Александр Петрушкин

Человек за скобками. Заметки для предисловия к книге Андрея Мансветова «Туки-луки за себя»



                Червячок, червячок! Мир съедобен, т.е. познаваем.
                                                   Андрей Мансветов


Любое предисловие к поэтической ли, прозаической (или даже научно/псевдонаучной) книге никогда не имело иной цели, кроме как объяснить/назвать/обозначить буквенным кодом своё отношение/взаимо с миром. Автор книги в этом случае, как правило, играет роль экспоната или школьной доски, на которой мы записываем свои иероглифы.
Не думаю, что несколько слов записанных ниже – могут стать исключением.

Итак живёт себе человек в бесприютном (а от того нещадно колонизируемом разными московскими культуртрегерами) городке на берегу Камы и записывает слова, записывает их в правильном (а значит – иррациональном) порядке и пишет на своем языке, игнорируя московскую (концептуальную можно сказать) недоречь. И неожиданно (прежде всего, для себя) обнаруживает (в конце каждого стиха), что говорит на ангельском диалекте, что предназначение его стиха – стать скрепляющим раствором/ангельской слюной для всего, что расположено за пределами этих самых стихов.

Черный камень и зеленый
Мох. Испачканные руки.
Здесь, в лесу заговоренном
Птичьим пеньем, столько света.
Но ты найден, туки-луки


Ты – это тот, который на обратке рационального мира, тот который нас ожидает (так или иначе, догадываясь о нашем присутствии и в том, и в этом мире) с иной стороны от человечьей увечной речи (ведь поэтическая речь – это наиболее точное отражение искалеченного своей неприютностью бытия = если вы поняли о чём я – то рад за вас, если нет – то вы всё поймёте, выйдя с той стороны словесного лабиринта. Хотя и точность – никак не соотносится с необходимостью своего проявления в материи стихотворного текста):

вертикаль втыкается куда-то,
где у бога мягко. Шышел-мышел
к черту, к черту. Только воздух ватный,
да и тот, вот, взял, да весь вышел.


так играет воздух, а вероятнее всего наше осознание присутствия этого самого вдоха между наших ангельских связок и ещё оформляющегося в выдох. Стих – это маятник, но вероятнее всего не маятник Фуко, а маятник По и чем ближе/ниже он опускается к читателю – тем более вероятно, что пересечение вертикального колебания и горизонтального не-деяния отправит этого самого читателя в верх/низ, потому что любой стих это сфера, в которой отсутствуют вообще какие-либо геометрические измерения, мандала бабочкиных крыльев:

человекорай, человекоад

и тогда читатель заговорит на окраине речи поэта:

: алло, алло!

а в ответ:

абонент недоступен на двух живых языках
первая муха, очнувшись после зимы, пробивает стекло
и исчезает заводным самолетиком в облаках.


Мы говорим мёртвыми языками, в том смысле, что нашу речь слышат только те, что ушли или ещё не пришли. Искать собеседника в своём окружении значит отнимать время у монстра своего языка, собеседник поэта – это его язык, посмею сказать, что только его (мёртвый) язык, остальным по их выбору достанется роль наблюдателя или отсутствующего в математике пейзажа. И то, и второе – вероятно, но не имеет ровно никакого значения для человека, который всегда оставляет себя за скобками произнесённого языку.

И последнее, что очень хочется произнести и назвать. Пермь могла бы стать составной частью уральского литературного феномена, но не стала. Зато есть поэт Мансветов (Звездин, Пермяков, Дрожащих etc), чему я рад и за что говорю: спасибо каждому из, названных и оставленных за скобками этого предисловия, языку.

и успокойся сам
на поезд опоздав
не доверять часам
как минимум резон
зачем тебе быть там
читай, пацан, устав
хватай, пацан, ружье
езжай, пацан, вдогон...


(2011)

К списку номеров журнала «УРАЛ-ТРАНЗИТ» | К содержанию номера