Об утреннем свете

Есть люди, в чью религию входит утреннее пробуждение. Летом рассветает тогда, когда многие только начали спать по-настоящему, и как раз в это время можно увидеть птиц и зверей, если ты на краю леса: они ищут своё, идут и летят, чтобы после, днём, когда люди выходят из домов, уже в забытьи сидеть в норах, гнёздах, кустах и других своих убежищах-укрытиях. Такие люди стараются не пропустить это время; день только начался, но это — и есть их день. Солнце восходит; те, кто в это время проснулся — особенно летом. Зимой им приходится вставать в темноте — переживают, насколько я, долго спящий человек, могу судить — что-то вроде особенной свежести. Мне раннее утро всегда представляется берегом медленно текущей сибирской реки, с косой песчаной отмелью; на ней под утро даже и в мае может быть изморозь, с белыми обводами следов — именно на рассвете можно застать, как она исчезает. Там ивы, трава над обрывом, сухие ветки, чёрная полоса мокрого песка с мелкими промоинами вдоль самой воды; всё это медленно будто погружается в рассвет, он приходит как прозрачный туман; солнечный свет сначала проступает в одной части неба, потом уже в воздухе с той стороны, потом постепенно всё становится легко видимым и лёгким; представляя это, надо видеть всё очень медленным. Как застывший танец. Это час самого крепкого сна. Как раз тут, в утреннем свете, можно увидеть окружающее «само по себе» — ещё видно, но Солнце не взошло и не согрело, и что холодное — то холодное, что само по себе тёплое, то тёплое, и предметы и вещи повешены и проступают единой соотнесённой и всё более плотной массой. Рано утром самому радостно быть предметом, и это время нечеловеческое. Я там иногда оказывался. Лучше всего замереть, где-нибудь на берегу той же реки, настроившись медленно прогреваться вместе с брёвнами и склонами вокруг; ну да, будешь это делать по-другому, у тебя же в первую очередь — внимание, а у них одно бытие; а всё-таки, когда будет полдень, внутрь жизни брёвен и склонов совсем уже не войти, потому что они, может быть, и живут-то только ранним утром, между ночью и светом. А есть любители спать на балконах, они тоже чуть-чуть прикасаются к этому, когда утренний морозец будит их невзначай. Но там, за перилами — двор, а он только отдыхает со своими брошенными детскими сооружениями, у него нет времени «пожить самому по себе», и вот уже кто-то ходит там, громко шоркая в гулком колодце двора; это тоже утро, хотя я привык думать о другом. Но утренний свет — он везде один (только в «разных режимах»?); и в электричке, в которой из обледенелого зимой и прожаренного летом тамбура не пробиться туда, где сидят; — никто не отменит окно с Обским за ним (те, кто идут по электричке с гитарами, заметь, все они играют рэгги); и за другими окнами, да ив комнате, где ты лежишь на своём полу, надеясь не умереть в этот раз. Утренний свет мира, который начинается опять — так медленно, что мог бы и не начинаться, а ведь начинается! Быть здесь, при нём… и чем меньше при самом себе — тем лучше; там любовь бродит полями, конденсируется и уносится в небо, когда солнце достаточно высоко. Это лучшее время для писателей — в утреннем свете трудно написать глупости.