Оды и русские сибирские печи, сбитые из глины или сложенные из кирпичей. Перед входом в дома строились сени и кладовки.

По воспоминаниям В. И. Сурикова, они жили в Сухобузимском в такой же избе. По нынешним понятиям, конечно, тесно для семей из трёх поколений, из 8–10 человек.

В начале 1941 года наша семья состояла из 8 человек. Бабушка Матрёна спала на печи, перед кончиной в декабре 1942 года с неё почти не слезала. Мать с отцом занимали в комнате кровать сразу за перегородкой. Перед ними висела зыбка. Мы же дрыхали вповалку поперёк другой кровати, стоящей у стены напротив. В ноги на ночь подставляли большую скамью. Нередко старики и дети спали на полатях, а летом на сеновале.

У Суриковых же в комнате были сооружены деревянные нары. Так как отец Иван Васильевич болел чахоткой (туберкулёзом), то и Прасковья Фёдоровна ложилась вместе с детьми, и зыбка висела перед ней. Зимними вечерами, бывало, мать у Суриковых вязала, вышивала — а мастерицей с детства была отменной, и первые впечатления художественной цветовой гаммы и гармонии будущий художник получил от её изделий. Отец же читал вслух книгу дочерям Лизе и Кате. Вася засыпал раньше и, как рассказывал Н. Волошину, видел ту картину сквозь сон. Когда в Подмосковье на даче, он, также засыпая в дождливый вечер, увидел, как жена читала книгу их дочкам, то вспомнил вдруг Сухобузимское, отца, и у него сразу возник образ картины «Меншиков в Берёзове», которую Василий Иванович и задумал тогда.

С середины XIX века всё больше стало появляться пятистенных домов с окладом 9 × 6 м, с капитальной стеной посередине, с полатями, с русской печью, углы которой выходили и в большую кухню-столовую, и в горницу, и в спальную.

В 1857 году община из Вятской губернии основала в Нахвальской волости, которая также в 1924 году вошла в Сухобузимский район, деревню Абакшину. В ней по широкой улице длиной более километра большие умельцы-вятичи срубили десятки исключительно пятистенных домов с резьбой на наличниках и ставнях.

Некоторые дома до сих пор сохранились. Бывал я не раз в Абакшино в таком доме из кондовых брёвен в гостях у тётки нашей Серафимы Антоновны Колосницыной.

На фотографиях Маковского сверху, с вертолёта видно, что многие оставшиеся дома были пятистенными, с большими окнами, с двухскатными крышами, с палисадниками. Облетая Маковское, В. П. Астафьев, как пишут бывшие с ним свидетели, воскликнул: «Какое село загубили!» Кто и когда загубил — неясно. Если он имел в виду Советы, то абсолютно не прав, ибо в советское-то время такие дома отремонтировали, сохранили и возвели немало новых, подобных.

Не стану описывать дома, строения и усадьбы сельских купцов и богатых крестьян, их в сёлах в начале ХХ века в период Столыпинской реформы появилось немного — по 3–5 на каждое поселение, были ли они в Маковском — не знаю.

Прирост населения в старожильческих деревнях и сёлах Сибири в XVII–XIХ веках был в основном естественным. Такое за столь продолжительный срок оказалось возможным из-за оседлой жизни в течение двух с половиной веков без крепостного права, в полунатуральном хозяйстве. Сформировалась сибирская крестьянская цивилизация (суперэтнос): в одном лице землепашцы, скотоводы, строители; каждый хозяин владел многими десятками навыков и умений. Образ жизни определял социум: община, большие роды, семьи и православная церковь.



Время советское


(1917–1991)

Почти три века в Енисейском уезде не было восстаний, не было каких-либо вооружённых стычек ни у русских, ни у местных этносов, ни между ними. Потому что отсутствовали помещики, крепостничество, тем более рабство. Народ свободный, занятый, служили по долгу, по найму; трудились на своей земле в соответствии с вековыми традициями; угодий много — растили хлеб, скот, охотились, рыбачили, собирали дары тайги. На приисках, на речном флоте, на строительстве дорог, Обь-Енисейского канала, при возведении домов работали по договорам, по найму за приемлемую плату. Маковское не было зажиточным селом, но большинство крестьян существовали сносно. Возникает вопрос, почему же большинство свободных сибирских хлебопашцев, в окружении богатой природы, неплохо питаясь, в 1917 году приветствовали советскую власть, а в 1919 году выступили против Колчака, ратуя за возвращение советской власти? Нередко упоминают большевиков как агитаторов и даже движущую силу. Но их, например, в Сухобузимской волости на 10 000 человек было всего несколько десятков, а в Маковском — единицы.

Ответ таков: потому что сибиряки красноярцы и енисейцы жили не в какой-то изолированной «Казакии», а в великой многострадальной России, с её вековыми противоречиями, с отсталостью. Эта книга — не научный трактат, потому только перечислю кратко те противоречия и беды.

По всей Сибири появилось много поселенцев, к которым относились ссыльные (политические и осуждённые по уголовным статьям), отслужившие огромные сроки солдаты, выселенные из городов по суду деклассированные элементы (они были и есть везде, читайте «Отверженные» В. Гюго); беглые и гулящие люди. В целом они составляли 30% от всего сибирского населения. Все жили или в сельской местности (отправлялись экспедициями «на кормление в волости»). Или в пересыльных бараках, в том числе на золотых приисках, на стройках (широко известны «бараки Кнорре» в Красноярске у железнодорожного моста). 80% поселенцев составляли мужчины-холостяки в возрасте 18 лет и старше (вплоть до 50). Они не имели полных гражданских прав и никакой собственности, кроме одежды. В деревнях и в сёлах только 3% их возводились в сословие крестьян, семейные или вошедшие в семьи как примаки зятевья, причём умеющие вести хозяйство, иначе общины земли не выделяли. Если разделим валовой сбор зерна и количество скота в волостях на число «едоков»-крестьян, то получим результат удовлетворительный, но делить-то надо с учётом поселенцев, то есть добавить ещё одну треть потребителей, а это результат уже другой.

В Маковском, как пишет В. С. Максимов, поселенцев жило немного, стали крестьянами роды Бондаренко, Распуткиных, Ореховых.

Без оружия, без революционного ядра они не были солидарны и организованы. Но зарождающийся с конца XIX века капитализм в лице крупных владельцев и предпринимателей и особенно мелкая буржуазия — купцы и лавочники (несть им числа), подкупая власти, сами готовили себе «могильщиков». Денег от пушнины, золота, рыбы, от даров тайги и в казну, и особенно в загребущие руки частных хозяев поступало много. Но дороги, больницы, школы почти не строились; более 80% крестьян были неграмотны. Зато купцы в начале ХХ века насоздавали в Енисейской губернии аж 770 винных заводов на 500 тыс. населения всех возрастов (один завод на 650 человек, значит, на 100 взрослых мужчин). На всех дорогах, особенно у приисков, кабаки, кабаки, кабаки! Щёголевы, Юдины, Востротины, Емельяновы и сотни купцов помельче вносили деньги на общественные нужды, при этом спаивали народ.

Столыпинская реформа в Восточной Сибири привела к резкому расслоению крестьянства. Возрастающее число ссыльнопоселенцев, особенно грамотных политических, увеличивало протестный потенциал. Если исходить из современного критерия, именуемого «качеством жизни», то непонятна позиция тех, кто жалеет об ушедшей крестьянской Руси.

Да, была Великая сибирская крестьянская цивилизация, сама себя содержала, поддерживала, размножалась, защищала Отечество.

И было бюрократическое, отсталое государство в форме монархии, которое позволяло эксплуатировать и спаивать значительную часть населения (поселенцы, рабочие на приисках, крестьяне-бедняки), которое не брало на себя создание должных социальных условий.

Как бастион вплоть до лета 1919 года стоял сибирский суперэтнос, о который бились волны грандиозных событий начала века: Русско-японская война 1905 года, революция 1905–1907 годов, столыпинская реформа, приведшая к расслоению крестьянства; вторая переселенческая волна, когда население в Енисейской губернии увеличилось в 2 раза; Первая мировая война, как называли её солдаты «бессмысленная бойня», распутинщина, отречение царя, революции 1917 года, смена властей (монархическая — кадетско-эсеровская, советская — вновь эсеровская — колчаковская).


Красные сполохи

В то же время в Енисейской губернии рос и концентрировался пролетариат: на железной дороге, на золотых приисках, на речном транспорте. Пароходы (в 1918 г. их плавало 34) сжигали много угля и дров, потому команды речных судов набирались владельцами пароходов большие — 20–30 человек рабочих из числа крестьян, городских пролетариев, ссыльных. После навигации часть из них суда вымораживали, ремонтировали, красили. Большинство же до весны распускались, жили где придётся, в частности в бараках Кнорре в Красноярске. Итальянец Е. К. Кнорре, автор проекта железнодорожного моста через Енисей, имел акции пароходных компаний, стал крупным предпринимателем. Построенные им бараки у моста на берегу Енисея сдавал в наём речному люду. Нравы зимой там царили дикие. Жители Красноярска боялись там появляться. Дурная слава тех окраин (ул. Ломоносова) сохранялась вплоть до 50-х годов прошлого века.

Речники приветствовали новую власть и поддержали её решение о национализации Енисейского флота. Газета «Красноярский рабочий» сообщала:

 


«Второго марта 1918 года оглашён декрет народных комиссаров, состоялось слияние всех казённых и частных судоходных предприятий бассейна реки Енисей и учреждение одного предприятия, объявленного достоянием РСФСР под наименованием „Енисейское национальное пароходство (ЕНУ)“».


 

Верховным и ответственным органом является Совет пароходства. Для управления делами Совет выделил исполком «Правление ЕНУ» в составе: председатель правления тов. Старцев В. В., товарищи председателя Загуляев Л. Н., Леппик А. К. На один год от рабочих и служащих бассейна р. Енисей избраны председателем Совета Халутин А. А., товарищем председателя Цыбин Д. С. (капитан теплохода «Тобол»), секретарём Е. К. Крылов (будущий знаменитый капитан-наставник.— В. А.)».

Приняли национализацию как должное и с судов не ушли почти все штурманы, механики и капитаны, в числе их такие известные речники, как Элло, А. Мецайк, М. Лиханский, М. Дранишников, А. Фролишев, Р. Первухин и др. Почему? По той же самой причине, как и большая часть офицеров российской армии, воевавших на стороне советов: хотели видеть страну свою единой, могучей, процветающей и препятствие тому видели в её государственном устройстве. Навигация только началась, пароходы сделали по несколько рейсов в верховья и в низовья Енисея, как с помощью белочехов советскую власть низложили.

Все пароходные команды были переведены на военное положение и составили воинскую флотилию, которой командовал генерал Попов. Техническое руководство осуществлял сын атамановского купца Исая Голоденберга Семён, именовавший себя «Начальником плёса 1-го разряда» (он получил соответствующее образование в Томске).

 

Осенью 1918-го к власти пришёл Колчак, установивший по всей Сибири жёсткую военную диктатуру.

Повсеместно созданные карательные отряды беспощадно пороли пожилых крестьян, женщин, чьи сыновья и мужья дезертировали, не желая воевать против своих. Также выколачивались подати, собираемые за два года — за сезоны 1917 (их «первая» советская власть не собирала) и 1918 годов.

В Канской и в Енисейской тайге скрывались десятки партизанских отрядов и народных дружин, выступавших против колчаковщины. Одним из самых больших и активных стал отряд под командованием второго помощника механика парохода «Орёл» Филиппа Бабкина в районе Маклаковой, где он родился и вырос.

Противостояние и стычки вдоль Енисея не прекращались весь 1919 год. Вот два свидетельства тому. Из дела №23 фонда 811 ГАКК «Рапорты наблюдателей водомерных постов»:

 


«Господину начальнику Енисейского участка Томского округа путей сообщения Стриловского водомерного поста февраля 12 дня 1919 г. Доношу, что 9 февраля с. г. во время сельского схода советской власти в селе Стриловском были взяты казаками судоходные старшины Григорий Фёдорович Кабалин и Гулин Даниил, которых казаки нагло на глазах народа выстегали и увезли в Каргино, где убили. Прах их предан земле. Наблюдатель Л. Ерёмин».


 

Пароход «Иртыш» 1 июня 1919 года в 5 часов утра миновал Атаманово, пустым корпусом спешил на помощь пароходу «Тобол», буксирующему три баржи, чтобы двойной тягой поднять их через Шиверский перекат. Над Канской тайгой после жарких дней бушевала гроза, всё небо беспрерывно перечёркивали молнии, сначала был слышен гром, но туча уносилась быстро, звуки грома перестали доходить, ещё долго окрестности озарялись вспышками в виде огненных стрел и красных сполохов, беспрерывно, один за другим, в самых разных местах. Капитан Михаил Дранишников сам стоял у штурвала рядом с лоцманом. Навстречу как-то неожиданно вырулил «Тобол», тоже шёл пустым корпусом. Затормозили. В рупор капитан «Тобола» Дмитрий Цыбин сообщил, что ночью партизанский отряд красных оккупировал караван, баржи пришлось оставить. «Иртыш» развернулся, и суда друг за другом двинулись вверх. Командир Цыбин записал в вахтенном журнале:

 


«1 июня 1919 г. в 5 ч 45 мин встретил п/х „Иртыш“ ниже Атаманово, идущий на помощь мне по буксировке барж. Получив от меня сведения, что баржи захвачены красными, п/х «Иртыш» вернулся обратно» (фонд 811, дело 22).


 

Дранишников, глядя на далёкие отдельные сполохи, думал: не так ли по всей Сибири, где-то за Уралом на фронте гремит гроза Гражданской войны, брат убивает брата, давно к этому шло в России, копился заряд, и рвануло. А здесь на Енисее не фронт и не тыл, в разных местах сверкают сполохи войны.

Летом 1919 года отряд Филиппа Бабкина установил свою власть в районе Маклаковой, а в ноябре 1919 года с помощью его отряда советская власть была провозглашена в Енисейске.

Пронеслись сполохи Гражданской войны и над верховьями Кети. Летом и осенью 1918 года в таёжных поселениях, зимовьях и избушках скрывались красногвардейцы. В 1919 году в Яланской волости, как и во всех других появился карательный отряд под командованием Олиферова. Вылавливали уклонявшихся от службы в колчаковскй армии крестьян, били плетьми, некоторых расстреливали. Выколачивали недоимки, подати.

В частности, В. С. Максимов описал такой, рассказанный ему дедом, факт:

 


«В плен захватили трёх красногвардейцев и как бы отпустили их в сопровождении карателя. Шли они по узкой тропе один за другим, и белогвардеец выстрелил из трёхлинейной винтовки в спину и убил одним выстрелом всех».


 

В 1980 году в журнале «Сибирские огни» была напечатана повесть Н. И. Волокитина 2 «На реке да на Кети». Эта короткая повесть была написана легко, в течение полутора месяцев, и в ней обозначилось всё то, о чём он будет писать ещё не раз — о честных, работящих, открытых людях — сплавщиках, лесозаготовителях, речниках, деревенских подростках и природе. О главной героине Ольге Типсиной Николай Иванович Волокитин рассказал проникновенно с любовью, читаешь и восторгаешься, удивляешься, какой она светлый человек, как умеет трудиться, радоваться жизни даже, казалось бы, в безысходные моменты.

 


«Удивительное у тёти Оли лицо. Угловатое, скуластое, с жёсткими мужскими чертами. И кожа на нём, обожжённая солнцем и огрубевшая под студёными ветрами, до того смуглая, что кажется просмолённой. К тому же выбивающиеся из-под шапки волосы матово-белые, как перезревший цвет пырея, и усугубляют грубость и необычность черт. Но смотреть на её лицо почему-то всегда приятно. Вот она достаёт из-под фартука, откуда-то из потайного кармана длиннющую самодельную трубку, неспешно набивает её крупчатой махоркой из жестяной банки, раскуривает и, зажав трубку в зубах и попыхивая ею как дымокуром, обычно весело начинает разговор. Вот она плывёт по Кети в лодке-обласке и поёт сочинённую ею песню.



На реке да на Кети, на Кети
Ох!
Мне ль отрады, мне ль отрады не найти?
И-эхх!
В обласке я птицей-чайкой полечу
Ох!
Я до моря, я до неба докачу
И-ахх!
Там я звёздочку хрустальную словлю
Ох!
Я по осколочкам всем счастье разделю
И-эхх!»

Она рассказала сыну своему и другу его — будущему писателю Коле Волокитину о том, что случилось с ней в лето 1919 года.

 


«Ух, как я обрадовалась, когда наши красны партизаны, силёнки поднакопив, с беляками смертный бой повели! Выпереть-то выперли, но те тоже ушами не хлопали. И тут передали нам люди ихне намеренье, что, мол, как окрепнут чуток, снова двинут на Белый яр. А у нас силёнок-то не ахти как. Чо делать? Думал, думал наш красный командир Гоша Копылов и придумал. Мол, не будем сидеть и ждать, когда они на нас нападут, надо сговориться с Митрием Масловым и самим на них напасть сразу с двух сторон. А Митрий Маслов — это командир другого отряда, что в деревне Боровой, в шестнадцати верстах от Типсина ниже стоял. А каким фертом пакет-от с планом Маслову доставить? Сухопутным не пройдёшь, болота вокруг. И тут возьми кто-то скажи: а, вы, мол, Ольгу пошлите. На обласке на ракете-то чёрт ей не брат, любого парня за пояс заткнёт. Выбрали мне обласочек походче, снарядилась я и айда. Мчусь и ничего не вижу, кроме лунной дорожки на воде. И вдруг справа, из-под берега:



— Стой, кто плывёт!



И тут-же, будто эхо, слева. Из-под другого берега:



— Стой, кто плывёт!



Посты, оказывается у них. Зубы стиснула, напряглась вся и только руки с весёлком мелькают. Вдруг слышу — хлоп, хлоп! Опять — хлоп, хлоп! А потом что-то по затылку — чирк! Будто плетью кто полоснул. В голове звон. Вроде за руки меня прямо с обласком как подбросит под облака, я и ровно уже не руками, а крыльями — мах, мах!



Говорят, утром увидели, как издалека в обласке кто-то быстро-быстро плывёт к берегу, потом выронил весло и упал. Подплыли ко мне — я на дне обласка лежу, вся голова в крови, а пакет в зубах стиснут. Вот так я летела,— тётя Оля приподнимает ушанку, откидывая второй рукой прядь белых, как снег, волос.— Вот он рубец-то от моего лёту. На всю жизнь метка осталась!»


 

В конце декабря 1919 года (по старому стилю) после Красноярской операции 40 000 колчаковцев под командованием В. О. Каппеля обошли Красноярск (об этих событиях смотри книгу: Аференко В. А. Эхо Гражданской войны. Красноярск: Издательство «Класс-плюс», 2012). Основные части (35 тысяч солдат и офицеров) поднялись вверх по Кану до Усть-Барги (ныне г. Зеленогорск), оттуда вышли на Транссибирскую магистраль. 5000 человек под командованием полковника Сытина двинулись вдоль Енисея до с. Ивановского Больше-Муртинской волости, перешли по льду на правый берег, на Посоленский тракт; по льду реки Тасеевой и по Ангаре добрались до Ленского волока, ушли в Забайкалье.

Солдат косил тиф, больных оставляли в поселениях, в зимовьях, выздоровевшие уходили в тайгу. Теперь уже красногвардейцы вылавливали их, в том числе даже в верховьях Кети. Приказ был не расстреливать, доставлять в Енисейск или в Красноярск, где, как сообщал в волревкомы Политотдел 5-й Красной Армии (он осуществлял власть в губернии до выборов в марте 1920 г.): «мы будем их судить революционным судом».


Начало советской власти

В январе того года в Маковском установилась советская власть, образован сначала Маковский ревком (председатель Е. А. Бармин, секретарь Н. Д. Сапожников, члены С. Ф. Максимов, Т. П. Угрюмов), в августе 1920 года выборный исполком.

Осуществлялась продразвёрстка, более десяти человек отправились в Енисейск добровольцами на фронты продолжающейся Гражданской войны.

Участником первого районного съезда Советов Енисейского района был 24-летний крестьянин-бедняк, русский, беспартийный, Максимов Иван Захарович.

В период НЭПа в 1924 году в селе из промышленных предприятий имелись лавка Маковского общества потребителей и мельница сельского общества. В 1927 году в Маковском сельсовете было: населённых пунктов пять деревень с населением обоего пола 515 человек, инородцев 72. Хлебопашество, как записано в отчётном докладе сельсовета, было развито слабо ввиду суровых климатических условий, непригодная почва к урожаю. Основные занятия — пушной промысел, сбор ягод и орехов. Пахарство — подсобный промысел. Сельсовет имеет три коммунальных дома и амбар. Один дом — канцелярия сельсовета, тут же народный дом, второй — школа, третий под квартирами. Амбар занимает комитет крестьянской взаимопомощи. Имеется пожарная машина «с прибором», инструмент, который хранится в пожарном сарае. ..

В селе в то время действовала церковь. Фельдшерского пункта не было, медпомощь можно было получить только проехав 100 вёрст. В сельской школе первой ступени обучались 20 детей.

Разрешалась частная торговля, советской власти на местах предписывалось «ограничивать кулачество», сдай план, и тебя не тронут! Продолжались службы в церквях. Новое вторгалось в жизнь повсеместно, дерзко и ярко, приветствовалось большинством: выборы депутатов (с 1923 г. тайным голосованием), их отчёты; создание партийных и комсомольских ячеек, пионерских организаций, женсоветов, «осавиахима»; призывы — «Молодёжь во флот!», «Освоим пятый океан»; борьба с неграмотностью и многое другое.


«Маковка»

Так коротко и небрежно называли Маковское крестьяне Красноярского края, высланные в тайгу на Кеть в 1929–1930 годах. Слово это стало неким символом репрессивных акций государства.

НЭП в Сибири принёс достаток. Как утверждает автор статьи в 1-м томе «Сибирской энциклопедии» (Новосибирск, 1928), 80% крестьян стали середняками. Двадцатые годы подряд все были урожайными. Но обстановка к концу 1928 года сложилась непростая. В Европе зарождался фашизм, как писал бывший эсер Чернов, эмигрировавший в США: «страны, проигравшие 1-ю Мировую войну стремились к реваншу». В том числе и против России, тем более советской.

Нужно было укреплять армию, по сути, заново создавать авиацию и флот. Требовались деньги, много свободных рабочих рук.

Стало ясно, что история не отпустила времени на внедрение ленинского кооперативного плана, рассчитанного на 30–50 лет.

И 1929 год был объявлен «Годом великого перелома», взят курс на коллективизацию. Она была осуществлена, созданы колхозы, совхозы, МТС. Можно объяснить, но, конечно, нельзя оправдать большие перегибы в начале коллективизации (1929–1934); по сути, преступный лозунг «Ликвидации кулачества как класса», ссылку крестьянских семей в полном составе (во всех сёлах в разных местах — от 10 до 20% от числа хозяйств).

Под молот репрессий попала семья Кочневых из Кекура Сухобузимского района, где родилась наша мать и где родители жили до 1932 года.


Воспоминания Ксении Антоновны Аференко


(записи разных лет)

Старики Кочневы жили в Кекуре средне. Анна — моя крёстная — с 16 лет обитала в Красноярске, как няня и домработница у нэпманов. А вот брата её Степана обуяла страсть к богатой жизни. Ему сосватали в Атамановой Олимпиаду — дочь известного там крестьянина Тита Галактионовича Тюменцева — потомка атаманов. Родилось пятеро детей: подряд три девчонки, все на одну колодку, полненькие, славные; в 1925 году сынишка Василий, а в 1927-м ещё дочь — Феофила. Степан работал в своём хозяйстве истово. По характеру был нелюдим, неразговорчив, скуп. Его в Кекуре не любили. Я росла полусиротой, отец умер, когда мне исполнилось восемь лет. Однажды весной нам с мамой картошки не хватило. Пришла к Кочневым, они накопали её много, свиней держали. Просить всегда стыдно, отважилась, говорю: «Степан Семёнович, одолжите до осени картошки?» — «Тебе сколько?» — «Да ведро пока».— «Стоит ли лезти из-за ведра в подполье, некогда». Повернулась уходить, а Анна мигает — мол, подожди, скоро уйдёт. И на самом деле куда-то уехал. Достала она картошки, еле я унесла. Тогда дома крёстная оказалась случайно, приехала из города на день. Весной 1929 года найм домработниц горожанам запретили, и она вернулась домой, много работала, с детьми водилась. Началась коллективизация и в числе других призыв: «ликвидировать кулачество, как класс». На общем собрании в сборне обсуждали, кого раскулачить и выслать. Село большое, 200 дворов. Решили отправить в ссылку пять семей, в том числе Кочневых. Большинство кекурцев проголосовали за.

Говорят, что кулаки были хорошими хозяевами. Оно, конечно, так, но и жадность многих обуяла. И своих домашних гоняли в хвост и в гриву, девчонки, помню, даже плакали. Отцы ничего не учитывали, болеешь ты по-женски, всё одно — езжай в жару на сенокос.

В деревнях раньше устраивали помощи: хозяева приглашали человек 10–20 с серпами, обед хороший готовили, родные работали за так, чужим же платили. Кулаки скупились, и как-то получалось так, что не они, а полсела у них в должниках.

Был такой из тех, кого решили выслать. Договорится с сильными бабами, заплатит им побольше. Те прут вперёд. А он ходит сзади, подзуживает: «Что это вы, девки, на козе едете, отстаёте!»

Если бы остановились на первой волне раскулачивания, не вызвало бы то резкого протеста. А вот зачем в 1931–1935 годах продолжили ту преступную акцию? Ведь в кулаки и подкулачники попали после многие зря, даже бывшие председатели колхозов и бригадиры. Ну сослали бы жадных хозяев, таких как Степан Кочнев. А при чём тут старики, малые дети? И Анна — вечная труженица, пролетарий, за что наказана, за что страдала?

На каждую семью дали по две подводы и людей везти, и вещи. Тоже издевательство. Утром в конце декабря 1929 года подъехал возчик, начали грузиться. А напротив жила Катя Тихонова — подруга, уже троих детей родила, я — четверых. Сидим у окна, смотрим, бедняки подошли, поживиться чем-либо, хотя сельсовет запрещал что-либо брать, после — инвентарь, манатки продавали. Вдруг вбегает Дуся... сбрасывает шубу, за ней другую, пальто, кофту: «Возьмите, сохраните!» И другой раз пришла. Заплакала: «Спрячьте меня. Не поеду никуда!» Стали уговаривать: «Найдут, осудят, посадят, тебе уже 14 лет. Вообще от семьи отобьёшься. И всем худо, пожалей родных». Убедила. Вышли проводить, расцеловали всех, перекрестили на дорогу. Вещи горой на одних санях. Дети в других. Все взрослые пошли вслед пешком. И Анна — бедняга с ними.



Воспоминания Василия Дмитриевича Жильцова


(запись 1985 г.)

Мои предки были сосланы в Кекур из Рязанской области. Наш отец вырос уже в Сибири, удачно женился, родились мы — трое братьев и три сестры, сразу скажу, девчонки весьма красивые. Я родился в 1905 году, учился в Матонинском училище вместе с твоей матерью, закончил 5 классов. Хотел в городе дальше учиться, отец не отпустил. Он на Бузиме построил мельницу. Заказов было много, мололи крестьяне зерновые, горох, сушёную черёмуху.

Братья уехали по найму на прииски. Две сестры — в Красноярск. Фёкла вышла замуж за богатенького еврея. Увёз её в Америку и бросил там, как пелось в популярной песне «Когда б имел златые горы»:


Завёз меня в страну чужую,
А там другую полюбил!

Она грамотной была, письма писала, второй раз замуж вышла удачно, за предпринимателя старше её Потом связь прекратилась.

Девушки меня любили. Дружил с Аней Марчуковой из усть-канских переселенцев. Она забеременела. Обратился к отцу: «Посылай сватов!» — «Что-то ты с ума сошёл, нищету плодить, ни благословения, ни надела не дам!» Задумался я, а думать помогли её братья: встретили на улице и хорошо поддали. Женился, ушёл от отца, купили избушку. Сразу перешёл в бедняки, даже в комбед избрали.

Ты знаешь, что моя жена Анна Васильевна родила 10 детей, восьмерых до войны и двух после, когда вернулся с фронта. Девять выросли, только Нину убила шаровая молния в 1944 году, залетела в дом. Сестра Дуся вышла замуж за сына кулака. Что ему надо было при такой красивой женщине, но изнасиловал соседскую девчонку, посадили в тюрьму. Свёкор и свекровь её умерли в то лето. Но несмотря на моё возмущение, сход решил выселить и сестру, и семью зятя — брата мужа, жили вместе. Накануне отправки он ночью тайно уехал куда-то.

Осталась Дуся одна. Мне разрешили её сопровождать. Положил под солому куль муки. Наш обоз прибыл в обед в райцентр Сухобузимское, а там все улицы забиты подводами с раскулаченными. Крики, плач. Пообедали, лошадей покормили, и обоз двинулся в Шилу, на тракт. Говорю кекурским: «Поезжайте, я догоню, что-то Карька припадает на передние ноги, видать жабрею объелся!» А сам быстро поехал в город по накатанной дороге, отвёз Дусю к сестре. В суматохе пронесло.



Воспоминания
Анны Семёновны Кочневой


(запись 1953 г.)

Привезли нас в Шилу, ночевали в церкви. Духота, все вплотную друг к другу спят на полу. Я лежала в дальнем углу, захотела в туалет. Но пробраться невозможно, ногу негде просунуть. Пошла осторожно по телам. Утром перевязали возы на другие подводы и так ехали ещё трое суток до Енисейска. В Большой Мурте и Казачинском людей добавилось много, обоз растянулся на несколько вёрст. Добрались до Енисейска. Сказали, дальше повезут в «Маковку». Я слышала, что кто-то из предков наших бывал в ней. Ещё трое суток ехали по тайге. Две ночи провели у костров. Приехали в «Маковку». Женщин и детей разместили по домам, мужики спали в банях, зимовьях, на сеновалах, хорошо, что многие дворы крытые. Народ в Маковском — хороший, много было староверов. Помогали нам как своим.

Сразу же стали строить бараки из сырого леса, вместо моха в пазы укладывали солому. Построили довольно быстро много длинных бараков. Каждой семье — комната из общего коридора с печкой в виде железной бочки. Тесно. Я спала всегда у стены, она отсыревала. Приезжал дед — отец невестки Тит Галактионович Тюменцев, привёз куль сухарей. Наступила весна. Бараки почему-то соорудили в низине. Вокруг море талой воды. Сбили плоты и плавали на них. Мужики лес заготавливали. И увозили их работать куда-то на прииска.

Удивляюсь, почему в таких условиях мало кто болел. Даже дети. Их учили в местной школе. Я болела, можно сказать, душевно. Твёрдо решила — летом убегу. Собралась. Денег накопила, взяла в котомку сухарей. В июне, когда стало теплее, тайно вышла из поселения. Знала, что двигаться надо в сторону заката солнца.

Иду по тропе. Вдруг дорогу перегораживает охранник с ружьём: «Куда, кулачка?» «Какая я кулачка!» — рассказала ему про себя. «Пользуй меня,— говорю,— на вот сухари, но только пропусти!» — «Ну, иди, да не заблудись!» Шла до Енисея неделю, ботинки истрепались в дым. Ела прошлогодние ягоды, кедровые шишки находила. С медведем встретилась нос к носу, навалил большую кучу и ушёл. На ночлеги маленькие шалашики сооружала. Вышла севернее Енисейска, аж к Епишино. Зашла в крайний дом. Повезло, встретила славная женщина с пятерыми детьми, муж уехал в низовья на рыбалку.

Я прожила, не высовываясь, две недели. Всех обшила, обстирала, дорожки из старого тряпья изготовила. На катере добралась до Енисейска. Там села на пароход и вышла в Павловщине. До Кекура 20 км шла пешком. Не забуду тот день никогда! Солнце светит. Птицы поют. А цветов-то сколько! Медунки, незабудки, мои любимые марьины коренья, венерины башмачки, их ребятишки, помню, мудушками звали! Иду, радуюсь, как в рай попала, всё родное, знакомое. Пришла с задов в баню к Кате Тихоновой. Твоя мать, Сина, крестница, приходила, нанесла еды, квасу. «Уходи быстрее,— говорит,— слышала в совете, что, мол, Анна Кочнева вернулась, кто-то видел».

Чуть стемнело, а ночь коротка, пошла по дороге в Высотино. Вдруг слышу — скачут из Кекура всадники. Быстро легла в канаву, в кусты. Остановились, загорцевали. «Показалось тебе, никого нет!» — кричит один. По голосу узнала Сашку Звягинцева, ярого коммуниста, тоже моим крестником был. Выстрелил он два раза из пистолета наугад. И надо же, одна пуля в ногу мне попала, хорошо, что только икру задела. Стерпела. Уехали. Перетянула ранку тряпицей и пошла быстро дальше. Чуть забрезжило, когда постучалась в дом в Высотино. И повезло вновь. Хозяин добр, на полу вповалку спят семь детей. Только легла к стенке, укрылась старой хозяйской шалью, стук в дверь. Заходят двое: «Вы не видели, не проходила мимо женщина? Может у тебя где-нибудь?».— «Ищите,— говорит хозяин,— вон на полу, смотрите всё моё богатство лежит!» Ушли. Я выползла с крыльца и ползком по огороду добралась до леса. До Красноярска окольными путями дошла без приключений.

 

Анна Семёновна Кочнева за 13 лет где только не ночевала в Красноярске. Подрабатывала, как появлялась возможность. Милостыню иногда собирала, хотя бродяжничество было запрещено. В 1943 году открылась служба в Покровской церкви по улице Сурикова. Ещё 16 лет она при ней и обитала, прислужничала за хлеб насущный.

В 1943–1956 годах каждое лето приезжала жить к нам в Атаманово.


Из книги В. С. Максимова «Маковская сторона»

В начале 1930 года, то есть в самые лютые морозы, в Маковскую тайгу, в боры под названием «Сороки» и «Окунево» в нескольких километрах от реки, было привезено в ссылку без предъявления обвинений несколько сотен несчастных крестьян и брошено в тайге на вымирание. По неуточнённым сведениям, там хотели открыть леспромхоз. Кругом тайга, глубокие снега и ни единого клочка земли, пригодной для распашки. Как они там жили, нам даже представить невозможно. Спецпосёлки, или трудпосёлки, управлялись комендатурами трудовых поселений ОГПУ. Для надзора за спецпереселенцами был создан участок комендатуры и в Маковском, который вольготно расположился не в тайге, а в самом селе в новом просторном доме выселенного перед этим торговца-крестьянина И. Т. Максимова. Сосланные крестьяне начали строить в борах дома и бараки, срубы которых наше поколение видело в борах 30 лет спустя. Они обозначены и на топографических картах 1965–1967 годов, рядом лежали колоды для поения и кормления скота, остатки разобранного и брошенного сельхозинвентаря. То есть ехали они с надеждой возобновить крестьянствование и в ссылке. Жалобы сосланных крестьян дошли до властей, в руководстве нашёлся человек с отзывчивой и доброй душой, и в с. Маковское была направлена комиссия, которая объективно и честно оценила ситуацию, и это поселение ссыльных, известное под названием «Маковка», в начале лета того же года было распущено. Не успевших уехать ссыльных крестьян осенью отправили в Соврудник на золотые рудники.

 

В Атамановской НСШ в старших 5–7 классах в 1946–1949 годах историю преподавала Фаина Степановна Кочнева (ей было 2 года, когда в 1929 г. везли её в Маковское на поселение). Закончила педучилище, из-за отсутствия предметников стала преподавать историю. Получалось неплохо. Ладную, спокойную, справедливую, дети любили её. Математику преподавал вернувшийся с фронта танкист Чугунов Василий Дмитриевич. Они поженились, жили в школьном доме с матерью, вернувшейся в родное село Атаманово. В 50-е годы супруги переехали жить в Красноярск-26. Там же в ЗАТО Железногорск в посёлке Додоново жила сестра Ф. С. Кочневой Евдокия (по мужу Седельникова). Был у неё в гостях, побеседовали.

 


Автор: «Не хотел бы Вас тревожить воспоминаниями о 30-х годах, о раскулачивании родителей, о высылке семьи в Маковское. О том проклятом времени, о себе, мне многое рассказала ваша тётка Анна Семёновна. Что помнится Вам о детстве своём?»



Седельникова Е. С.: «Детство как детство. У всех людей моего поколения одинаково: школа, пионерская организация, самодеятельность, игры в лапту, разрывные цепи; в клубах кино. Мы жили в Маковском всего год. Отец работать уезжал на прииски в Удерейский район. Он многое умел, и потому его взяли на постоянную работу в райцентр, в село Удерейское. Купили там дом. Все братья и сёстры учились, закончили по семь классов, получили специальности. У родителей, конечно, рана в душе от брошенного дома в Кекуре осталась. Нам же — их детям — советская власть дала многое, мы на неё не в обиде. Помню только один случай, когда по сердцу резануло. Пришла в Дом культуры в кино. Контролёр знал нас, за сестрой ухаживал — мы же были и красивые, и боевые. Поговорили с ним, пошла в зал. Слышу, его спросил рядом стоящий, приезжий парень: „Кто это?“ „Кулачка“,— ответил контролёр. После этого мы разговаривать с ним перестали. У нас — трёх старших сестёр — хорошие семьи, дети. Вася участвовал в Великой Отечественной войне. Вернулся живым. Жаль, у Фаи детей нет!»


 

Таковы перепады в нашей сложной истории. В 1935 году после образования Красноярского края «клеймо» «кулак» с сосланных крестьян было снято, многие из них вернулись в родные места, храбро защищали Отечество в годы Великой Отечественной войны.


Горькая и гордая судьба колхозников

Советская власть внесла и внедрила производственный и культурный модерн, новизну, во все сферы жизни во всех регионах гигантской страны. В таёжных углах, каким был Маковский куст, изменения проявились ещё заметнее.

С разрешения В. С. Максимова из его краеведческо-родословного исследования «Маковкая сторона» используем некоторые данные о колхозной жизни.

 


«В 1930 году в Маковском сельсовете было создано Спецпоселенческое хозяйство ОГПУ „Новый путь“. Сначала в нём числилось 427 едоков, из них работающих мужчин 123 человека, женщин 86. Жили в бараках из сухостоя размером 5 × 8 метров, бараков было 40. Посевная площадь составляла 245,5 гектара. Имелись лошади, крупный рогатый скот, свиньи, куры, кролики. Появились скотный двор, полуутеплённые хлева для скота, амбар, навес для сельхозмашин, три колодца, подвал для хранения овощей.



В 1932 году была организована летняя детская площадка, которую посещали 29 мальчиков и 31 девочка от 3 до 7 лет из семей спецпереселенцев. Дети обеспечивались питанием, работникам площадки начислялись трудодни. Хозяйство исчезло в 1947 году.



В 1933 году в Маковском с бригадами в деревнях Филипповой и Рыбной был создан колхоз „Север“. В него вступили 80 семей, более 400 человек всех возрастов. Создание колхоза прошло мирно, без раскулачивания и стрельбы по активистам. Первым председателем избрали Бондаренко Дмитрия Герасимовича. В первые годы были построены скотные дворы, раскорчёвывались и вводились в оборот новые пахотные земли, к началу войны пашни было около 300 гектаров.



Позже на территории Сельсовета появились колхозы: в 1936 году „Охотник“ (д. Ворожейка); в 1937 году „Промысловик“ (д. Лосиноборская), «Рыбак» (д. Айдара), имени Калинина (д. Суханова).



Колхозники в сезон сельхозработ жили в бригадных «культстанах», расположенных среди полей и покосов. Работали в бригаде, как сейчас бы сказали, по скользящему графику, без общих выходных, отпускали домой по очереди один раз в 15 дней на 2 дня, чтобы отдохнуть и помыться в бане, постирать одежду.



В колхозе была своя мельница, построенная ещё в доколхозный период на р. Шайтанке недалеко от её устья. Колхоз на ней молол для своих нужд рожь, так как пшеницы сеяли очень мало. Было две пасеки.



В годы войны председателем колхоза до 1946 года был крепкий крестьянин Максимов Иван Кузьмич, которого весь народ звал просто „Кузьмич“.



В колхозе была организована пекарня, всем колхозникам во время работ выдавался в счёт заработка печёный хлеб по 700–900 граммов и даже по 1килограмму в сутки, выделялось немного молочных продуктов. Была создана рыболовецкая бригада, старики добывали и лосей. Всё это шло на котловое питание колхозников.



Совсем плохо было с одеждой и обувью. Купить было негде и не на что. Колхозу на премиальный фонд район кое-что выделял, но этого было явно недостаточно. Одежду шили из мешковины и домотканого полотна, но в основном ставили заплатки на старую, ещё довоенную одежду, и она состояла в основном из множества заплаток. Обувь тоже была самодельная — чирки, также неоднократно ремонтируемые — к старым голенищам пришивались другие головки.



Кроме работы в своём колхозе, зимой отправляли колхозников по разнарядке районного руководства на лесозаготовки».


 

В 1930–1933 годы староверы из Маковского и других деревень на таёжных еланях создали заимки, как пишет В. С. Максимов, более двадцати усадеб.

Кроме колхозов, были созданы сельское потребительское общество (сельпо), рабочий кооператив (рабкооп), рыбное хозяйство (рыбкооп), два лесоучастка, звероферма (по выращиванию пушных зверей).


 


Спасибо Виктору Сергеевичу за ценную информацию по истории Маковского. Он как краевед и журналист имеет право на бесстрастное, как бы со стороны, без оценки представленной информации, право на свою точку зрения, идейную позицию.

Нужно ли было переходить от единоличных крестьянских хозяйств к государственным (совхозы) и коллективным (колхозы)?

Безусловно! Иначе бы не состоялись индустриализация и модернизация в государственном масштабе, и мы не победили бы в годы очередного нашествия многих стран Европы под гитлеровскими знамёнами; не создали бы ракетно-ядерный паритет. Даже исходя из этих объективных глобалистских позиций, выразим великую благодарность сельским труженикам.

Ныне, после смены общественного строя, после ельцинско-горбачёвских реформ, когда исчезли почти все колхозы и совхозы и страна перешла на потребление импортных сельхозпродуктов, абсолютному большинству россиян стало ясно, что решение о переходе от единоличных хозяйств к коллективным (совхозы, МТС, колхозы) было стратегически верным.

Ярые же противники такого пути весь критический арсенал обрушили на перегибы, на акцию раскулачивания и «колхозное рабство» 1942–1953 годов.

Вне сомнения, ссылка без суда и следствия крестьянских семей в полном составе, преступный лозунг «Ликвидировать кулачество как класс» были явным и большим перехлёстом.

Но и сюда затесался ложный миф: «Раскулачивали и ссылали добрых умелых хозяев завистники и лентяи». По такой логике выходит, что зажиточные крестьяне — это честные труженики, а бедняки — это лузеры, лентяи и завистники.

Неверная точка зрения, противоречащая законам политэкономии, психологии и синергетики!

Любой сибиряк мог стать земледельцем, самостоятельным хозяином, только пройдя огромную практику в семье; овладев многими десятками навыков. Того требовали законы природы, суровые условия проживания, рискованное земледелие; технология выращивания зерновых и овощных культур. Лентяи и завистники среди крестьян были редки.

Другой труднейший период 1941–1952 годов даже называют периодом «колхозного рабства», но такое положение было вынужденным.

В Сухобузимском районном архиве хранятся «Годовые отчёты колхозов зоны Миндерлинской МТС, 1935–1950 гг.». В деревне Дубровой по отчёту за 1938 год работали в колхозе «Большевик» постоянно 106 мужчин, 35 женщин и 6 подростков до 16 лет.

По отчёту же за 1942 год, работало 106 женщин, 6 мужчин и 30 подростков старше 12 лет.

Первый и особенно второй критикуемые факторы только закрепляют вывод об особой миссии колхозников, чьё имя должно звучать гордо! Они в годы войны и в восстановительный период сохранили угодья и пашни, сохранили поселения. Дали стране достаточное количество хлеба и сельхозпродуктов. Внесли приличные средства в фонд обороны и в займы. Сохранили себя и детей войны, ставших в 50–80-е годы основной созидательной силой страны.

К сожалению, послевоенная урбанизация породила очередной ложный миф, когда у части сытых горожан слово «колхозник» стало как бы ругательным, символом отсталости, примитива. Такие мифы, как раковая опухоль, проникают во все ткани здорового общественного организма. О несправедливости новых времён по отношению к сельчанам с горечью писали В. Шукшин, Н. Рубцов, В. Распутин, Ф. Абрамов и другие писатели-«деревенщики», они и горькую пили от невозможности достучаться.

Великий кинорежиссёр Довженко поставил фильм «Поэма о море» и одним из первых заставил задуматься о наших крестьянских корнях. Сюжет фильма одновременно прост и глубок: председатель совета большого села, попавшего под снос в результате создания Цимлянского водохранилища, собрал рождённых здесь, вылетевших из родного гнезда и ставших известными людей.

Фёдор Абрамов написал очерк о подобном сборе бывших сельчан в одном из колхозов Архангельской области. В докладе председатель назвал многие десятки тех, кто уехал из села и прославил его. «Вот, к примеру,— восторгался докладчик,— семья N: один сын дослужился до полковника, второй — директор завода, третий — партработник районного масштаба; одна дочь — ткачиха, другая — стюардесса!» А в зале сидела их сестра, оставшаяся в колхозе, хорошая работница, добрейшей души человек, о ней ни слова.

В. С. Максимов с любовью пишет о своих земляках, о коренных жителях Маковского; с горечью о трудностях колхозной жизни, заострив внимание на военном и на первых годах послевоенного периода. Но ведь были периоды весьма неплохие, заслуживающие доброй памяти.

В 1935 году после создания Красноярского края с крестьян было снято клеймо «кулак». Большая часть отправленных в ссылку вернулись в родные места, стали трудиться, в том числе в колхозах. В их бывших больших домах разместились библиотеки, школы, клубы, конторы колхозов, промартелей, сельпо, детские ясли, сельские советы.

Дома не возвращали, но сносное жильё предоставляли. В редких случаях, много позже, в 90-х годах потомки репрессированных сельчан отсудили владения своих родителей.

С 1935 по июль 1941 года колхозы укрепились, поднялись; росла урожайность зерновых, росло поголовье скота. В МТС, в совхозы и в колхозы поступало всё больше техники, в том числе и отечественной: колёсники, гусеничные трактора ЧТЗ, бульдозеры, автомашины ЗИС-5 и АМО, прицепные комбайны «Коммунар» и «Сталинец». Колхозники, в том числе и в Маковской округе, стали жить в среднем лучше, чем в единоличных хозяйствах. На трудодни тогда получали достаточное количество хлеба, мёда, других продуктов и денег. В. С. Максимов прав, утверждая, что трудодень как форма нормирования и учёта трудовых затрат появился не случайно, полустихийно, ведь при огромном количестве самых разных, в том числе мелких, но нужных хозяйственных дел оценить их объективно не просто. Учётчиками избирали (или назначали) умудрённых опытом пожилых людей, знающих «что почём». Виктор Сергеевич назвал только минимум необходимой годовой выработки — 150 трудодней. Верхней же планки не существовало. Рекордной являлась цифра 1000 трудодней. Их редко получали самые крепкие, физически здоровые мужики.

Как волоковоз я видел адский вынужденный труд мётчиков. Зароды ставили обычно в жаркие дни. Часа четыре до обеда и столько же после обеда, когда зной становился невыносимым, они деревянными вилами поднимали вверх, всё выше и выше большие навильники (того требовала технология, иначе дожди сено прольют). Работали в накомарниках (сетка из волоса перед лицом, а на голове и по плечам остальная часть — мешковина, чтобы труха не попадала за ворот). Рубахи мокрые от пота, хоть выжимай их. То и дело мётчики шли к стоявшему в тени лагуну с водой и через трубки зонтичных растений тянули всё же нагретую воду, пропускали через себя десятки литров.

Приходилось и мне в студенчестве стоять под зародом, терпел, спортивная закалка помогала. И если нам, волоковозам, начисляли трудодень или полтора, то все понимали, что труд подавальщиков стоил 4–5 трудодней. Они обесценились в военные и в послевоенные годы.

В довоенные годы возникло звуковое кино. Продавались свободно патефоны, велосипеды, фарфоровая посуда, ткани, готовые изделия, бакалея и галантерея, хлеб.

В 1935–1941 годах в колхозах основной рабочей силой были мужчины. Абсолютное число детей учились; в 1928 году было провозглашено всеобщее начальное, а в 1940-м всеобщее семилетнее образование.

Существенные изменения в аграрном секторе начались с 1954 года при Н. С. Хрущёве, сделавшем многое для преобразования и роста сельского хозяйства, подключившего общенародное внимание к селу. Плохо, что закрепилось за ним порочащее слово «кукурузник». Дело не только в кукурузе, а переходе от естественных трав к кормовым, пропашным культурам, к сеяным травам; к новым машинным технологиям, к уходу от сенокосов времён Ивана Грозного (коса-литовка, грабли, вилы, стога).

С 1954 года изменения в сельской местности во всех сферах произошли весьма существенные. В 60–80-е годы денег на строительство коллективные хозяйства получали столько, сколько могли освоить.

Появились новые фермы, зерно и овощехранилища, машинные дворы, гаражи; улучшились дороги. Во всех сёлах края были построены типовые коттеджи на две семьи, с прилегающими усадьбами и огородами к ним. Интернет-энциклопедия сообщает: «В 1974 г. все колхозы Маковской зоны были объединены в один укрупнённый колхоз с центральной усадьбой правления в деревне Лосиноборск. В 1982 г. правление было переведено в село Озёрное. В 1987 г. колхоз „Промысловик“ был преобразован в совхоз».

Были в Маковском кусту в 60–80-е годы свои передовики, энтузиасты, герои, орденоносцы. Их имена должны зазвучать, стать известными, хотя бы в экспозиции «Маковское» в музее г. Енисейска (надеюсь, к юбилею такая появится).



Мёртвые сраму не имут


     «У нас на всех одна Победа!»
         (из песни)

В общенародной эпопее Отечественной войны (1941–1945) яркая и значимая страница подвигов на фронте и в тылу принадлежит маковцам — потомкам тех, кто осваивал Сибирь, таёжникам, колхозникам, лесникам, речникам, охотникам, рыбакам, работникам социальной и культурной сфер. Характер и хронология призывов в годы войны была в Маковском сельсовете такая же, как и по всей Сибири:



  • в 1941 году призваны все годные по здоровью мужчины так называемого кадрового состава 1905–1923 годов рождения;

  • в начале 1942 года стали фронтовиками старые солдаты 1-й Мировой и Гражданской войн 1904–1892 годов рождения (до 50 лет);

  • в 1943–1945 годах ежегодно призывались юноши 1925–1927 годов рождения, причём месяц рождения не принимался во внимание, и в училищах, и в боевых частях оказывались парни, не достигшие 18 лет;

  • в 1943–1945 годах стали призывать девчат и молодых женщин.

Тщательно просматриваю «Книгу памяти» Красноярского края. Всего в Енисейском районе записаны в книге погибшими 5369 человек. Среди погибших значатся Зыряновы — 50 человек, Шадрины — 36 человек, Поповы — 59, Ивановы — 28, Сидоровы — 28, Высотины — 27, а также по 10 и более воинов из известных на Среднем Енисее родов.

Выписываю по алфавиту погибших или пропавших без вести воинов-енисейцев, местом призыва которых значатся Маковское, Ворожейка, Лосиноостровское. Их оказалось 65 человек. Из них были призваны до войны (и погибли) 8 солдат, в 1941 году — 30 (1905–1922 г. р.), в 1942 году — 14, в том числе 9 возрастных (до 50 лет) мужчин — отцов больших семейств, в 1942 — 1944 годах навечно ушли с родных подворий 13 юношей в возрасте 18 лет.

Погибли в 1941 году 8 воинов, из них 5 пропали без вести; в 1942 — 20 (13), в 1943 — 11 (7); в 1944 — 9(6), в 1945 — 7.

Лично у меня вызывает протест и недоумение понятие «пропал без вести». Во-первых, слово «пропал» в русском языке имеет всё же оттенок нехороший, двусмысленный.

За погибших жёны, матери получали пособия, за без вести пропавших нет. Таково было решение, людьми не оспариваемое, была бы жива страна. И всё же удивляет, почему так много пропавших без вести в 1943–1945 годах, в годы наступления, когда штабная работа наладилась.

В. С. Максимов же в своём краеведческом-родословном исследовании приводит цифру: 88 погибших воинов, призванных Маковским сельсоветом в 1941–1945 годах. Погибли из Маковского 54 человека, из Ворожейки — 21, из Лосиноборской — 4, из Рыбной — 4; вернулись — в Маковское — 27, в Ворожейку — 6, Лосиноборское — 3.

Думается, что его данные ближе к истине, но и они не полные. Общий вывод таков: из Маковского сельсовета были призваны на фронты Великой Отечественной войны около трёхсот человек (в том числе 20–25 девушек и молодых женщин), Более ста воинов погибли.

 

Воевали родные братья:



  • Белозёровы Марк Евдокимович (1898 г. р., пропал без вести 30.09.1942); Ефим (1919, погиб 24.03.1945 в Латвии); Платон (вернулся в Маковское);

  • Татаркины Афанасий Ульянович (1921 г. р., пропал без вести в 1941 г.); близнецы 1925 г. р. Демьян, погиб в 1943 году, и Емельян, пропал без вести в 1944 году;

  • Бондаренко Андрей Герасимович (1911 г. р., БВП, в ноябре 1941 г.); Павел (1912 г. р., погиб 21.10.1944 в Мурманской области); Тимофей (вернулся, имел орден Славы), Андрей Тимофеевич (1920 г. р., погиб 5.11.1943 на Украине); Семён (погиб 27.11.1941 в Тульской области).

Так же в семьях Максимовых, Пановых, Угрюмовых, Коротких.

 

Воевали отцы и сыновья:



  • Стыжных Иван Львович (БВП, 1942 г.) и Николай Иванович (1926 г. р., БВП в 1944 г.);

  • Распуткин Василий Фёдорович (1895 г. р., БВП в мае 1943 г.) и два сына его — Андриан Васильевич (1918 г. р., погиб в плену в Нойбранденбурге, лагерный номер 79470); и Александр (1922 г. р., погиб 03.02.1945 в Венгрии).

 

В книге «Маковская сторона» В. С. Максимов пишет:

 


«Не возвратились с войны и принимали участие в Великой Отечественной войне и местные аборигены — кеты, проживающие в низовьях. Много погибших среди староверческого населения деревень Лосиноборское, Айдара, Суханова и многочисленных заимок».


 

Нельзя не обратить внимание на большое число у погибших старорусских (вероятно, из византийских святцев) имён: Илларион Ефстафьевич, Феофилакт Яковлевич, Лавр Лаврентьевич, Азер Денисович, а также имена — Евсихей, Герасим, Иона, Демид, Тарас, Кондрат, Вакула, Яков, Алимпий, Порфирий, Трофим, Фаддей, Ермил, Евлампий, Серафим.

Информация об участниках Великой Отечественной войны из Маковского куста неполная. Нет точной цифры числа всех призванных; не учтены в «Книге Памяти» все погибшие, и весьма приблизителен список оставшихся в живых, особенно это касается старообрядцев. Возможно, добавились новые сведения в связи с празднованием 70-летия Великой Победы.

Вообще видение войны в рассказах её участников, отношение к ним и память о них претерпели в послевоенные годы ряд колебаний.

С 1945 по 1954 год, кроме фильмов и нескольких книг да статей к годовщине важных сражений, было общее умолчание: ни мемориалов (хотя в честь участников Гражданской войны они имелись во многих местах); ни «боевых уголков», ни встреч с воинами, ни чествований их.

Помню, как зимой 1946 года в Атамановской школе старшеклассники (6–7 кл.) показывали пьесу на военную тему. Все атрибуты: полушубки, гимнастёрки, котелки, ордена были натуральны, заимствованы у солдат, вернувшихся с войны. Даже у немецкого офицера — персонажа пьесы — на груди висели кресты, скреплённые единой планкой поверху (кто-то снял её с врага, видать, весьма отличившегося в боях, и привёз её в Атаманово). Но почему-то не было команды создавать музейные уголки, а после появления их многое уже исчезло.

В нашем классе преподавали четыре фронтовика: учитель физкультуры Г. М. Бабиков (он после вёл уроки военного дела и сагитировал в военные училища более 20 (!) человек выпускников); учитель математики Чугунов (только раз проговорившийся, что он танкист); учитель физики М. А. Иванцов (он не снимал гимнастёрку, на которой были прикреплены значок гвардейца и несколько орденов) и преподающая историю и Конституцию СССР директор школы Л. П. Каверзина. И никто из них ни разу, ни на уроках, ни вне их, ничего не рассказывал о своём боевом пути, о каких-либо фронтовых событиях.

А рассказать было что! Много позже, через десятки лет, узнал, что Людмила Петровна, 1918 года рождения, в 311-м стрелковом полку 65-й Краснознамённой СД с 1941 по 1944 год была в звании старшины, помощником командира взвода разведки. В 1943 г. привела «языка», за что была награждена медалью «За отвагу». Несколько раз контужена.

Она, как помню, до 1950 года ходила в гимнастёрке, в юбочке в обтяжку, на голове — берет, и очень походила на поэтессу Юлию Друнину.

Не только мы побаивались её, замирая в коридоре при входе, но и наши отцы, избравшие Каверзину секретарём Атамановской территориальной парторганизации.

Почему она молчала, как и другие учителя-фронтовики? Не думаю, чтобы указания и запреты поступали свыше. Просто атмосфера общая была такой. Возможно, Сталин по каким-то соображениям (не хотел делиться славой, победа досталась большой ценой, о чём он знал, и др.) не давал указаний, молчал, и молчали все. Возможно, в условиях культа личности боялись на местах проявлять инициативу.

Первый раз стену умолчания «прорвало» в 1954 году, когда писатель С. Смирнов рассказывал по радио о Брестской крепости, у приёмников собирались большие группы людей. В период так называемой оттепели появились новые прекрасные фильмы о войне: «Чистое небо», «Белорусский вокзал», «Летят журавли» и др.

Началась поисковая работа в самых разных формах; появились стенды, уголки; очерки в газетах; стали проводиться встречи с фронтовиками.

К 1975 году, по указанию Л. И. Брежнева, все военкоматы отправили по месту гибели своих воинов письма (копии похоронных хранились), и к 30-летию Победы в местах боёв возникли братские захоронения; из всех отдельных могил останки перенесли в них; установили памятные плиты с надписями.

В годы перестройки и в лихие девяностые вдруг отношение к ветеранам существенно изменилось, вплоть до диких заявлений: «зачем, мол, победили, жили бы сейчас, немецкое пиво попивали». Такая дурь оказалась небезобидной. Немало ветеранов ушли после инфарктов и инсультов, а некоторые покончили с собой, как Ю. Друнина. Это наваждение, инфлюэнция беспамятства в Маковском выразилась в небрежно-бюрократической форме, о чём пишет В. С. Максимов:

 


«„Вечная память воинам, погибшим в Великую Отечественную войну“ — эти слова кощунственно смотрятся на нынешней Стене Памяти в клубе села Маковского. В Маковском к 350-летию села около клуба была сделана Стена Памяти со списками жителей населённых пунктов Маковского сельсовета, погибших в Великую Отечественную войну. Там были вписаны фамилии почти всех погибших воинов. Сейчас по селу Маковскому список, имеющийся на стене в клубе, очень неполный, в нём имеется всего пять фамилий из почти пятидесяти, хотя по остальным деревням вполне реальный.



Пришлось обращаться к министру обороны России, губернатору и прокурору Красноярского края».


 

Международная обстановка, заявления В. В. Путина о том, что «мы — другие», «патриотизм может стать национальной идеей» разрушили полностью «плотину» сдерживания, и хлынул по улицам городов и всех поселений страны прибой «Бессмертного полка».


Время постсоветское


(после 1991)

Разрушение производств, изменение стиля жизни от стабильности к неопределённости началось в Маковском, как и везде, с горбачёвской перестройки. С 1991 года этот процесс пошёл здесь более быстрыми темпами, чем в сёлах вокруг Красноярска. Оставим «за кадром» вопрос, почему... Версий несколько. Было 500 жителей, несколько производств, общественные организации, соцкультбыт. Осталось к началу XXI века 75 жителей. Своё отношение к тому периоду Алексей Маркович Бондаренко — известный в крае человек, родившийся и выросший в Маковском, выразил в стихотворении.

 



Маковское — боль моя


Захожу в дома села старейшего,
Им Сибирь родимая горда...
        И. Рождественский

Вьюга воет и злится утробою,
Темень всюду, не видно ни зги.
Принакрылась деревня сугробами,
Словно саваном белым тоски.
И такая печаль безысходная,
Будто вымерли все иль ушли...
Позабыта давно жизнь колхозная —
Поразъехались все, кто смогли.
Не горит здесь экран телевизора,
Нет дорог, не сияют огни.
Нет мелодии, звука транзистора —
Трудно ждут скорбный час старики.
Почты нет, и мука на исходе,
Не придёт за больным вертолёт.
А по Маковкам древним, по взвозу
Смерть витает, хохочет и ждёт.
А когда-то звучали здесь песни
И сверкали у клуба огни.
Молодёжь, старики были вместе —
Веселились, смеялись они.
Свадьбы правили, радость делили,
В каждом доме пекли каравай.
И в душе они Бога просили,
Чтоб богатый послал урожай.
Погибает селение древнее,
Зарастают дурниной поля.
И не дай Бог, погибнет деревня —
Это значит, погибнет Земля.

 

Но жизнь в Маковском продолжается.


Очерк Кытмановой «Босиком по росе» (газета «Красноярский рабочий»)

«Сегодня село Маковское празднует свой юбилей. Что изменилось с тех пор? Какие здесь обычаи? Живут ли ещё правнуки тех казаков-основателей? Обо всём этом нам очень хотелось узнать, но получить такую информацию оказалось ой как не просто. Дело в том, что добраться до села можно только зимой, когда промерзает насквозь речка Кеть. Летом же единственно доступный транспорт — вертолёт, только вот появляется он на поляне у села лишь раз в месяц, когда привозит пенсии, продукты и ГСМ. Но юбилей — дело святое, и после 30 минут полёта (100 км от Енисейска) мы оказываемся на долгожданной полянке.

Жители земли маковской встречают нас хлебом-солью, песнями и медовухой в деревянных чарках. Люди здесь вообще оказались особенные. Ну где в городе вы увидите бегущего навстречу мальчишке взрослого мужчину, кричащего, что есть мочи: „Сынку, сынку мой приехал!“ Или где вам совершенно незнакомая девчонка с длинной косой, смущённо улыбаясь, предложит горстку смоляных орехов? А как насчёт десятка светловолосых ребятишек, бегущих босиком по крупной утренней росе?

Кстати, детей здесь очень много. Дело в том, что ещё три года назад село практически вымирало. Местное население от нечего делать стало всё чаще прикладываться к бутылке и исчезло бы окончательно. Но, услышав о столь глухом месте, в Маковское отовсюду стали приезжать староверы. В итоге за последнюю пару лет население увеличилось в два раза и составило 150 человек.

Принято считать, что староверы нелюдимы, но это оказалось неправдой. С большой охотой они отвечали на наши вопросы и делились проблемами, которых у них оказалось очень много.

В селе совсем нет работы, зарплату получают только маковский старожил-библиотекарь, врач, председатель и учителя. Ребятишкам учиться приходится в три смены, размеры школы невелики. К тому же учатся в ней только шесть лет, а потом желающих отправляют в енисейский интернат — это единственная возможность получить хоть какое-то образование.

В Маковском нет ни одного магазина, поэтому жители закупают всё необходимое на год вперёд. Да ещё зимой, когда появляется дорога, енисейские предприниматели изредка завозят продукты. Но молодёжь самой большой проблемой считает то, что заняться ей нечем».


Из очерка В. Аференко «Мемориальный поход в Маковское»

Ещё в 2011 году в плане Енисейского отдела ЕВКО на 2012 год упоминалось о мемориальном походе в с. Маковское для установления Поклонного креста казакам-первопроходцам. По туристическим нормам это невеликое событие — 70 км в одну сторону, но вот достичь этой цели до середины июня 2013 года было не так просто.

Этой зимой на машине мы ездили в Маковское на разведку, решали с местными жителями интересующие нас вопросы, получили обещание в помощи изготовления креста на месте. Разрабатывали и распространяли агитационный листок, где подробно было сказано о походе, его целях.

 

16 июня 2012 года. Наступил долгожданный момент — в 9:25 из Ялани группа из шести человек выступила на запад по направлению к Маковскому. Ночёвка запланирована через 26 км на реке Рыбной (у местных это место называется Акулина). На этом участке нет ни ручьёв, ни речек. Воду можно найти только в лужах. Дорога прорезает хвойный лес, полян нет. К месту ночёвки подошли в полночь, через 14,5 часа. Шли со скоростью 3,6–4,4 км/ч, но вынуждены были часто и подолгу отдыхать. Дорога оказалась намного ужаснее, чем я предполагал: страшны были не лужи и грязь, передвижение затруднялось из-за засохших комков грязи от гусениц тракторов и танкеток, из-за чего невозможно было поставить ногу прямо. Результат — мозоли. Жара и комары добавляли неудобства. Чтобы не задыхаться в накомарниках, обливали их водой.

17 июня. Проснулись в восемь утра. Приготовили завтрак, поели. И стали залечивать раны.

Дорога лучше не стала, чтобы найти обход через лужи, приходилось идти зигзагом, некоторые обходили, заходя в лес. Из-за такой дороги, жары и сбитых ног до речки Якуньки 14 км шли восемь часов. Пройдя ещё 5 км, к 22:10 подошли к речке Антошке, где и остановились на ночёвку. 14 лет назад это было чудное место. После того как вездеходами запрудили русло, разлившись, речка заболотила огромную площадь, и мы с трудом нашли сухое место для палаток. Спать улеглись уже за полночь.

18 июня. Встали рано, в 6:45, но пока позавтракали, обработали раны на ногах, собрались идти уже в 10:30. Жара. Лес изменился, вдоль дороги лиственные деревья, от пуха осин, кажется, что выпал снег. Много следов лосей и медведей. Идём, бредём, ползём, но упорно движемся вперёд. В 20.10 остановились у какой-то лужи на ночёвку. За день прошли 12–13 км, но реально кажется, что гораздо больше.

19 июня. Проснулись от раскатов грома в 6.15. Быстро собрались — в дождь упаковываться мало приятного. Но гроза оказалась вежливой: погремела, погремела и успокоилась. Мы уже почти у цели — за 3 км до Маковского пошли сосновые боры: беломошник, брусничник, черничник. В 12:00 мы уже у церкви в Маковском.

Отнеслись к нам прекрасно. В этот же день мы побывали в местной администрации. В Маковском шесть улиц, официально числится 90 человек. Есть клуб, школа, почтальон, два продавца без магазина. Два раза в месяц прилетает вертолёт. Дизель-генератор работает с 7 утра до часа ночи с перерывом с 13:00 до 15:00. Кроме моторных лодок, используются долблёные челны, вёсельные плоскодонки.

20 июня. В этот день мы изготовили и установили 3-метровый Поклонный крест казакам-первопроходцам на указанном нам месте.

 

В Маковском теперь стоит поклонный крест, который освящает память неизвестных героев-первопроходцев нашего Отечества.

 

Жители Красноярска и Железногорска зимой 2015 года на легковом автомобиле по зимнику ездили в Маковское к старому священнику, который известен в крае как «бесогон» — изгоняет бесов, лечит от душевных болезней. И клиентура есть.

Нельзя допустить, чтобы Маковское — коллективный памятник шестнадцати поколениям россиян — исчезло!

 

 



1. Виктор Сергеевич Максимов родился в 1948 г. в селе Маковском в семье колхозников из старожилов. Детство прошло в Маковском. Окончил среднюю школу №2 в г. Енисейске, товароведческий факультет Новосибирского кооперативного института. Работал в системе кооперации г. Тюмени, награждён знаком «Отличник советской потребительской кооперации». 15 отпусков провёл в тайге в своём зимовье, охотился с лайками. Ветеран труда, пенсионер, живёт в г. Тюмени.

2. Николай Иванович Волокитин, известный русский писатель, родился 8 мая 1937 года в селе Новиково Парабельского района Томской области. Детство и юность прошли в трудную военную и послевоенную пору в глухом Нарымском краю, в окружении дивной и суровой сибирской природы. В поселках, наполненных разноликими людьми и разными говорами. После окончания школы, в 1954 году поступил в Томский индустриальный техникум. В 1956 году, получив специальность горного техника, был направлен в Магаданскую область горным мастером на золотые прииски. Отслужив в армии, Николай Иванович долгое время жил в селе Казачинском. Работал в леспромхозе, избирался председателем районного спортивного общества, первым секретарем райкома комсомола. Заочно с отличием закончил Енисейский пединститут. Работал литературным сотрудником, заместителем редактора, а затем и редактором в районной газете. В это же время на страницах газет и журналов стали появляться его первые рассказы и очерки. Известность Волокитину принесла повесть «На реке да на Кети», опубликованная в первом номере журнала «Сибирские огни» в 1970 году, через два года изданная в Красноярском книжном издательстве. Автор 15 книг, лауреат премий журналов «Крестьянка» и «Лесная новь», заслуженный работник культуры Российской Федерации. В настоящее время он живёт в Новосибирске.