Ирина Иванченко

Тмутаракань

ТМУТАРАКАНЬ
Из Киева дорискаше до кур Тмутараканя…
Слово о полку Игореве
Плыви, мой челн, на остров Турухан,
к зыбучим землям, непокорным водам.
Где тишь да гладь — нет корма для стиха.
Волнение — залог его прихода.
Где истекает кровью истукан,
там свет и тьма ударят по рукам,
затворник сложит вымысел болезный,
а я пойду искать Тмутаракань
по роковым стечениям созвездий.
Ничто не обещает нам войны
со светлой или темной стороны —
ни Гамаюн, ни вещая комета.
Попутна ночь, и оттиском луны
небесный свод заверен до рассвета...
Уткнется челн в змеиный бережок.
Коса речная да найдет на камень,
и басурманский охранит божок
курлычущий торжок Тмутаракани!
Он внятен — гул утерянных веков.
Поет домбра в скоплении народа
про славные победы степняков,
славян ошеломленные походы.
Одна на всех и каждому — своя
торгует правда истощенным телом.
Плыви, мой челн, в межзвездные моря,
в подземные и горние уделы.
Откуда есть пошла Тмутаракань?
Из уст моих, от смешанных наречий.
Кыпчакским словом полнится гортань.
Поет о мире голос человечий.
Какого бога ныне умолю
о милости, чужому небу внемля,
за то, что одинаково люблю
и чувствую и ту, и эту землю?
От соколиных, сиверских времен
птенцы соседних улиц и племен —
мы остаемся близкими врагами.
Гудит шоссе. Плывет по небу челн.
Слова о полку ранили пергамент.
ИОРДАН
На мутное время негоже и стыдно пенять —
ходи по воде, и пускай причисляют к блаженным.
Он в воду глядел, сочиняя тебя и меня,
дословно копируя в глине свое отраженье.
От глаз обольстителя, духу сулящих покой,
а имени — славу, укрой, обесточивай зренье.
Он реки наполнил и нас приучил испокон
прилаживать к ним беззащитные наши селенья.
Нам некогда строить, сподручней иные труды:
устои ломать да одну перемалывать сушу…
А помнишь, Он в реку добавил свяченой воды
и рыбу вложил, будто в тело Адамово — душу?
И глина — сырец, и Подол — проседающий дом,
а время подходит — из камня сложить оригами.
Река пробегает под замыслом, словом, мостом,
так остроконечно впадающим в новую гавань.
Ты помнишь, в соборной Вселенной, у талой воды,
познали друг друга и вышли из Божьей опеки.
И только река ограждает теперь от беды,
и кто оградит от людей уцелевшие реки?
И все-таки верится — общее в нас вещество
заложено — пусть безо всякого внешнего сходства.
Нам в семьи сходиться и кровное помнить родство
привычней, чем биться за первенство и первородство.
Ходи по воде, и да будет тебе Иордан
в подмогу, уловом — Десна и укором — Почайна.
Как дети в семью, по весне прибывает вода,
плодится пескарик и щука в реке не мельчает.
***
Шел по Подолу, как рыбак по льду,
на ритуальный свой, рыбачий подвиг,
ловил меня, как мир — Сковороду,
искал меня, как замысел Господний.
И общий город нам помог, чем смог,
твоей мольбой настойчивой разбужен:
сплел сети улиц, а узлы дорог,
где я хожу, он затягинул потуже.
И с неба снег на помощь был отпущен.
Когда меня ловил, меня искал,
ты небом был и снегом вездесущим.
И Верхний Вал следил, чтоб Нижний Вал
не пропустил меня в толпе бегущей.
СЛОВАРЬ
1

 

А если нам вернуться в словари
любимых мест? Нет, в золотую прозу,
где Город расставляет фонари,
как часовых у царского обоза.
Все улицы еще впадают в Днепр,
а Левый берег столь необитаем,
сколь лешими заполнен, и на дне
оврага ходит рыба золотая.
Мы были бы свободны и близки,
не так, как берега реки великой,
а словно струи маленькой реки,
звенящей вдоль поляны с земляникой.
Хотя одной земле принадлежим,
как Левый берег, ты недостижим.
2

 

Не подменяя музыку собой,
звучу в одном адажио с природой.
Как этот полдень серо-голубой
следит за танцем неба с непогодой.
Не подменяя музыку собой,
я стала звуком гласным, отголоском
весны твоей, мой город голубой,
твоей зимы рифмованной полоской.
Из словарей изъято слово «мы»,
отзимовал мой дом, сожжен, подорван,
а я — о хлебной милости зимы,
о санках, пролетающих Подолом.
Звучу о том, что грянут январи,
в которых мы вернемся в словари.
3

 

Я помню только музыку о нём.
Лица не помню, голоса не слышу.
Соседский дождь, присматривая дом,
как кровельщик, выстукивает крышу.
Я помню, и не нужно докучать,
молчаньем в рифму заполняя бреши.
Я часто плачу, но моя печаль –
что свитер на плечах окаменевших.
Я помню то, что надо бы отдать,
не пряча под сукно иносказаний.
А дождь идёт, забыв, что он – вода
и на соседней улице хозяин.
Всё отступило: лица, голоса.
И дом отрезан от и обесточен.
Но дождь идёт, подравнивая сад,
как щель на волю, прорезая почерк.
Благодарю – он трудится не зря,
стукач в окно, окрестной пыли сборщик.
Темнеет, и присветесловаря
я слышу только музыку, не больше.
КАЛЛИГРАФИЯ
Памяти художницы Саши Праховой
Не подгадаешь: заходит тихо,
ночью, пока домочадцы спят,
и вдруг выдыхает такое стихо-
тихо-творенье как зимний сад.
Гладит, жалеет, подует в ранку,
ломкую ветку макая в тушь.
И вдруг нарисует такое танка
мелом поверх маслянистых луж.
Мир неочерчен и неограничен
стопкой бумаги, по-зимнему чист,
но восхитительно каллиграфичен
сад, проступивший сквозь рисовый лист.

Чёркает, правит, ещё рисует
что-то из Врубеля на стекле.
Глянет – и тёплое время суток
тянется, словно снега – к земле.
Будет, всё будет: заботы и шалости,
дай черновик довести до ума.
Снежная баба с воздушным шариком,
Прахова, Саша, зима, зима...
* * *
Ирине Потапской
Как в землю отдохнуть уходит холод,
чтоб выйти из земли на Покровá,
так год за годом близкие уходят
в неблизкие, но тёплые края.
Не быстро привыкают к поднебесью
и чаще окликают попервах:
«О, если б ты был холоден... О, если б
ты был горяч в поступках и словах».
Беру тепло взаймы, не прячу, трачу,
плачу за свет, за хлеб благодарю.
Я провожаю, плачу и не плачу.
«Скорее возвращайтесь», — говорю.
Так будем ждать и свидимся, мы будем
жить здесь и там, несхожие в одном:
там, в поднебесье, не болеют люди,
но лечат мир молитвою о нём.
Да будет всяк участлив и приветлив
к моим родным в надземных городах.
Там сад сплетён из воздуха и веток.
Совсем как здесь, в Русановских садах.