ПОСЛЕДСТВИЕ ПРИВЫЧКИ (Дмитрий Бак. Улики. — М.: “Время”, 2011)

Читать стихи известных филологов и критиков всегда интересно и любопытно. Ведь здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда умелый хирург сам ложится на операционный стол. Поэтому сам факт обнародования таких стихов связан с определенным риском, а значит, и со смелостью их автора.

Дебютная книга Дмитрия Бака “Улики” заставляет вспомнить утверждение, что филология мешает писать стихи. Бака не назовешь ни поэтом для читателей, ни поэтом для поэтов. Он поэт для исследователей. Столько шифров заложено в его стихи — шифров, рассчитанных именно на профессиональную литературоведческую и поэтоведческую декодировку, — разгадывай не хочу. Временами закрадывается мысль, что Бак параллельно пишет стих и уже отделяется от него, уже как бы его анализирует или думает, с каким азартом будут его анатомировать другие, и подкидывает им новые и новые загадки. Возможно, это происходит бессознательно.

Как бы то ни было, стихи Бака чрезвычайно усложнены, сквозь них приходится продираться. Эта усложненность, конечно, является сознательной стратегией автора, направленной, помимо прочего, на читательскую активность, на сотворчество. Но сотворчество требует со-переживания, которое в силу “образцовой герметичности” становится практически невозможным. Не у каждого любителя поэзии в руках есть заточенный филологический скальпель — единственный, на мой взгляд, инструмент, позволяющий проникнуть в стихи Бака на достаточную для сотворчества глубину, которая в них, безусловно, есть.

Такая вот “per aspera ad astra” получается. Терний в этих текстах действительно много, переплетены они чрезвычайно плотно. Не порезаться невозможно. Режут они, правда, не душу, а мозг, сознание… Терний много, а вот со “звездами” (в виде художественной мощи стихотворения и его катарсических интенций) есть определенные проблемы.

Несомненно, что стихи Бака сделаны достаточно тонко, но именно сделаны, сконструированы. Они переполнены аллюзиями, цитатностью (чаще всего — прямой), самоценной и зачастую оторванной от общего смысла стихотворения звукописью, нагнетением внутренних рифм и т.д. И в этом временами навязчиво-избыточном формализме, а не только в “ловкости обращения со словом, то ласковой, то безжалостной”, узнается филолог. Интертекстуальный фон стихов Бака богат и разнообразен: Пушкин, Жуковский, Бродский, Заболоцкий, Бунин, Ахматова, Пастернак, Данте, Лотреамон, фольклорные и библейские тексты и т.д. Но цитаты и отсылки (большей частью хрестоматийные) не всегда работают, зачастую проваливаясь сами в себя, никак не углубляя и не расширяя текстовое пространство. Иногда же они выглядят просто пародийно. Неведомо, например, зачем Дмитрий Бак встает в ряд многих и многих не удержавшихся от соблазна поизгаляться над известным фетовским стихотворением: “Это утро, лошадь эта, / эти мокрые растенья, / эти рыбные котлеты, / съеденные с промедленьем…” Подобное недоуменье (зачем здесь чужое слово, ведь прекрасно можно обойтись своим?!) возникает не раз, особенно если вспомнить на контрасте более продуктивные опыты работы с интертекстом (“Переделкино” Александра Еременко, к примеру).

Но обратимся непосредственно к стихам. Открывается книга стихотворением “Сон рудокопа”, дающим ключевую метафору стратегии автора, который пытается докопаться до своих внутренних истоков, но завороженность самим процессом “вкапывания”, на мой взгляд, нивелирует результат. Язык аннигилирует и растворяет в себе автора, с подозрительной легкостью поддающегося на его своеволие. Инерция говоренья достигает своего эффекта, но недостаток в этом говоренье “земной муки” ощущается явственно. “Улики” душевной жизни автора щедро рассыпаны по стихам, но о “преступлении”, которое с помощью них может быть раскрыто, целостное впечатление составить чрезвычайно трудно, тщетно автор ищет в словесной вязи ответ на вопрос “чему соответствует шепот и с чем соотносится крик?”, но и “сказать молчанья золото прямое” у него не очень получается. Тщетность эта, однако, перерастает в особенный сквозной сюжет книги, элементы ее рассыпаны по стихам (“Здесь никогда ничего не случится”, “забвение рода числа падежа”; “опасенья напрасны: да — означает нет, нет — тождественно да”; “перечить смешно, соглашаться нелепо, молчать бесполезно — такие дела”).

Оригинальным баковским каламбурам не хватает смысловой энергетики, которая позволяла бы разгонять текст, а не только украшать и оформлять его (“во аду ли в огороде”, “где ни тына, там алтын”, “фанерой нофелет форель офортит / не пофартит афронт фита на ферт” и т.д. и т.п.). И вопрос здесь оказывается не в наличии/отсутствии в стихах “второго дна”, а в его явленности — так или иначе необходимой для полноценной рецепции:



такое концентрация собой
что только концентричное туману
вся кольцы подпускающего в планы
тревоги боевая трудовой



Несколько раз в книге автор использует идиому “от ворот поворот”, что заставляет присмотреться к ней внимательней. Интерпретировать ее (как и все остальное у Бака) можно многообразно. Его стихи — повторюсь — пир для герменевта. Рискуя ошибиться, предположу, что метафора эта — осознание автором некоей обреченности, неспособности преодолеть глухое сопротивление материала и прорваться к подлинной пластике. Этот прорыв требует пресловутого “слома нарратива”, Бак же идет у нарратива на поводу (переключение стилистических регистров не в счет, ибо это частный прием):



снова не выгорит этот отлёт
издали даже благое наитье
выглядит как от ворот поворот.



И в других стихах — “от ворот поворот повергающий в облако жара”, “глаз-ватерпас… сулит от ворот поворот”, “московская осень” хочет “дождичком дать от ворот поворот”. Таким образом, сталкиваясь с возможностью выйти вовне, поэт постоянно уходит, поворачивает назад, возвращается к родной и знакомой интроспекции.

Специфическое языковое напряжение в стихах Бака чувствуется, но разряжается оно чаще всего вхолостую. И виной тому, не в последнюю очередь, является определенный конформизм позиции поэта:



мне б только быть или не быть —
и, право, большего не надо,
а только б вечность проводить.



Поэзия Дмитрия Бака интересна демонстративной деромантизацией при сохранении (хотя бы и в усеченном виде) романтической проблематики, попыткой, уйдя в язык и подчинившись ему, выдюжить в “тесном краю” “загроможденных комнат стен”, где “даже боль — последствие привычки”, но способы, механизмы и стратегии поэта то и дело обнажают в стихах “последствие привычки” самого автора подходить к стихам чисто филологически, что не добавляет его собственным творениям необходимой лирической направленности, полноты, энергийности и, в конечном счете, — волшебства, без которого (я убежден) поэзия полноценно существовать не может.

В своем предисловии к этой книге Дмитрий Быков призывает своего тезку писать стихи, а не критиковать поэтов. Позволю не согласиться: говорить о стихах у Дмитрия Бака получается гораздо лучше и профессиональней, нежели говорить стихами.